Позывной «Хоттабыч»#10. Конец пути

– Успокоительное. Для твоего же блага. Дорога дальняя.

Укол был быстрым и точным, в шею. Холодок тут же пополз по венам, выжигая остатки паники и ярости. Мир поплыл, края зрения залепило «серой ватой». Я почувствовал, как меня переворачивают и заталкивают во что-то тёплое и мягкое, похожее на спальник.

Последнее, что я услышал перед тем, как сознание окончательно отключилось, был обрывок фразы, брошенной тем же ледяным голосом:

– …да, забрали. Груз в порядке. Будем на месте в…

Сознание уплыло, не в силах больше удерживать ни одной, даже самой маленькой мысли. Я провалился в черный бездонный колодец, где не было ни страха, ни боли, только полное, абсолютное ничто. Сколько я пробыл в таком состоянии – не знаю. Минуты? Часы? Дни? Полное неведение…

Возвращение было мучительным и постепенным. Сперва я ощутил вибрацию, сквозь которую пробивался ровный гул двигателя авто. Потом вернулось чувство тела – ломота в костях, ноющая боль в боку, тупая тяжесть во всех мышцах. Я все еще лежал на чем-то мягком, в тесном и душном пространстве. Откуда-то доносились приглушенные голоса.

Я попытался пошевелить рукой, но понял, что связан. Руки, как и ноги были стянуты пластиковыми хомутами. До меня доносились обрывки разговора:

– …пересаживаемся на «буханку» в заданной точке. Эту – затопим в озере, – произнёс уже знакомый мне голос, тот самый, ледяной.

– Жалко машину… – пробурчал второй, показавшийся мне более молодым. – Хорошая ведь тачка! Зачем топить? Может припрячем где, а? Глядишь, еще для чего сгодится…

– Заткнись, придурок! Сказано утопить – значит утопим! Как клиент?

– В отключке. Я ему такую дозу вкатил…

– Ну, ты и дебил! – опять недовольно процедил «старший киллер». – Тебе для чего инструкции давали? Чтобы ими подтереться? Дед старый, от передоза скопытиться может. А за это неустойку со всех нас слупят… Иди проверь, как он там.

Я заставил себя дышать ровно и глубоко, изображая беспамятство. Сердце колотилось где-то «в горле», но вколотый похитителями «препарат» все еще держал его в тисках, не давая «легкой» панике перерасти во что-то большее. Значит, меня похитили. Но кто? И зачем? Кому понадобился больной немощный старикан, которого везли в больницу?

Я почувствовал рядом чужое присутствие и расслабился, как мог, изображая натуральный «овощ». Киллер рассматривал меня недолго, и через несколько секунд вернулся на место.

– Нормально – живой твой старикан.

– Он такой же мой, как и твой! – отрезал «старший». – А бабосиков за него уплачено нормально! Так что думай в следующий раз башкой, а не жопой!

Микроавтобус сбавил ход где-то через час. Он рычаще затормозил и заглох. Скрипнули двери. Послышались шаги, вроде как по гравию, потом голоса. Я рефлекторно зажмурился, когда свет ударил в щель – это открыли заднюю дверь.

Меня вытащили за ремни того самого спальника, в который меня и упаковали. Затем грубо переложили на скрипящий брезент. Холодный ночной воздух обжег легкие, пахло хвоей, болотом и дизельным выхлопом. Сквозь прищуренные веки я увидел обрывок темного неба с редкими звездами и черные силуэты деревьев.

– Тащим его в «буханку», быстрее! – скомандовал всё тот «ледяной» голос.

Двое человек – молодой и водитель, подхватили брезент и понесли мою тушку к другому автомобилю, в который меня и швырнули на жесткий пол в салоне, да еще и ногами вперед. Дверь захлопнулась, забрав последний кусочек внешнего мира. Заверещал стартер, двигатель зарычал, и УАЗик рванул с места, подбрасывая меня на колдобинах.

Лежать было невыносимо больно – мне в бок уткнулся какой-то острый угол. Я осторожно, сантиметр за сантиметром, попытался перевернуться на бок, чтобы уменьшить боль. Кое как, но мне это удалось. Мои «попутчики» и водитель на этот раз ехали молча. Так что я даже умудрился провалиться в некую дрёму – моему ветхому организму нужен был хоть какой-то отдых.

Я очнулся от резкого толчка. Машина остановилась. Снаружи доносился шум – не природный, а промышленный. Глухой, мощный гул, металлический лязг, приглушенные гудки. Мы были где-то на заводе или на стройплощадке.

Двери распахнулись. Меня сначала вытащили из спальника, а затем и из машины. После чего поставили на колени на холодный, маслянистый бетон. Я едва удержался, чтобы не рухнуть лицом вниз. Мы находились внутри огромного ангара или цеха. Высоко под потолком тускло горели несколько ламп, отбрасывая длинные уродливые тени. В воздухе висела едкая взвесь металлической пыли, машинного масла и еще чего-то едкого, химического.

Передо мной, на груде ящиков, сидел человек. Он был в темном дорогом костюме, и его начищенные до зеркального блеска туфли резко контрастировали с грязным полом. Да и вообще он резко контрастировал со всем окружением – слишком дорого-богато был выряжен для такой-то дыры.

Он медленно поднял на меня глаза. В них плескалась неприкрытая злоба и ненависть. Я прямо-таки физически ощущал, как он, буквально, купает меня в своих негативных эмоциях. Мне даже на секунду показалось, что это возвратился ко мне мой ментальный дар… Но, нет – мне это только казалось.

– Так вот ты какой, северный олень… – произнёс лощёный утырок, буравя меня тяжёлым взглядом. – Тебе действительно сто лет? – неожиданно спросил он.

– А так не видно? – хрипло ответил я.

Человек в костюме усмехнулся. Усмешка была холодной, как сталь, и неприятной, как скрип куском пенопласта по стеклу.

– Видно. Ещё как видно. Просто не верится, что именно ты, вот этот дряхлый ходячий труп, сумел… убить моего сына… – наконец выдохнул он. – Да еще и с его приятелем. А они временами таких быков уделывали, что я диву давался…

Он спрыгнул с ящиков и медленно подошел ко мне, его туфли гулко стучали по бетону. Он остановился в шаге, заложив руки за спину, и снова окинул меня тем же изучающим, презрительным взглядом.

– Догадался, кто я? – резко бросил он.

– Я старый, но пока еще не идиот, – пытаясь совладать с дрожью в ослабевших ногах, хрипло прокаркал я. – Ты – Ремизов, грёбаный олигарх, засунувший меня на нары. Но, видимо, и этого тебе показалось мало.

– Мало! – рявкнул олигарх. – Я всё не мог понять, как тебе это удалось, – продолжил Ремизов. – Ты уже давно должен был сдохнуть…

– Так мне не много осталось, – прохрипел я. – Я уже давно никому не опасен. Я просто больной старик…

– Я тоже поначалу так думал… Считал, что просто повезло… И тогда я решил превратить твою оставшуюся жизнь в ад, хоть тебе и немного осталось… Но когда ты выжил опять, а затем отправил на тот свет еще пару тюремных дебилов… Я понял, что с тобой что-то не так… А когда мне удалось заполучить из «конторы» личное дело с твоим послужным списком… Скажу честно – ты, старый, сумел меня удивить! СМЕРШ-НКВД-МГБ-КГБ. А часть информации о тебе мне так и не удалось добыть, даже не смотря на все мои связи – она до сих пор находится под грифом «совершенно секретно»! И я тогда понял, что тюрьмой тебя не сломать… Нет… Все те урки, что пытались тебя завалить – сущие младенцы! Кто ты, старик? Похоже, что тебе благоволит, – он усмехнулся, – либо боится сама Смерть, раз ты никак не можешь откинуться. Скажи честно, ведь ты же хотел отправиться на вечный покой? Хотел, скажи?

Ноги от долгого стояния коленями на бетонном полу отнимались, тело свинцово ныло, но внутри уже закипала настоящая боевая ярость, которая позволяла мне вынести и не такое. Но этот лощёный поц сумел удивить меня не меньше, чем я его. Всё-таки этот гад не зря забрался на вершину «пищевой цепочки».

Он как-то сумел разглядеть, что говорит не только с дряхлым стариком. Он не всё понял, но главное – что я до сих пор, не смотря на дряхлость, являюсь смертельным оружием. Оружием, которое забыли, списали, но которое, как оказалось, все еще может неплохо и точно стрелять.

– Хотел. Как не хотеть, когда ты одинокий и больной старик? – Я не стал этого скрывать, потому, как не видел в этом признании особого смысла. – Каждый божий день просил Смерть меня прибрать, и даровать этот пресловутый «вечный покой». Но, видимо, я столько нагрешил, что даже в аду мне тёплого местечка не нашлось. – Я криво улыбнулся. – Я, конечно, всё-равно сдохну, только не тогда и не так, как этого хочешь ты! – выплюнул я напоследок. – Можешь считать это моим пророчеством! – И я хрипло расхохотался лощеному утырку прямо в лицо.

Ремизов с интересом наклонил голову.

– А как бы ты хотел? Красиво? Под салют и с почестями? Нет, старикан, – зашипел он, глядя мне в глаза, – тебя никто не вспомнит. Даже твоя родня! Ты сгниёшь в безымянной могиле! Твоя смерть будет тихой и никому не интересной. Как смерть раздавленного башмаком таракана. – Он сделал шаг ближе, и его лицо, гладкое от дорогого ухода, исказилось гримасой любопытства и брезгливости. – Но перед этим ты мне всё расскажешь… Всё! И главное – что ты такое?

Я перевел взгляд с его отполированных туфель на глаза, в которых плескалась ненависть, смешанная с жадным, ненасытным любопытством.

– Что я такое? – хрипло повторил я, давая себе секунду, чтобы собраться. – Я – твоя ошибка, Ремизов. Ошибка, которую ты, и такие, как ты, совершили, решив, что мир устроен до безобразия просто. Что есть сильные, которые всё могут, и слабые, которых можно ломать. Я – напоминание. О том, что некоторые вещи не ломаются. Они просто ждут своего часа.

– Не философствуй, старый хрен! – Олигарх рванулся ко мне, замахиваясь кулаком. Но он неожиданно сдержался от удара, остановив руку в сантиметре от моего лица. От него пахло дорогим парфюмом, и проступающим сквозь этот изысканный запах холодным потом. – Я не для этого тебя сюда привез, мразь! Говори! Как ты это делаешь? Как ты выживаешь? Что ты знаешь? Ты должен был сдохнуть еще в первую неделю!

Я медленно, с усилием, повернул голову, окидывая взглядом ангар, выискивая в тенях контуры его охраны, оценивая расстояния. Старые привычки, выжженные в подкорке, оживали сами собой.

– Видишь ли, в чем дело… – Я сделал паузу, чтобы сглотнуть комок, стоявший в горле. – Когда-то меня готовили тихо и эффективно убирать всяких-разных тварей, мешающих нормальным людям спокойно жить… Сначала фрицев, пришедших на нашу землю, потом их прихвостней, затихарившихся в лесах, а затем всяких долбанных уродов-отморозков… Ну, примерно таких, как ты… Но меня учили не только убивать. Меня учили терпеть. Ждать. И… – Я посмотрел ему прямо в глаза, – и принимать даже невыносимую боль как данность. Как дождь или ветер, с которыми невозможно соперничать. Их можно только переждать… Ты хотел превратить мою жизнь в ад? – Я хрипло рассмеялся. – Милый мальчик, я уже давно в аду! Тюрьма после этого ада – как курорт!

После этих слов Ремизов отступил на шаг. В его глазах мелькнуло не просто раздражение, а тень того самого страха, который он так тщательно скрывал под маской всесилия. Он боялся не меня – дряхлого старика. Он боялся непознанного, того, что не укладывалось в его картину мира, где всё покупается и продается.

– Ты не умираешь не просто так… – прошептал он, сжимая кулаки. – Значит, есть причина. Секрет? Или технология? Что? Говори!

В этот момент где-то вдали громко звякнула металлическая дверь, и по цеху прокатились торопливые, нервные шаги. К Ремизову подбежал один из его людей и что-то быстро и тихо проговорил ему на ухо. Выражение лица олигарха мгновенно сменилось. Ярость и любопытство были вытеснены холодной, прагматичной настороженностью. Он бросил на меня быстрый, колющий взгляд.

– Кажется, твои «приятели» нашли нас быстрее, чем я планировал, – процедил он. – У нас гости. Нежданные. – Ремезов повернулся к охране. – Его – погрузить в машину! Быстро! Мне еще нужны его ответы.

Глава 6

Меня грубо подхватили под мышки двое охранников и, волоком, по бетонному полу, поволокли к двери. Ремизов нервно поправлял манжеты, отдавая тихие, отрывистые приказы своим людям. Ангар ожил, зазвучали тревожные голоса, затрещали рации.

Меня втолкнули на заднее сиденье черного внедорожника. Рядом устроился один из охранников, массивный, с каменным лицом. Другой сел за руль. Ремизов – на пассажирское сиденье спереди.

– Гони! – бросил он, не оборачиваясь. – Сначала оторвёмся, а затем – на запасную точку!

Двигатель взревел, и машина рванула с места, вылетая из ворот ангара. Мы неслись по промышленной зоне, сворачивая с одной пустынной улицы на другую. Водитель лихо работал рулем, но сквозь шум мотора и свист ветра уже пробивался другой звук – настойчивый, растущий гул других, преследующих нас автомобилей.

– Не отстают, босс, – буркнул водитель, бросая взгляд в зеркало. – Похоже наше прикрытие уработали, гады!

Ремизов обернулся, его взгляд скользнул по мне, полный ненависти, и утонул в наблюдении за погоней. По стеклу рядом с моей головой вдруг дробно застучали «капли». Но это был не дождь – пули. Охранник рядом со мной рывком пригнул мою голову вниз.

– Прибавь ходу! – приказал олигарх водителю. – Дай мне ствол! – требовательно рявкнул Ремизов, протягивая руку назад. Охранник послушно сунул ему в ладонь пистолет.

Внедорожник вильнул на развилке, пытаясь уйти от преследования, и резко вынесся на мост. Река внизу вилась темной и холодной лентой. Однако впереди, на другом конце моста, возник еще один автомобиль, перекрывая выезд. Ловушка сработала – сзади подпирали преследователи, впереди дорога тоже была закрыта.

– Прорывайся! – истошно закричал Ремизов.

Но было поздно. Водитель уже резко дернул руль, пытаясь развернуться, но на скользком, покрытой утренней росой асфальте машину понесло. Раздался оглушительный треск ломающегося ограждения, и мир перевернулся. Несколько ударов, сокрушающих металл и стекло, и ледяная вода хлынула внутрь.

Удар был сильным. Я видел, как голова водителя мощно разворотила боковое стекло, и он замер. Вода быстро прибывала, холодная, как сама смерть. Ремизов и охранник, сидевший рядом со мной, отчаянно пытались что-то делать, били стекла, матерились, пытаясь выплыть из стремительно погружающегося в реку джипа.

Я тоже попытался дернуться, но мои связанные руки оставляли совсем мало места для манёвра. А разорвать прочные путы я не мог. Темнота сдавила виски. Легкие горели, требуя воздуха. Последнее, что я почувствовал перед тем, как сознание уплыло, – это тишину, наступающую сквозь хаос, и ледяное объятие реки.

***

Я очнулся от ровного, спокойного треска. Я сначала не разобрался, что это, но через мгновение понял – это трещат дрова в печке. Воздух был густой, теплый, ароматно пахло дымком старой древесиной, вареньем и еще чем-то лекарственным. Я лежал на узкой, но мягкой кровати под стеганым лоскутным одеялом. Каждая клеточка тела ныла, отдаваясь тупой болью в висках.

Я медленно перевел взгляд. Низкий бревенчатый потолок. Занавески в мелкий цветочек. А в старом кресле у большой русской печи сидела старушка. Благообразная, в простом темном платье, с тёплой шалью на плечах. Она что-то тихо вязала на спицах, ее движения были точными и неторопливыми. Казалось, так она сидела здесь вечность, ожидая, пока я проснусь.

Я немного пошевелился. Она тут же подняла на меня спокойные, ясные глаза.

– Ну, вот и хорошо, касатик, – сказала она голосом, в котором мне послышалась мудрость бесконечных лет, – что очнулся. Не шевелися пока. Сильно уж потрепала тебя речная стремнина…

Я хотел спросить, где я и что со мной произошло, но из горла вырвался лишь хриплый, болезненный стон. Боль, тупая и разлитая по всему телу, накрыла меня новой волной. Перед глазами заплясали «мушки, а потолок пустился в хоровод. Я зажмурился, пытаясь переждать этот неприятный и болезненный приступ.

– Терпи, милок, терпи, – послышался надтреснутый, но удивительно твердый голос. Я открыл глаза и увидел, как старушка отложила вязание и приблизилась ко мне. Ее движения были бесшумными и плавными, словно она не шла, а скользила над выскобленным едва ли не добела деревянным полом. В ее бездонных, словно два темных озера, глазах читалось спокойствие, которое показалось мне сверхъестественным после только что пережитого хаоса.

Она наклонилась ко мне, и я почувствовал смесь запахов: сушеных трав и грибов, воска и чего-то древнего, забытого – словно пыль со старинных манускриптов. Ее пальцы, сухие и узловатые, как корни старого дерева, коснулись моего лба. Прикосновение было легким, почти невесомым, но по моему телу сразу же пробежали мурашки. Мне показалось, будто от ее пальцев исходит едва заметное тепло, и странное ощущение – будто кто-то заглядывает мне прямо в душу, прекрасно наблюдая все мои страхи и боль.

Мысли о Ремизове, об аварии, о ледяной воде смешались с этим жутковатым, ирреальным ощущением. Где я? Как она меня нашла? Как донесла до своего дома? Почему не вызвала врачей и милицию? Ее бесстрастное, все понимающее лицо внезапно показалось мне не ликом доброй бабушки, а маской чего-то гораздо более древнего и таинственного. Суеверный страх, острый и холодный, кольнул меня острее телесной боли.

«Ведьма?» – мельком пронеслось в воспаленном сознании. -

Она будто прочла мои мысли. В уголках ее глаз собрались лучики морщин, сложившиеся в подобие иронической усмешки.

– Не бойся, касатик, не съем, – произнесла она, и ее голос зазвучал так, будто доносился из-под земли. – Давно уже таким не занимаюсь… – И она весело хихикнула в сухой кулачок.

Вот и поди, пойми, шутит она или…

– Твою душу и тело река отринула, видать, на роду другое у тебя написано. Вот только странно, что я никак разглядеть этого не могу… – Задумчиво наморщила она лоб. – Значит, не твой еще час. А я уж как могу, тело твоё подлатаю.

Не говоря больше ни слова, она отошла к печи, где на железной плитке стоял старый, почерневший от времени чугунок. Она зачерпнула из него деревянной ложкой густую, темную жидкость, пахнущую полынью и чем-то горьким. Вернувшись, она одной рукой придержала мою голову, а другой поднесла ложку к моим губам.

– Пей, касатик. Горько, но жизнь потом слаще казаться будет, – скомандовала она тоном, не терпящим возражений.

Отвар и впрямь был ужасно горьким. Я скривился, едва сглотнув, но по телу тут же разлилось тепло, почти жар, боль в висках отступила, сменяясь тяжелой, дремотной расслабленностью. Мысли начали путаться.

Затем она достала из скрытую в складках безразмерной юбки небольшую берестяную коробочку. Внутри лежала густая, темная мазь. Старушка принялась втирать ее в мои запястья, где еще краснели следы от веревок, и в виски. Ее прикосновения были ритмичными и уверенными, она что-то бормотала себе под нос на непонятном, певучем языке, похожем на старорусский.

Казалось, всё вокруг наполнилась шепотом, звучашим в унисон с её бормотанием – треск поленьев в печке, шелест листьев за окном деревья, скрип половиц, тих шебуршание мышей в подполе. Я засыпал. Проваливался в глубокий, бездонный сон, и мне снилось, будто я до сих пор лежу на дне реки, а над водой склонилось лицо этой старухи, огромное, как луна, и ее глаза-озера смотрят в самую мою глубь. И сквозь воду доносится ее голос: «Спи, касатик, спи. Заживает. Затягивается. Твое еще впереди».

Я приходил в себя медленно, словно всплывая с огромной глубины. Каждый раз, пробуждаясь, я заставал ее возле печи: то помешивающую тот самый горький отвар, то разминающую в ступе засушенные травы, от которых воздух становился густым и пряным. Прошло уже несколько дней, а может, всего один – время здесь текло как-то по-иному, замедленно и плавно, словно подчиняясь ритму, заведённому этой старушкой.

Боль отступила, сменившись ужасной слабостью. Я даже моргать мог с трудом, а не то что с кровати встать. Я лежал и наблюдал за хозяйкой избы, а в голове роились тревожные, обрывочные мысли. Да и те двигались настолько вяло и апатично, словно являлись продолжением моего полного физического бессилия.

Пока я находился здесь – больше в избушке не появился ни один живой человек. Как же тогда она одна, хрупкая с виду старушенция, вытащила меня из реки? Эта мысль не давала мне покоя. И почему никто не ищет меня? Ни люди Артёма Сергеевича из «конторы», ни тюремщики, ни милиция, ни даже люди Ремизова? Словно мир за стенами этой избы перестал существовать.

Мой взгляд скользил по углам, выискивая… что? Помело? Ступу? Древние руны, символические знаки на дверях и окнах? Но я ничего не находил – ведь этом мир совсем иной, не знающий магии. Вместо этого я видел пучки сушеного зверобоя и душицы, аккуратно развешанные под потолком, горшок с геранью на подоконнике, расшитые петухами полотенца. Все как у всех. Вернее, как когда-то было у деревенских бабок-знахарок в моём далёком детстве.

Но, всё-таки, были и другие детали. Пусть, не сразу, но я их приметил. На полке, рядом с банками варенья, стояли склянки с мутными жидкостями и сушеными кореньями причудливой формы. То тут, то там взгляд падал на плетёные амулеты и обереги. Хотя, в общем-то, тоже ничего необычного.

Но главное – ее взгляд. Эти темные, проницательные глаза, видевшие, казалось, не меня, а что-то сквозь меня. Она знала, о чем я думаю, еще до того, как я успевал открыть рот. Прямо, как мой ментальный дар, в том, волшебном мире, который я безвозвратно потерял… Или никогда там не был, а мне все привиделось в момент клинической смерти.

В очередной раз она подошла ко мне с той самой берестяной коробочкой.

– Поворачивайся на бок, милок, спинку нужно прогреть, – скомандовала она.

Я послушно повиновался – мне постепенно становилось всё лучше и лучше. Ее пальцы, горячие, почти обжигающие, касались моей спины, и я вздрагивал, чувствуя боль от множественных ушибов. Она что-то буркнула себе под нос, и затем на кожу легло теплое месиво. Запах был смолистым, хвойным, с примесью какой-то незнакомой горечи.

– Ребра тебе поправила, – заметила она, втирая мазь круговыми ритмичными движениями, – они не сломаны были – всего лишь треснули. А вот душа… душа твоя, касатик, помята куда сильнее тела.

От ее прикосновений и временами неразборчивых слов боль действительно отступала, растворяясь в волне приятного тепла. Как-то раз она принесла не мазь, а странный предмет – гладкий темный камень, отполированный до блеска, похожий на гальку, но тяжелый и теплый на ощупь.

– На «солнышко» положи, милок – сказала она. – И уйдет твоя тревога.

Я, скептик до мозга костей, прошедший огонь, воду и медные трубы, послушно принял камень и положил на солнечное сплетение. И о чудо – уже давно сжатый в нервных тисках внутренний комок начал расслабляться. Я смотрел на старуху широко раскрытыми глазами, и она, поймав мой взгляд, лишь печально усмехнулась:

– Земля всё помнит и всё лечит. Люди забыли, а камни – нет.

И снова это двойственное чувство: безмерная благодарность за облегчение и думки, что для обычного мира, куда я вернулся, все это ненормально, неправильно, не вписывается в общую картину. Она не просто знает травы. Она знает что-то еще. Что-то древнее и пугающее. Она не просто знахарка, она – настоящая ведьма. Ведающая сокровенные тайны, недоступные простым смертным.

Дни текли медленно, сливаясь в череду дремы, травяных отваров и ритуалов с мазями. Как-то раз у меня поднялась температура. Ломота в костях сменилась огненным жаром. Я метался в бреду, перед моими глазами проплывали знакомые лица: Кощея, товарища Сталина и Берии, Петра Петровича (он же Александр Дмитрич) – моего бывшего командира и в том, и в этом мире, профессора Виноградова, полковника Легиона и неразлучных Бима и Бома.

Старушка, понаблюдав за мной некоторое время, отошла в самый темный угол избы и достала оттуда запыленную глиняную миску, корявую и слегка треснувшую. Она наполнила её дождевой водой, собранной, как она позже расскажет, «в полнолуние, на убывающую луну».

Бабка долго стояла над этой водой, что-то шепча над ней, а затем провела над поверхностью руками. Моему измученному сознанию показалось, будто вода в миске на мгновение вскипела, а затем вспыхнула тусклым серебристым светом. Без лишних слов она омыла мне этой водой виски и грудь.

Жар отступил почти мгновенно, словно его и не было, разогнав плоды моего воспаленного сознания. Хотя я, признаюсь честно, был очень рад еще раз повстречаться со своими друзьями и боевыми соратниками. Пусть даже и в такой странной форме. После этого я моментально заснул с одной мыслью, что это было уже не знахарство – это было настоящее колдовство.