Позывной «Хоттабыч»#10. Конец пути

– Эй, уважаемый, остынь! – произнёс он подрагивающим голосом. – Не надо разборок…

– Лучше помолчи… уважаемый… – бросил я, даже не оборачиваясь. – Мне тут какой-то чепушила решил претензии выкатить, а я зону топтал еще при товарище Сталине. Так вот, даже тогда такого беспредела не было… Я вас, недоделков, научу старость уважать!

Я не сводил взгляда с «пахана», пока он хрипел и кашлял, пытаясь отдышаться. Дождавшись, когда он немного придет в себя, я резко наступил ему на яйца грубыми тюремными гадами и слегка придавил их ногой. Зэк завозился на полу и заскулил еще сильнее.

– Запомни, вша казематная – голос мой прозвучал тихо, но отчётливо, как удар ножом, – Я фрицев на фронте пачками давил… И после войны разных гадов на тот свет спровадил столько, что никакого кладбища не хватит… И бить привык наверняка. Если не хочешь вот прямо сейчас Богу душу отдать – нишкни у меня, плесень! – И я убрал ногу с его причиндалов.

Он, всё ещё сидя на полу, мелко-мелко закивал, с трудом выдыхая:

– Понял… Всё понял…

Я выпрямился и пристально посмотрел на остальных.

– Матрас на место вернул! – Это прозвучало как приказ.

Молодой парень метнулся к моему тюфяку и почтительно водрузил его обратно на шконку. Больше наезжать на меня никто не решился. Но я понимал – это затишье временное. Здесь, как и везде, уважали силу, но вполне могли исподтишка засадить в бок заточку, или придушить подушкой во время сна.

Однако бывший пахан постарался свинтить из камеры к вечеру. И у него это получилось – удалось закосить на распухший и покрасневший глаз, который, похоже, я ему повредил при ударе, и туда попала зараза. С гигиеной в камере было совсем печально. Так что мы остались в хате втроем.

Вечером, когда раздали ужин – холодную баланду с чёрствым хлебом, ко мне осторожно обратился тот самый мужик, что призывал к миру.

– Дед… Это… Чего не ешь-то?

Я покачал головой, отодвигая миску. Аппетита не было, да глотать всё ещё было адской пыткой. Каждый глоток отзывался в раздавленном горле кровавой болью.

– Не хочу.

Он помолчал, ковыряя ложкой в своей миске.

– Ты правду того… с двумя амбалами справился? – спросил он наконец, без вызова, с тупым любопытством.

Я взглянул на него. На его лице читался тот же животный интерес, что и у всех, кто за последнее время задавал мне один и тот же вопрос: как такой древний пердун умудрился уложить двоих здоровых мордоворотов?

– Было дело, – коротко ответил я, лег на кровать и отвернулся к стене, давая понять, что разговор окончен. Он шумно дохлебал свою пайку, а затем тоже отполз на свою койку.

Я остался лежать, глядя в потолок, покрытый плесенью и трещинами. Мысли крутились вокруг одного: магии. Той самой, что мелькнула в автозаке, как вспышка, и больше не возвращалась. Было ли это игрой воспалённого сознания? Или чем-то большим? И если это была она… то где же она теперь, когда мне как никогда нужна былая сила?

Спустя несколько дней ситуация не изменилась. Видимо, репутация отмороженного «старика-убийцы» работала. Сидельцы, присматриваясь ко мне, постепенно привыкли. Увидели, что если меня не задевать, то я похож на обычного дряхлого пенсионера. Только очень и очень старого. Они даже поверить не могли, что мне больше сотни лет. Так и устанавливался наш камерный мир – хрупкий, зыбкий, построенный на страхе сидельцев ко мне и осторожном любопытстве.

Но однажды ночью всё перевернулось. Двери камеры с лязгом отъехали, и вертухаи втолкнули внутрь нового человека. Его фигура заполнила проём – это был настоящий гигант, с бычьей шеей и здоровенными кулаками. Его лицо было избито до неузнаваемости, а из-под засохшей кровяной корки горели безумные, полные ненависти глаза.

– Знакомьтесь, братва, – усмехнулся надзиратель. – Ваш новый сосед. Веселитесь!

И дверь захлопнулась. Гигант медленно обвёл нас взглядом. Его дыхание было хриплым и тяжёлым.

– Кто на хате пахан? – просипел он.

Толян – так звали моего возрастного сокамерника, недолго думая, указал пальцем на меня.

– Старый у нас сейчас за пахана, – буркнул он. – К нему все вопросы.

Гигант повернулся ко мне. Я лежал на своей койке и не шевелился, но внутри всё сжалось в ледяной ком. Сердце трепыхалось, надпочечники выбрасывая в кровь мощные порции адреналина. Но хватит ли их, чтобы разогреть мою холодную старческую кровь?

– Дед? – Бугай презрительно фыркнул и сделал шаг в мою сторону. – Да я тебя сейчас, как соплю…

Он подошёл вплотную. От него несло потом, кровью и дикой злобой. Я видел, как мои сокамерники в страхе замерли – ведь если этот бугай сейчас справится со мной, то следом может прийти и их черёд. Буйный здоровячок (не зря же его так разукрасили надзиратели или бывшие сокамерники) наклонился ко мне, его испачканное кровью лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего.

– Ну так что, дедуля, встанешь? Или я тебя прямо здесь, на шконке, искалечу?

Я медленно поднялся и сел, свесив босые ноги на пол. Кости ныли, в теле разливалась привычная слабость: сто лет – это вам не шутки. Но в голове кристально ясно проступил план действий. А план, это я вам скажу, первое дело в таких вот делах. Если есть план – половина битвы уже выиграна!

– Если я встану, – тихо, но внятно, произнёс я, ловя глазами дикий взгляд амбала, – ты ляжешь.

– Ась?! – здоровяк, видимо, не ожидал от меня такого ответа.

– Ты ляжешь, – спокойно продолжил я, – а оденут тебя в деревянный макинтош. В твоей хате будет играть музыка, только ты её не услышишь… Хотя, нет – музыки тоже не будет, как и деревянного ящика, – продолжал нагнетать я ситуацию. – Тебя зароют, как пса – в номерной могилке…

Он оскалился, принимая это за вызов старого дурака, и занёс для удара свою здоровенную лапищу. И в тот миг, когда его рука пошла вниз, время словно замедлилось. Всё вокруг – испуганные лица сокамерников, тусклая лампочка под потолком, тюремная «графика» на стенах – слегка поплыло и потеряло чёткость.

А я уже не думал. Я – действовал. Правая рука сама рванулась вверх, но не для блока, а для захвата. Я поймал его запястье и рванул на себя, заставляя этого утырка потерять равновесие. И в тот же момент ударил другой рукой ему под коленку. Осталось совсем немного – я подорвался с кровати…

Подорвался – это, конечно, слишком сказано. Но я всей оставшейся силой толкнул его в грудь плечом. А дальше – дело техники… Бугай взревел, не от боли (думаю, что он вообще сейчас не в состоянии её испытывать), а от неожиданности и обиды. Однако, его мышцы на мгновение расслабились, давая мне тот самый шанс.

Шанс, казалось бы, настолько мизерный, что даже призрачным его можно было назвать с большой натяжкой. Да стоило просто сравнить наши кондиции – и всё становилась ясно. Он должен был уделать меня одним мизинцем при любых раскладах.

Но я умудрился сделать так, чтобы все козыри оказались в моих руках. Я просто немного поправил полёт этого огромного тела именно туда, куда мне было нужно. Он с глухим хрустом ударился виском об острый металлический угол стола и осел на пол безвольной тряпичной куклой. Только алая струйка поползла по его небритой щеке.

Я стоял над ним, тяжело дыша, чувствуя, как подрагивают мышцы, и концентрация адреналина в крови медленно отступает, оставляя после себя пустоту, слабость и лёгкое головокружение. Молодой парень, Стёпка, смотрел на меня выпученными глазами с благоговейным ужасом.

– Дед… – прошептал он. – Ты… ты его что… завалил наглушняк?

– Надеюсь… – пожал я плечами. – Опыт-то не пропьёшь.

Толян выскользнул из угла, куда забился перед дракой и подскочил к валяющемуся на полу здоровяку. Он приложил трясущуюся руку к его бычьей шее, пытаясь нащупать пульс. Но, пульса, по всей видимости, не было.

– Точно наглушняк, Сёмка… – свистящим шепотом произнес он, вновь заползая на свою кровать.

А я, глядя на распластавшееся на полу тело, я осознал самую страшную истину: чтобы выжить здесь, мне придётся опять становиться тем, кем я когда-то был – всесильным стариком Хоттабычем, а не старой столетней развалиной… Хотя, я еще раз взглянул на бездыханное тело, эта развалина тоже еще кое-что может.

– Деда… – неожиданно произнёс Стёпка, – а ты… кто? Колдун, инопланетянин, или…

Я повернулся к нему.

– Нет, – тихо ответил я. – Ни то, ни другое, ни третье…

– Но… тогда… как ты это сделал? С ним? – Стёпка указал пальцем на поверженного гиганта. Знал бы он, каких гигантов мне доводилось валить в той… (не почудившийся ли в предсмертном беду?) жизни.

Я помолчал, подбирая слова.

– Я просто хотел выжить, малец. Очень хотел. Иногда этого желания бывает достаточно.

Он, вероятно, так и не понял, о чём это я, но послушно кивнул и отполз на свою койку. А я снова остался наедине с собой, с мыслями о том, что, возможно, настоящую справедливость тебе не может вернуть кто-то посторонний. Справедливость – это то, что ты сам добываешь. Ногтями, зубами, оружием, магией – не суть. И сейчас, в этих стенах, пахнущих парашей и отчаянием, моя личная справедливость остро пахла свежей кровью. Но этого пока было недостаточно…

[1] Вертухай (дубак, пупок, пупкарь) – надсмотрщик.

Глава 3

Я замер, глядя на темную лужицу, растекающуюся вокруг головы трупа. Липкий, медный запах крови смешивался с удушающей вонищей параши и страхом, что висел в камере. Тишину, звенящую в ушах, прорезал мерзкий скрип двери нашего «террариума».

В проёме, очерченные ярким светом коридора, замерли два охранника. Они застыли, увидев странную картину: я, трясущийся и худой столетний старикан, стою над неподвижной тушей, а двое других жильцов нашей хаты прижались к нарам, стараясь стать частью грубой серой штукатурки.

Старший вертухай, коренастый, с лицом, словно выдавленным из сырого теста с такими же большими порами, свистнул сквозь зубы.

– Вот так расколбас… – Его взгляд скользнул по мне, по мертвяку, по зэкам, забившимся в угол. – Ты видел это, зёма? – Толкнул он локтем в бок своего напарника.

– Ну! – рявкнул второй вертухай. – Что у вас тут за дерьмо?

Он ждал, что один из арестантов тут же меня заложит, начнёт сбивчиво оправдываться, чтобы выгородить себя. Но зеки молчали, тупо уставившись в пол, словно воды набрали. Их молчание было красноречивее любых слов – теперь они меня боялись больше, чем тюремную администрация. То, чему они явились свидетелями, не могло быть простым совпадением.

Второй охранник, молодой и жилистый, в отличие от своего перекормленного начальника, подошёл к телу, наклонился, проверил пульс. Его лицо не дрогнуло. Он лишь кивнул напарнику.

– Спекся Боров. Только трупешник выносить…

Коренастый почесал затылок, размышляя не о судьбе покойника, а о собственной головной боли, и той массе бумаг, которую ему предстоит оформить. Он снова посмотрел на меня – пристально, пытаясь разгадать загадку.

– Ты его? – спросил он прямо, без обиняков.

– Да вы на меня посмотрите, гражданин начальник, – дрожащим голосом произнёс я. – Сравните, так сказать… Сам он… Несчастный случай – неудачно запнулся в темноте. Да и побитый он сильно был… До этого… Может, сотрясение головного мозга – вот и упал, да об угол… – Я продолжал настойчиво гнуть свою линию

– Откуда у него головной мозг? – Коренастый фыркнул, но спорить не стал. – Так дело было? – повернулся он к моим сокамерникам.

Я тоже обернулся к ним. Мне было интересно, чью же сторону они в итоге примут? Сдадут, или нет?

– Так! – практически синхронно кивнули сидельцы.

– Он сам упал, – добавил Стёпка. – И головой… А дедушка… заключенный Резников, поднялся, чтобы первую помощь оказать… А тут вы…

– Ладно, – буркнул старший. – Разбираться будем утром… А этого убирать надо… – кивнул он молодому.

Тот быстро куда-то смотался и вернулся с помощником. Вдвоем они поволокли мертвое тело по липкому бетону, оставляя за собой влажный, прерывистый след. Оставшийся последним толстяк, повернулся к нам и с угрозой произнёс:

– Забудьте всё, как страшный сон, утырки! Не было у вас в хате никаких трупов! Ясно?

Теперь мы втроём тупо закивали головами. Дверь захлопнулась, ключ повернулся в скважине дважды и вертухаи упылили восвояси.

И всё? Вот так просто – умер Максим и хер с ним? И никаких допросов, следственных действий и прочей правовой муры? Похоже, что так. И снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием и скрипом нар, когда Толян нервно вращался с боку на бок. А Стёпка же до сих пор не отрывал от меня широких, полных суеверного ужаса глаз.

– И… и всё? – прошептал он, словно боялся спугнуть это непонятное затишье. – Просто забрали и всё? И ничего больше не будет? – Он словно бы прочитал мои мысли.

Я медленно опустился на свою койку, ощущая, как каждая кость, каждый сустав ноет от дикой усталости и адреналиновой отдачи.

– Будет, – хрипло ответил я, глядя на кровавый след на полу. – Ещё как будет. Только не для нас. Убрав труп из нашей хаты, они просто подчистили свои косяки и прикрыли задницы. Ведь этого амбала не должно было быть в нашей камере. Если он где-то и сдох – то только не здесь.

– То есть… Мы тут, вроде бы, и ни причём? – Толян облизал пересохшие губы. – Они не будут расследовать? Не вызовут нас на допрос? Но ведь этот – сдох…

– А проблема не в том, что кто-то сдох. Проблема в том, что он сдох не там и не так. Он должен был открутить мне башку, но у него не вышло. Его контракт на меня был частным делом, а теперь стал проблемой начальника смены. Они не будут расследовать эту смерть. Они будут заметать следы.

Я замолчал, прислушиваясь к гулу тюрьмы, которая продолжала жить своей жизнью – к отдалённым стукам, лязгу замков, шагам патруля в коридоре. Эта машина была безразлична к смерти одного человека. Она легко перемалывала человеческие судьбы, в куда больших масштабах, легко и не задумываясь.

– Если вас всё-таки вызовут, допрос будет, скорее всего неофициальным. Ваша задача, – я обвёл их взглядом, – если хотите выскочить сухими из этого дерьма, – не умничать и не фантазировать. Долбите только то, что уже сказали: «было темно, запнулся, упал, разбил башку и помер». Понимаете? Никаких лишних деталей!

Они оба закивали, как марионетки. Страх перед системой опять сменился в них страхом передо мной. Перед тем, что я сделал и что я за такое существо, способное уделать куда более сильного противника за сущие секунды?

– А если… а если они не поверят? – снова пискнул Стёпка.

– Они поверят, потому что захотят поверить, – устало ответил я. – Им так проще. Мир так устроен, малец. Все всегда верят в самый простой и удобный исход. Бритва Оккама в действии – не надо плодить сущности без необходимости. И они будут до последнего делать вид, что ничего особенного не произошло, – добавил я, чувствуя, как по телу расползается тягучая усталость. – Потому что, если здесь начнут копать серьёзные дяди из генпрокуратуры, вскроется такое… Любого из них могут посадить рядом на шконарь за такие мутки.

Стёпка молчал, переваривая информацию. Я видел, как меняется его лицо – детский испуг постепенно сменялся жестким, почти взрослым пониманием. Я сомневаюсь, что он допёр насчет бритвы Оккама, но он быстро учился. В таких местах либо учишься, либо ломаешься.

– Так что… мы в безопасности? – наконец выдавил он.

– Никто здесь не в безопасности, – горько усмехнулся я, – это ж тюрьма! Но у меня есть небольшое преимущество – утырки теперь знают, что старикан в этой камере не совсем простой. И пока они будут выяснять, что со мной не так – время есть.

Из соседней камеры донесся приглушенный крик, сразу же оборвавшийся каким-то тупым ударом о стену. Тюрьма жила своей обычной жизнью, не обращая внимания на нашу маленькую «драму».

– А что насчёт его дружков? – неожиданно спросил Толян, до сих пор молчавший. – У Борова были здесь кореша. Они могут захотеть разобраться.

Вопрос был весьма здравым.

– Они будут ждать. Пока не поймут, почему вертухаи закрыли тему. А когда поймут… Ну, тогда и посмотрим.

Я закрыл глаза, чувствуя, как адреналиновая дрожь окончательно сменяется изнеможением. Тело просило отдыха, но мозг продолжал работать, просчитывая варианты, строя планы, вспоминая старые навыки. Где-то далеко скрипнула дверь, и по коридору застучали тяжелые ботинки. Но на этот раз они прошли мимо нашей камеры. Я прислушался к затихающим шагам. Они действительно прошли мимо. На сей раз… Но расслабляться было рано.

– Спите, – тихо приказал я сокамерникам. – Завтра может быть тяжелый день.

Сам я уснуть не мог. Лежал с открытыми глазами в темноте, вглядываясь в потолок, где мерцала через щели отблесками из коридора та самая тусклая лампочка. Вспоминал. Не этого урода Борова, нет.

Вспоминал другое время, других людей… и другого себя. А кто я сейчас? Я вновь чувствовал тошнотворный привкус своей старческой немощи, ощущение того дряхлого, никому не интересного, не нужного и давно забытого старикана. Неужели всё, что было со стариком Хоттабычем, лишь мои бредни?

На утро в открывшуюся дверь нашей камеры вошёл не вертухай и не следователь, а щуплый шнырь с ведром воды и половой тряпкой. Молча, не глядя ни на кого, он отдраил пятно на бетоне, которое уже успело впитаться и потемнеть. Жуткая вонь хлорки перебила всё – и запах крови, и запах страха. Это был финальный аккорд. Система поставила точку.

Когда он ушёл, Стёпка не выдержал:

– Значит, всё? Концы в воду?

– Концы в воду, – подтвердил я, глядя на выцветший, мокрый квадрат на полу. – Дело закрыто. Для них Борова больше не существует.

– А для его корешей? – снова, как эхо, пробурчал Толян.

– Для его корешей он просто переведён на другую кичу. Исчезновения здесь случаются. Никто не будет поднимать шум из-за одного пропавшего быка. Слишком много вопросов, на которые им не захочется отвечать.

И всё – никаких допросов-вопросов. Никаких лишних взглядов. Охрана вела себя так, будто ничего не произошло. Но я заметил мелочи – как молодой охранник, тот самый жилистый, на секунду задержал на мне взгляд, полный не столько подозрения, сколько… интереса. Как старший, коренастый, демонстративно смотрел в другую сторону, когда мы строились.

Их игра была мне понятна. Они ждали. Ждали, что скажет им «наниматель». Ждали команды, либо еще денег. А после завтрака нас погнали на работу. Меня определили в тюремную библиотеку – пыльное, заброшенное место, куда обычно отправляли доживать свой срок самых безобидных и больных.

Хотя я, откель не плюнь, уже давно на пенсии – все сроки дожития перекрыл! Но в этой дыре плевать на всё хотели. Я даже особо не сопротивлялся – тут можно себя чем занять. А в камере со скуки можно сдохнуть.

Но сегодня меня ждал сюрприз. За столом, заваленным стопками ветхих книг, сидел незнакомый мне человек в штатском. Он не был похож на тюремщика – очки в тонкой оправе, аккуратные руки, ухоженные ногти, лежащие на папке с бумагами.

– Резников? Илья Данилович? – спросил он тихо, не глядя на меня. – Садитесь.

Я медленно опустился на стул, что стоял рядом. Дерево скрипнуло подо мной, будто жалуясь на тяжесть. Он закрыл папку, положил на нее ладони, и только тогда поднял на меня глаза. Взгляд был спокойным, усталым и невероятно острым. Взгляд профессионала, который уже все про тебя понял.

– Меня зовут Артем Сергеевич, – сказал он, по-прежнему тихо, но теперь в его голосе чувствовалась стальная нить. – Я пришел поговорить о деле, которое вам… знакомо.

Я молчал, выдавливая из себя маску равнодушного старика. Внутри все замерло и насторожилось. Ловушка? Новая игра? Но он говорил дальше, и следующая фраза перевернула все с ног на голову.

– Капитан Громов передал вам привет…

Громов? Следователь, который вел мое дело. Честный, упрямый, который не брал взяток и не боялся начальства. Который в итоге поплатился за свою честность – его чуть не уволили из органов. Он ничего не смог сделать для меня. И вот теперь его имя прозвучало здесь, в этой тюремной библиотеке, из уст какого-то непонятного мне интеллигента. Значит, он всё-таки не сдался. И я был рад, что остались еще такие люди.

– И что? – вырвалось у меня. – Как он?

– Нормально. И по-прежнему несгибаем, – скупо улыбнулся Артем Сергеевич. – Он просил меня найти вас. Он считает, что ваше дело было сфабриковано. Что вас… «убрали»… потому что в деле были задействованы очень высокопоставленные люди… Им удалось погасить шумиху СМИ, и даже в Интернете, что на самом деле практически невозможно. Но им это удалось.

– Понимаю… А вы, вообще, кто? – спросил я интеллигента.

– Я – ваш коллега, Илья Данилович, майор ФСБ.

– А… – я хотел задать вопрос, но майор меня перебил.

– Здесь же я совсем по другой «легенде» – прибыл с проверкой хозяйственной части по ведомству ФСИН. Но только лишь для того, чтобы встретиться с вами. Официального разрешения получить не удалось, – виновато развел он руками. – Я, честно сказать, не ожидал, что все так повернётся. Громову не дали честно продолжить ваше дело тогда, – продолжал Артем Сергеевич. – Но он о вас не забыл. Мы постараемся восстановить справедливость и вытащить вас отсюда.

Я горько усмехнулся, разводя руками:

– Посмотрите на меня, молодой человек. Я – дряхлый столетний старик и боюсь, что не доживу до этой самой справедливости.

Артем Сергеевич внимательно посмотрел на меня, и в его взгляде не было ни капли снисхождения или жалости.

– Илья Данилович, вот только не надо! Я ознакомился с уголовными материалами, да и из архива мы подняли ваше дело. И я, честно говоря, был немного шокирован, – признался майор. – И мне стало ясно, как вам удалось завалить тех двоих – людей с таким опытом оперативной работы уже нет.

– Это была чистая случайность, – произнёс я, откашлявшись – горло вновь начало жутко саднить.

– Ну, ни скажите, Илья Данилович, – покачал головой майор. – По донесению наших информаторов… Да-да, они имеются даже здесь, за этими стенами. Так вот даже здесь вы смогли отразить уже два нападения… И одно из них – со смертельным исходом.

– Хотите повесить на меня еще и труп Борова?

– Илья Данилович… – укоризненно произнёс чекист, посмотрев на меня поверх очков. – Я, и мои коллеги, хотим вам помочь. Такие люди как вы – ветераны войны и органов безопасности, настоящие герои, сделавшие эту страну, должны не в тюрьме сидеть, а…

– Так почему же я всё еще здесь, Артём Сергеевич?

– Вот с этим мы сейчас и работаем, чтобы раз и навсегда вскрыть тот гнойник! Такие люди не только не должны пребывать во власти – они, как очень правильно сказал Глеб Жиглов, должны сидеть в тюрьме!

– И что же вы предлагаете? – спросил я, и голос мой звучал уже не так дряхло.

Артем Сергеевич облегченно вздохнул, поняв, что лед, наконец-то, тронулся.

– Вам надо продержаться еще немного, Илья Данилович. Вы уже доказали, что еще ого-го, и есть порох в пороховницах!

– Ага, и ягоды в ягодицах, – криво усмехнулся я.

– Шутите? Отлично! – похвалил меня чекист. – А теперь давайте вспоминать всё. Каждую мелочь. По минутам и секундам. А уж потом… потом мы придумаем, как вытащить вас отсюда.

Я откинулся на спинку стула, глядя на пыльные ряды книг. Дряхлый старик… Ну, что ж, посмотрим

– Хорошо, – сказал я. – Давайте поговорим…

Скрежет несмазанных петель колючим наждаком прошелся по моим оголённым нервам. Мы оба замолчали и прервались. В библиотеку, шаркая ногами, вошел Точилин – один из надзирателей, человек с пустыми глазами и вечной сигаретой за ухом.

– Осужденный Резников, – сонным голосом произнес он, бросая на майора короткий, оценивающий взгляд, – на прогулку. А вас, – это он чекисту, – просили зайти к начальнику колонии.

Артем Сергеевич медленно поднялся, его лицо застыло в холодной, официальной маске. Он поправил пиджак и произнёс, обращаясь ко мне:

– Мы еще не закончили – я скоро вернусь. И приготовьте мне отчеты за три предыдущих года.

И он прошел мимо Точилина, не удостоив его взглядом. Надзиратель проводил его мутными глазами, а затем показал ему в спину «фак» оттопыренным средним пальцем.

– Имели мы таких проверяющих… – фыркнул он, когда майор скрылся за дверью. – А ты чего встал, дед? Давай-давай, ковыляй шибче!

Я, кряхтя, поднялся со стула, снова превращаясь в дряхлого старика, сгорбившись и сделав лицо безразличным и пустым. Но внутри всё пело. Пело от давно забытого чувства – надежды. От того, что меня не просто вспомнили. Меня нашли. И за мной пришли не с пустыми словами утешения, а с холодной, стальной решимостью изменить текущее положение дел. И слава Богу, что есть у нас еще такие люди, для которых законность и справедливость не превратилась еще в пустой звук.

Воздух на прогулочном дворике, отгороженном высоким бетонным забором с колючкой, был густым и спертым. Я медленно, по-стариковски, зашагал по асфальту, где в своё время топали тысячи таких же заключенных. Мозг, давно приученный к «эконом-режиму», теперь работал на повышенных оборотах.