Пожиратели энтропии

Картина, которую они собирали по кусочкам, была одновременно захватывающей и пугающей.

Аномалии были повсюду. Они проникли во все основные системы станции – энергетические контуры, системы жизнеобеспечения, вычислительные сети. Они не разрушали – не напрямую, – но изменяли. Создавали микроскопические модификации в структуре материалов, едва заметные флуктуации в потоках энергии.

Как будто что-то медленно, терпеливо переделывало станцию под себя.

На шестой день Лина сделала прорыв.

Она изучала данные с датчика, установленного в одном из радиаторов внешней обшивки – там, где температурные градиенты были максимальными. И заметила нечто странное.

Флуктуации не просто следовали математическим паттернам. Они повторялись.

Одна и та же последовательность – рост частоты, спад, снова рост, снова спад – воспроизводилась снова и снова, с интервалом в четыре часа семнадцать минут. Как сердцебиение. Или как сигнал.

– Ракель! – она вызвала биолога по защищённому каналу. – Приходи в мой кабинет. Срочно.

Ракель появилась через десять минут – запыхавшаяся, с пятнами реагентов на халате.

– Что случилось?

Лина молча показала ей график.

– Боже мой, – прошептала Ракель. – Это…

– Сигнал. Кто-то или что-то пытается связаться.

– Или это просто биологический ритм. Пульс живого организма.

– В любом случае – это доказательство. – Лина сжала кулаки. – Это то, что нам нужно.

Она повернулась к терминалу и начала копировать данные на защищённый носитель. План складывался в её голове – чёткий, отчаянный, возможно самоубийственный, но единственно возможный.

– Я иду к Оконкво, – сказала она. – С этим он не сможет отмахнуться.

– А если он снова не поверит?

– Тогда я пойду к экипажу. Соберу общее собрание. Покажу им всё.

Ракель побледнела.

– Это бунт. Тебя арестуют.

– Возможно. Но по крайней мере люди будут знать правду.

Она протянула руку и сжала плечо Ракель.

– Спасибо. За всё. Если что-то пойдёт не так…

– Ничего не пойдёт не так, – твёрдо сказала Ракель. – Мы справимся. Вместе.

Лина улыбнулась – впервые за много дней, искренне и тепло.

– Вместе.

Она не успела дойти до командного мостика.

Сирена взвыла, когда Лина была на полпути через жилой сектор. Красный свет аварийного освещения залил коридоры, превращая знакомые стены в декорации кошмара.

– Внимание всему персоналу! – голос Гермеса звучал ровно, без эмоций. – Аварийная ситуация в секторе Дельта. Перегрев радиаторной панели номер сорок семь. Рекомендуется эвакуация прилегающих зон.

Лина замерла. Радиаторная панель сорок семь – именно там она установила один из своих датчиков. Именно оттуда шёл повторяющийся сигнал.

Совпадение? Или…

Она развернулась и побежала – не к мостику, а к сектору Дельта.

Коридоры были полны людей. Эвакуационные протоколы работали как часы – все двигались в правильном направлении, к безопасным зонам. Никто не паниковал. Пока.

Лина пробиралась против потока, расталкивая встречных. Кто-то окликнул её – она не обернулась. Кто-то схватил за руку – она вырвалась.

Сектор Дельта встретил её жаром. Даже на расстоянии чувствовалось, как температура повышается – воздух стал тяжёлым, вязким, как патока.

– Доктор Васильева! – молодой техник в защитном костюме преградил ей дорогу. – Сюда нельзя! Зона эвакуирована!

– Мне нужно к радиаторной панели сорок семь!

– Невозможно! Температура там…

Лина не стала слушать. Она оттолкнула техника и бросилась вперёд, в коридор, ведущий к внешней обшивке.

Жар нарастал с каждым шагом. Стены, обычно холодные от близости космоса, были горячими на ощупь. Пот заливал глаза, дыхание становилось всё тяжелее.

Она добралась до технической ниши, где прятался её датчик, и замерла.

Ниша была пуста. Датчик исчез.

Но это было не главное. Главное было на стене рядом.

Узор. Тот самый узор – ветвящиеся линии, расходящиеся от центра, как нервная сеть или корни дерева. Но теперь он был не микроскопическим – он покрывал почти квадратный метр металлической поверхности, и линии пульсировали, переливаясь тусклым багровым светом.

Как живые.

Лина стояла, не в силах пошевелиться. Часть её – та часть, которая была инженером – требовала действовать, анализировать, искать решение. Но другая часть – та, что помнила огонь «Константинополя» – просто смотрела на это чудо и ужас, не веря своим глазам.

И тогда узор изменился.

Линии на стене пришли в движение, перестраиваясь, складываясь в новую форму. Это заняло несколько секунд – долгих, невозможных секунд.

Когда узор стабилизировался, Лина увидела то, чего не ожидала увидеть никогда.

Цифры. Последовательность цифр, начертанная багровым огнём на металле станции.

Ряд Фибоначчи.

Они отвечали. Они пытались говорить.

Лина открыла рот – чтобы что-то сказать, закричать, неважно, – но в этот момент стена за узором лопнула. Перегретый теплоноситель вырвался наружу фонтаном раскалённого пара, и мир вокруг превратился в ад.

Она очнулась в медицинском отсеке. Снова.

Доктор Чанг стояла над ней, её лицо было озабоченным.

– Доктор Васильева. Вы снова здесь.

– Что… что произошло?

– Вас нашли без сознания в секторе Дельта. Тепловой удар и обезвоживание. Вам очень повезло, что аварийная бригада добралась до вас вовремя.

Лина попыталась сесть. Голова кружилась, но она заставила себя сосредоточиться.

– Радиаторная панель…

– Стабилизирована. – Голос из угла палаты заставил её обернуться.

Капитан Оконкво стоял у стены, скрестив руки на груди. Его лицо было мрачным.

– Капитан…

– Доктор Васильева, – он подошёл ближе. – Я хочу, чтобы вы объяснили мне одну вещь. Что вы делали в эвакуированной зоне? В зоне, куда доступ был запрещён?

– Я… – Лина запнулась. – Мне нужно было проверить…

– Проверить что? – Его голос стал жёстче. – Ваши «секретные датчики»? Коммандер Ковальска нашла один из них в технической нише. Несанкционированное оборудование в критической зоне.

Лина почувствовала, как сердце падает в пропасть.

– Капитан, вы не понимаете…

– О, я понимаю. – Оконкво покачал головой. – Я понимаю, что вы нарушили множество протоколов. Что вы подвергли риску себя и потенциально других членов экипажа. Что вы ведёте какое-то параллельное расследование, о котором не сочли нужным меня проинформировать.

– Я пыталась! Вы не слушали!

– Я слушал достаточно. – Он выпрямился. – Доктор Васильева, вы отстранены от выполнения обязанностей до особого распоряжения. Вам запрещено покидать жилой сектор без сопровождения. Ваш доступ к техническим системам станции аннулирован.

– Капитан, нет! Вы не можете…

– Могу. И делаю. – Он повернулся к выходу. – Отдыхайте, доктор. Это приказ.

Он вышел, и дверь закрылась за ним с тихим шипением. Звук показался Лине похоронным звоном.

Она откинулась на подушку, глядя в потолок. Всё пошло не так. Всё, что она пыталась сделать, обернулось против неё.

Но одна мысль не давала ей покоя. Одна картина, отпечатавшаяся в памяти.

Цифры на стене. 1. 1. 2. 3. 5. 8. 13.

Они ответили. Они попытались связаться.

И если она права – если там, в потоках теплового излучения, действительно существует разум – тогда всё это только начало.

Война, которую никто не объявлял, уже началась.

И человечество её проигрывало.

Глава 3: Резонанс

Станция «Фениксборн», биологическая лаборатория 2187 год, 141-й день миссии, вечерняя смена

Ракель Портман любила свою лабораторию так, как другие люди любят дом или родной город. Это было маленькое пространство – всего шесть квадратных метров, заставленных оборудованием, образцами и стопками научных журналов, – но здесь она чувствовала себя в безопасности. Здесь мир имел смысл. Здесь всё подчинялось законам биологии, химии, физики – законам, которые можно было понять, измерить, предсказать.

Сейчас эти законы трещали по швам.

Ракель сидела перед голографическим дисплеем, на котором вращалась трёхмерная модель молекулы – странной, невозможной молекулы, которую она выделила из образцов воздуха сектора Дельта три дня назад. Структура напоминала двойную спираль ДНК, но была сложнее, плотнее, с дополнительными связями, которые не укладывались ни в одну известную модель.

И она менялась. Каждые несколько часов конфигурация атомов перестраивалась – медленно, почти незаметно, но неуклонно. Как будто молекула была живой. Как будто она адаптировалась.

Ракель потёрла уставшие глаза. Она не спала уже тридцать часов – с тех пор, как узнала об отстранении Лины. Новость пришла внезапно, как удар под дых: доктор Васильева отстранена от обязанностей, её доступ к системам станции аннулирован, ей запрещено покидать жилой сектор.

Официальная версия гласила, что Лина переработала и нуждается в отдыхе. Неофициальная – та, что шептали в коридорах, – была страшнее: главный инженер-теплофизик сошла с ума, она видела призраков в данных, она едва не погибла, пытаясь поймать несуществующие аномалии.

Ракель знала правду. Аномалии существовали. Она видела их своими глазами – в образцах воздуха, в спектральных анализах, в этой невозможной молекуле, вращающейся перед ней на экране.

Но знание было одно, а доказательства – совсем другое.

Она встала из-за стола и подошла к иллюминатору – узкой щели в стене, через которую виднелся бок красного карлика. Звезда медленно плыла за армированным стеклом, тусклая и багровая, как угасающий уголь.

Что ты прячешь? – подумала Ракель. Какие тайны скрываешь в своём свете?

Она была экзобиологом. Всю свою карьеру – пусть и недолгую, ей было всего двадцать девять – она посвятила поиску жизни за пределами Земли. Бактерии в марсианском грунте. Возможные следы метаболизма в атмосфере Венеры. Гипотетические экосистемы подо льдами Европы. Она мечтала найти что-то – что угодно, – что доказало бы: мы не одни во Вселенной.

И вот теперь, когда это «что-то» буквально стучалось в двери, когда оно оставляло следы на стенах станции и числа Фибоначчи в расплавленном металле, – её лишали возможности это изучать.

Нет, подумала она. Не лишают. Пока не лишают.

Лину отстранили. Но Ракель – нет. Её доступ к лабораторному оборудованию оставался полным. Её работа официально не имела отношения к инцидентам в секторе Дельта.

Если она будет осторожна – очень осторожна – она сможет продолжить исследования там, где Лина была вынуждена остановиться.

Архив научных данных станции «Фениксборн» располагался в отдельном модуле – изолированном от основных систем, защищённом от внешних воздействий. Это был мозг станции, хранилище всего, что знало человечество о звезде KIC 8462852 и её окрестностях.

Ракель пришла туда поздно вечером, когда большинство сотрудников уже разошлись по каютам. Дежурный архивариус – пожилой мужчина по имени Герберт Мюллер – лишь кивнул ей и вернулся к своему чтению. Экзобиологи часто работали в странное время; никто не задавал вопросов.

Она села за терминал в дальнем углу зала и начала поиск.

Первые результаты были обескураживающими. Данные о звёздной активности за последний месяц действительно оказались недоступны – «технические ограничения», как и говорила Лина. Но Ракель не сдалась. Она копала глубже, ища обходные пути.

И нашла.

Архив хранил не только обработанные данные, но и «сырые» записи – необработанные потоки информации с сенсоров станции. Эти записи редко использовались; они были слишком объёмными, слишком хаотичными, чтобы работать с ними напрямую. Но они существовали. И они не были заблокированы.

Ракель открыла файл с данными инфракрасных сенсоров за последние тридцать дней. На экране развернулся водопад цифр – миллионы точек измерений, каждая из которых фиксировала интенсивность теплового излучения в определённой точке пространства.

Для человека это был бессмысленный хаос. Но Ракель была не просто человеком – она была учёным, и она знала, как превратить хаос в порядок.

Она запустила алгоритм фильтрации – программу собственной разработки, которую использовала для анализа биологических сигналов. Алгоритм искал повторяющиеся паттерны в потоках данных, выделяя их из фонового шума.

Через час она получила первые результаты.

И эти результаты заставили её сердце замереть.

На экране возникла диаграмма – график зависимости определённых частот инфракрасного излучения от времени. Большая часть графика выглядела хаотично – случайные колебания, статистический шум. Но в некоторых местах…

В некоторых местах были пики. Регулярные, повторяющиеся пики, возникающие с определённой периодичностью.

Ракель увеличила масштаб. Пики складывались в последовательность – 1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21… Ряд Фибоначчи. Тот самый ряд, который Лина видела в температурных флуктуациях. Тот самый ряд, который появился на стене сектора Дельта в момент аварии.

Но это было ещё не всё.

Ракель переключилась на другой диапазон частот – более высокий, ближе к видимому свету. И увидела другой паттерн. Не Фибоначчи – что-то более сложное, более структурированное.

Она смотрела на него несколько минут, пытаясь понять, что это. А потом её осенило.

Это был код. Не компьютерный код – что-то более фундаментальное. Последовательность, которая несла информацию. Структура, которая имела смысл.

Как ДНК, подумала Ракель. Четыре нуклеотида, комбинирующиеся в бесконечное разнообразие генов. Базовый алфавит жизни.

То, что она видела на экране, было таким же алфавитом. Алфавитом, написанным не молекулами, а светом.

Ракель покинула архив около трёх часов ночи. Её разум гудел от возбуждения и усталости, мысли метались, как рой потревоженных пчёл.

Она нашла кое-что. Что-то важное. Что-то, что могло изменить всё.

Но ей нужна была помощь. Нужен был кто-то, кто мог бы проверить её выводы, указать на ошибки, если они были. Кто-то, кому она доверяла.

Лина была очевидным выбором. Но Лина находилась под наблюдением – любой контакт с ней привлёк бы внимание. А внимание было последним, что им сейчас нужно.

Был ещё Такэси Накамура – заместитель Лины, человек, которому та доверяла. Но Ракель не знала его достаточно хорошо. Не знала, на чьей он стороне.

Она шла по пустым коридорам станции, погружённая в размышления, и не сразу заметила фигуру, стоящую у входа в её каюту.

– Доктор Портман.

Ракель вздрогнула и подняла глаза. Перед ней стояла коммандер Юлия Ковальска – глава службы безопасности, женщина, о которой Лина рассказывала с нескрываемой неприязнью.

– Коммандер. – Ракель постаралась, чтобы её голос звучал спокойно. – Чем могу помочь?

– Вы работаете допоздна, – сказала Ковальска. Это не было вопросом.

– Исследования не ждут. – Ракель пожала плечами. – Вы знаете, как это бывает.

– Знаю. – Серые глаза Ковальски буравили её. – Я также знаю, что вы близко общались с доктором Васильевой. Что вы помогали ей в её… исследованиях.

– Мы коллеги. Учёные. Обмен идеями – часть работы.

– Разумеется. – Ковальска чуть наклонила голову. – Доктор Портман, я дам вам один совет. Бесплатный. Держитесь подальше от Васильевой. Она нестабильна. Опасна. Её теории – бред параноика, и любой, кто свяжется с ней, рискует разделить её судьбу.

Ракель почувствовала, как гнев вспыхивает в груди, но подавила его. Сейчас было не время для конфронтации.

– Спасибо за заботу, коммандер. Я учту ваш совет.

Ковальска смотрела на неё ещё несколько секунд – долгих, тяжёлых секунд. Потом кивнула и отступила в сторону.

– Спокойной ночи, доктор.

– Спокойной ночи.

Ракель вошла в каюту и закрыла за собой дверь. Только когда замок щёлкнул, она позволила себе выдохнуть.

Они следят, поняла она. Следят за всеми, кто был связан с Линой. Ищут заговорщиков.

Но они ещё не знали, что искать. Ещё не понимали, с чем имели дело.

У неё было время. Немного времени – чтобы собрать доказательства, чтобы найти союзников, чтобы действовать.

Ракель села на кровать и достала портативный планшет – личный, не подключённый к сети станции. На экране всё ещё светились данные из архива – загадочные паттерны в инфракрасном излучении звезды.

Она смотрела на них и думала о том, что где-то там, в раскалённой короне красного карлика, существовал разум. Разум, который пытался говорить. Разум, который человечество – сами того не зная – уничтожало.

И она – молодой экзобиолог с мечтательными глазами и слишком большим сердцем – была, возможно, единственным человеком, способным его понять.

Следующие два дня Ракель провела в лаборатории, почти не выходя. Она анализировала данные, строила модели, проверяла и перепроверяла каждый вывод.

Картина, которая складывалась перед ней, была одновременно прекрасной и пугающей.

Аномалии – те самые температурные флуктуации, которые обнаружила Лина – были не случайными сбоями. Они были признаками жизни. Следами организмов, существующих в среде, которую человечество считало абсолютно мёртвой – в потоках теплового излучения.

Ракель назвала их «термофагами» – пожирателями тепла. Но даже она понимала, что это название не отражало их истинной природы.

Они не пожирали тепло. Они жили в нём. Были частью его. Как рыбы в воде, как птицы в воздухе – так эти существа обитали в градиентах температуры, в потоках энергии, перетекающей от горячего к холодному.

Их биология была радикально иной. Не углерод и вода – информация и энтропия. Не клетки и органы – паттерны и потоки. Они размножались, когда энтропия росла; умирали, когда она достигала равновесия. Для них хаос был жизнью, а порядок – смертью.

И человечество систематически убивало их.

Звёздные коллекторы станции «Фениксборн» собирали энергию из излучения красного карлика – терраватты чистой мощности, которая должна была решить энергетический кризис Земли. Но эта энергия не была «ничьей». Она была средой обитания – океаном, лесом, атмосферой – для существ, о которых люди даже не подозревали.

Каждый день работы коллекторов означал гибель миллионов – может быть, миллиардов – этих существ. Не злонамеренно. Не осознанно. Но от этого не менее реально.

Ракель сидела перед экраном, на котором мерцали её расчёты, и чувствовала, как слёзы текут по щекам.

Она всю жизнь мечтала найти внеземную жизнь. И нашла – только чтобы узнать, что её собственный вид её уничтожает.

На третий день она решилась.

Лина жила в каюте B-412, в жилом секторе Бета. Ракель знала, что за ней наблюдают, но также знала, что наблюдение не могло быть тотальным. На станции было четыре тысячи человек и всего пятьдесят сотрудников службы безопасности. Следить за каждым шагом каждого подозреваемого было физически невозможно.

Она дождалась смены караула – момента, когда патрули меняли маршруты – и проскользнула в жилой сектор Бета через технический коридор.

Каюта Лины ничем не отличалась от других – стандартная дверь, стандартный замок, стандартный номер на стене. Ракель постучала – три коротких удара, пауза, два длинных. Условный сигнал, который они договорились использовать.

Дверь открылась почти сразу.

Лина выглядела ужасно. Бледная, осунувшаяся, с тёмными кругами под глазами – как человек, который не спал неделю. Но её взгляд был живым – настороженным и острым.

– Ракель? – она огляделась по сторонам. – Ты с ума сошла? Если тебя видели…

– Никто не видел. – Ракель скользнула внутрь, и дверь закрылась за ней. – У меня есть кое-что важное.

Каюта была крошечной – кровать, стол, терминал, санузел. На стене висели фотографии – мужчина и женщина, улыбающиеся в камеру. Родители Лины, догадалась Ракель. Те, кого она потеряла на «Константинополе».

– Что случилось? – Лина отступила к столу, давая ей место. – Ты нашла что-то?

– Нашла. – Ракель достала планшет. – Много чего нашла. Садись.

Следующий час она рассказывала. О данных из архива. О паттернах в инфракрасном излучении. О «термофагах» – существах, живущих в тепловых потоках. О странной молекуле, которая менялась каждые несколько часов.

Лина слушала молча, её лицо становилось всё мрачнее с каждым словом.

– Ты понимаешь, что это значит? – спросила Ракель, когда закончила.

– Понимаю. – Голос Лины был хриплым. – Это значит, что мы убийцы. Что всё, над чем я работала последние десять лет – вся технология звёздных коллекторов – это орудие геноцида.

– Нет. – Ракель покачала головой. – Это значит, что мы не знали. А теперь – знаем. И можем что-то сделать.

– Что? – Лина горько усмехнулась. – Пойти к Оконкво? К Вентуре? Они уже решили, что я сумасшедшая. Если я появлюсь с новой «безумной теорией» – меня упекут в психиатрическое отделение до конца миссии.

– Тогда пойду я.

Лина подняла глаза.

– Что?

– Я пойду к научному совету. Представлю данные. Потребую официального расследования. – Ракель выпрямилась. – Меня они не смогут назвать сумасшедшей. Я экзобиолог. Поиск внеземной жизни – моя специальность. Если кто-то и может убедить их, что эти существа реальны, – то это я.

Лина смотрела на неё долгим, оценивающим взглядом.

– Ты понимаешь, чем рискуешь? Если они не поверят – а они не поверят – твоя карьера закончится. Тебя объявят такой же параноидальной, как меня.

– Я знаю.

– Тогда зачем?

Ракель помолчала, подбирая слова.

– Знаешь, зачем я стала экзобиологом? – произнесла она наконец. – Не ради денег, не ради славы. Я хотела найти что-то большее. Что-то, что докажет: Вселенная не мертва. Что мы не одиноки в этой бездне. – Она посмотрела в иллюминатор, за которым тускло светился красный карлик. – И вот я нашла. Нашла разум – не похожий на нас, не понятный нам, но разум. И если я промолчу… если позволю им продолжать убивать… – Она покачала головой. – Я не смогу с этим жить.

Лина долго смотрела на неё. Потом медленно кивнула.

– Хорошо. Но не одна. Мы пойдём вместе.

– Но ты под наблюдением…

– К чёрту наблюдение. – В глазах Лины зажёгся огонь – тот самый огонь, который Ракель видела в ночь аварии. – Если мы собираемся это сделать – мы сделаем это правильно. Вдвоём. С полным набором доказательств. – Она встала и начала ходить по крошечной каюте. – Когда собирается научный совет?

– Послезавтра. Плановое заседание по результатам месяца.

– Тогда у нас есть день на подготовку. – Лина остановилась. – Нам нужно организовать презентацию. Систематизировать данные. Предвидеть возражения и подготовить ответы.

– Я уже начала работать над этим.

– Хорошо. – Лина посмотрела на неё, и впервые за много дней на её лице появилась улыбка – слабая, усталая, но настоящая. – Ракель… спасибо. За то, что не сдалась. За то, что веришь.

Ракель улыбнулась в ответ.

– Мы учёные. Верить – наша работа.

Следующие тридцать шесть часов слились в один непрерывный марафон.

Они работали в каюте Лины – это было безопаснее, чем встречаться в лаборатории или публичных местах. Ракель приносила данные на защищённых носителях, Лина анализировала их на портативном терминале, не подключённом к сети станции.

К вечеру первого дня у них была черновая версия презентации. К утру второго – отполированная, отредактированная, готовая к демонстрации.

Но чем ближе был момент истины, тем сильнее росло напряжение.

– Они не поверят, – сказала Лина, в очередной раз просматривая слайды. – Мы можем показать им тысячу графиков – они всё равно не поверят.

– Почему ты так уверена?

– Потому что я их знаю. – Лина откинулась на спинку стула. – Научный совет станции – это восемь человек. Три инженера, два физика, один химик, один геолог и один медик. Ни одного биолога. Ни одного экзобиолога. Для них идея жизни в тепловом излучении – научная фантастика.

– Но данные…

– Данные можно интерпретировать по-разному. – Лина потёрла глаза. – Паттерны? Статистические артефакты. Изменяющиеся молекулы? Неизвестные химические реакции. Числа Фибоначчи на стене? Парейдолия – склонность мозга видеть значимые образы там, где их нет.

– Ты хочешь сказать, что это бессмысленно?

– Нет. – Лина посмотрела на неё. – Я хочу сказать, что нам нужно что-то большее. Что-то, что невозможно объяснить иначе.

Ракель задумалась. Что могло бы убедить скептиков? Что было бы настолько очевидным, настолько неопровержимым, что даже самый упёртый рационалист не смог бы это отвергнуть?

И тут её осенило.

– Контакт, – произнесла она.

Лина нахмурилась.

– Что?

– Прямой контакт. Если эти существа разумны – а всё указывает на то, что они разумны – мы должны попытаться с ними поговорить. Установить диалог. Получить ответ.