Пожиратели энтропии

Эдуард Сероусов

Пожиратели энтропии

Часть I: Открытие

Глава 1: Флуктуации

Станция «Фениксборн», орбита красного карлика KIC 8462852 2187 год, 127-й день миссии, ночная смена

Красный карлик заполнял обзорный экран главного энергетического терминала тусклым, болезненным сиянием умирающего светила. Лина Васильева любила эти часы – время между сменами, когда коридоры станции погружались в полумрак аварийного освещения, а единственными звуками оставались мерный гул вентиляционных систем и далёкий, почти неслышный рокот термоядерных реакторов в недрах промышленного сектора.

Она провела ладонью по сенсорной панели, вызывая очередной массив данных. Голографические графики вспыхнули перед ней россыпью цифр и кривых – температурные профили, градиенты энтропии, показатели эффективности коллекторных панелей. Девяносто семь процентов. Почти идеально. Почти.

– Гермес, – произнесла она негромко, и её голос эхом отозвался в пустом зале управления, – выведи сводку по сектору Дельта за последние двенадцать часов.

– Выполняю, доктор Васильева.

Голос искусственного интеллекта станции был ровным, лишённым интонаций – так, как и должно быть после Кризиса Сингулярности сорок шестого года. Никаких попыток имитировать человеческие эмоции, никакой ложной дружелюбности. Просто инструмент. Очень мощный, очень точный инструмент.

На центральном дисплее развернулась трёхмерная модель сектора Дельта – переплетение энергоканалов, теплоотводящих контуров и распределительных узлов. Всё горело зелёным. Всё в норме.

Лина откинулась в кресле, позволив напряжённым мышцам спины немного расслабиться. Кресло было стандартным, корпоративным – эргономичным ровно настолько, чтобы не вызывать профессиональных заболеваний, но недостаточно удобным, чтобы в нём можно было заснуть. Консорциум Глубокого Космоса заботился о здоровье своих сотрудников строго в рамках контрактных обязательств.

Она потянулась к кружке с давно остывшим кофе – синтетическим, разумеется, выращенным в гидропонных секциях станции из генно-модифицированных культур. Вкус был отдалённо похож на настоящий, если не задумываться об этом слишком долго.

За спиной, в глубине зала, мигали индикаторы дежурных систем. Семьдесят два резервных терминала, каждый из которых мог взять на себя управление станцией в случае аварии. Семьдесят два молчаливых стража, наблюдающих за ней в темноте.

Лина любила ночные смены не потому, что избегала людей – хотя, если быть до конца честной с собой, отчасти и поэтому тоже. Нет, дело было в другом. Ночью станция открывалась ей по-особенному. Без суеты дневных операций, без бесконечных совещаний и докладов она могла слышать «Фениксборн» – каждый удар его металлического сердца, каждый вздох систем жизнеобеспечения, каждый шёпот энергетических потоков в лабиринте проводов и кабелей.

Четыре тысячи человек спали сейчас в жилых модулях центрального кольца, доверив свои жизни машинам и горстке дежурных. Четыре тысячи душ, парящих в бездне космоса на расстоянии ста двадцати световых лет от Земли. Если что-то пойдёт не так – если реактор выйдет из-под контроля, если системы жизнеобеспечения откажут, если произойдёт разгерметизация – помощь придёт через двести сорок лет. Сначала сигнал бедствия полетит к Земле, потом корабли полетят обратно…

Нет. Помощь не придёт никогда. Они – сами по себе. Именно поэтому Лина каждую ночь проверяла системы вручную, не доверяя это автоматике. Именно поэтому она помнила наизусть технические характеристики каждого из восьмидесяти четырёх энергоузлов станции. Именно поэтому она не спала уже тридцать два часа.

– Гермес, – она поставила кружку на стол, – есть отклонения от нормы?

– Все системы функционируют в штатном режиме. Коллекторные панели работают с эффективностью девяносто семь целых три десятых процента. Температурный режим жилых секторов стабилен. Реактор номер один: норма. Реактор номер два: норма. Реактор номер три: профилактические работы, штатный режим.

Лина кивнула, хотя ИИ не мог видеть этого жеста. Привычка, оставшаяся с детства – соглашаться с собеседником, даже если собеседник был машиной.

Её взгляд скользнул по термальной карте станции, проецируемой на левый экран. Цвета плавно перетекали друг в друга – от холодного синего во внешних секторах до тёплого оранжевого в жилых зонах. Всё ровно. Всё предсказуемо. Никаких сюрпризов.

И тут она это заметила.

Едва уловимое мерцание в секторе Дельта-7. Крохотное пятнышко, которое на долю секунды изменило цвет – из стабильного жёлтого в бледно-розовый, а затем обратно. Так быстро, что можно было принять это за артефакт изображения, за усталость глаз, за игру воображения.

Лина замерла, не дыша. Её пальцы автоматически потянулись к консоли, увеличивая масштаб.

– Гермес, что это было?

– Прошу уточнить запрос.

– Сектор Дельта-7, тепловой датчик… – она свернула логи, вычисляя номер, – Дельта-7-Каппа-14. Я видела флуктуацию.

Пауза. Три секунды – целую вечность для квантового процессора.

– Датчик Дельта-7-Каппа-14 зафиксировал температурное отклонение в ноль целых ноль ноль три процента от нормы. Длительность: ноль целых восемь сотых секунды. Отклонение находится в пределах статистической погрешности.

Лина нахмурилась. Ноль целых ноль ноль три процента. Статистический шум. Тепловой эквивалент пылинки на объективе телескопа.

Но что-то – то самое чутьё, которое не раз спасало ей жизнь – заставило её задержаться на этом показателе.

– Покажи мне историю этого датчика за последний месяц.

– Выполняю.

На экране развернулся график – бесконечная череда почти горизонтальных линий. Стабильность. Рутина. Скука. Но Лина смотрела внимательно, очень внимательно, и постепенно начала замечать.

Флуктуации. Крохотные, на пределе разрешения датчиков. Они повторялись – не хаотично, как следовало бы ожидать от случайного шума, а с определённой периодичностью. Сначала через каждые семьдесят два часа. Потом через пятьдесят. Потом через тридцать шесть.

– Гермес, – её голос стал жёстче, – проведи анализ паттернов для датчика Дельта-7-Каппа-14. Временной диапазон – с момента активации станции.

– Анализ займёт приблизительно четыре минуты.

– Выполняй.

Лина встала из кресла, чувствуя, как затекшие ноги протестуют против движения. Она подошла к обзорному иллюминатору – настоящему, не голографическому экрану – и посмотрела на звезду.

KIC 8462852. Красный карлик, окутанный тайной с тех пор, как земные астрономы впервые заметили странные колебания его светимости ещё в двадцать первом веке. Тогда выдвигали десятки гипотез – от роев комет до инопланетных мегаструктур. Правда оказалась прозаичнее: нестабильные потоки вещества в короне звезды, вызванные сложными магнитогидродинамическими процессами.

Прозаичнее – но не менее полезной. Именно эта нестабильность делала KIC 8462852 идеальным полигоном для технологии звёздных коллекторов. Энергетические всплески можно было предсказывать и использовать, выжимая из умирающего светила терраватты чистой мощности.

Станция «Фениксборн» была жемчужиной программы. Флагманский проект Консорциума Глубокого Космоса, от успеха которого зависело будущее всего человечества. Энергетический голод душил цивилизацию – термоядерные реакторы требовали топлива, которое становилось всё дороже добывать, а население Земли и колоний продолжало расти. Если технология звёздных коллекторов докажет свою эффективность, это изменит всё.

Лина смотрела на тусклое красное свечение за толстым кварцевым стеклом иллюминатора и думала о том, сколько энергии протекает сейчас мимо станции – невидимое, неосязаемое богатство, рассеивающееся в пустоте. Сколько они уже успели собрать. Сколько ещё осталось.

– Доктор Васильева.

Голос Гермеса вырвал её из размышлений.

– Да?

– Анализ завершён. Обнаружен аномальный паттерн в данных датчика Дельта-7-Каппа-14.

Лина резко обернулась.

– Выведи на главный экран.

То, что она увидела, заставило её сердце на мгновение замереть.

Это был не просто график. Это была последовательность. Чёткая, математически безупречная прогрессия флуктуаций, частота которых нарастала по экспоненте. Первые отклонения – едва заметные, на уровне фоновых помех – начались три недели назад. С каждым днём они становились сильнее, чаще, организованнее.

– Гермес, это невозможно.

– Данные соответствуют записям датчиков, доктор Васильева. Я проверил целостность логов трижды.

Лина подошла к консоли, её пальцы летали по сенсорной панели, вызывая дополнительные массивы данных. Спектральный анализ. Корреляция с солнечной активностью. Сравнение с показателями соседних датчиков.

Ничего. Никакой корреляции с внешними факторами. Флуктуации возникали словно из ниоткуда – локально, изолированно, необъяснимо.

– Это не может быть неисправностью датчика?

– Вероятность аппаратной неисправности: ноль целых ноль семь процента. Датчик прошёл калибровку четырнадцать дней назад, все параметры в норме.

Лина опустилась в кресло, не отрывая взгляда от экрана. Что-то холодное шевельнулось у неё в груди – то самое ощущение, которое она научилась распознавать за годы работы в космосе. Предчувствие беды.

Она закрыла глаза, и на мгновение оказалась не здесь – не в центре управления станции «Фениксборн», а там, где всё началось. Где всё закончилось.

Станция «Константинополь» горела.

Лине было двенадцать лет, и она точно знала, что умрёт. Это знание пришло к ней не как страх – страх был бы слишком простым, слишком человеческим ощущением для того, что происходило вокруг. Нет, это была абсолютная, кристальная уверенность. Законы физики не оставляли альтернатив.

Реактор третьего энергоблока вышел из-под контроля за двенадцать минут до катастрофы. Позже, много лет спустя, когда Лина изучала материалы расследования, она узнала детали: цепная реакция отказов, начавшаяся с неисправного клапана в системе охлаждения. Микротрещина в керамической оболочке теплообменника, не замеченная во время последней инспекции. Накопление перегретого теплоносителя. Взрыв.

Но тогда, в тот день, она ничего этого не знала. Она знала только огонь.

Жилой сектор Эпсилон-3, где располагалась их семейная каюта, находился в двухстах метрах от эпицентра взрыва. Достаточно далеко, чтобы ударная волна не убила её сразу. Достаточно близко, чтобы вторичные разрушения превратили знакомые коридоры в лабиринт смерти.

Лина помнила запах. Горящий пластик, расплавленный металл, что-то сладковатое и ужасное, что она отказывалась идентифицировать даже сейчас, двадцать шесть лет спустя. Помнила жар, бьющий в лицо через треснувший визор аварийного скафандра. Помнила крики – сотни голосов, слившихся в один бесконечный вопль агонии.

И помнила руки отца.

Сергей Васильев был инженером-энергетиком, как и его дочь станет много лет спустя. Он работал в ту смену – не в третьем энергоблоке, слава богу, но достаточно близко, чтобы почувствовать взрыв. Он пробежал полкилометра по горящим коридорам, чтобы добраться до семейной каюты. Когда он ворвался внутрь, его защитный костюм уже дымился от жара.

– Лина! – его голос прорезался сквозь треск огня и вой аварийных сирен. – Лина, мама, где вы?!

Мама была в соседней комнате. Она пыталась добраться до аварийного выхода, когда обрушилась переборка. Лина видела, как это произошло – медленно, словно во сне, хотя на самом деле всё заняло долю секунды. Металлическая балка, раскалённая добела, упала на Елену Васильеву, и её крик оборвался так же внезапно, как начался.

– Папа! – Лина бросилась к нему, и он подхватил её на руки, прижал к груди. – Папа, мама!..

– Не смотри. – Его голос был странно спокойным. Слишком спокойным. – Не смотри, родная. Закрой глаза.

Он нёс её по коридорам, которые больше не были коридорами – они превратились в тоннели пламени, в жерла ада, разверзшегося посреди космической станции. Лина послушно зажмурилась, но всё равно видела – сквозь опущенные веки, сквозь дым и слёзы – тела. Тела людей, которых она знала. Мистер Чен из соседней каюты. Братья-близнецы Ковалёвы, с которыми она играла в виртуальные игры. Учительница математики миссис О'Брайен.

Двести человек погибли в тот день. Двести душ, испарившихся в огне реакторной аварии.

И её мать была одной из них.

Отец донёс Лину до спасательного шлюза. Там уже толпились люди – десятки человек, пытающихся втиснуться в капсулы, рассчитанные на восьмерых. Крики, ругань, паника. Чья-то рука дёрнула Лину за плечо, и она выскользнула из отцовских объятий.

– Только дети! – кричал кто-то. – Места только для детей!

Лина оказалась внутри капсулы, прижатая со всех сторон чужими телами – маленькими, дрожащими, пахнущими потом и страхом. Она обернулась, ища отца взглядом.

Он стоял у входа в шлюз. Смотрел на неё. Улыбался – той самой улыбкой, которую она помнила с младенчества, улыбкой, которая всегда означала: «Всё будет хорошо, Лина. Папа рядом».

А потом шлюз закрылся.

Капсула отстрелилась за три секунды до того, как весь сектор Эпсилон превратился в облако раскалённого газа. Лина видела это в иллюминаторе – беззвучный взрыв, вспышку света, которая на мгновение затмила Юпитер.

Её отец был там. Где-то в этой вспышке. Вместе с матерью, которую он не успел спасти. Вместе с сотней других людей, уступивших свои места в спасательных капсулах детям.

– Доктор Васильева?

Голос Гермеса вернул её в настоящее. Лина резко выпрямилась, осознав, что сидит в кресле с закрытыми глазами уже несколько минут. Её щёки были мокрыми.

– Я в порядке, – сказала она, хотя никто не спрашивал. – Продолжай анализ.

– Я обнаружил дополнительные аномалии. Аналогичные паттерны зафиксированы датчиками Дельта-7-Каппа-15, Дельта-7-Лямбда-8 и Дельта-8-Альфа-2. Все четыре датчика расположены в непосредственной близости от теплоотводящего контура секции 7-12.

Лина вытерла лицо тыльной стороной ладони. Четыре датчика. Не один – четыре. Статистическая погрешность не объясняла синхронных отклонений в четырёх разных точках.

– Покажи мне расположение.

На экране возникла трёхмерная модель секции. Четыре красных точки, отмечающие аномальные датчики, образовывали неправильный четырёхугольник вокруг главного теплоотвода. Лина всмотрелась в схему, пытаясь найти закономерность.

Теплоотводящий контур секции 7-12 был одним из самых нагруженных на станции. Через него проходило более восьми процентов всего избыточного тепла, генерируемого коллекторными панелями. Если здесь что-то было не так…

– Гермес, когда последний раз проводилась физическая инспекция контура 7-12?

– Сорок два дня назад. Инспекцию провёл техник Михаил Крамер. Отчёт: все системы в норме.

Сорок два дня. Аномалии начались три недели назад. Временной зазор в три недели – достаточный для того, чтобы незамеченная проблема успела развиться.

Лина встала и направилась к боковой консоли, где хранились схемы технических систем станции. Её пальцы нашли нужный файл почти автоматически – она знала эти схемы наизусть.

Контур 7-12 выглядел безупречно. Никаких конструктивных недостатков, никаких известных уязвимостей. Стандартная проблема, подумала она, состоит в том, что мы замечаем только известные уязвимости.

– Гермес, есть ли корреляция между аномалиями и активностью звезды?

– Корреляция не обнаружена. Флуктуации не совпадают с солнечными вспышками, корональными выбросами или другими зафиксированными явлениями.

Это было странно. Всё на станции так или иначе зависело от звезды – именно она была источником энергии, которую собирали коллекторы. Любые температурные аномалии должны были коррелировать с изменениями в звёздной активности.

Если только…

Лина остановилась посреди зала, поражённая внезапной мыслью.

Если только источник аномалий находился не снаружи. Если он был внутри станции.

– Гермес, проведи полный диагностический цикл всех систем секции Дельта-7. Уровень детализации – максимальный.

– Полный диагностический цикл займёт приблизительно три часа сорок минут.

– Начинай немедленно.

Она вернулась к главному терминалу и снова вызвала график флуктуаций. Что-то в этой последовательности не давало ей покоя. Что-то знакомое, но неуловимое – как мелодия, которую слышишь во сне и не можешь вспомнить утром.

Лина склонилась над экраном, вглядываясь в кривую. Частота нарастала экспоненциально – это она уже поняла. Но была ли закономерность в амплитуде?

Она начала выписывать значения на виртуальную доску. Первое отклонение: 0.0018%. Второе: 0.0023%. Третье: 0.0031%. Четвёртое: 0.0042%.

Пальцы замерли над клавиатурой.

– Гермес, это ряд Фибоначчи?

– Прошу уточнить контекст запроса.

– Амплитуды отклонений. Соотношение между последовательными значениями.

Пауза. Потом:

– Соотношение последовательных амплитуд приближается к значению один целая шестьдесят две сотых. Погрешность: менее двух процентов.

Золотое сечение. Соотношение, лежащее в основе ряда Фибоначчи. Соотношение, которое встречается в спиралях галактик, в раковинах моллюсков, в лепестках цветов. В природе.

Случайный шум не следует математическим закономерностям. Случайный шум не подчиняется золотому сечению.

– Это невозможно, – прошептала Лина, и её голос эхом отозвался в пустом зале. – Этого просто не может быть.

Но данные были перед ней – неопровержимые, чёткие, пугающие. Что-то воздействовало на тепловые датчики станции. Что-то, следующее математической логике. Что-то, что вело себя не как неисправность и не как природное явление.

Что-то разумное.

К рассвету – если можно было назвать рассветом момент, когда красный карлик выплывал из-за края станции, заливая иллюминаторы тусклым кровавым светом – Лина собрала достаточно данных, чтобы понять: она не ошиблась.

Аномалии были реальны. Они следовали определённым паттернам. И они усиливались с каждым днём.

Она просидела за терминалом всю ночь, анализируя логи, запуская симуляции, проверяя и перепроверяя каждую цифру. Кофе давно закончился, и теперь она держалась только на нервном напряжении и профессиональном упрямстве.

К шести часам по корабельному времени – первой смене – картина начала проясняться. Флуктуации концентрировались вокруг теплоотводящих контуров – не случайных точек, а именно тех мест, где происходил максимальный обмен тепловой энергией между станцией и космосом. Радиаторы, теплообменники, охладительные системы – везде, где тепло перетекало из одного состояния в другое, появлялись признаки странной активности.

– Гермес, – произнесла Лина хриплым от усталости голосом, – какова текущая тепловая карта станции?

– Вывожу на главный экран.

Она смотрела на знакомую схему, и ей казалось, что она видит её впервые. Цвета – синий, зелёный, жёлтый, оранжевый, красный – образовывали сложный узор, отражающий распределение температур по всей станции. Жилые секторы горели тёплым оранжевым. Внешняя обшивка синела космическим холодом. Промышленные зоны переливались всеми оттенками спектра.

И в этом узоре Лина заметила нечто такое, чего не видела раньше.

– Гермес, наложи на карту точки аномалий за последние семьдесят два часа.

Белые точки вспыхнули на схеме – десятки крохотных огоньков, разбросанных по секции Дельта. И внезапно Лина увидела паттерн.

Точки располагались не хаотично. Они образовывали структуру – нечто похожее на сеть или, может быть, на корневую систему растения. Главные узлы концентрировались вокруг теплоотводов, а от них расходились тонкие нити менее значительных аномалий.

– Это… – она не смогла закончить фразу. Слова застряли в горле.

Звук открывающейся двери заставил её вздрогнуть. Лина обернулась – слишком резко, и голова закружилась от усталости.

В зал вошёл Такэси Накамура. Её заместитель был одет в стандартный рабочий комбинезон, его чёрные волосы аккуратно зачёсаны назад, в руке – планшет с утренней сводкой. Он остановился на пороге, увидев Лину.

– Доктор Васильева? – его брови удивлённо приподнялись. – Вы всё ещё здесь? Я думал, вы ушли отдыхать часа четыре назад.

– Не успела, – Лина машинально поправила волосы. Наверное, она выглядела ужасно – серая от усталости кожа, красные глаза, мятый комбинезон. – Такэси, подойди сюда. Мне нужно твоё мнение.

Накамура подошёл к главному терминалу, бросив быстрый взгляд на экран. Его лицо, обычно невозмутимое, как маска актёра кабуки, чуть изменилось.

– Что это?

– Тепловая карта станции. Белые точки – аномальные флуктуации в датчиках сектора Дельта.

Такэси склонился к экрану, изучая схему. Лина знала этот взгляд – сосредоточенный, аналитический, не упускающий деталей. Накамура был одним из немногих людей на станции, чьим суждениям она доверяла безоговорочно.

– Это выглядит как… – он нахмурился, – как нечто органическое. Биологическое.

– Я знаю.

– Но это невозможно. Здесь нет ничего живого, кроме нас и гидропонных культур.

– Я знаю, – повторила Лина. – Но взгляни на данные. Флуктуации следуют математическим закономерностям. Экспоненциальный рост частоты. Амплитуды в соотношении золотого сечения. Это не случайность.

Накамура выпрямился, его глаза встретились с её глазами.

– Ты хочешь сказать…

– Я ничего не хочу сказать. Пока. Мне нужно больше данных. Нужно понять, что это такое, прежде чем докладывать Оконкво.

Такэси кивнул. Он понимал – возможно, лучше, чем кто-либо другой на станции. Капитан Оконкво был военным до мозга костей. Для него существовали только угрозы и не-угрозы, проблемы и решения. Прийти к нему с туманной гипотезой о «странных флуктуациях» означало в лучшем случае получить приказ «разобраться», в худшем – быть обвинённой в паникёрстве.

– Что тебе нужно? – спросил Накамура.

– Время. И доступ к данным коллекторных панелей за последний месяц.

– Коллекторы? – он удивлённо моргнул. – Какая связь между коллекторами и тепловыми датчиками?

Лина повернулась к иллюминатору, за которым тускло светился красный карлик.

– Возможно, никакой. А возможно – прямая. Мы собираем энергию из излучения этой звезды, Такэси. Терраватты энергии каждый день. Куда девается это тепло?

– В радиаторы. Рассеивается в космос.

– Именно. А теперь представь, что там, в этом потоке энергии – в этом переходе от порядка к хаосу – есть что-то, чего мы не учли.

Накамура молчал долгую минуту. Потом медленно произнёс:

– Ты говоришь об экстремофильной жизни? Организмах, способных существовать в потоках теплового излучения?

– Я говорю о том, что мы не знаем, чего не знаем. И что эти аномалии – первый признак чего-то, о чём мы даже не подозреваем.

Такэси посмотрел на неё – тем долгим, внимательным взглядом, который она научилась ценить за годы совместной работы.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Я организую доступ к данным. Но тебе нужно отдохнуть, Лина. Ты не спала почти двое суток.

Она хотела возразить, но усталость навалилась внезапно, как волна, и она пошатнулась. Накамура подхватил её под локоть.

– Иди в каюту. Хотя бы на четыре часа. Я присмотрю за твоими аномалиями.

Лина кивнула. Она знала, что Такэси прав. Её мозг работал всё хуже, мысли путались, и если продолжать в том же духе, она начнёт совершать ошибки. А ошибки в космосе убивают.

– Разбуди меня, если что-нибудь изменится.

– Обязательно.

Она вышла из зала управления, чувствуя, как ноги едва держат её. Коридоры станции казались бесконечными, освещение – слишком ярким. Встречные сотрудники приветствовали её кивками, но Лина проходила мимо, почти не замечая их.

Её каюта располагалась в жилом секторе Бета-4 – крошечное помещение три на четыре метра, стандартное для старшего технического персонала. Кровать, стол, терминал, санузел. Никаких личных вещей, кроме нескольких фотографий на стене.

Лина остановилась у порога, её взгляд упал на фотографии. Родители – молодые, улыбающиеся, на фоне обзорной площадки «Константинополя». Она сама в восемь лет, сидящая на коленях у отца. Мама, склонившаяся над букетом искусственных цветов – настоящих на орбитальных станциях не было.

Двадцать шесть лет. Она прожила двадцать шесть лет с этой пустотой внутри – с ощущением, что часть её навсегда осталась там, в огне «Константинополя». Иногда ей казалось, что она до сих пор слышит крики. Голос отца, говорящего: «Не смотри, родная. Закрой глаза».

Она закрывала. Снова и снова, каждую ночь, засыпая и просыпаясь. Но видения не уходили.

Лина разделась, забралась под одеяло. Стандартный синтетический матрас принял форму её тела – ни слишком жёсткий, ни слишком мягкий. Идеально средний, как всё на этой станции.