Слеза Небес. История о редком бриллианте

Нижайше кланяюсь вам. Верная Вам, но гонимая судьбой Ангелина Звягинцева»

Запечатав письмо и передав его почтовому служащему, я почувствовала некоторое облегчение. Теперь можно было вернуться на вокзал. Стрелки часов подходили к шести по полудни. Поезд уходил в семь. На этот раз пройти в вагон нам никто не помог. Строгий проводник знай твердил свое: «с собаками нельзя».

Ему вторил седовласый и очень чистенький старичок-пассажир, этакий блюститель нравственности. Он с укоризной поглядывал на нас с Феклой, а узрев Валентина и Дорика, вперился весьма внимательным взором в наших питомцев. Под его укоризненным взглядом проводник совершенно укрепился в осознании собственной правоты и мертво стол на своем. Я почти плакала, предлагала деньги, уверяла, что животные у нас смирные, все было напрасно. Что ж, видно придется Валентину посидеть немножко в саквояже.

Мы отошли в сторонку, дабы скрыться за широкими юбками торговок, восседавших посередь площади. Краснощекая баба, у которой отбою не было от покупателей заметила нас и, подмигнула, идите, мол, мне за спину. Расправив поневу и гордо приосанившись, точно английская королева на троне, она величественно подавала покупателям снедь. Вокруг, на перевернутых вверх дном деревянных ящиках, покрытых вышитыми рушниками, стояли лотки со всякой всячиной.

Чего там только не было! Горка румяных пирогов, прикрытая полотенцем от назойливых мух, моченые яблоки на жестяной тарелке, пряники, вокруг коих жужжали неотвязные осы, соленые огурцы в пузатом бидоне. Под старым дубленым тулупом укрывалось горячее в глиняных горшочках, которое, судя по тому, как часто торговка ныряла рукой под полу, более всего пользовалось спросом проезжающих.

– Харчи, харчи, – непрестанно твердила она, косясь исподволь на наши маневры и обращаясь теперь непосредственно к нам, – деточки, харчи! Картохи с курой, пирожки с потрошками, берите!

Фекла внимательно посмотрела на торговку, но обратилась ко мне.

– Ангелина Николаевна, наши-то припасы уж все закончились. Не взять ли чего?

Хотя Феклуша говорила негромко, торговка тотчас повернулась к нам и радушно развела руками.

– Берите, деточки, – зареготала она сердобольно, поправляя сползающий плат, – за копейку отдам, хоча и все свежее, нонешнее. Днесь спроворила…

– Нет-нет-нет, – запротестовала я, доставая кошелек с монетами, предназначенными на текущие расходы, и вручая его Феклуше, – заплати как полагается…

Фекла, метнулась к торговке и, важно раскланявшись, принялась расспрашивать про товар. Я тем временем раскрыла саквояж и попробовала усадить в него Валентина. Пес не возражал.

Оказавшись в сумке, он сжался комочком, но вдруг его бархатистые уши задрожали, а ноздри с шумом стали втягивать воздух. Сие возбужденное состояние тотчас подсказало мне причину собачьей покладистости, столь Валентину несвойственной. Еще сегодня утром в саквояже находились удивительные консервы «Собачья Радость», от которых теперь осталось одно лишь воспоминание, возбуждаемое плохо выветрившимся запахом.

– Феклуша, – окликнула я звонким шепотом, – купи чего-нибудь для песика.

Фекла понятливо кивнула и быстро окинула взором товар. Спустя небольшое время она вернулась к нам обвешанная свертками и возвратив мне кошелек, гордо заявила, что и двадцати копеек не истратила.

С независимым видом мы прошествовали мимо проводника и, предъявив плацкарту, оказались наконец в вагоне. Здесь мы первым делом освободили Валентина. Он, тихонечко взвизгнул и лизнул меня в нос. Однако радоваться было рановато. В дверь постучали.

К счастью, мы не успели захлопнуть саквояж. Валентин немедленно юркнул внутрь, чем растрогал нас с Феклой до слез. Мы обе кинулись к сумке, чтобы закрыть ее и пребольно стукнулись лбами. Услыхав жалобное ойканье, проводник ввалился без позволения, но, застав нас в неловких позах, пробубнил извинения и отступил.

Когда поезд тронулся, я впервые за последние три дня почувствовала сильный голод. То-то же, – заулыбалась Феклуша, раскладывая свои приобретения на свежем полотенце. Отдав дань простой, но необыкновенной вкусной пище, мы наконец-то перевели дух. Стало вдруг так хорошо и покойно. За окном в спускавшихся сумерках проплывали величавые пейзажи. Огромное розово-желтое небо, словно узорный плат, растянутый между сизыми горами, трепетало над бескрайней степью, разлившейся старым потемневшим золотом.

Просто удивительно! По дороге в Ростов я ни разу не посмотрела в окно. Было совершенно не до того, а теперь…. А что теперь? Куда мы едем? Зачем? Что ждет впереди? Кто это там из поэтов говорил про лист, оторванный ветром от дерева и гонимый по свету? Сейчас я очень хорошо представляла себе, каково этому листу. И еще, я, как наяву, услышала слова Павла Петровича «лучше смените документы».

Сердце екнуло. Письмо! Я расписалась в почтовой квитанции своим настоящим именем. Впредь надо быть осторожнее.

Для Валентина Фекла купила жаркое из утки.      Рассудив, и вполне резонно, что коли уж такса охотничья собака, предназначенная для того, чтобы гоняться по лесам и болотам за всяческим зверьем, значит, к этой пище его приспособила сама природа.

Пес, плохо знакомый с дичью в первозданном виде, сначала отпрянул от предложенного ему обеда, но потом голод, вкупе с аппетитным запахом жаркого побудили-таки его попробовать новую еду. Уж понравилась она ему или нет, не знаю, но поскольку, больше ничего не было, он не капризничал.

– Смотри, как уплетает!– умилялась Фекла, – так глядишь, и позабудет эту свою «собачью радость».

– Вряд ли. Он ее с детства употреблял.

– Вот бедный пес.

– Это отчего?

– Да уж больно мышами пахла эта его «радость», – прыснула Фекла

– Вот ты придумала! – укорила я, впрочем, тоже невольно хохотнув.

Откровенно говоря, мне запах «Собачьей радости» тоже не нравился, но ведь собака к ней привыкла. Возможно, для нее это было чем-то вроде устриц или икры для человека. Ведь собаки не употребляют ни того, ни другого, и им наверняка кажется, что это гадость, но хозяин ее ест, что с него взять…

В общем, на первый раз все сошло благополучно. Сытый Валентин удовлетворенно растянулся на моей подушке. Завтра попробуем повторить. Вот интересно было бы узнать, из чего все-таки состояла «Собачья радость»? Коварный британец никогда не писал на банках об их содержимом, должно быть надеялся удержать монополию на этом рынке. Кстати, может быть в Пятигорске есть клуб заводчиков такс, тогда вопрос питания собаки можно будет хоть как-то решить.

Успокоенная приятной мыслью, что все сыты и довольны, я уютно задремала рядом с Валентином. Фекла тоже сморилась и быстро уснула. Никаких тревожных звуков ни она, ни я не слышали. Уставшая, я не почувствовала даже, что собака тычется в меня мордой. Сколько это длилось, не знаю. Проснулась я как-то вдруг, ощутив что поезд стоит, а поскуливания Валентина переросли в стон. Без сомнения, собаку следовало вывести на улицу. Я накинула Феклину шаль, спрятала пса под нее и, полусогнутая выскочила в тамбур.

– Что за станция? – бросила я проводнику.

– Тихорецк, барышня.

– Задержите поезд. Меня тошнит!

Высочив из вагона и растолкав, по-моему, несколько человек, я бросилась к ближайшим кустам, и там выпустила свое сокровище на траву.

Только бы поезд постоял еще немного. Только бы у проводника хватило такта не подходить. В такие минуты даже не понимаешь, тянется время или бежит. Я умоляла собаку поскорее покончить со своими делами, и умоляла небеса, чтобы поезд застрял здесь не меньше чем на час.

Поскольку я то и дело опасливо посматривала в сторону поезда, то тотчас увидела, что из вагона вышел какой-то человек. Он махнул рукой новостному мальчику, а когда тот подбежал, купил у него газету. Однако возвращаться в вагон не спешил, долго прохаживался по перрону и кажется бросал взгляды в нашу сторону. Удалился он только тогда, когда станционный служащий отдал сигнал к отправлению поезда. Что ж, видимо и нам пора.

Я снова спрятала Валентина под платок и поспешила в вагон.

– Лучше, барышня? – С некоторой долей участия справился проводник, наблюдая, как я согнутая в три погибели бреду к себе.

– Кажется отпустило. А когда следующая станция?

– В шесть утра.

Подумать только! Целых шесть часов терпеть бедной собачке!

– Заперло Валентина,– пожаловалась я Фекле, сонно таращившейся на нас, – что делать-то будем?

– Смотри! И вот кто-бы подумал, собака, а нежная какая!

– Это он от «Сабачьей радости» занемог, вернее, от ее отсутствия.

– Вот верно вы говорили, барышня, привык он к ней. А смотри, дышит-то как. Ему бы попить.

– Ты права, Феклуша. Поди, попроси у проводника воды.

На воду Валентин набросился жадно. Потом у него внутри что-то заурчало. Потом, и того хуже, собаку вырвало.

– Батюшки-светы! – вскричала от неожиданности Фекла, до этого водившая знакомство только с дворовыми псами, не обладавшими нежным организмом. Поморщившись, она принялась за уборку, приговаривая, что впредь Валентина не подпустит не то что к уткам, ни к какой вообще птице.

– Как же его кормить? – недоумевала я, – ведь если мы не раздобудем эту разнесчастную «радость», он с голоду умрет.

Валентин уже и сейчас лежал пластом и жалобно стонал в полудреме. Я взяла его на руки и почувствовала, как обмякло толстенькое тельце, словно он был тряпичной игрушкой, изрядно потрепанной несколькими поколениями детей. От этого мне вдруг стало совсем не по себе. Я подумала, что если что-то случится с собакой, то Марфе Самсоновне бесполезно будет объяснять, что я пыталась спасти бриллиант. Думаю, из них двоих, она без колебаний выбрала бы Валентина.

У нас же получалось, что спасая побрякушку, мы губим живое существо! Хозяева меня не простят! Да и я сама себя не прощу! Я готова была разрыдаться от желания вернуть все назад. Уж тогда бы я не позволила уговорить себя на эту авантюру. У Валентина было бы сколько угодно «Собачьей радости», ешь – не хочу. Спали бы мы сейчас все спокойным сном в маленьком уютном флигельке, и были бы спкойны и веселы.

Ну, это, конечно при условии, что никто посторонний не ходил бы по ночам в саду, не устраивал взрывов в доме и не искал бы драгоценностей. Нет, наши благодетели, хоть и добрые люди, но поступили неправильно. Зачем они оставили в Москве этот камень? Хотя, как там сказал Павел Петрович? «Поверьте старому бродяге, путешествуя гораздо труднее сохранить …».

Я невольно вскрикнула, и видимо очень громко, потому что Фекла от неожиданности взялась за сердце.

– Уф, барышня, уморите ведь! Чего это вы?

– Я вдруг вспомнила про этот сверток. Ну, тот, помнишь, который мы получили от Павла Петровича!

– Это в ту ночь, что был переполох?

– Именно.

– Так тут он, в картонке.

– Покажи скорее!

Фекла покопалась в шляпной картонке, которую мы использовали для разных существенных мелочей, необходимых в дороге, и вынула сверток. Все это время мне было не досуг его рассмотреть. Теперь, осторожно уложив Валентина на свою подушку, все равно этой ночью не спать, я взяла в руки виновника нашего бегства.

Сверток был наспех сооружен из носового платка, который когда-то возможно сиял белизной, но теперь был пропитан кровью и в неверном свете лампы имел пугающий вид. Все же, разворачивая его я не чувствовала абсолютно никакой дрожи в руках, так как вовсе не предполагала, что блестящий осколок может произвести на меня сильное впечатление.

Однако камень, размер коего был едва ли вдвое меньше куриного яйца, вопреки ожиданиям, ошеломил меня. Вырвавшись наружу из своего тесного укрытия, брильянт словно взорвался, осыпав нас снопом искр и заставляя жмуриться. Казалось, свет, от него исходящий, пронзает стены, дверь, потолок и освещает весь вагон и даже целый поезд, что он взвивается над ним и, подобно вспыхнувшей зарнице, подсвечивает степь, далекую вершину горы и улетает высоко в небо, рассеиваясь звездами по его влажной черной глади.

– Невероятно, – только и смогла проговорить я.

– Да, барышня, дело тут нешуточное… – вымолвила следом за мной Фекла.

– А мы его … в шляпной картонке…

– Так в спешке-то куда его было девать, поди, в чемодане не лучше…

– Точно, не лучше, Фекла. Куда ж нам его спрятать?

– А скажу я вам, барышня, никуда его не спрячешь, лучше как на себя, – и она даже указала, где именно нужно спрятать сокровище, приложив всю пятерню к груди.

– А вдруг выскользнет?

– Да оттуда-то как же он выскользнет? Чай удержится.

Я неуверенно расстегнула верхние пуговицы блузы и критически оглядела место предполагаемого нахождения бриллианта… Фекле-то хорошо говорить, у нее такая пышная грудь, что и в десять раз больший камень можно спрятать. Мне, правда, тоже жаловаться не приходилось, но все-таки.

– Кладите, кладите барышня. Только не наклоняйтесь низко. Вот вам платочек свеженький. Заверните, да поглубже туда за корсет запихните каменюку эту, так и вовсе спокойно будет.

Я попробовала.

– Мне он там мешает.

– Дайте поглядеть. А вот я тут вам сейчас клепки чуть посвободнее сделаю. Снимайте-ка корсет-то. Да дайте я помогу. Ой, смотрите, опять проснулся болезный-то наш. Пить, поди, хочет…

Вот так, в заботах о собаке да в трудах праведных и прошла ночь. Мы еще бодрствовали, когда сквозь неплотно прикрытые шторы в окно заглянули серые предрассветные сумерки. В шесть утра действительно была остановка на станции Армавир, где мы купили парного молока у подошедшей к поезду молочницы. У разносчика сладостей с лотка приобрели свежих, еще пышущих жаром печи, булочек, а у шустрого белобрысого мальчишки – вареных раков и несколько штук сушеных лещей. Фекла сказала, что это можно положить впрок. Хлеба, мол, не просят.

– А чем еще в Пятигорске этом встретят нас, Бог знает. – Философски заметила она, – свой-то запас карман не тянет.

Я как-то сразу с ней согласилась. Все-таки Фекла несравнимо лучше разбиралась в хозяйственных вопросах, чем я.

Как только Валентин приподнял голову, мы предложили ему молока, которое Фекла предварительно разбавила водой, авторитетно пояснив, что в деревне так делают для малых детей, не то живот скрутит. От молока Валентин не отказался, но выпил совсем чуть-чуть и снова повалился на мою подушку, отчего тревога наша возобновилась с удвоенной силой.

День совсем быстро вступил в свои права. Солнце выкатилось откуда-то из-за горы и засияло новеньким пятачком, слепя глаза. Виды, которые открывались из окна, сразу покорили нас яркостью красок и новизной, ведь ни Фекла, ни я не были до той поры в южных краях. Все чаще в окнах поезда попадались казачьи станицы. А там бабы, козы, коровы, босоногие ребятишки, мужики с косами, лопатами или другим каким-нибудь инструментом. Все пролетавшее мимо казалось каруселью из пестрых живых картин.

По коридору засновали пассажиры. Без конца слышалось шарканье ног и голоса.       Фекла сидела у столика и, подперев рукой подбородок, то ли смотрела в окно, то ли дремала. Я тоже вдруг ощутила, как меня клонит ко сну. Нужно бы выпить крепкого чаю, тем более что время шло к завтраку.

– Вы бы, барышня, молочка-то попили парного, – словно угадав мои мысли, предложила Фекла.

– Чаю хочется или кофе. На следующей станции пойду в трактир.

– Да на что ж в трактир? Чай добро пропадает!

– А ты сама попей, Феклуша. А я тебе еще чего-нибудь принесу…

– Да и плюшки есть! Чего мне еще?

– Ну, как скажешь.

К следующей станции мы подъехали, когда на дворе было уже позднее утро. Я вышла на перрон, предварительно осведомившись у проводника, сколько поезд будет стоять и услышав, что не менее получала, решительно направилась к станционному вокзалу, где непременно рассчитывала отыскать трактир. И отыскала. Правда он был совсем маленький и какой-то неуютный, но скатерти на столах выглядели вполне свежими.

В трактире было довольно людно. Несмотря на то, что многие успели позавтракать в Армавире, проезжая публика предпочитала коротать время за трапезой. Я долгое время осматривалась в поисках свободного места, пока наконец не увидела, как приятный кругленький господин торопливо отцепил салфетку и поднялся. Когда он, опираясь на тросточку, двинулся к выходу, я решилась посягнуть на его место. Проходя мимо, приветливый господин приподнял слегка шляпу, давая понять что его поспешность объясняется исключительно желанием услужить.

Уже усаживаясь, я увидела, что он забыл на столике газету. Уж не предлог ли это для того, чтобы вернуться? Однако во время завтрака мне пришла в голову мысль, что, судя, по помятости газеты, галантный господин ее, пожалуй, уже изучил, и оставил за ненадобностью. Я же положила на нее глаз по той простой причине, что совершенно не могла предположить, как поведет себя желудок Валентина в дальнейшем. Газета может понадобиться. Поэтому, отзавтракав, я, ничтоже сумняшися, захватила ее с собой.

Стоило мне войти в свой вагон, как я услышала шум, крики и даже вой. Сердце мое оборвалось. Вой, без сомнения, доносился из нашего купе. Как долго это продолжалось, не знаю, но толпа восхищенных слушателей собралась уже существенная. Слово «восхищенные» я, разумеется, ставлю в кавычки. В целом это была довольно живописная группа, состоящая из наших соседей по вагону. Во главе ее, разумеется, был проводник. Когда я подошла, он громко стучал в нашу дверь. В ответ на этот стук, собака взвизгивала и подвывала все сильнее. Я бы никогда не подумала, что такое маленькое и ослабленное болезнью тельце может брать столь высокие ноты.

Что же заставило Валентина так напрягаться? Что еще могло случиться с бедным псом?! Я, как могла, растолкала пассажиров и, на глазах у изумленной публики, оттолкнула проводника.

– Феклуша! Что у вас там происходит? Открой!

– Беда, барышня, – подала голос Фекла, – песик-то совсем расхворался и плачет.

Услышав про песика, проводник изменился в лице. Публика возмущенно рокотала про безобразие и беззаконие, а возникший, словно джин из бутылки, старичок-блюститель, как и следовало ожидать, принялся читать мне мораль.

– Высажу! На первом же полустанке высажу! – взревел тут проводник. Взревел очень громко. Многие дамы вынуждены были зажать уши.

А Валентин тем временем продолжал скулить.

– Да открой же, Феклуша.

– Да как же я открою, если они и вовсе его сейчас перпугают. Он ведь нежный какой, не то, что иной человек.

– Обещаю тебе, я никого не пущу.

Феклушино молчание прервал вдруг фальцет старичка.

– Откройте немедленно! Я ветеринар! Собаку необходимо немедленно осмотреть специалисту!

Вряд ли Феклуша в точности знала, что такое ветеринар, но речи старичка подействовали, и дверь отворилась. Все любители совать нос в чужие дела тут же этим воспользовались, отчего на пороге образовлось столпотворение. Старичку-ветеринару пришлось продираться сквозь плотную толпу. К счастью, сие обстоятельство не повлияло на его рвение оказать помощь страждущему существу. Проскользнув между внушительных размеров господином и пышной дамой, он устремился к Валентину, который беспомощно стонал у Феклуши на руках.

Проводник, удостоверившись в наличии вышеупомянутого песика, пригладил ус и заявил, что он вынужден донести по начальству и что нам надо собирать вещи, так как за несоблюдение правил поведения в спальных вагонах первого класса, пассажир подлежит высадке на ближайшей станции.

Тем временем старичок-блюститель, перевоплотившийся в ветеринара, очень ловко осмотрел Валентина

– Так издеваться над породистой … хорошей породистой собакой! – Приговаривал он. – Чем вы его кормили? Объедками со своего стола? Безобразие!

– Пррреступление! – неожиданно согласился с ним Дорик, чем заставил отшатнуться от нашей двери любопытствующих посторонних.

После этого я с удовлетворением ее захлопнула.

– Да, – тем временем продолжал доктор, – это не Англия! Вот в Англии к собакам относятся почти также ответственно, как к людям! Даже лучше, чем к некоторым людям!

Я не смела ему возражать. Хотя, не злорадства ради, а лишь только для того, чтобы восстановить истину, заметила, что если б Валентин не был приучен к «Собачьей радости» английского, кстати, производства, может он вовсе бы не расхворался от самой обычной еды.

Доктор на секунду оторвал взгляд от Валентина и взглянул на меня поверх очков.

– Вы, вероятно, образованная барышня, – сделал он вывод, – сейчас вас высадят, а они это непременно сделают, уж будьте уверены,… Так вот, найдете аптеку. Я вам рецепт напишу.

– Да это куда же нас высадят! Нам, чай, в Пятигорск!

Слова ветеринара как громом поразили Феклушу, которая почему-то не приняла в серьез более раннее заявление проводника такого же примерно содержания. Всплеснув руками, она вопросительно уставилась на доктора. Однако на Феклушу доктор никак не отреагировал, продолжая свои манипуляции с Валентином, и, надо отдать ему должное, собака немного успокоилась и задышала ровнее.

– А сейчас, – скомандовал он, – принесите, сударыня, воды и растворите в ней вот этот порошок.

Под его серьезным взглядом, я даже не решилась перепоручить задание Феклуше и только тихонечко напомнила ей, что нужно собирать вещи.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Станица

Нас действительно высадили, невзирая на пол, возраст и наличие больного. Под взорами пассажиров, которые из возмущенных уже превратились в сочувственные, мы гордо прошествовали к выходу. Я несла на руках Валентина. Фекла волокла багаж и клетку с Дориком. Нас не провожали улюлюканьем, как того должно быть ожидал самодовольный проводник, державшийся поближе к выдворившему нас «начальству». Напротив, чувствительные дамы смахнули платочками не одну слезу пока мы, сиротливо стоящие на станции, не скрылись из виду.

Итак, поезд ушел, а мы остались. Я огляделась. Собственно говоря, место, где мы очутились, трудно было даже назвать станцией. Я имею в виду, станцией в том же смысле, в котором станций был Ростов или тот же Тихорецк.

В Ростове нас встретил красивый вокзал и большая мощеная площадь, где суетились сотни людей. А тут посреди вытоптанной лужайки возвышалась глиняная избушка, отличавшаяся от прочих стоящих в отдалении только наличием большого медного колокола, который часто издавал какие-то нездоровые звуки, потому что местная детвора, принимала его за игрушку.

Потемневшие медные бока колокола зияли вмятинами. Деревенские сорванцы и теперь норовили метнуть в них камень-другой. Впрочем, они тотчас же разбежались во все стороны, как только из избушки вышел большой лохматый человек и пригрозил им палкой.

Увидав нас, человек, который наверное был станционным служащим, потерял интерес к ребятишкам. Сначала он зажмурился, словно не веря своим глазам, но потом, решил рассмотреть это диво поближе и, пошатываясь, подошел. Сразив едким запахом, издал неясный звук и вопросительно уставился на нас, мол, кто такие будете?

Встревоженная Фекла, потянула меня в сторону, но я отмахнулась. Надо же было узнать, где мы, как попасть в Пятигорск или хотя бы на станцию Кавминводы, и где остановиться на то время пока не придет другой поезд. Все это конечно мог знать только станционный служащий, хотя, честно говоря, данный субъект совсем мало напоминал такового.

Вот, например, как мил и любезен был московский вокзальный служащий. И вполне приемлемым, с точки зрения внешних приличий, казался уже наш злобный проводник. Этот человек напоминал нашего проводника разве только усами. В остальном он больше походил на деда Филиппа, еще не пившего чаю, только казался чуть помоложе.

– Простите, любезнейший, – обратилась я к нему, – а когда следующий поезд на Владикавказ?

– Чаво?

– Поезд, говорю, когда еще пойдет?

– Дак, поезд… Поезд ушел только что. Вот так, мамезеля. Ушел, опоздала, значит.

– Милостивый государь, я и так знаю, что он ушел, я только что с него сошла. Я хочу знать, когда будет другой?

– Это как же, – не понял служащий и вопросил в пространство, – с этого сошла и спрашивает, когда другой?

– Другой. Меня с этого высадили. Мне нужен другой.

– Другой. Высадили. – В пьяной голове начало что-то проясняться. – А другой туда или оттуда?

– Да туда,туда!

– Туда куда? Туда туда или туда туда?

– Туда! – я указала вслед ушедшему поезду.

– Угу! – в голове служащего совсем прояснилось. – Туда нынче не будет..

Собственно этого и следовало ожидать.

– Но когда же будет?

– Это не знаю. Вот начальство придет, тогда буду знать, а сейчас никак нет.

– Может быть, вы подскажете, где можно подождать ваше начальство?

– Подождать, это можно.

– А сколько ждать?

– Да кто его знает.

– Ну, через сколько он придет?

– Дак это, чаво через сколько? – служащий смотрел на меня настороженно и даже враждебно.

Фекла снова потянула меня прочь.

– Пойдемте, барышня. Может, у кого другого спросим, нешто у этого чего узнаешь?