Слеза Небес. История о редком бриллианте

Впрочем, у меня вовсе не было досуга для того, чтобы подумать над этим предметом. Предстояло усвоить бесконечные пункты инструкций, научиться чистить клетку, не раздражая попугая, кормить и выгуливать собаку, заучить признаки недомогания обоих подопечных, а также способы устранения оных недомоганий. Кроме того, от меня потребовали прилежно записать фамилии и адреса ветеринаров, у которых можно лечить животных, а также тех, у которых ни в коем случае нельзя. Под диктовку Марфы Самсоновны, держащей на коленях вальяжно разлегшегося Валентина, я целый час выводила каллиграфическим почерком адреса ветеринарных аптек, названия и адреса магазинов, где можно покупать лекарства, корм и игрушки для собачки и «райской птички», а также аптек и магазинов, подходить к которым строжайшим образом запрещается.

Помимо этого, мне еще предстояло познакомиться с истопником, который будет приходить сюда зимой и протапливать особняк, чтобы поддержать его в жилом состоянии в отсутствии многочисленных слуг, которых теперь рассчитали.

      Дабы хозяева мои были веселы и беззаботно проводили время, не переживая об оставленном недвижимом имуществе и домашних любимцах, мне следовало писать им письма, либо телеграфировать, если нужно сообщить что-то срочное. И вот еще что! Как только я получу от Тулумбасовых известие, что они возвращаются, я должна немедленно дать знать господину Корфу, чья контора по найму домашней прислуги находится на Пречистенке, чтобы он успел подобрать хорошего повара, садовника, кучера, да троих горничных.

И вот настал день отъезда. Марфа Самсоновна в десятый раз поцеловав Валентина, отдала его мне с рук на руки, ласково пожурила «райскую птичку» за плохой аппетит, сотый раз повторила все свои указания, как писаные, так и совершенно новые и, наконец, уселась в наемный экипаж. Все прочие чада и домочадцы, рассевшись также в наемных экипажах, с большим нетерпением ждали ее погружения. Марфа Самсоновна властно махнула рукой, и вся компания направилась на вокзал.

Когда топот копыт отдалился, меня окутала какая-то непробиваемая тишина. На минуту мне показалось, что я нахожусь в коконе, отделяющем меня от огромного мира. Я невольно зажмурилась. Эту звонкую тишину нарушало только биение моего собственного сердца, учащенное дыхание Валентина, да шелест веток в саду.

– Ну что, барышня, – я невольно вздрогнула, – теперя мы с тобой тута полные хозяева! Что скажешь?

Это был старый садовник дед Филипп.

– А тебя, дедушка, разве не уволили? – недоверчиво спросила я.

– Уво-олили, – протянул дед, неопределенно кивая, – дак как меня уволить, хоша бы и захотели. Меня коли даже и уволишь, дак я все одно тута остануся. У меня другова дома-то нет. Из крепостных мы, значится. Тута я родился еще при барах. Тута вырос, тута всю жизню и живу. Кажное деревцо тута знаю.

Искренне говоря, меня это даже обрадовало. Мне никогда не доводилось оказаться на положении хозяйки такого большого дома и, что греха таить, я побаивалась сделать что-то не так. И потом, я беспокоилась, что всякие рассказы о привидениях в старых домах может быть вовсе и не сказки. Дед Филипп конечно плохая мне защита, но все-таки живой человек.

– А ты бы, барышня, чайку испила. Теперь на воле-то все тебе можно.

– Спасибо, не хочется пока.

– Ну, как знаешь, а я пойду.

С этими словами дед пошагал на поварню. Шел он прямо, как истинный господин. И дверь распахнул не робко, а широко, будто и впрямь был здесь господином.

Я же отправилась в свой флигелек и по дороге все силилась припомнить, говорила ли мне Марфа Самсоновна или кто-нибудь другой, что дед Филипп тоже тут останется или не говорила. И все мне казалось, что ничего подобного я ни от кого не слышала. Может, подумалось мне, для них это само-собой разумеется. Раз садовник всю жизнь прожил здесь и был неотъемлемой частью дома, может и не стоило это особого внимания. Однако же, по моим представлениям, хозяева должны были об этом упомянуть. Ведь вполне понятно, что оставлять в огромном доме одинокую девицу без всякого попечительства, было бы весьма неосмотрительно.

Дальше я задумалась над тем, можно ли назвать деда Филиппа попечителем, внушающим доверие, но ни к какому умозаключению прийти не успела, так как над ухом послышалось знакомое «пррреступление». Это был сигнал к кормлению «райской птички», которая не любила, чтобы о ней забывали. Услыхав знакомый призыв, оживился и загрустивший было Валентин.

Покормив животных и не углядев у них никаких признаков недомогания, перечисленных в инструкциях, я решила подняться в библиотеку, раз мне «тута теперь все можно». Библиотека находилась в правом крыле Большого дома. Так я стала называть сам дом, в отличие от моего флигелька, который на ближайшие два года сулил стать мне пристанищем.

Парадную дверь особняка заперли и заколотили досками, но для истопника и прочих хозяйственных нужд существовал черный ход, коим мне и надлежало пользоваться. Ключи от черного хода мне были оставлены и при этом многожды повторено, что без крайней нужды (каковой мог быть только пожар, спаси Господи) я не должна давать их ни одной живой душе. Самой же мне входить в Большой дом не возбранялось, но лишь днем, чтобы не носить с собой свечей, от которых могут пойти искры. Входя, я должна тотчас запирать дверь изнутри и никого, кроме истопника, мне водить с собой не разрешалось. Не разрешалось также отпирать дверь, если поблизости был кто посторонний (ума не приложу, кто).

Что же до библиотеки, то ее, ради моего удовольствия, оставили вполне доступной. Шкафы не занавесили чехлами, и приставные лесенки не убрали в хозяйственные помещения, как это предполагалось сделать. Мне стоило лишь заикнуться, что я вовсе не против была бы почитать от скуки, и Марфа Самсоновна согласилась, что это вовсе не грех, а очень даже правильно. Вслух она рассудила, что должно же быть у меня какое-никакое занятие, иначе потянет девку со двора, а от этого ничего хорошего ждать нельзя.

Оказавшись первый раз в опустевшем большом доме, где еще утром раздавались десятки голосов, хлопали двери, слышались шаги, витали запахи, я невольно поежилась, но тотчас отогнала все грустные мысли. Душу грело одно только осознание того, что совсем рядом в саду ждет меня маленький уютный флигелек, который я могу назвать своим домом. Когда я думала об этом, делалось хорошо и спокойно, тем паче, что огромная библиотека Тулумбасовых отлично могла скрасить одиночество. Я решительно зашагала в ее направлении.

Старинные дома екатерининских времен хороши обилием окон. Благодаря им свет, хоть и достаточно робко, проникает в дом даже если задернуты шторы. В этой таинственной полутьме я добралась до библиотеки без приключений, если не считать разыгравшейся моей фантазии, нарисовавшей какие-то невероятные картины в тот момент, когда я запнулась на лестнице. Рассмотрев хорошенько причину, я увидела битые кирпичи и тут же вспомнила что в кабинете Сергей Сергеича перекладывали печь. Должно быть в спешке о них забыли. Что ж, впредь нужно быть осторожнее или перенести куда-нибудь эти кирпичи. Но не теперь. Теперь мне не терпелось получше ознакомиться с библиотекой.

Солидное собрание книг вполне заслуживало отдельной большой залы. Здесь нашлось даже несколько старинных фолиантов, которые заперты были каждый в своей витрине. На столике перед диваном высилась целая горка творений новомодных авторов, некоторые из них были еще не разрезаны. Это все были романы, и, по большей части, на русском или на французском.

Присев на диван, я заглянула в одну из книг, да так и не заметила, как завечерело. Оторвалась я от чтения только услыхав, как с улицы меня кто-то кличет. И голос этот вовсе не деда Филиппа, а мелодичный и звонкий. Женский голос. Гадая, кто бы это мог быть, я выбежала во двор и, не успела еще запереть дверь черного хода, как передо мной предстала деревенская девушка редкостной красоты.

– Ой, – говорит, – здрасьте. А я-то уж обыскалась.

– А ты кто ж такая будешь?

– Как кто? Фекла я. Кухарка ваша теперь буду.

Только тут я и припомнила, что Марфа Самсоновна обмолвилась в первый же день моего появления в доме, что из деревенского имения выписана для меня кухарка. И точно именем Фекла! Да было это мною услышано случайно, так как говорилось не мне, а, кажется, одной из невесток Марфы Самсовновны в ответ на ее вопрос, как же, мол, буду я управляться с хозяйством сама. В суете, предшествовавшей отъезду, хозяйка видно о Фекле совсем позабыла.

– Да как же ты вошла? Я и стука-то не слышала.

– Дак дедушка открыли. Впустил, а потом и говорит, иди, мол, ищи ее сама, чай она не барыня, чтоб я ей про тебя докладывал. Вот я и хожу тут, кликаю.

– Да давно ль ходишь? – допрашивала я, пропусив мимо ушей «не барыню».

– А солнышко еще высоко было.

– Стало быть, часа два?

– А то и боле того. А вы барышня благородная, сразу видать, – отметила вдруг Фекла. – И даже, думаю, не купеческих будете, а самых что ни на есть благородных?

– Отец мой из дворян. А зовут меня Ангелина. Ангелина Николаевна Звягинцева.

– Фекла Шорина, – церемонно поклонилась моя визави.

И тут же пояснила:

– А хозяйство тутошнее я уж знаю. Бывала, значит. Так что, может чайку справить?

– А, пожалуй. Да и перекусить бы не помешало.

– Вот и дело, барышня. Вы мне укажите, куда вещички бросить, а там уж я мигом.

Появление Феклы меня несказанно обрадовало, и я вовсе успокоилась насчет деда Филиппа. Ведь если забыли про Феклу, которую нарочно наняли, то нечего удивляться, что не упомянули про него.

Фекла мне сразу понравилась. От нее веяло какой-то основательностью и силой, да и красота девушки досталась поистине замечательная. Сложена она была, как на заказ. Истинно русская статная фигура, а лицо румяное и белое. Темно-русые косы покоились на высокой груди. Но более всего хороши были глаза – большие серые понятливые в ореоле густых черных ресниц.

Я поселила Феклу в маленькой комнатке рядом с моей спальней. Не успела она появиться в своей комнатушке, как тут же принялась что-то поправлять и прихорашивать. Мне нравилось, что она вовсе не смущается моим присутствием.

Из цветного матерчатого узелка вынула Фекла икону Казанской Божьей Матери, писаную простым деревенским писцом, да поставила на полочку. Засветила лампадку, часто перекрестилась, молитву прочитала. Вещички свои нехитрые уложила в шкаф, да из круглой коробочки, где верно раньше лежали леденцы, достала нитку алых бус. Принарядилась для московского житья.

Проходя мимо, она и в моей комнате порядок навела: расправила покрывало на постели, подняла диванную подушку с пола, вынула из вазы старый засохший букет и деловито прошествовала на поварню. Часу не прошло, как стол был накрыт к ужину и самовар пыхтел на низеньком столике у дивана.

Благодаря Фекле, дни мои потекли в полной безмятежности. Кроме ведения домашнего хозяйства в нашем маленьком флигельке, она была всегда мне помощницей во всех делах с таксой и «райской птичкой». Но на этом Феклина деятельная натура не успокаивалась. Она вскопала несколько грядок в саду и посадила зелень, она ходила на рынок и каждый раз торговалась так, что мясники отдавали ей лучший товар по бросово низким ценам, она поила старого деда Филиппа каким-то отваром от ревматизма, и повеселевший дед стал звать ее дочкой. В жаркие полдневные часы они нередко болтали на поварне про свойства всяких лечебных трав, про разные отвары, примочки и настои.

Так прошла неделя, потом десять дней. Я уже почти свыклась со своим новым житьем и, более того, начало оно мне казаться таким привычным, будто я всю жизнь свою вот так прожила. На одиннадцатый день произошло событие. У ворот позвонил колокольчик. Это был рассыльный из телеграфной конторы Шварца, который протянул мне телеграмму.

Разумеется, она была от хозяев. Они прибыли в Тоскану и остановились в Ливорно. Разместились они в гостинице, но подыскивают подходящий особнячок. В телеграмме сообщался адрес, на который следовало писать письма, а также напоминалось, что написать и отправить письмо следовало немедленно. Кроме того, упоминалось про Феклу и деда Филиппа, а вот относительно жалованья, сказано было только про Феклу. Деньги, мол, были вперед за два года уплачены ее отцу Платону Шорину, деревенскому кузнецу. Вот и все.

Письмо с подробным отчетом о жизни Валентина и Дорика я самолично отнесла в почтовую контору вечером того же дня. Следовательно, ночью я уснула с совершенно спокойной совестью и всякие дурные сновидения или кошмары не имели никакого права меня мучить именно в эту ночь. Однако же именно в эту ночь спала я очень беспокойно. Намного беспокойней обычного.

Измучившись вконец, я решила выйти в сад, в надежде, что свежий ночной воздух быстро сморит меня. Потянув шаль, что висела на спинке кровати, я задела что-то на тумбочке у изголовья и это что-то, как потом оказалось, жестяная коробка из-под печенья, с грохотом упало на пол. Валентин, чей сон был грубо прерван, возмущенно залаял, побудив Дорика произнести свое коронное «пррреступление». Ойкнув, я попыталась нащупать свечу, но переполошенная Фекла, прибежавшая из соседней комнаты, уже успела отдернуть штору на окне.

– Батюшки! – отпрянув от окошка, она прижала ладонь к губам.

– Ты чего?

– Там кто-то есть, – зашептала Фекла, – указывая в сторону дома.

Тут же вспомнив все наказы хозяев никого не впускать, я бросилась к окну так стремительно, что чуть было не свалила Феклу с ног. Между тем, лай Валентина перерос в тревожное рычание. Ошибки быть не могло – в саду действительно кто-то был. Этот кто-то шел в сторону дома, но наш тарарам, заставил его остановиться и поспешно шмыгнуть в кусты. Все же я успела разглядеть чью-то спину.

– Это не дед Филипп, – прошептала я немеющими губами.

– Точно не он, – подтвердила Фекла.

Валентин тем временем отчаянно рвался в сад. Все попытки успокоить собаку, не привели ни к чему. Пришлось нацепить на него поводок и выйти. Только отворилась дверь, пес помчался к кустам, в которых скрылся незнакомец, и мы поневоле побежали за ним. В кустах прыти у него поубавилась. Видно, он сбился со следа. Немного покружив и порычав для устрашения, он вернулся к нам, дожидавшимся его в десяти шагах от опасного места. Все вместе мы поплелись к дому. Сон отрезало напрочь, и мы все трое встретили рассвет на крыльце, и то благо, что летом он наступает рано.

С восходом солнца мы совершенно осмелели и даже отважились дойти до привратницкой, чтобы порасспросить деда Филипа, не впускал ли он кого этой ночью. Разбуженный в четыре утра старик, имел вид жалкий и сначала был вовсе не любезен, но, услышав про наши ночные злоключения, и сам встревожился не на шутку.

– В участок надо, – убежденно поговорил он, и, обращаясь ко мне, добавил, – это, барышня, по твоей части, как ты из образованных. Нам ведь что – может поверят, может скажут, спьяну привиделось, а образованной барышне поверят.

В полицейском участке я была самой первой посетительницей. Однако пристав Дзюбенко, которому еще две недели назад представил меня лично Сергей Сергеевич, тотчас распахнул для меня двери кабинета. Вздохнув с облегчением, я немедленно поведала ему о ночных злоключениях. Однако полковник отнесся к рассказу моему с большой долей скепсиса.

Как выяснилось полковник Дзюбенко имел весьма преувеличенное представление о расстроенных женских нервах. Его предположения начинались с дурных снов, вызванных чтением чувствительных романов, и это, заметьте, на ночь, и заканчивалась неким затмениями рассудка, вызванными переменой погоды. Вскользь упоминались шалости бездомных мальчишек, что охочи до яблок (какие яблоки в мае?!), а также проделки резвых молодых людей, что охочи до ясных глаз, ну, и так далее.

– Впрочем, – не преминул заметить пристав, – Сергей Сергеевич сам мне сообщил, что ничего ценного в доме нет. – Но потом вдруг добавил, – Разумеется, мадемуазель, кроме вас.

Мне осталось только вздохнуть и ответить ему, что он совершенно меня убедил в полной безопасности вверенного мне владения. Побежденный моей кротостью, пристав все-таки пообещал мне, что городовой ночью будет ходить возле наших ворот значительно чаще и значительно ближе к ним. Кроме того, мне был дан совет нанять сторожа с колотушкой, и этому совету я уже готова была последовать, но мне помешало одно обстоятельство, которое ждало меня по возвращении домой.

Когда я говорю «обстоятельство», должна заметить, что я даже не совсем уверена можно ли назвать обстоятельством того самого господина, который был дружен с моими хозяевами и рассуждал с ними о Брахмапутре. Именно он прохаживался у наших ворот и явно кого-то поджидал. Признаться, я не сразу подумала, что меня.

Однако, стоило мне подойти поближе, он так спешно взял меня за локоток и в таких красивых выражениях заверил, что рад нашей встрече, что совершенно меня обескуражил.

– Простите, – замотала я головой, – что вам от нужно? И, пожалуйста, отпустите меня! Я городового позову.

Должно быть, знакомый незнакомец счел тон мой довольно решительным, потому что он сразу отпустил меня и спешно проговорил:

– Простите, я… доселе не представился. Павел Петрович Летов меня зовут. Не надо городового. Мне вам нужно очень важную вещь сказать. Мы с вами знакомы, ну, вспомните, виделись у Тулумбасовых.

Его голубые глаза смотрели вполне искренне и даже безмятежно. От высокой ладной фигуры веяло силой и рыцарским благородством. Прав Дзюбенко – чувствительные романы до добра не доводят! Одним словом, внешность господина Летова показалась мне внушающей доверие и, слегка пожав плечами, я ответила, что прекрасно все помню.

– Вот и отлично, – проговорил он примирительно, и снова притянул мою руку, – нам нужно поговорить. Но не на улице. Здесь есть неподалеку одно заведение. Вполне приличное для барышни хорошего воспитания.

– Но о чем, позвольте?! – возмутилась я, чувствуя, как едва зародившаяся симпатия покидает меня, – Да не тащите меня, не о чем мне с вами разговаривать!

– Виноват.

Он отпустил мою руку.

– Ну, хорошо, вот что поймите, милая барышня, за домом следят. Да-да. И не делайте таких удивленных глаз. Поверьте, то, что случилось сегодняшней ночью, может повториться опять.

– Ч-что случилось? Откуда Вам известно. Вы что? Это ВЫ были?

– Я – не я. Не стану говорить об этом здесь. У вас на выбор только два варианта. Либо вы пускаете меня в дом, и мы спокойно говорим там, но это ведь строго-настрого запрещено, не так ли? Либо вы соглашаетесь идти со мной.

Что ж, выбор, и правда, небольшой.

– Отчего ж нельзя поговорить здесь? – ухватилась я за соломинку.

Павел Петрович улыбнулся и показал глазами на будку чистильщика обуви на противоположной стороне улицы.

– Вы смеетесь надо мной, – запальчиво сказала я

– Разумеется! Как и те, что наведывались к вам в сад сегодня ночью.

– Ну, хорошо.

Я позволила господину Летову взять себя под локоток, и мы медленно побрели в сторону Никитских ворот. Посторонние вполне могли подумать, что мы парочка, ну ни дать, ни взять.

Заведение, в которое привел меня мой новый знакомый оказалось действительно вполне приличным для благовоспитанной барышни. Хотя бы уже потому, что, входя, я встретила обеих своих родственниц. Они очень сухо раскланялись со мной, однако ж спутника моего изучили взглядами досконально. Должно быть, он принял нас за подруг, потому что улыбался им с той же безмятежностью, что и мне несколькими минутами раньше.

– Ну вот, – мстительно произнесла я, устраиваясь за столиком, – теперь если вдруг со мной что-нибудь случиться, то два свидетеля покажут, что видели меня с высоким голубоглазым господином.

– Думаю, так они не скажут, – спокойно парировал он, – а просто назовут мое имя, и мне конец.

– Вы самоуверенны!

– Я достаточно часто бываю в обществе…

Ну-ну! Ваша взяла, господин Летов. Я-то в обществе не бываю вовсе. Разве только в обществе попугая и таксы….

Вслух я сказала довольно сухо:

– Так я слушаю вас.

– Может быть, сначала закажете что-нибудь?

– Совсем нет! Я не для этого сюда пришла.

– Ошибаетесь, мадемуазель! Сюда все приходят для этого. Любезный! Принеси шоколад, пирожных, миндального печенья и коньяку для меня.

– Прекрасно, – горячилась я, – я съем ваше печенье и пирожные, запью это все шоколадом, и что? Ну, вы же не этого хотите! Так чего?

– Для начала узнать, как вас величать. Неудобно как-то все время называть вас барышней.

– Ангелина Николаевна Звягинцева.

– Очень мило. Однако мне было бы приятнее, если бы вы протянули мне при этом ручку.

– Вы что, – опешила я, – вы что за мной пытаетесь ухаживать?

– А эта мысль вам кажется совсем уж невероятной?

Я готова была вскипеть, но он успел предвосхитить мою вспышку. Подняв руки, он сказал, что сдается и, придвинув свой стул поближе к моему, заговорил.

– Улыбнитесь мне. Поверьте, нам все-таки лучше выглядеть влюбленной парой. А сейчас посмотрите мне за спину. Та яркая дама в красном со смоляными волосами смотрит на нас?

Невольно выполнив его указание, я обнаружила, что дама не просто смотрела, она пожирала нас глазами.

– Не отвечайте, кивните, – диктовал он.

Я утвердительно затрясла головой.

– Как по-вашему, она может нас слышать?

– Н-ну, думаю, что нет.

– Хорошо. Теперь к делу. Смотрите на меня с восхищением и, что бы я не сказал, воздержитесь от проявления эмоций. Так вот, вы слышали о Брахмапутре?

– Реке?

– Алмазе.

– Нет. Никогда.

– Я совершено уверен. Он хранится в доме. Я же просил вас не проявлять свои эмоции так бурно.

– Простите. Н-но Сергей Сергеич…

– Знаю, он заверил всех, что ничего ценного в доме не оставил, кроме вас, конечно… Согласен, это довольно пошло и не тянет на каламбур, но похоже он прав…

– Ничего не поняла! Что вы имеете в виду? – проворчала я, оставляя без внимания его нарочито неловкий комплимент.

– Что я имею в виду? А вот что: Сергей Сергеич, хорошо зная, что за камнем охотятся и что в дороге обеспечить его сохранность будет куда труднее, не взял его с собой, а оставил в доме в тайнике.

– А, это все он вам сказал, – сообразила я, вспомнив тот самый день, когда меня озадачили разговоры о Брахмапутре.

– Нет. Не сказал. К такому выводу пришел я сам. Не спрашивайте меня как, но это точно.

– И что же, этот алмаз? Он… он очень ценный?

Его взгляд выразил полнейшее удивление. Впрочем, даже не удивление. Так, пожалуй, мог бы посмотреть школьный учитель, если бы его ученик в конце целого года обучения не смог назвать ни одной буквы алфавита.

– Вы что, на самом деле ничего не знаете о Брахмапутре?

– Ни-че-го.

– О, это крупный камень, около ста карат. Да если б только это! Чистейшей голубой воды… Понимаете, ни одного вкрапления!

– Потому и называется Бра…

Он приставил ладонь к губам, повелевая мне замолчать, и указал взглядом на проходящего мимо с усатого господина. Господин вел под руку пышную пожилую даму. Они присоединились к давешней даме в красной накидке и громко заговорили на неизвестном мне языке.

– Это они нас учуяли, – убежденно и как-то озорно сказал Летов.

А у меня мурашки забегали по коже. Должно быть, все мое отчаянье отразилось в глазах, когда я сообразила, что эти люди – горцы. Павел Петрович сразу понял, что мне теперь уж стало не по себе.

– Ну, Ангелина Николаевна, не волнуйтесь уж так-то. Вы ведь под защитой самого полковника Дзюбенко.

– Да, – согласилась я, но голос мой прозвучал совсем неуверенно. – Только вот не пойму почему… этим людям так непременно нужен камень Тулумбасовых. Есть же другие. И потом, могли ведь они попросить Сергея Сергеевича. Он бы продал, если уж так нужно….

– Мне нравится ваше ребячество. Видите ли, дорогая мадемуазель Звягинцева, если ты болен камнем, то он для тебя один во всем свете. Это как полюбить красивую женщину. Она точно маяк в ночи. Мучишься ревностью, повсюду ищешь встреч! А в данном случае, поверьте мне, предмет увлечения истинно достойный. Кроме того, для горцев он имеет свое особое значение. По преданию его принесла в их страну некая принцесса, сосватанная их правителем в Персии.

– А вы его видели?

– Приходилось.

– Как же он попал к Сергей Сергеичу? – спросила я, невольно косясь на столик с красной дамой.

Уловив это, Павел Петрович вопросительно поднял брови. Но я поспешила его успокоить. По моим представлениям горцы вели себя совсем неплохо, а то, что разговор их был слишком громким, давало нам возможность без особых опасений продолжить свою беседу, тем более что она становилась все интереснее.

– История совсем давняя. Где-то в шестидесятых годах некий молодой офицер, участвовавший в очередной компании на Кавказе, присвоил драгоценный камень. Да так ловко, что свидетелей тому не было. Горцы долго искали обидчика, но, в конце концов, напали на след.