Последняя строка

Она снова включила лампу. Свет лёг на страницы. И буквы не изменились. Они были такими же. Это успокоило. Анна уложила книгу в мягкую ткань, чтобы не поцарапать переплёт, и поставила на край, где она будет открыта первой утром. Она убрала в ящик ручку, погасила светильник, оставила работать только маленькую настольную лампу. Она вышла в коридор и постояла. Тишина шевельнулась, как дремлющий щенок. Вахтёр внизу кашлянул. Анна вернулась, закрыла дверь с предосторожностью. Ей не хотелось, чтобы любой звук сейчас был громче положенного.

Она села, затянула шарф, который Нина оставила на спинке стула, и улыбнулась. Она знала, что впереди длинная ночь. Она знала, что утром будет длинный день. Она знала, что в этом деле нельзя рассчитывать только на привычки. Ей предстояло услышать многое. И принять многое, что объяснить сразу нельзя. Она положила ладонь на книгу, не на буквы, а на пустую часть поля, и сказала в тишину, не произнося фраз:

«Я здесь».

Бумага, как ей показалось, обрадовалась. И это чувство оказалось единственным правильным на этот час. Она выключила лампу окончательно. В окно стукнулась капля, потом вторая, потом шёл тонкий дождь, который объявляет, что не умеет прекращаться, пока не решит сам. В городе не бывает настоящей ночи, и Анна знала это лучше всех, кто живёт рядом с водой. Ночь здесь понимается как продолжение света. Всё началось, подумала она, и ничто теперь уже не вернётся назад туда, где ещё можно было не смотреть на буквы.

Она оставила книгу на столе открытой. Листы лежали ровно, как одежда на спящем человеке. Время распласталось. Бумага дышала спокойно. На улице в одном из окон зажёгся свет, и стало ясно, что кто‑то проснулся не случайно. Анна улыбнулась этому окну. Потом закрыла глаза. И ночь, как хорошая нянька, подвинулась ближе и устроилась так, чтобы её дыхание было слышно из угла.

Глава 2. Утро в усадьбе

Утро пришло в город неохотно. Тёмные остатки ночи ещё держались над заливом, как недокрашенное пятно, и только ближе к восьми часам серый свет решился пробиться сквозь туман. Дворы выглядели так, будто у них забрали цвета: снеговые клочья серели, асфальт был цветом мокрого картона, даже вывески у остановки, недавно яркие, сейчас казались выцветшими.

Над усадьбой Грачевских воздух был чуть иным. Здесь к туману примешивался запах сырого дерева, старого кирпича и свежего бетона. С домом обращались так, как обращаются с телом перед операцией: вокруг стояли леса, груда досок, мешки со строительной смесью, по периметру тянулась сетка, на которой висел баннер с теми самыми буквами: «Набережная XXI. Новое лицо города». Лицо будущего пока напоминало склад пиломатериалов.

Никита Курбатов остановился у самого забора. Ему всегда нравилось несколько секунд постоять в стороне и просто посмотреть. Не на зрелище, а на складывающуюся сцену. На то, как люди держатся, где кто стоит, кто готов говорить, а кто, наоборот, старается исчезнуть. Эти несколько секунд часто давали больше, чем первый допрос.

Фонарь над воротами ещё горел, хотя солнце уже поднялось где-то там, за молочной пеленой. Свет фонаря был жёлтым, усталым, и делал снег под собой похожим на разлитый кофе с молоком. Внутри ограждения ходили люди в оранжевых жилетах, поодаль стоял автомобиль «скорой», но с уже потушенной мигалкой. Полиция успела приехать раньше, чем журналисты; это было редкостью в их городе и почти роскошью.

Никиту знали на проходной. Дежурный охранник, мужчина с седыми висками, кивнул, даже не прося удостоверение, и открыл калитку. Железо скрипнуло. Скрип был высоким, нервным, не подходящим этому тяжёлому утру.

Под ногами хлюпнула грязь. Вчерашний снег, перемешанный с песком и цементной пылью, превратился в вязкую массу. Никита машинально подумал, что в детстве с радостью бы в это полез, а теперь приходится шагать осторожно, чтобы ботинки не утонули. Ветер со стороны воды был влажным. Он не резал лицо, как зимой, а будто бы медленно по нему блуждал.

В глубине двора, у самого фасада усадьбы, собралась небольшая группа. Двое криминалистов с фотоаппаратом, следователь по особо важным делам из областного центра, которому поручили курировать всё, что касается стройки, и несколько рабочих. Отдельно стоял мужчина в дорогой тёмной куртке без опознавательных жилетов. Куртка сидела слишком хорошо для местной погоды, в ней не работали, в ней договаривались.

Никита узнал его. Платон Земцов, представитель компании-застройщика. Не хозяин, но голос. Человек, который привык слышать слово «инвестор» рядом со своей фамилией. Сейчас он выглядел неуверенно. Он стоял чуть в стороне, внимательно слушал разговоры, но не вмешивался. Как будто старался понять, насколько далеко от него может зайти чужая беда.

На земле, накрытая серым строительным покрывалом, лежала вытянутая фигура. Рядом, в шаге, валялась каска. Она лежала так, как вещи лежат рядом с людьми в музеях катастроф: чуть в стороне, но так, чтобы все поняли, что они были вместе.

– Курбатов, – окликнул его криминалист, невысокий мужчина с морщинистой переносицей. – Наконец-то.

– Пробки, – ответил Никита. – Что имеем?

Он не любил начинать издалека. Сначала факт, потом уже оттенки.

– Мужчина, – эксперт говорил спокойно, как будто перечислял ингредиенты, – сорок с небольшим, рабочий. Ткачёв Андрей Васильевич. Комендант стройплощадки сказал, что он отвечал за ночную смену. Упал с лесов примерно в час сорок, по словам очевидцев. Хотя точнее скажет врач.

– Очевидцы есть?

– Двоих нашли. Оба говорят одно и то же: услышали звон металла, потом глухой удар. Выглянули, увидели его внизу. Один говорит, что он якобы к кому-то кричал наверх перед падением, но это пока цветные детали.

Никита кивнул. Он отмахнулся от слов «цветные детали», но запомнил. Иногда именно такие лишние, казалось бы, подробности становились ключевыми.

Он подошёл ближе к телу. Покрывало приподняли. Мужчина лежал на спине, лицо было чуть в сторону, глаза закрыты. Губы распухли, на подбородке запеклась кровь. На виске тёмное пятно, чем-то напоминающее пролежавшую всю ночь лужу. В руках ничего. На руке часы, дешёвый электронный браслет. Эксперт уже снял показания, Никита взглянул краем глаза: экран треснул, цифры погасли. Значит, привычной киношной красоты с «остановившимися на момент смерти» часами не будет. И хорошо.

– Предварительно смерть от падения, – тихо сказал эксперт. – Высота нормальная, но если по-плохому падать, и с первого этажа хватит. Видишь, как голова пошла.

Никита видел. Он видел это столько раз, что отдельные случаи уже переставали быть картинками, а становились строками в статистике. Но каждый раз он старался помнить, что перед ним не статистика. Перед ним человек, у которого был дом, ключи от которого сейчас в кармане, и родственники, которые ещё не знают, что вечер у них пройдет иначе, чем планировалось.

– Время смерти? – спросил он.

– Между часом тридцать и часом сорок пять, – ответил эксперт. – Но это предварительно. Скоро судмед приедет, уточнит. Ночь была не очень холодной, это нам мешает.

Час тридцать, час сорок пять. В голове у Никиты тут же всплыло: «Одна тридцать семь». Вчерашняя ночная фраза Анны прозвучала слишком чётко, чтобы её забыть.

Вчера он получил два звонка. Первый, от Анны, был странным, «про книгу». Второй, от дежурного, был обычным: «на строительной площадке у усадьбы Грачевских несчастный случай, рабочий упал с лесов, выезжайте». Тогда, за сонной чертой ночи, эти два звонка ещё не успели соединиться в сознании. Сейчас они стояли рядом так ясно, что хотелось спросить у самого себя, почему ты не заметил раньше.

Он выпрямился и посмотрел наверх. Леса тянулись вдоль фасада, словно дом завернули в решётчатый кокон. Вчера вечером они казались в темноте чёрными, как клавиши старого рояля. Сейчас, при тусклом дневном свете, было видно: самые верхние доски на одном из пролётов чуть сдвинуты, а одна и вовсе обломана. Кромка облома зазубрена, на ней виднелись тёмные пятна. Никита прикинул взглядом траекторию: если человек стоял там, потерял равновесие, мог упасть сюда, где сейчас лежит тело.

– Где начальник стройки? – спросил он.

– Вон, – эксперт кивнул в сторону мужчины в старой куртке и замызганной шапке. – Пётр Алексеевич. Двадцать лет в стройке, говорит, такого у него ещё не было.

Никита пошёл к этому мужчине. Тот стоял, переминаясь с ноги на ногу, степенный, как человек, привыкший решать вопросы, а сейчас вынужденный стоять и ждать, пока другие решают вопросы с ним.

– Пётр Алексеевич? – уточнил Никита.

– Я, – мужчина кивнул. – Ну, что тут скажешь, упал человек. Жалко. Хороший был. Не пьющий. Ответственный.

Он сразу начал перечислять, не дожидаясь вопросов. Никита знал этот поток – попытка заранее оправдаться, убедить самих себя, что ты тут ни при чём.

– Работал у вас давно? – спросил Никита.

– Третий год. Рукастый был, всё на него можно было повесить. Ночную смену он сам просил. Говорил, обмерять, подготавливать удобно, никому не мешаешь. Я ему говорил, чтоб по одному на леса ночью не лазил, это мы утром с бригадой делаем. Но кто ж знал…

Он замолчал, почувствовав, что говорит слишком быстро. Никита не стал его останавливать. Пусть выговорится.

– Вчера он был здесь с самого вечера? – уточнил Никита.

– С семи, – ответил Пётр. – Днём вон панели привезли, надо было сортировать. У него свои замашки были, он всё любил навести порядок заранее. Я в одиннадцать ушёл, он остался. Сказал, часок-другой, и всё. В час ночи я ещё через телефон камеры смотрел, там огонёк в будке горел. Спокойно всё. А уже потом мне охрана звонит: «Пётр Алексеевич, беда».

– Камеры посмотрели?

– Смотрим. Пока ясно одно: в полпервого он был внизу, около ворот. Потом картинка прерывается, там снег повалил, всё белесым стало, ничего не видно. А уже после часа видно, что прожектор один погас. А потом… Потом только уже «скорая» приезжает. Честно, я не представляю, как он туда забрался и зачем. Никто не видел, никто не скажет.

Никита слушал, параллельно отмечая: камеры были, но именно в нужный момент они толком ничего не покажут. Как обычно.

– С семьёй общались? – спросил он.

– Жена в другом конце города, двое детей. Жене уже сказали. Я там был, когда ей сообщение передали. – Голос Петра сел. – Она на него ругалась, что он по ночам всё работает, но что тут… деньги, сами понимаете.

Никита понимал. Он сам когда-то мотался по ночным вызовам так, что почти не спал по трое суток подряд, и тоже слышал одно и то же: «ты дома бываешь вообще?». Сейчас у него не было семьи, которая задаёт такие вопросы. Это облегчало график, но делало утро в квартире тише, чем хотелось бы.

Он заметил, как в дальнем конце площадки показалась знакомая фигура. Анна шла осторожно, выбирая, куда ставить ноги, будто шла не по грязи, а по льду. На ней был тёмный плащ до колена, шарф туго обмотан вокруг шеи, в руках она сжимала серую сумку. Волосы собраны в низкий узел. Издалека она выглядела как одна из тех учительниц, которых нельзя назвать строгими, но которым почему-то хочется отвечать честно.

Охранник у входа явно не собирался её задерживать, а может, уже разок спрашивал и получил такой ответ, что решил лучше пропустить. Анна приблизилась и остановилась в нескольких метрах, как человек, который не уверен, имеет ли право быть здесь.

Никита двинулся навстречу. Он чувствовал, что тянуть не стоит. Чем дольше она стоит одна, тем больше у неё времени для построения собственных версий. А его задача – собрать все версии в одну линию.

– Вы всё-таки пришли, – сказал он, когда расстояние сократилось.

Анна кивнула. Лицо у неё было бледное. Под глазами залегли лёгкие тени, как от малозаметных синяков. Возможно, она не спала. Края шарфа были влажными, на ресницах сидели капельки тумана.

– Я думала, что должна, – ответила она. – Если уж вчера я вам позвонила.

Он не любил слов «должен» и «обязан» в устах людей, которые ни перед кем ничего не нарушили. Но спорить не стал.

– Пойдёмте, – он указал ей на край площадки, где грязи было меньше. – Я вам сразу скажу: предварительно это несчастный случай. Рабочий был на лесах ночью, сорвался, ударился головой. Но есть штука, которая мне не даёт забыть ваш ночной звонок.

– Строка в книге, – тихо сказала Анна.

– Она самая.

Они подошли ближе к дому. Фасад усадьбы при дневном свете выглядел усталым. Штукатурка местами осыпалась, кирпич проглядывал красными островками. Окна на втором этаже смотрели пустыми тёмными провалами. Только одно, в торцевой части, было ещё стеклянным. В нём отражалось серое небо и кран за пределами площадки. На подоконнике этого окна стояло что-то вроде старого глиняного горшка. Растения в нём не было, только сухая земля.

– Я никогда тут не была, – сказала Анна, глядя на дом.

– Странно для архивариуса, – заметил Никита. – Такой объект.

– Он всегда был мимо, – ответила она. – Его будто обходила моя жизнь. Теперь, видимо, не обходит.

Он отметил, как она сказала это «мимо». Для неё дом был не просто зданием. Она бы не стала иначе говорить. Он привык, что люди её профессии мыслят не столько метрами и годами, сколько линиями судьбы. Иногда это помогало.

– Вы видели… – она поискала слово, – тело?

Он кивнул.

– Видел ночью. Сейчас тоже.

– Это он? – спросила она. – Ткачёв?

– Ткачёв, – подтвердил Никита. – Андрей Васильевич. Рабочий этой стройки. В книге, которую вы мне показали… точнее, ещё не показали, только по телефону рассказали, он был просто фамилией. Теперь у нас есть лицо.

Анна поёжилась. Она не любила, когда слова соединяются в такие фразы.

– Я не… – начала она и оборвала. – Я не знала его.

– Поэтому я вас и позвал, – мягко сказал Никита. – Если бы вы знали, было бы проще. Тогда можно было бы сразу сказать: у нас подозрение на то, что кто-то играет на ваших знаниях и на случайностях.

Он говорил не обвинительно. Скорее он вслух выстраивал тот путь, по которому обычно идут. В таких делах всё начинается с попытки снять мистический слой. Сначала ты ищешь человека, который мог подслушать, подсмотреть, подстроить. Только когда все версии с «мог» и «подстроить» ломаются, остаётся то, что называют странным словом «необъяснимое».

Анна посмотрела в сторону накрытого тела. Покрывала с этого расстояния выглядело просто серым пятном на серой земле. Никакого драматизма. Если бы она не знала, что под ним человек, могла бы принять за брезент, накрывающий мешки.

– Время смерти совпало? – спросила она.

– Предварительно да, – ответил Никита. – Между часом тридцати и сорока пяти. Вы позвонили мне в двадцать минут второго. В половину второго мы получили вызов по рации. В сорок пять я был уже здесь. Всё довольно плотно.

Анна кивнула. Она, как архивариус, умела ценить плотность времени. Она представляла себе эти минуты, как страницы, на которых уже проставлены числа, но ещё пусты строки.

– Я могу посмотреть на место, откуда он упал? – спросила она неожиданно для самой себя.

Никита удивился, но не сильно. Люди по-разному реагируют. Кто-то старается не подходить к месту смерти, кто-то, наоборот, тянется. Анна, казалось, относится ко вторым.

– Осторожно только, – сказал он. – Там уже всё сфотографировали, но следы пока не трогали.

Они подошли к лесам. Металлические стойки, соединённые поперечинами, напоминали скелет, который временно надели на дом. По этим костям вчера ночью ходил человек.

Лестничный пролёт из металлических ступеней вёл наверх. Криминалист, молодой парень с камерой, бросил взгляд на Анну, но ничего не сказал. Никита шёл первым, проверяя, насколько скользко. Доски под ногами были влажными, но держали.

На уровне второго этажа была площадка, откуда хорошо просматривался двор. В дальнем углу виднелся тот самый стол, который в давние времена служил «дежурному по дому», вокруг него сейчас валялись обрезки проволоки и листы фанеры. Анна задержала на этом столе взгляд. Внутри что-то откликнулось знакомым образом. Она вспомнила рассказ архивной старушки о том, как в старых домах всегда был кто-то, кто «держит книгу». Дежурный по лестнице, по подъезду, по миру.

– Здесь, – сказал криминалист, указывая на пролёт выше.

На третьем уровне одна доска торчала под странным углом. В месте, где она обломилась, дерево стало волокнистым, белёсым. На краю заметны были тёмные пятна. Никита наклонился, не касаясь, смотрел.

– Кровь, – пояснил криминалист. – Вчера ночью мы уже проверили.

С этого места до земли было не так уж много. Может быть, пять метров. Но если упасть неудачно, этого хватит, чтобы умереть.

Анна стояла чуть позади. Она не смотрела вниз. Она смотрела на стену дома, на которой прямо напротив этого пролёта сохранился кусок старой штукатурки с бледным узором. Рисунок был почти стёрт, но угадывались смутные линии: завитки, напоминающие птичьи крылья. Она представила себе, как когда-то здесь жили люди, которые смотрели из окон на тот же залив, на тот же ветер, только без лесов и баннера. И как один мальчик, лет одиннадцати, бегал по этим лестницам, ещё не зная, что когда-то возьмёт в руки ту самую домовую книгу.

– Вы как? – спросил Никита.

– Нормально, – ответила она коротко. – Я не из хрупких.

Он увидел, как её пальцы чуть сжались на ремне сумки. Не из хрупких, да, но и не из тех, кто всё моментально переводит в шутку. Это было ему ближе.

Они спустились. Внизу, возле ворот, зазвонил чей-то телефон. Звонок прозвучал так резко, что на секунду будто разрезал утренний туман. Один из рабочих, парень с рыжей бородой, ответил, послушал, потом посмотрел на дом так, как смотрят на человека, которого обвиняют в том, чего он не делал.

– Вы сказали, что это может быть несчастный случай, – напомнила Анна. – Но вы верите в случайность здесь?

Он не ответил сразу. Он стоял, смотрел на дом, на баннер. Поставил рядом в голове две картинки: старый фасад и яркий макет будущего. На одном тонкие резные наличники, на другом стеклянные балконы. Между ними – тело рабочего, который, возможно, просто хотел разобраться в своём порядке досок.

– Я верю в то, что люди совершают глупости, – сказал Никита. – И за эти глупости иногда платят слишком дорогой ценой. Но я ещё верю в то, что не все совпадения – действительно стечение обстоятельств.

Он повернулся к ней.

– Книга. Я хочу увидеть её сегодня. Не просто услышать про неё, а потрогать.

Анна кивнула. Она ожидала этого. Для неё было странно, что он до сих пор не попросил. Но она знала, что у каждой проверки есть свой ход.

– Я вернусь в архив через пару часов, – сказала она. – Мне нужно сначала отчитаться начальству о поступлении. Мы не успели даже оформить опись как следует. Когда приедете, я покажу вам книгу.

– Я приеду, – подтвердил он.

Платон Земцов подошёл ближе. Он выбрал момент, когда вокруг немного рассосались люди. Криминалисты отошли к машине, рабочие двинулись к бытовке. Земцов сделал тот самый вежливый шаг, который означал: сейчас будет разговор.

– Никита Иванович, – сказал он, обращаясь по имени-отчеству, как принято у человека, который привык не забывать подробности. – Вы понимаете, что для нас это… трагедия. На объекте, который и без того под лупой. Мы не хотим, чтобы кто-то подумал, что здесь у нас бардак.

– У вас здесь стройка, – ответил Никита. – А стройка без риска не бывает. Вопрос в том, какой риск вы считаете нормой.

Земцов чуть нахмурился. Он ожидал дипломатичного ответа. Но Никита сегодня не был в настроении для дипломатии.

– Мы всё делаем по правилам, – медленно сказал Платон. – Инструктажи, страховочные системы, всё как положено. Этот случай мы рассмотрим отдельно. Но вы же сами видите: человек полез наверх ночью, один. Это… вне регламента. Мы сразу проведём внутреннее расследование.

Никита отметил: «вне регламента». Ему нравилось, как люди, связанные с документами, начинают говорить языком бумаг, когда нервничают. Внутри регламента, вне регламента, в рамках полномочий. Каждое слово сдвигает ответственность чуть дальше.

– Проведите, – сказал он. – И отчёт передадите нам. А пока я попрошу вас не трогать леса и не начинать никакие работы до нашего официального разрешения.

– Но сроки, – начал было Земцов.

– У вас один рабочий уже не уложился в свои сроки окончательно, – отрезал Никита. – Думаю, пара дней ничего не решит.

Платон вздохнул. Он ненавидел этот ответ, но спорить не стал. В этом городе полиция ещё иногда могла говорить «нет» и получать результат.

Анна всё это время стояла чуть в стороне. Она слушала обрывки фраз, но мысли её были в другом месте. Она удерживала в памяти две картинки: вчерашнюю строку в книге и сегодняшнее серое покрывало на земле. В них было слишком мало различий, если смотреть с определённой точки. И это пугало.

– Кто-то ещё знает про книгу? – спросил Никита, когда Земцов отошёл.

– Про то, что в ней появилась запись, пока только вы и я, – ответила Анна. – И моя коллега Нина видела, что я ночью работала с ней, но подробностей не знает.

– Хорошо, – сказал он. – Давайте пока так и оставим. Не хочу, чтобы завтра у нас весь город обсуждал «пишущую книгу», а по дороге к нам успели прорваться все любители чёрных хроник. Чем меньше разговоров сейчас, тем проще будет отделить факт от шёпота.

Анна понимала. Ей самой не хотелось, чтобы архив превратился в место паломничества любителей мистики.

– Вы верите, что книгу можно подделать? – спросила она.

– Любой документ можно подделать, – ответил он. – Вопрос только в том, сколько времени, сил и смысла в это вкладывают. Я не исключаю, что кто-то мог… каким-то образом… – он вздохнул, подбирая формулировку, – воспользоваться историей дома и вашей впечатлительностью.

Она улыбнулась краем губ.

– Вы считаете меня впечатлительной?

– Я считаю вас внимательной, – сказал он. – А внимательные люди чаще других замечают то, мимо чего остальные проходят.

Она не спорила. Если бы она не была внимательной, она бы давно ушла из архива и занялась чем-нибудь менее кропотливым.

Когда они уходили с площадки, Анна оглянулась. Дом стоял так же, как и утром. Но теперь ей казалось, что он смотрит. Не окнами, а всем фасадом. Смотришь на дом, и он смотрит на тебя. В этом взгляде не было угрозы. Скорее ожидание.

У ворот охранник снова поднял брови, увидев её. Обычно сюда приходили люди в касках, а не в плащах. Анна миновала его, вышла на набережную. Ветер тут же схватил её шарф, как ребёнок, который тянет взрослого за рукав. Она поправила ткань и пошла вверх, к скверу, где за голыми кустами пряталось здание архива.

Никита задержался на минуту, смотря ей вслед. Потом достал телефон и открыл список последних звонков. Номер Анны стоял между двумя другими: «дежурная часть» и «скорая помощь». Три звонка, три линии, которые вчера ночью сошлись в одной точке.

Он убрал телефон и ещё раз посмотрел на дом. Усадьба Грачевских не была для него чем-то особенным. Раньше это был просто старый дом, который рано или поздно снесут. Теперь он оказался клубком из трёх нитей: прошлое, стройка и смерть. И ещё одна ниточка – книга, в которой появляются строки о будущих смертях.

Никита не любил мистику. Он любил протоколы, показания, факты. Но он также знал, что реальность иногда ведёт себя странно. В его памяти было несколько дел, где всё упорно не желало складываться в обычную схему. В конце концов они и там находили человеческую логику, но осадок оставался.

Он поймал себя на том, что вспоминает детство. Тогда, когда бабушка шептала короткую молитву, если кто-то падал с лестницы, и обязательно стучала по перилам, чтобы «дом отпустил». Тогда ему казалось смешным, что дом нужно уговаривать. Сейчас смешным это не казалось. Он понимал, что многие ритуалы людей придуманы не для домов и не для богов, а для самих себя, чтобы пережить то, что происходит.

– Поехали, – сказал он эксперту, который уже складывал свои приборы. – Мне надо заглянуть в архив. Сегодня там, кажется, будет чуть интереснее, чем обычно.

Машина, в которую он сел, тронулась не сразу. Водитель ещё ждал бумаги от криминалистов. Никита смотрел в лобовое стекло, на котором тонкими дорожками стекала вода. Дождь начал усиливаться. Капли скатывались, словно кто-то перечёркивал картинку: дом, леса, баннер, люди. Он подумал, что во всём этом, как и в архивных делах, пора искать что-то общее, что повторяется.

Фамилия. Время. Дом. Книга.

Он не знал ещё, что через несколько дней ему придётся вернуться сюда не один раз. И что в его собственную жизнь эта домовая книга впишет строку, пока ещё пустую.

Глава 3. Домовая книга

Дорога от усадьбы до архива была короткой, но Анне показалось, что город за это время успел слегка измениться. Сквер, который обычно встречал её голыми кустами и двумя усталыми елями, сегодня выглядел бледнее. Ветви были обсыпаны влажным снегом, клочья налипали неравномерно, оставляя просветы, похожие на белые пятна на старой фотографии. Дорожки под ногами размякли. Каждая лужица, в которой этот снег уходил под асфальт, напоминала маленькую пропажу, которую никто не станет оформлять официально.