Дистанция

Февраль 2020

Гибель Тома стала не просто ударом – она была тем роковым щелчком, который запустил необратимый механизм разрушения. Адель поняла это с леденящей ясностью ещё там, в больничном коридоре. Единственный мужчина, на которого можно было хоть как-то положиться, исчез навсегда. Адель боялась даже думать, что будет дальше и как теперь сложится их жизнь. Её жизнь.

Она всё ещё была чёртовым подростком, неспособным о себе позаботиться, а её якорь в виде материнской силы теперь беспомощно дрейфовал, увлекаемый течением горя.

– Пожалуйста, хватит, – взмолилась она, рывком выхватывая у матери бутылку с джином. Горлышко ударилось о край стола, и стекло жалобно звякнуло. – Ты не можешь просто сидеть и спиваться.

С момента похорон прошла неделя. Семь дней Адель не появлялась в университете, запертая в этом склепе, дышащем призраком Тома. Она боялась оставить мать одну даже на час. Оставить – значило потерять то единственное, что у неё осталось. Вчера ночью эта женщина едва не спалила дом, уснув с тлеющей сигаретой в руке. Она была абсолютно невменяема, и Адель не знала, что с этим делать.

– Я должна вернуться на учёбу, – настояла Адель, садясь рядом на диван, осторожно касаясь плеча матери. – Я не могу допустить, чтобы меня отчислили. Ты понимаешь?

Короткий, едва заметный кивок – и больше ничего. Её глаза были красными, опухшими, взгляд пустым. Щёки впали, кожа посерела, и казалось, что за несколько дней пьянства она сгорела вдвое, потеряла вес и последние силы.

– Я понимаю, что тебе плохо, – попыталась Адель, чувствуя, как отчаяние комом подкатывает к горлу.

– Нет! – прохрипела мать. Голос её резанул скрежетом, как ржавый металл. – Ты не понимаешь… и я надеюсь, что никогда не поймёшь.

– Ты должна взять себя в руки. Ради нас обеих, – повторила Адель, сжимая её холодные пальцы.

– Это была… последняя капля, детка. – Мать зарыдала, и её тело содрогнулось в немом спазме. Слёзы текли по серым щекам, не встречая преград. – Я пыталась, видит бог, я всегда пыталась держаться! – Она откашлялась, с силой затягиваясь новой сигаретой, а пепел бесцеремонно стряхнула в чайную кружку Тома. – Прости меня. Все эти мужчины… они по кусочку выгрызали меня изнутри. Но Том… Том разрушил меня окончательно. Сам того не желая. Его смерть… Боже, я до сих пор не могу в это поверить.

Мать сжала в руках плед, прижимая его к лицу и вдыхая запах.

– Наше постельное бельё, его одежда, даже этот чёртов плед! – кричала она, заходясь в новой истерике. – Всё в этом доме пахнет им. Дышит им! Это его дом, и я не могу тут находиться. Я бы всё отдала, чтобы вернуться в наше гнёздышко в Сан-Диего… Адель, я не могу здесь жить. Мне нечем дышать, я задыхаюсь!

– Мам, успокойся, прошу тебя.

Адель судорожно вздохнула, губы дрожали. По щекам текли слёзы, горячие, жгучие, точно такие же, как у матери. Но внезапно в ней что-то оборвалось, и рука сама взметнулась вверх.

Пощёчина прозвучала громче, чем выстрел в тихой ночи.

– Думаешь, Том бы хотел этого? – выкрикнула Адель сквозь рыдания. – Хотел, чтобы ты сидела тут и спивалась? Или чтобы ты сожгла к чёрту его дом?!

Мать замерла, прижав ладонь к пылающей щеке. Её глаза, широко распахнутые, выражали не столько боль, сколько глубочайшее изумление. Адель никогда даже голоса не повышала.

– Нам нужно вернуться в Сан-Диего, – снова заныла она, но уже тише, сдавленно, как ребёнок. – Я не могу здесь находиться. Я хочу в Калифорнию. Я так хочу домой, Адель.

– Домой? – Адель фыркнула, горько, почти цинично. – Но у нас там больше нет дома. Он продан из-за твоих долгов!

– Может, он всё ещё стоит на продаже? – В глазах матери вспыхнула лихорадочная, безумная надежда. Она ухватилась за эту соломинку, стремительно строя воздушные замки. – Может, его ещё никто не купил? У Тома нет детей, никаких родственников… Его дом должен перейти ко мне! Мы могли бы его продать и вернуться в Сан-Диего, мы…

– Хватит! – рявкнула Адель. – Ты не будешь ничего продавать, и мы не вернёмся туда. Я не могу бегать за тобой, как собачонка, и по сто раз переводиться между университетами! – Она шагнула ближе, ткнув пальцем в пол, словно ставила точку. – Дай мне, наконец, спокойно закончить учёбу! Ты хоть раз подумала, чего мне стоило уехать в эту пасмурную дыру? Но у меня не было выбора!

Адель наклонилась вперёд, едва сдерживая накопившуюся ярость.

– Тебе даже мою учёбу было нечем оплачивать! Мы погрязли в долгах по уши благодаря твоим «удачным» инвестициям! В Сан-Диего я каждый чёртов день боялась, что ты приведёшь очередного торчащего на крэке принца и объявишь, что он теперь будет жить с нами! С меня довольно! Хватит! Возьми, блядь, себя в руки и подумай хоть раз не только о себе!

– Я выгоняла их сразу, как только понимала, что они… плохие, – мать протестующе сложила руки на груди, пытаясь защититься, но глаза её упрямо блуждали по полу.

– Да, но тебе требовалось слишком много времени, чтобы это понять! – Адель вскинула руки, готовая разорвать воздух. – А я даже слова тебе сказать не могла. Каждый раз, когда ты рыдала в ванной, это рвало меня на куски! И мне приходилось терпеть всё это молча. И я терпела, потому что думала, что должна быть сильной для тебя! А что в итоге? В итоге мы остались одни. Как всегда.

– Прости меня, – выдохнула мать. Её слова повисли в воздухе, влажные и разбитые. – Ты права. Прости меня. Прости. Прости. Прости. – Она повторяла это как заклинание, как молитву.

Адель смотрела на эту сломленную женщину, и собственная ярость начала медленно отступать, оставляя после себя лишь леденящую, всепоглощающую усталость.

– Иди спать, – тихо, почти беззвучно произнесла Адель. – И перестань курить в доме. Меня уже выворачивает от этой вони.

Она сделала паузу, собираясь с духом, чтобы произнести самое страшное. Слова, которые были и угрозой, и криком о помощи одновременно.

– Завтра я должна быть в университете. И если я вернусь, а ты сделаешь что-нибудь с собой… или с этим домом… – Адель замолчала, глотая воздух, – я наложу на себя руки. Потому что я уже просто устала. Подумай об этом, пожалуйста. Желательно до того, как будешь заливать в себя литры этого пойла. Может, ты не самая лучшая мать, но я знаю, что ты любишь меня. Так что пусть это будет на твоей совести.

– Я люблю тебя, солнышко, люблю больше всего на свете! – Дебора, подобно раскаявшейся грешнице, поползла на коленях и обхватила ноги Адель, прижимаясь мокрым лицом к её джинсам. – Прости меня… я брошу, клянусь! Я не притронусь завтра к алкоголю. Ни капли!

– И послезавтра тоже. – голос Адель дрогнул, и она смахнула сбежавшую слезу тыльной стороной ладони. Она наклонилась и помогла матери подняться, обхватив за покатые, хрупкие плечи. – Я серьёзно. И я тоже тебя люблю. Иди спать.

Опираясь на дочь, Дебора побрела к спальне, пошатываясь. В дверном проёме она обернулась. Её лицо было искажено гримасой стыда и обожания.

– Я не заслужила такого ребёнка, как ты… – прохрипела она, вываливая эту мучительную, горькую правду.

Адель хотелось добавить, что она вообще никакого ребёнка не заслужила. Но, к сожалению, дети даются людям не за заслуги, а просто по воле случая. Как бы жестоко это ни звучало.

~

Адель толкнула тяжёлую дверь. Шум голосов, шелест страниц, щелчки клавиатур – всё разом обрушилось на неё. Она прошла к своему месту, не поднимая глаз, стараясь стать частью интерьера, невидимым наблюдателем.

Лишь Кэрол уловила её появление. Их взгляды встретились, и в глазах подруги мелькнуло понимание. Без слов, без вопросов – просто короткий кивок, тихое «держись», прочитанное между строк.

Адель облегчённо выдохнула и направилась к своему месту, жаждая раствориться в толпе, избежать лишних расспросов.

В этот момент дверь закрылась, и в аудиторию вошёл Эшкрафт. Уверенный, собранный. Он положил папку на кафедру, окинул взглядом зал. И на мгновение задержался на Адель.

Этого хватило.

Сердце болезненно ёкнуло. Показалось, Эшкрафт всё понял, и в его спокойном взгляде отразилось нечто опасное, но близкое – участие.

– Доброе утро, – ровным голосом произнёс он. – Надеюсь, вы готовы к разговору. Сегодня начнём с Платона.

Адель сидела неподвижно, уставившись в раскрытую тетрадь. Рука с ручкой лежала на странице, но так и не вывела ни единой буквы. Она не делала заметок. Не следила за ходом мысли. Не ловила каждое его слово, как прежде. Адель находилась в аудитории лишь физически, но мыслями – в гостиной, пропахшей джином и горем. Мир философии, когда-то манящий своей стройностью, рассыпался в прах перед лицом настоящей и несправедливой реальности.

Когда Эшкрафт задавал вопросы, его взгляд привычно скользил по рядам. На мгновение он задержался на Адель, но, фиксируя безучастность, легко двинулся дальше. Ни фамилии, ни приглашения к разговору, ни мягкого: «Что вы думаете по этому поводу, мисс Кларк?»

И она была благодарна.

Когда занятие закончилось и студенты начали расходиться, Адель механически принялась складывать вещи в сумку, движимая единственным желанием – исчезнуть как можно скорее.

Гул голосов стихал, стулья отодвигались с назойливым скрипом. Она уже была готова раствориться в потоке уходящих, как вдруг его голос, тихий, но чёткий, прозвучал прямо над ней:

– Мисс Кларк. Задержитесь, пожалуйста.

Адель замерла, будто её окликом поймали за руку. Сердце на мгновение ёкнуло – не от страха или волнения, а от внезапности. Она медленно обернулась.

Профессор Эшкрафт стоял у своего стола, придерживая папку с бумагами. Его выражение было привычно спокойным, но во взгляде читалась обеспокоенность.

Рядом мелькнула Кэрол, бросившая на подругу быстрый, полный любопытства взгляд. Адель кивнула ей, давая понять, что всё в порядке, и Кэрол покинула аудиторию следом за всеми остальными.

Когда наконец воцарилась тишина, Эшкрафт сделал несколько шагов в её сторону, сократив дистанцию, но не нарушая невидимой границы.

– Как вы? – спросил он.

– В порядке. Спасибо.

– Ваш отчим… – В его тоне не было праздного любопытства, но тонкая нить поддержки была заметнее слепящего света над головой.

Адель отвела глаза к окну, где за стеклом копился вечерний сумрак. Слова нашлись сами собой; вышли ровно и бесстрастно.

– Он погиб. Вероятно, к тому моменту, когда мы были в больнице, это уже случилось. Стоило пройти к оперблоку… и всё стало ясно.

Адель услышала, как он тихо выдохнул – не вздох сожаления, а скорее короткий, сдержанный звук понимания. Эшкрафт кивнул, всего один раз, и его взгляд, тяжёлый и безмолвный, выразил больше, чем могли бы слова.

– Мне жаль, – произнёс он наконец.

Вновь повисла пауза. Шум из коридора доносился глухим эхом, но здесь, в аудитории, было тихо.

– Если вам нужно время, чтобы оправиться, – предложил он, – я могу поговорить с деканом. Пропуски можно оформить официально.

– Не нужно, – перебила Адель чуть быстрее, чем собиралась.

Эшкрафт едва заметно приподнял бровь, желая возразить, но промолчал.

– Хорошо, – ответил он.

Адель почувствовала, как камень, сжимающий грудь, немного ослабляет хватку. В его спокойствии не было формальности – лишь тихое разрешение оставаться такой, какая она есть сейчас.

– Люди приходят в нашу жизнь без спроса и так же без спроса покидают нас, – произнёс он, пожав плечами. – Обстоятельства, неподвластные нам.

Адель молча кивнула, сжимая ремень сумки.

– Но у нас всё ещё остаётся право голоса, помните? – Его тон приобрёл лёгкую, почти незаметную напряжённость. – Мы сами выбираем, как на это реагировать.

Адель понимала. Жаль, её мать – нет.

– Спасибо, – тихо выдохнула она.

Адель собрала вещи и застегнула сумку. Уже повернувшись к выходу, она услышала его снова:

– Берегите себя, мисс Кларк.

~

Следующий месяц был сложным периодом. Несмотря на то, что мать завязала с выпивкой, отмахнуться от своей депрессии она не могла. По сути, она сменила одно пагубное влияние на другое, и теперь её лучшими друзьями стали транквилизаторы. Разумеется, ни о какой продуктивности речи ни шло, и работу искать она не собиралась. Как и обращаться за помощью к специалисту. Мать их всегда презирала, считала это бесполезной тратой денег, а психологов – шарлатанами. Доказывать ей обратное у Адель не осталось никаких сил.

Несмотря на сложности, связанные с законодательством, ей удалось найти работу по вкусу. И хоть Адель не было двадцати одного года, благодаря некоторым знакомствам в университете, она смогла устроиться в бар. Майкл – паренёк из клуба философов, который последнее время ухлёстывал за Кэрол, приятно в этом подсобил.

Дальше – проще. Адель с детства обращалась с алкоголем на «ты». Конечно, она не употребляла его сама, но всё же ей пришлось научиться общению со спиртным в один из вечеров.

Казалось, это было около шести лет назад. Ей едва стукнуло тринадцать. С ними тогда жил Деймон.

– Малышка, сделай что-нибудь с этим богомерзким пойлом, – прохрипел он, оставив смачный шлепок на её заднице. – Иначе я заблюю этот чёртов белый ковёр.

Адель одарила его презрительным взглядом, отходя на безопасное расстояние.

– Тебе напомнить мой возраст или полиция объяснит более доходчиво? – прошипела она.

Адель пыталась держать маску спокойствия, но чувствовала, как её нижняя губа начала подрагивать. Матери, как назло, дома сейчас не было.

Дэймон вскинул руки, будто уже сдавался с поличным, и простонал:

– Я тебя понял. Просто… – Он прорычал и откинулся на спинку дивана. – Просто налей мне уже что-нибудь, от чего меня не вывернет в ту же секунду.

Адель прошла на кухню и оглядела стеллаж. Продуктов было не так уж и много, но в холодильнике стоял бутылёк с лимонным соком, а в корзине оставались несколько апельсинов. Её взгляд также упал на сироп, который мать добавляла в кофе. Она смешала всё содержимое, выбирая пропорции на глаз, добавила льда и украсила стакан апельсиновой долькой. Хотя всё, чего заслуживал Деймон, – это чтобы чёртов апельсин оказался в его заднице.

Отпив глоток, Адель посмаковала напиток во рту и выплюнула в раковину. Это было всё ещё отвратительно, но пахнуть стало явно лучше.

Она вернулась к Деймону, сжимая в руке стакан, и громко опустила его на журнальный столик. Адель не собиралась передавать стакан в его руку, не желая даже случайно коснуться его омерзительной кожи.

«Желаю тебе подавиться им и сдохнуть», – подумала она, видя довольную улыбку на его роже.

В детский разум уже не раз приходили мысли подсыпать что-нибудь в его пойло. Но Адель не знала, что именно. И когда она вспоминала мать – эту влюблённую глупую женщину, – её сердце разбивалось при мысли о том, что она может ей навредить. Адель слишком её любила, и это неоправданное и безусловное чувство всегда оставалось для неё загадкой.

~

Когда она пришла на стажировку в «Дантес», первое, что ей выдали, – бейдж с именем «Лора» и маску, закрывающую глаза.

– Для надёжности, – сказал бармен, который взялся за ней наблюдать. – Мы ведь не хотим, чтобы кто-то из университета узнал тебя?

– Конечно. – Адель приложила маску к лицу и улыбнулась ему.

– Итак, тебе восемнадцать, – уточнил он, протирая стаканы. – И тебя зовут Адель. По крайней мере, Майкл представил тебя так.

– Мне уже исполнилось девятнадцать, – поправила Адель. – В остальном верно. Но «Лора» тоже звучит неплохо. А ты?

– Питер, – отозвался он. – Я его брат.

– Старший, полагаю? – добавила Адель.

– Предпочитаешь постарше? – Он вскинул бровь.

«Предпочитаю длинноволосых блондинов», – мысленно ответила Адель, зачем-то представляя Эшкрафта.

– Предпочитаю не флиртовать в первый рабочий день, – в итоге ответила она.

Питер многозначительно кивнул, отставляя идеально прозрачный бокал в сторону.

– Мне стоило догадаться, что такая, как ты, не может быть свободна, – добавил он с разочарованным вздохом.

– А какая я? – поинтересовалась Адель. – Точнее сказать, какой ты меня видишь?

– Красивая? – начал перечислять он и лучше бы на этом остановился. – Сексуальная? Вкуснопахнущая? Гибкая, быть может? – предположил Питер, наблюдая за тем, как нога Адель, согнутая в колене, изящно лежит на высоком барном стуле.

– Просто трахни уже кого-нибудь и отстань от девчонки, – рассмеялась официантка, наблюдая попытки Питера со стороны. – Я Моник, – представилась девушка. Её кожа цвета молочного шоколада была покрыта блёстками, а длинные волосы раскачивались за спиной в афро-косичках.

– Адель, – ответила она. – Но с сегодняшнего дня я Лора. – Она опустила взгляд, демонстрируя свой бейдж.

– Ну что ж, Адель, – пропела официантка. – Твои кожаные легинсы тебя явно красят, но держи этого казанову на коротком поводке.

Питер театрально приложил руку ко лбу, изображая обиду и уязвлённость, но всё же улыбнулся.

– Никаких проблем, Адель, – ответил он уже серьёзно. – Нет значит нет. Я не из тех, кому это нужно повторять дважды.

Она молча кивнула и вернула внимание к барной карте, продолжая изучать напитки.

– С чего начнём? – спросил Питер, опираясь локтями о стойку и наклонившись ближе, но без прежней игривости. – У нас есть классика, которую обязан знать каждый бармен.

– Давай с простого, – ответила Адель, прикусив губу. – Что-то вроде… «Маргариты» или «Мохито».

– Умница, – кивнул он, снимая с полки бутылку текилы. – Сначала «Маргарита». Всего три ингредиента, но всё решают пропорции. Запоминай: два к одному. Текила, апельсиновый ликёр и лайм.

Он ловко взял шейкер и, будто на показ, начал готовить коктейль. Лёд громко зазвенел, и Адель почувствовала, как внутри неё рождается странная смесь тревоги и восторга.

– Теперь твоя очередь. – Питер придвинул к ней набор. – Не переживай, если испортишь. Никто не умрёт.