Московское золото или нежная попа комсомолки

Настоящий истребитель был похож на большого шмеля – с толстенькими крыльями и худенькими лапками. Обтянутый тряпочкой фюзеляж блестел под солнцем, а на боку красовалась красная звезда и номер 13.

Командир звена пафосно толкнул речь: самолёт только и ждёт команды сорваться в небо. Лёха отлетал на У-2 контрольный полёт на «хорошо». Некоторый мандраж перед полётом удалось победить, отстроившись от действительности, и сразу всплыли навыки авиашколы – руки сами легли на нужные рукоятки управления. Сам полёт привёл Лёху в состояние полного восторга. Получив пару мелких замечаний, он был допущен к полётам на истребителе. Сегодня он должен был отлетать одиночную программу полётов по «коробочке» в простых метеоусловиях.

Лёха не испытывал никакого пиетета перед этой конструкцией.

– Ну, давай, товарищ лётчик, – ухмыльнулся механик, подтягивая стремянку к борту.

«Да, как-то немного прежнее тело заработало авторитета», – подумал Лёха.

– Это тебе не У-2, тут чуть ошибёшься – и землю лицом чертишь. Но ты ж парень грамотный, ха-ха-ха, справишься, – заливался техник.

– Я уж постараюсь не обосраться в воздухе, – ответил удивлённому технику Лёха.

Кабина И-5 была тесноватой, и одна Лёхина голова в кожаном шлемофоне с круглыми очками торчала наружу. Ручка ходила легко влево-вправо, он пару раз нажал на педали. «Норма», – подсказало прошлое сознание.

Двигатель зарычал. Лёха дождался отмашки руководителя полётов, и И-5 начал медленно катиться по земле.

– Нихера не видно вообще! – родилась в голове мысль. – Только небо, только ветер, только ж@па впереди, – пропел Лёха, перекрикивая рёв двигателя.

Колёса подпрыгивали на неровностях аэродрома, крылья тряслись, растяжки скрипели, самолёт потихоньку набирал скорость. Лёхе казалось, что вибрация идёт по всему телу – от самого основания, сидящего на парашюте, и до рук, цепляющихся за ручку управления. Слева мелькнул край взлётной полосы.

– Ну, давай, покажем, что мы можем, – тихо прошептал Лёха самолёту, увеличивая обороты.

Самолёт рванул вперёд и стал разворачиваться влево. Лёха автоматически дал правую педаль, компенсируя разворот. Воздух ударил в лицо. Ему казалось, что он несётся на бешеной табуретке по стиральной доске. Сначала поднялся хвост, и Лёха увидел приближающийся обрыв и за ним море. В какой-то момент колёса в очередной раз подпрыгнули – и самолёт остался в воздухе. Лёха аккуратно потянул ручку на себя, и земля под ногами начала удаляться.

– Вот я и в воздухе, – ощутил Лёха.

Он заставил себя расслабиться. Перехватив ручку, аккуратно подал её вправо, потом влево, нажал на одну педаль, затем на другую. Ощущения были другими, совсем не такими, как на У-2.

Самолёт слушался хорошо. Лёха потянул ручку управления на себя – и самолёт начал послушно подниматься. Ветер под крыльями усиливался, истребитель уверенно набирал высоту. Лёха расслабил плечи. Он почувствовал, как И-5 постепенно подстраивается под его руки. Ветер свистел за бортом, но внутри кабины было на удивление спокойно. Лёха отклонил штурвал влево, и самолёт мягко лёг на крыло, входя в первый поворот. Крылья подрагивали, будто удивляясь его уверенности.

Набрав пятьсот метров, Лёха начал строить «коробочку» полётного задания. Сегодня у него были взлёт, посадка и полёт по кругу – пилотаж не предусматривался.

Внизу раскинулась огромная картина: море разлилось до горизонта. Лёха чувствовал, как адреналин захлёстывает его с головой. Волнение ушло, осталась лишь чистая радость полёта. В этот момент он действительно осознал, что теперь он настоящий пилот.

Лёха толкнул дроссель вперёд и дал полный газ. И-5 рванул вперёд, будто только этого и ждал. Воздух ещё сильнее ударил в крылья, засвистели растяжки, скорость нарастала. Он почувствовал, как самолёт буквально подталкивает его вперёд, будто сам хочет вырваться из невидимых оков гравитации.

Лёха сбросил газ, заложил очередной левый вираж. Шарик авиагоризонта поплыл в угол прибора.

«Значит, вираж со скольжением и потерей высоты. Пока вам, товарищ лётчик, тренироваться и тренироваться», – подумал Лёха.

Третий вираж вышел уже совсем приличным. Лёха начал чувствовать самолёт.

– Спасибо, «зелёные человечки», здорово подмогнули с органами чувств! – с благодарностью вспомнил он их.

Лёха прибрал газ и выровнял аппарат относительно полосы. Он зашёл на посадку как по наставлению: самолёт пролетел флаг, коснулся колёсами полосы, подпрыгнул и покатился к стоянке.

– Самое главное в истребителе – не обосраться! – Лёха протянул техникам снятый парашют. – Во, смотрите: сухой и чистый!

– Разрешите получить замечания, товарищ инструктор, – Лёха приложил ладонь к правому виску.

– Нормально. На виражах пока проваливаешься, но это обычно, подтянешь. Добро пожаловать в клуб красных военлетов, – пожал ему руку Дима Фёдоров, его командир звена – в обычной жизни достаточно занудный и въедливый персонаж, но хороший лётчик.

29 марта 1936 года. Лётное поле, аэродром Кача.

Следующие дни сплелись в один сплошной калейдоскоп одинаковых событий. Командование, вписав Лёху в боевое расписание, успокоилось. Полётов пока больше не было. Ходили слухи, что норму бензина на месяц выбрали полностью – теперь ждали апреля.

Лёха несколько раз попал в наряд по эскадрильи, дежурным по аэродрому и даже сходил на хронометраж. Целый день он просидел в будке на краю аэродрома, отмечая по большому будильнику, кто и во сколько взлетел, пролетел в зоне видимости и приземлился. В какой-то момент Лёха задремал и был разбужен рёвом двигателей здоровенного мастодонта, пронёсшегося прямо над будкой.

– ТБ какой-то… первый или третий, фиг разберёшь. Попадос, – пробормотал Лёха, оставив пару строчек, чтобы потом списать правильные данные на вышке управления полётами.

29 марта 1936 года. Кабинет командира эскадрильи, аэродром Кача.

Командир отдельной эскадрильи метался из угла в угол своего кабинета в расстройстве и молча пыхтел, ненавидя всех вокруг.

Причиной этого настроения был очередной привет от политработника.

«Что ни полёт – то обязательно происшествие. Весь флот теперь будет ржать над нами, а уж про ВВСников и не говорю», – мысленно плевался Геннадий Васильевич.

В дверь постучали. Начальник штаба, подтолкнув перед собой смурного Лёху и лейтенанта из первой эскадрильи, сразу начал озвучивать претензии:

– Вот, полюбуйтесь, Геннадий Васильевич! Лейтенанты Хренов и Лютиков не иначе как спят на боевом посту! Вместо бдительного контроля воздушной обстановки они на пару с вышкой умудрились перепутать самолёт начальника тыла Черноморского флота! – разорялся начштаба. – В кои-то веки тому приспичило приземлиться у нас, а не на Херсонесе, и здрасьте! Приехали! Никто его не встречает! В упор морские авиаторы не видят начальство! – ехидно добавил он.

«Козлы поганые, кто ж знал, что вышка тоже прощёлкала этот сраный самолёт и решила списать у меня!» – думал Лёха.

Командир эскадрильи наконец улыбнулся крокодильей улыбкой – сначала начальнику штаба, потом Лёхе с Лютиковым – и начал орать.

Он орал, махал руками, топал ногой и исходил на коричневую субстанцию минут пять, разбрызгивая вокруг гуано, попавшее на вентилятор.

Столько нового о себе Лёха давно не узнавал единомоментно.

И тут Лёхин взгляд упал на рапорт политработника, лежащий на столе командира части.

Весь аэродром обсуждал недавний полёт комиссара, который умудрился пролететь всю полосу и сесть в забор. Хорошо, что скорость к тому моменту уже почти сошла, и самолёт остался почти невредим.

Любопытствуя, Лёха пробежал глазами рапорт об аварии:

«Самолёт выехал за пределы взлётно-посадочной полосы, проломил забор, врезался в туалет типа сортир, после чего потерял управление», – читал Лёха, еле сдерживая подступающий хохот.

Командир выдохся и рубанул наказание. Лёха отделался двумя нарядами вне очереди.

«Фигня», – легкомысленно решил Лёха.

30 марта 1936 года. Женское общежитие имени Клары Цеткин, посёлка Кача.

Походы к женскому общежитию особенного результата тоже не давали. Лёха, полный энтузиазма и надежд, столкнулся с классикой жанра – девушка в лучших традициях слабого пола устроила ему эмоциональные качели.

Один день она заглядывала ему в глаза так, словно собиралась прописаться в его душе, да ещё и прижималась всем телом, будто хотела согреть его своим теплом.