Укротить нельзя сбежать. История бродяги и чокнутой

Я фыркнула. Но тут же снова стала серьезной. Потому что дело было не в меде.

– Я не про яблоки. Я про… все остальное. Про ножи. Про говорящие битые чашки. Про то, что я…

Не смогла закончить. Слова застряли в горле, как острые осколки.

Он протянул руку – не ко мне, а к пустой тарелке между нами. Просто положил ладонь на керамику. Будто ставил невидимый барьер: «Я здесь. Я не ухожу».

– Знаешь, – сказал он тихо, – когда я был маленьким, бабушка пекла пироги с ежевикой. И всегда говорила: «Если начинка вытекает – значит, пирог живой».

Я нахмурилась:

– Ты сравниваешь меня с пирогом?

– С живым пирогом, – уточнил он с улыбкой. – Тем, который может обжечь, но и согреть. Который не идеален, но без него стол пустой.

Внутри что‑то сжалось. Не страх – другое. Что‑то, от чего становилось трудно дышать.

Я не думала. Просто действовала. Мои пальцы коснулись его запястья – на мгновение, едва ощутимо. Проверяла.

Он не отдернет руку. Он не отдернет руку.

Он не отдернул.

В этот момент стены апартаментов дрогнули. Где‑то вдали зазвенел невидимый колокольчик – тонкий, как паутинка.

– Опять… – прошептала я, вскакивая. – Они зовут.

– Кто? – он встал следом, шагнув ближе.

Я посмотрела на него. На его спокойное лицо, на руки, которые только что не оттолкнули меня. И вдруг поняла: если он сейчас уйдет, это будет хуже, чем все предыдущие уходы. Потому что он – не такой.

– Тени, – сказала я глухо. – Мои тени.

И пошла вперед, не оглядываясь. Потому что если бы я оглянулась – если бы увидела его глаза еще раз – я бы не смогла сделать следующий шаг.

Они знают, куда бить. Каждый шепот – как нож в старое ранение. Но я не дам им власти. Не сегодня.

Шаг – и реальность перетекает. Неведомый зал дышал. Он пульсировал тенями – не просто силуэтами, а сгустками невысказанных слов, невыплаканных слез, непрощенных обид. Они кружились вокруг, шептали, тыкались в плечи, будто искали брешь в броне.

Я шла, сжав кулаки до боли в костяшках. «Не слушай. Не поддавайся». Но они знали мои слабые места. Каждая тень – ключ к замку, который я годами запирала на все засовы.

Эларион шел следом. Я чувствовала его шаги – ровные, спокойные. Ни страха, ни нетерпения. Будто он знал: даже если я сорвусь, он не побежит.

– Стой, – вдруг сказала я, сама не ожидая от себя этого.

Он замер. Не спросил «почему», не попытался обойти. Просто ждал.

Перед нами сидела маленькая девочка. Я. В углу пустой комнаты, обхватив колени, беззвучно плакала.

Нет. Только не это. Я запретила себе помнить. Почему она здесь? Почему сейчас?

Тени обступали ее, шептали: «Ты одна. Ты всегда будешь одна».

Внутри все скрутило. Я не хотела видеть это. Не хотела помнить.

– Не смотри, – голос дрогнул. – Это… некрасиво.

Но он уже шагнул вперед. Медленно, будто приближаясь к дикому зверю, протянул руку и коснулся моего детского лба – стер невидимую слезу.

– Ты не одна, – сказал он. – Даже если все тени мира скажут обратное.

Он не отшатнулся. Не сказал «все будет хорошо» – потому что знает: не будет. Он просто… остался. Почему?

Я вздрогнула. Его пальцы были теплыми. Настоящими. Я тоже почувствовала это прикосновение, ведь Та другая я — это тоже я.

– Ты… ты не отдернул руку, – произнесла я, не понимая, что чувствую: гнев, страх или… надежду?

– А должен был? – он улыбнулся, но глаза оставались серьезными. – Ты не заразная. Ты просто… ты.

Тени исчезли и тень девочки тоже растаяла. Вместо нее в воздухе вспыхнули искры – золотые, как мед, которым мы ужинали.

Они боятся его? Или… боятся того, что я могу почувствовать, если позволю себе поверить?