Равновесие

Моя вселенская скорбь и экзистенциальный кризис, однако, мало волновали школьную систему. У меня по-прежнему висела двойка по истории, и единственным способом ее закрыть было участие в том самом идиотском спектакле для младших классов. Перспектива напялить на себя картонные доспехи и изображать римского центуриона перед толпой семилеток радовала меня примерно так же, как перспектива провести каникулы в обществе нашего историка, Мумии. Но выбора не было. Мама, несмотря на свою недавнюю эйфорию, и так была на взводе из-за болезни Димки, и новость о моей двойке за четверть могла стать той соломинкой, что ломает спину верблюду. Пришлось тащиться на репетиции.

И вот настал день «премьеры». За кулисами царил ад, но ад специфический, детский. Мелкие «варвары» носились повсюду, размахивая деревянными мечами и вопя так, что закладывало уши. Их ауры представляли собой безумный калейдоскоп чистых, ярких цветов – настоящий взрыв на фабрике красок. На их фоне аура Виктора Игнатьевича, нашей Мумии, выглядела как черная дыра. Он стоял, сложив руки на груди, и его грязновато-коричневое поле тоски и нафталина, казалось, поглощало весь этот детский восторг. Я стоял в своих дурацких доспехах, чувствуя себя экспонатом музея восковых фигур, и старался смотреть в пол. Но тут я увидел, как у пацана, игравшего вождя варваров, аура начала мелко-мелко дрожать серыми иголками страха и паники. Он забыл свой и без того короткий текст. Прямо перед выходом на сцену.

Искушение было почти невыносимым. Всего одно маленькое, крошечное усилие. Вдохнуть в его ауру капельку уверенности, того самого синего цвета, который так «помог» Майклу. Секундное дело! Никто не заметит, а спектакль будет спасен, и Мумия не съест этого бедолагу живьем. Я уже почти поддался, пальцы сами собой сжались в кулаки, я сосредоточился… и в этот момент перед глазами встал разгромленный дом друга. Я резко выдохнул и отвернулся. «Нет. Хватит». Пацан действительно запнулся, что-то пролепетал не по тексту, но малышня в зале этого даже не заметила, приняв все за чистую монету. А я стоял за кулисами, обливаясь холодным потом и чувствуя себя так, будто только что обезвредил бомбу. Бомбу, которой был я сам.

Казалось бы, после такого подвига самоконтроля вселенная должна была выдать мне медаль «За стойкость» или хотя бы купон на бесплатную шаурму. Но у вселенной, очевидно, был абонемент в кружок садистов-любителей. На следующий день, когда мы с Майклом, обсуждая всю глубину моего сценического позора, шли домой, из-за угла материализовалась наша любимая троица во главе с Коляном. Их ауры, как всегда, напоминали суп дня в привокзальной столовой – мутное варево из грязно-оранжевой спеси и грязных ошметков злорадства. «О, смотрите-ка, гладиатор! – мерзко заржал один из подпевал, явно путая римлян с кем-то еще. – Че, Планк, понравилось в юбке перед сопляками маршировать? Говорят, тебе к лицу, прям вылитая королева варваров».

Майкл, как верный оруженосец, встал рядом, и его аура окрасилась в решительный синий цвет, правда, с паническими красноватыми искрами. А вот во мне что-то начало медленно закипать, как забытый на плите чайник. Я видел их гнилые ауры, чувствовал их липкое, как пролитый кисель, желание самоутвердиться за наш счет, и кровь застучала в висках. Ярость была настолько сильной, что мне показалось, будто мир вокруг окрасился в багровые тона. Я уже начал в красках представлять, как одним легким ментальным щелчком превращаю их грозные ауры в жалкие, скулящие комочки серого цвета. Как их языки заплетаются, а колени начинают выбивать чечетку. Я мог это сделать. Прямо сейчас. Рука уже сама собой начала подниматься, в глазах потемнело от нахлынувшей силы.

И тут, в самый кинематографичный момент, когда до магического возмездия оставались доли секунды, небеса разверзлись. Точнее, разверзлось окно второго этажа прямо над нами. В оконном проеме на секунду мелькнула разъяренная женская фигура, окутанная аурой цвета перегретого утюга с фиолетовыми искрами праведного гнева. Оттуда донесся зычный женский вопль, достойный фурии: «Ах ты, паразит! Опять всю зарплату на игровых автоматах спустил?!» И вслед за этим на голову Коляну приземлился… тазик. Алюминиевый, полный замоченного белья. Эффект был потрясающий. Мокрые простыни, семейные трусы в горошек и пара носков неопределенного цвета живописно облепили его, как саван. Его свита на секунду застыла в немом изумлении, а потом рухнула, корчась от хохота. Колян, побагровев так, что его аура стала просто бледной копией его лица, выпутался из этого текстильного позора и, издав звук раненого моржа, бросился наутек. Мы с Майклом просто выли от смеха. Кажется, у вселенной есть свои, куда более изящные способы борьбы со злом. И они гораздо лучше смешнее моих.

Именно после этого случая с летающим тазиком, который Майкл тут же внес в свой личный топ-10 «самых тупых поражений школьных хулиганов», я начал замечать странности. Нет, не такие, где с неба падает мокрое белье, а куда более тонкие и оттого более жуткие. В мою жизнь начали вторгаться загадочные незнакомцы с философскими замашками. Они возникали из ниоткуда, говорили одну-две фразы, глядя куда-то в астрал, и так же незаметно исчезали. А фразы эти, бессмысленные для любого другого, для меня звучали как гром среди ясного неба. И самое паршивое, что свидетелем этого театра абсурда неизменно был Майкл, который умудрялся находить всему самые идиотские и до тошноты логичные объяснения.