Подсадная утка

После назначения младшего Адлерберга военным губернатором Симферополя и гражданским губернатором Таврической губернии Григорий Денисович перешел в прямое подчинение к нему. Но отсчет другой жизни он вел с того знойного майского дня посреди пыльного лагеря.

Глава вторая О пользе бдительности

Вслед за невесть откуда налетевшим дождем, притом по-осеннему ледяным, опять выглянуло солнце. Содержавшийся в образцовом состоянии парк моментально принял нарядный вид, а крупные искрящиеся капли на листьях деревьев и кустарников стали казаться драгоценными камнями. Большой Екатерининский дворец, бело-голубой, с позолоченной лепниной на фасаде, высился слева как нечто сказочное и вызвал у Григория Денисовича ассоциацию с тортом от лучших петербургских кондитеров. Питавший тягу к сладкому, он сейчас с удовольствием отведал бы чего-то подобного, но ни чая, ни кофе, ни хотя бы символических закусок ему не предложили. Более того, общение с распорядителем здешних мест скорее напомнило употребление горьких пилюль.

Генерал от артиллерии Яков Васильевич Захаржевский прохладно отнесся к визиту Платонова. Видимо, ему показалось странным, что чиновник столь низкого ранга задает специфические вопросы, касающиеся безопасности государя. Сам он в течение фантастически долгих сорока пяти лет возглавлял дворцовые управления Царского Села, Ораниенбаума и Петергофа (кроме того, в 1828 году к предметам его ведения добавилась Гатчина). Яков Васильевич слыл рачительным, требовательным, но справедливым хозяином. Тут ничто не происходило без его ведома и никто не мог избежать его кары в случае упущения по службе.

Удостоенный за истекшее время всех мыслимых наград, всемилостивейших рескриптов и подарков от трех российских самодержцев, Захаржевский являл собой живой эталон верности и преданности престолу. Благодаря неустанным хлопотам и хозяйственной хватке генерала Царское Село, где располагалась главная летняя резиденция императора, превратилось из довеска к военному гарнизону в настоящий благоустроенный город. Якову Васильевичу как гражданскому губернатору подчинялась и городская полиция, что налагало на него дополнительные обязанности. Ими он, впрочем, никогда не манкировал.

Принимать нежданного посланца министра двора у себя в управлении ему было недосуг. Поэтому беседовали на ходу, шагая по парку. Захаржевский то и дело кидал по сторонам цепкие взгляды не по-старчески внимательных глаз, вероятно, подмечая одному ему видимые недостатки. Высоко расположенные брови придавали его лицу выражение удивления от того, как многие люди до сих пор не понимают преимуществ ясного и строгого воинского порядка перед суетливым обывательским мельтешением.

–Нет, ничего необычного у нас не происходит, милостивый государь, – ответил он совершенно безапелляционно.

Хранитель дворцов едва ли снизошел бы до отчета какому-то титулярному советнику, не предъяви тот личное письмо от Владимира Фёдоровича Адлерберга. Министру он не просто подчинялся, но и уважал его как товарища по оружию. Захаржевскому также довелось пройти через ад сражений, а в битве под Лейпцигом его настигло пушечное ядро с французской батареи. С тех пор правую ногу ниже колена ему заменял протез.

–Мне докладывают о любых подозрительных вещах. Так было заведено сразу, как только я вступил в должность, – продолжал генерал.

В подтексте отчетливо читалось, что Платонов тогда еще на свет не родился.

–Ваше превосходительство, а вопросов к новой дворцовой страже у вас случайно нет? – спросил Григорий Денисович.

Захаржевский издал звук, похожий на фырканье.

–Можете передать Владимиру Фёдоровичу, что эта реформа не кажется мне успешной. Я понимаю, что ради несения службы при августейших особах были отобраны лучшие из лучших, но для полноценной охраны их мало.

–Вы уверены?

–Целиком и полностью! Что такое двадцать один человек на весь Екатерининский дворец и прилегающий парк? Всё равно приходится привлекать унтер-офицеров и солдат из частей гарнизона. А знаете, сколько стражей оставили в Зимнем? Ровно девять!

–Да, знаю, – кротко подтвердил Платонов.

–Разве это правильно? Государь, пребывая в Царском, периодически ездит в Петербург. Но почти вся дворцовая стража, переведенная сюда на лето, безвылазно находится здесь же… Думаете, мне не приносили возмутительные листки, которые разбрасывают в столице?

Ноздри у Захаржевского раздувались, как у боевого коня. Разбрасывателей прокламаций он сам, подвернись такой шанс, потоптал бы копытами и порубил шашкой. Может, даже расстрелял бы из орудий. Эпидемия революционной агитации, действительно, еще в апреле накрыла град Петров. Генерал-губернатор князь Александр Аркадьевич Суворов, внук прославленного генералиссимуса, обещал положить ей конец, однако пока не преуспел…

–Тем не менее, я убедительно прошу вас сообщить мне о малейшем подозрении, если таковое появится, – сказал Григорий Денисович, смиренно наклонив голову. – Само собой разумеется, что содержание и сам факт нашего разговора должны остаться между нами.

–Об этом, милостивый государь, вы могли бы лишний раз не напоминать, – раздраженно отрезал Яков Васильевич. – Я – человек, многократно проверенный. Тайны хранить обучен.

Вынырнувший им наперерез из-за идеально подстриженных кустов рыжебородый мужик в фартуке поверх армяка застыл, как по команде, и отвесил генералу поясной поклон.

–Вольно! – бросил ему, очевидно, по привычке Яков Васильевич. – Окунев Никифор?

–Так точно, ваше превосходительство! – отрапортовал мужик, вытянув руки по швам.

С дисциплиной по владениях Захаржевского, кажется, не было проблем.

–Садовник из дворца. Каждого знаю по имени и в лицо, иначе нельзя, – заметил генерал с чувством собственного превосходства над штатскими. – Ступай, братец, работай дальше.

Григорий Денисович понимал: визит к Захаржевскому вряд ли мог принести какие-то существенные результаты, тем более сходу. Брюзжание брюзжанием, но старый генерал точно не стал бы утаивать что-то, на его взгляд, хоть мало-мальски важное. И представить Якова Васильевича в роли той самой высокопоставленной особы из подметного письма, могущей отомстить не назвавшему себя автору, был способен только человек с разнузданной фантазией.

К тому же Захаржевский чуть сгустил краски. Охрана летней загородной резиденции не ограничивалась созданной в декабре прошлого года дворцовой стражей. Снаружи и внутри здания службу несли казаки императорского конвоя, опытные и бесстрашные бойцы, которые также сопровождали монарха в поездках. Как предполагал Платонов, недовольство главного начальника над дворцовыми управлениями вызывала известного рода автономия новой единицы.

Городовые дворцовой стражи подчинялись, с одной стороны, министерству двора, с другой – приставу 1-й Адмиралтейской части Санкт-Петербурга. От первого они зависели в смысле материального обеспечения и снабжения, второй проверял несение ими службы. Подбором и утверждением кандидатов занимался лично князь Суворов, отдавая предпочтение околоточным надзирателям, унтерам и фельдфебелям вверенной ему столичной полиции.

Здесь и таился камень преткновения. Хотя слово “таился” давно уже было неуместным. Внук великого человека на дух не выносил Владимира Фёдоровича Адлерберга с семьей, о чем откровенно, а порой совсем эпатажно заявлял в различных салонах и гостиных. Подавая себя ревностным сторонником государя Александра Николаевича, он не упускал случая обругать “немецкое засилье” и его якобы олицетворение в виде Адлербергов.

У такого русско-монархического пыла, по мнению Григория Денисовича, имелось отдельное объяснение. В юности Суворов, чьим образованием занимались как иезуиты, так и профессора европейских университетов, состоял в тайном обществе, но на Сенатскую площадь в роковой день не вышел, после чего отделался кратковременным арестом и допросом. Император Николай Павлович повелел простить его ввиду отсутствия реальной вины, а более того – из уважения к памяти деда.

Смягчение нравов в первые годы нынешнего царствования дало Александру Аркадьевичу возможность проявить себя не только как выразителю патриотических воззрений. Требования отстранить Адлербергов от управления двором он совмещал с либеральными высказываниями – по его словам, “в духе нашего просвещенного века”. В общем, Суворов-внук был личностью сложной, и граф Владимир Фёдорович в узком кругу платил ему той же монетой…

Вагон дернулся и застыл у дебаркадера Царскосельского вокзала. Титулярный советник, вместо багажа имевший при себе один лишь складной зонт, без спешки выбрался на Загородный проспект. Перед отправлением поезда, около часа назад, он обратил внимание на невыразительного пассажира без чемодана или саквояжа, в сером пиджачном костюме и круглой шляпе. Небрежно поигрывая тростью, тот следовал за Платоновым еще по пути на посадку, затем сел, видимо, в соседний вагон, а теперь объявился снова.

–Довези-ка до угла Невского и Владимирского, – сказал Григорий Денисович свободному извозчику.

-Да-с, отпустил. Проявил, так сказать, снисхождение и гуманизм, – сообщил полковник Теплов, потирая руки, словно готовился с аппетитом откушать.

–Улики добыть не смогли?

–Увы. Почерк определенно не ее, вещественных доказательств никаких, в порочащих связях не созналась.

–Я вообще сомневаюсь, что это была Ипатьева, – Платонов рассеянно обозревал кирпичную громаду Инженерного замка6[1] за мостом.

Подышать воздухом ему предложил Иван Анисимович, по-свойски поведавший Григорию Денисовичу, что у него от массы служебных документов уже голова пухнет. Оба стояли на набережной, подставив лица свежему ветру с Невы.

–Не находите мотива?

–Убедительного не нахожу. Да и персона не та.

–О-о, про персону лучше не заикайтесь… Мы у себя в отделении кого только не привечали, – Теплов усмехнулся. – Нынче безумие какое-то: рвутся обличать и ниспровергать. Государь отменил крепостное состояние, даровал свободу7[1] – но нет, не та свобода, видите ли. Другая нужна народу! Всё наперед знают за народ, а сами представляют себе, какой он? Где, когда успели изучить? Студенты, журнальные писаки хотят государством править, рецепты всеобщего счастья предлагают. Возьмите хотя бы давешнего Ипатьева, агитатора. Второй курс университета, юнец. Учиться надо, человеком становиться, покойный родитель ему денег для этого скопил. Чёрта с два! Власть плоха, социальная республика понадобилась, равноправие. Откуда он людей наберет для своей республики, я вас спрашиваю?

–Республиканцев у нас маловато, вы правы, – сдержанно ответил Платонов на горячий монолог жандарма.

–Вот! А жаждущих пограбить, пожечь, кровь пустить куда больше! Им только свистни, дай волю – всё разорят и в прах, в пепел обратят. Этих мужиколюбцев самих за копейку зарежут… Да за какую копейку – просто в угаре, из разбойничьего куража!

–Мне думается, наши доморощенные нигилисты вовсе не республику создадут, а деспотию хлеще, чем у тиранов из греческой истории. Если им посчастливится, конечно. И разбойникам применение найдут.

–Именно! Очень верное слово для них подобрал господин Тургенев8[1]. По-русски будет “ничтошники”, – Теплов, заведясь, кажется, хотел плюнуть в темную воду Фонтанки, но сдержался. – Он с ними близок, ему ли не знать… Нули, а мнят себя единицами.

–Но вы же справитесь? Недаром государь доверил вам охранять покой империи?

В отличие от Ивана Анисимовича, Платонов не горячился. Его голос оставался таким же ровным, как в начале разговора. Будто не судьбу России обсуждали, а вели отвлеченную академическую дискуссию.

–Доверил, положим, не мне, а князю Долгорукову, – остывая, уточнил Иван Анисимович.

–Слабоват князь для этой задачи?

–Откровенности желаете? Начистоту?

–Почему нет? Нас ведь никто не слышит.

Старший над политическим сыском Третьего отделения посмотрел на Платонова без тени ерничества или насмешки.

–Василий Андреевич не слабоват, но староват. Воображения ему не хватает, полета мысли, размаха. К сожалению, не одному ему… У нас ведь многие как считают? Дескать, революционеры – горстка мечтателей, печальное недоразумение, вроде как малое дитя в пеленку нагадило. И, поверьте, жестоко заблуждаются! Обыски, аресты, хватание за воротник – недостаточно этого. Глубже копать следует, внутрь идти.

–Куда внутрь?

–А к ним, к революционерам в логово, – глаза Теплова блеснули азартом. – Знаете, как крестьяне охотятся на моей родине, в Тульской губернии? Сначала разводят домашних беспородных уток, из них выбирают самых крикливых, отсаживают отдельно. Их потомство – это и есть настоящие подсадные утки. На них подманивают дикую перелетную птицу. Охотник притаится в укромном шалашике на берегу речки, замаскируется, ждет-пождет. Подсадная утка шумит, раздирает горло, сородичи плывут к ней – и тут главное не зевать. Р-раз! Мужичок с добычей…

–Кому отводите роль подсадной утки, если откровенно?

Иван Анисимович снял фуражку, пригладил начавшие седеть волосы.

–А утка должна быть не одна. Чем больше их, тем лучше. Важно, чтобы к нам все ниточки сходились. Только повторю, для таких операций кроме преданности дерзость надобна. Не считая ума, конечно.

–Значит, выманивать по тульскому методу? – Григорий Денисович поглядел на хмурое небо, обещавшее очередной дождь, но птиц там не было.

–Я на особое наименование не претендую, – рассмеялся Теплов. – Любой метод годится, который ведет к успеху.

Первый доклад Василий сделал вечером в понедельник, в восьмом часу. Прежде чем он начал, Платонов описал свою поездку за город и перемещения, совершенные им после прибытия поезда на Царскосельский вокзал.

–Серый с тросточкой, безусловно, не случайный попутчик. Он тоже взял извозчика и ехал за мной до Невского проспекта, а оттуда топал пешком до министерства. Держал дистанцию, глаза не мозолил.

–На кого грешите?

–На Теплова, конечно, – уверенно ответил Платонов. – Подхватили меня, думаю, на вокзале в Царском. Там жандармы приглядывают за всеми приезжающими и отъезжающими, это их вотчина. Вели, скорее всего, еще от дворца.

–Зачем ему это? – поинтересовался Василий.

–Хочет знать, где бываю, с кем встречаюсь. Ему желательно двигаться на шаг впереди – как и нам. Теперь к делу!

Поспать за прошедшие сутки Василию удалось всего ничего. Он поднял на ноги свой летучий отряд и сам трудился за двоих. Объектами изучения стали в первую очередь свидетели по делу об анонимном письме. Картина вырисовалась следующая.

Первый свидетель, дворянин Абакумов, сорока семи лет, по слабости здоровья ушедший в отставку из армии в чине штабс-капитана, желал попасть на прием к начальству Третьего отделения с предложением о совершенствовании службы. Оно заключалось в открытии жандармских управлений во всех без исключения губернских городах, причем челобитчик даже разработал соответствующее штатное расписание с окладами жалованья. Ради вручения петиции Абакумов специально прикатил из Твери и поселился в меблированных комнатах неподалеку от Николаевского вокзала. Хозяин и прислуга характеризовали его положительно, гость никого не приводил к себе, не пьянствовал и не буянил, почти всё время проводя в номере.

–Целеустремленный человек, – заметил Григорий Денисович, как показалось Василию, с тонкой иронией. – Но нас он, пожалуй, не интересует.

–В каждом городе… Это ж надо, каков прожект! – прокомментировал Василий.

–Иногда люди опережают свое время. Другой вопрос, насколько… Что со следующим?

Следующим, а точнее, следующей была некто Селиванова, тридцати девяти лет от роду, вдова служащего 5-й экспедиции Третьего отделения. Ее просьба не простиралась так далеко и не сулила таких расходов, как у Абакумова. Скончавшийся накануне Рождества муж Селивановой посвятил всю свою канцелярскую карьеру театральной цензуре, а также надзору за изданием и обращением афиш. Имел ряд поощрений и ни одного взыскания, исправно посещал церковь, нажил четырех детей. Апоплексический удар хватил его прямо в казенном присутствии. Вдова осмелилась просить генерала Потапова об оказании материальной помощи.

–Ни с кем подозрительным не общается, занята домом и хозяйством на Петербургской стороне, – доложил Василий.

–Тоже вряд ли наш клиент. Впрочем, погоди, не вычеркивай, – сказал Платонов.

–Остался только Рассказов Лаврентий Никитич. Держит мелочную лавку в Мучном переулке. Из свободных хлебопашцев Ярославской губернии. Самому тридцать шесть лет, женат, две дочери, тринадцати и одиннадцати лет, сын пяти лет. Ходят к нему покупатели со всего квартала, особых жалоб на обвесы, обсчеты и прочее не слышно. Примерный семьянин, живет по средствам, – Василий лишь изредка заглядывал в понятные ему одному заметки на мятом листке бумаги, больше похожие на иероглифы.

–Друзья? Знакомые? С кем водится, пьет?

–Все знакомые – из его круга, сильно близких друзей нет. Выпивает умеренно, в церкви бывает по воскресеньям и большим праздникам. Перед законом чист.

Как уже знал Григорий Денисович, лавочник проявил бдительность. Парочка молодых людей при нем имела неосторожность тихонько обсуждать прокламацию, в которой Россию звали к топору. Рассказов услышал и, поскольку знал, где они квартируют, на следующий день поспешил с доносом на Фонтанку. “Что же он в полицию не пошел, в ближайшую часть?” – спросил Платонов у Теплова. “Решил, что насчет крамолы к нам следует обращаться”, – пояснил тот.

–Итак, наш пострел везде поспел…

На эту реплику Григория Денисовича его старший агент отозвался взглядом, в котором читалась готовность копать дальше.

–Да, займемся им тщательнее. С трудом могу себе представить, чтобы Селиванова взяла у кого-то анонимку для Долгорукова.

Когда Василий бережно свернул и спрятал заветный листок, титулярный советник добавил:

–Обрати внимание: только в приемной Третьего отделения можно встретить таких благонамеренных подданных.

Было непонятно, шутит он или говорит серьезно.

–По второму вопросу прошу отсрочки, – не получив от него разъяснений, попросил вечерний гость. – Там публика чистая, к ней подход нужен, а мои ребята в основном из простых. Я сам занимаюсь.

–Хорошо. Будет еще поручение, на завтра…

Без променада и сегодня было не обойтись. Платонову не давали покоя вчерашние слова Ипатьевой о человеке с рассеченной губой. Он понимал, что эта линия уводит его в сторону от сюжета с письмом, но внутреннее чувство подсказывало: пренебрегать ею не стоит. Теплов в принципе сомневался в существовании неизвестного Алексея или Александра. По его выражению, подозреваемая могла скормить им басню насчет приятеля-студента, чтобы направить розыск по ложному следу. И всё же, и всё же…

Завтра надо будет повидаться еще кое с кем из Царского Села. Условный знак в нужном месте он оставил, ждать осталось недолго.

–Платонов? Ты ли это?!

Титулярный советник вскинул голову. В нескольких шагах от него на тротуаре стоял мужчина в прогулочном костюме-визитке, светлом шерстяном жилете и светлых же щегольских брюках. За время, которое пронеслось после их предыдущей встречи, его хрипловатый голос нисколько не изменился.

Глава третья Интересные совпадения

Ипатьевы еще неплохо устроились в перенаселенном Петербурге, где множество семей довольствовалось комнатушками и углами. Отдельную квартиру из трех маленьких комнат и аскетически обставленной гостиной они снимали в доходном доме на Садовой улице, поблизости от Кокушкина моста. Григорий Денисович, пока поднимался по грязноватой, с длинными маршами, лестнице на пятый этаж, вспомнил краткую характеристику, данную арестованному Владимиру Ипатьеву полковником Тепловым.

“Упрямый тип, крепко держится за свою ересь. Отвращения к нам не скрывает и, похоже, на снисхождение не рассчитывает. Твердит, что действовал исходя из личных убеждений, сообщников якобы не имел. Участие сестры и матери в революционных делах отрицает. На другие вопросы отвечать отказался”. По словам Ивана Анисимовича, очная ставка со Светланой тоже ничего не дала.

–Я не отниму много времени, – начал Платонов со всей возможной любезностью, когда после звона колокольчика дверь ему открыла недавняя узница Третьего отделения.

На лице Светланы отразилось легкое замешательство примерно в равной пропорции с надеждой и сомнением.

–Это неофициальный визит. Вдруг я буду полезен вам, а вы мне? – он видел, что девушка по-прежнему колеблется.

–Проходите. Матушка прилегла отдохнуть, ей до сих пор нездоровится, – Светлана шагнула вбок, пропуская Григория Денисовича.

Расположились в гостиной. Он сел на узенький плюшевый диванчик, бывший новым лет двадцать назад, она – на стул с закругленной спинкой.

–На Фонтанке была не самая подходящая обстановка для нормальной беседы, – начал Платонов издалека. – Как вы уже знаете, я не жандарм и не полицейский. Мне дал поручение министр двора. Он хочет понять, откуда в действительности взялось это злосчастное письмо. Если при вашем содействии мы выйдем на след, уверяю – граф Адлерберг вхож к государю, он пойдет вам навстречу.

–Мне зачитывали письмо там… на допросе, – сказала Ипатьева. – Я понятия не имею, что имеется в виду, я так и объяснила господину полковнику. Это какое-то ужасное недоразумение!

–Знаете, я вам верю, – голос Платонова потеплел. – Не в ваших интересах было становиться участницей подобной авантюры.

–Ну конечно, я же пошла туда ради Володи…

–А позвольте полюбопытствовать, почему туда?

–В каком смысле? – в голосе Светланы прозвучало недоумение.

–В прямом. Вы могли пойти к военному генерал-губернатору, в градоначальство – наконец, в министерство внутренних дел, но выбрали Третье отделение. Мне интересно, по какой причине.

Щеки девушки порозовели.

–Не понимаю… вы меня всё-таки подозреваете в чем-то?

–Что вы! Нет, конечно. Просто мещанин Рассказов, свидетель по вашему делу, тоже мог обратиться со своим… э-э… прошением в другую инстанцию, а явился туда же. Видите, какое интересное совпадение.

–Что это значит?

–Сам желаю разобраться.

Вместо ответа Светлана опустила глаза в пол.

–Вы сейчас молчите, потому что боитесь дополнительно повредить брату, – тихо сказал Григорий Денисович. – Ваши опасения беспочвенны. Послушайте, пожалуйста, всего одну фразу из прокламации, которую отобрали у Владимира.

Он достал из внутреннего кармана сюртука записную книжицу, открыл ее на страничке, где лежала закладка, и бесстрастно прочел:

–“Скоро, скоро наступит день, когда мы распустим великое знамя будущего, знамя красное и с громким криком “Да здравствует социальная и демократическая республика Русская!” двинемся на Зимний дворец истребить живущих там”, – захлопнул книжицу и подытожил: – Так вот, больше чем он сам, ему никто уже не повредит. За призыв к цареубийству – Сибирь, если только государь не проявит снисхождения.

Не поднимая глаза, Светлана всхлипнула.

–Я не знала этого, он не посвящал меня в свои планы…

–Но что-то вы знаете и скрываете. Это касается человека со шрамом? Теплов приказал проверить ваши слова. Среди тех, кто учился вместе с Владимиром, нет никого с такой приметой. Мои люди только что подтвердили.

–Может быть, он учится где-то еще…

Платонов сделал сосредоточенное лицо.

–Послушайте меня, пожалуйста. Я гарантирую, что не скажу ничего Теплову. Даю честное слово дворянина, что буду ходатайствовать за вас и вашего брата перед министром. Только помогите мне сейчас.

Вытерев слёзы поданным ей платком, Ипатьева заговорила через силу. Да, не было Алексея или Александра с рассеченной губой. Был знакомый ей однокурсник брата Степан Фролов. В день, когда всё произошло, но до прихода жандармов, он побывал здесь. Мать его не видела, прошмыгнул черным ходом, на минутку. Предупредил ее на кухне, шепотом, что с Володей беда, надо набраться терпения и про него, Степана, про их дружбу с братом молчать. Она отдала ему Володин дневник.

–Ваш брат вел дневник?

–Да, еще с гимназии. Он редко делился своими мыслями… обычно молчал, даже если переживал очень сильно.

–А дальше что было?

Дальше, по словам Светланы, Фролов сказал ей, что Володю доставят, скорее всего, в Третье отделение на Фонтанке, куда привозят политических. Посоветовал идти, не мешкая, хлопотать за него. А товарищи, мол, тоже постараются выручить.

–Сами сочинили про таинственного человека? – спросил Григорий Денисович.

–Степан научил, – призналась сестра агитатора.

–Хорошо. Теперь молчите и, заклинаю вас, никому ни слова о моем визите. Ни одной живой душе, даже матери. Иначе на вашего брата точно наденут кандалы.

Пристав 3-й Адмиралтейской части полковник Кондратий Петрович Ксенофонтов всем своим видом символизировал решимость и непреклонность полицейской власти. От природы наделенный саженным ростом и телесной мощью, он был в движениях порывист и скор, а на суд и расправу крут. Как поговаривали за глаза, Ксенофонтов держал своих молодцев в повиновении не только за счет луженой глотки, но и благодаря пудовым кулакам.