Подсадная утка

Алексей Борисов

Подсадная утка

Глава

…если первый выстрел будет промах, если первая рыба сорвется с удочки или ястреб не поймает первой птицы, то вся охота будет неуспешна.

Сергей Аксаков

“Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах”

Пролог

Что можно было ответить единственному племяннику, дабы не солгать и одновременно сохранить государственную тайну? Титулярный советник1[1] Григорий Денисович Платонов вздохнул, отведя взгляд.

–Почему же вы не остались в Севастополе, Григорий Денисович? – повторно спросил его учащийся Павловского кадетского корпуса, не обращая внимание на подтаявшее мороженое в фарфоровой чашечке.

–Nicolas, это неприлично – в таком тоне обращаться к старшим, – вмешалась Ольга Михайловна Платонова.

На ее живом лице, и в тридцать четыре года сохранившем привлекательность, отразился стыд за поведение сына. Все трое сидели за угловым столиком в кофейне Вольфа и Беранже на углу Невского проспекта и Мойки. После обеда был принесен десерт, и разговор с подачи не по годам рослого, кровь с молоком, двенадцатилетнего Николая свернул на дела минувших дней. Зачисленный в корпус на казенные вакансии, тот, кажется, не считал, что ведет себя плохо. Большие серые глаза с пушистыми ресницами требовательно уперлись в родственника.

–Дав присягу, мы не обсуждаем приказы, – наконец проговорил Григорий Денисович. – Я получил назначение к таврическому губернатору, в Симферополь. Тотчас собрался и выехал.

–Вы могли пойти добровольцем, когда началась осада? – невинно осведомился Николай, не отводя глаз.

–Nicolas! – повысила голос Ольга Михайловна.

Титулярный советник по-прежнему как будто разглядывал что-то за спиной у мальчика.

–Разумеется, я мог подать рапорт, – совершенно серьезно, как равному себе, ответил он. – Но не думаю, что губернатор отпустил бы меня. И потом, следовало завершить начатое дело.

–А почему вы уволились со службы после войны?

Ольга Михайловна, судя по красным пятнам на щеках, предпочла бы сквозь землю провалиться. Но Григорий Денисович вовсе не был шокирован настойчивостью кадета. Он охотно пояснил:

–Я сам задавал себе этот вопрос. Думаю, потому что совершил всё возможное. Вряд ли армия понесла в моем лице сколько-нибудь тяжелую потерю.

Судя по мимике племянника, он разделял прозвучавшее мнение относительно значимости Григория Денисовича для Русской императорской армии. Ибо, кроме всего прочего, внешность бывшего поручика никаких героических ассоциаций не вызывала.

Среднего роста и худощавой комплекции, неширокий в плечах, с едва заметным подобием усов и бородки, он точно не производил впечатления бравого служаки. Аккуратно подстриженные волосы на голове с высоким лбом, как и редкие брови, цветом напоминали солому. Глаза были серые, но заметно светлее, чем у Николая, словно кто-то плеснул в них воды. По случаю выходного дня титулярный советник облачился, согласно парижской моде, в сюртучную пару с просторными брюками, к которой прилагались жилет и цилиндр. В его одежде преобладали зеленый и серый, в тон глазам, цвета.

В целом Григорий Денисович походил на обыкновенного горожанина среднего достатка. Руководствуясь внешностью, ему можно было дать от силы лет тридцать. Моложавости придавали минимум растительности на лице и гладкая, без морщин, кожа. На правой щеке темнела одинокая родинка. Повстречав один раз, его, пожалуй, трудно было запомнить, а выделить из толпы и подавно.

–Служить Отечеству можно по-разному, – развил мысль старший Платонов. – Что касается войн… Есть такое выражение: “Победить в ста битвах – это не вершина воинского искусства. Повергнуть врага без сражения – вот вершина”.

–Кто это сказал? – мгновенно отреагировал юный павловец.

–Один полководец, живший в древнем Китае. Его трактат еще в прошлом веке перевели французы. Полагаю, вы будете его изучать.

Николай всё равно смотрел недоверчиво, чуть нахмурившись, и Григорий Денисович мягко добавил:

–Каждый из нас исполнял свой долг там, где выпало находиться. Мы делаем то, что можем, и что позволяют обстоятельства. Я всегда уважал твоего отца…

Экипаж время от времени подпрыгивал на мостовой, а титулярный советник размышлял о том, что общаться на равных с детьми – тоже искусство. Хотя этот мальчик в форменном темно-зеленом полукафтане уже не совсем ребенок и ему суждено рано повзрослеть. “Ничего, еще успеем объясниться”, – подумал дядя настырного Nicolas’а.

Извозчик только готовился остановиться возле дома на набережной Фонтанки, когда Григорий Денисович узнал в человеке, маячившем у парадного, курьера из министерства. Человек также узнал его и рысцой заспешил к экипажу.

–Ваше благородие, здравия желаю! Их сиятельство граф Адлерберг вызывают к себе. Велено передать, что срочно, – зачастил он, приняв подобие строевой стойки.

–Запрыгивай, подвезу, – скомандовал Платонов.

Впрочем, до здания, где принимал посетителей министр, было пять минут быстрым шагом.

Глава первая Конверт под пальмой

В воскресенье, 20 мая 1862 года2[1], министр императорского двора и уделов граф Владимир Фёдорович Адлерберг был далек от того, чтобы предаваться безмятежному отдыху. Перед его кабинетом, правда, не томились разнообразные чиновники и другие лица, прибывшие с докладами или уповавшие на толику вельможных милостей. Но это обстоятельство, кажется, мало повлияло на сегодняшнее настроение одного из самых влиятельных мужей империи.

Едва переступив порог, Григорий Денисович почувствовал напряжение, висевшее в воздухе. Кивком ответив на официальное приветствие, граф отложил бумагу, которую изучал (похоже, это была опись какого-то имущества), и оглядел Платонова исподлобья, с прищуром. Кое-кто из подчиненных, особенно из числа недавно поступивших на службу, пугался такого взгляда. Титулярный советник пока не видел оснований нервничать. Григорий Денисович знал, что у семидесятилетнего министра не всё в порядке с глазами, однако тот упорно не пользуется очками при посторонних.

–Послушай, Платонов, – начал Адлерберг, как обычно, будто копируя монаршую манеру обращаться на “ты”, – у меня произошел разговор с князем Долгоруковым.

Он сделал паузу, похоже, подбирая наиболее подходящие слова. Василий Андреевич Долгоруков был главноуправляющим Третьим отделением собственной Его Императорского величества канцелярии, куда перебрался с должности военного министра после проигранной Восточной войны3[1]. Это назначение многие считали жестом вежливости в отношении столпов предыдущего царствования. В текущие дела вверенного ему ведомства Долгоруков не вникал, да и не знал их глубоко. Если министр двора придал серьезное значение разговору с ним, то, видимо, речь действительно шла о чем-то важном.

–Третье отделение получило… э-э… предупреждение, которое касается нас, – кратко сформулировал Владимир Фёдорович.

Платонов по-прежнему молча ожидал продолжения, только слегка наклонил голову навстречу высокопоставленному собеседнику. Его глаза скользнули на заключенные в высокий дубовый корпус часы с маятником, которые занимали дальний угол кабинета. Золотистые стрелки за стеклом показывали четверть пятого.

–Некий аноним сообщил, что один из императорских дворцов может подвергнуться нападению.

После этой фразы Григорий Денисович прекратил смотреть мимо министра.

–Который из дворцов и нападению кого?

Адлерберг поморщился, провел ладонью по седым усам, переходящим в пышные “александровские” бакенбарды.

–Не знаю, и Долгоруков не знает тоже. Все подробности готов обсудить его сотрудник. Он на месте, ожидает встречи.

–Особые указания будут, ваше сиятельство?

–Я не слишком надеюсь на Василия Андреевича, – с откровенным скепсисом в голосе сказал министр двора. – Они там кого-то якобы уже поймали… или вот-вот поймают. Пусть ловят. Мне важно другое.

–Замешан ли кто-то из ваших людей?

–Да. Я желаю знать это наверняка, причем раньше всех, – Владимир Фёдорович встал с кресла, и сразу стала видна его настоящая гвардейская выправка, не поддающаяся напору времени.

Платонов был уже на ногах.

–Позвольте идти?

–Иди. Полагаюсь на твое умение и чутье.

Беседа не ладилась. Жандармский полковник из 1-й экспедиции4[1], отрекомендовавшийся Иваном Анисимовичем Тепловым, быстро начал со слов о том, что не надо, дескать, понапрасну волноваться и волновать графа Владимира Фёдоровича; вряд ли за столь наивной попыткой напугать власти стоит кто-то опасный, да и вообще кто-либо стоит; в самое ближайшее время в его, Теплова, распоряжении будут признательные показания, которые всё детально разъяснят… и так далее, и тому подобное.

Говорил он веско, членораздельно, убедительно, помогая себе плавными движениями рук, ясные голубые глаза усиленно подтверждали его правоту, и вся внешность – круглое, добродушное, тщательно выбритое лицо, невысокая коренастая фигура, аккуратный живот, обтянутый мундиром, – будто стремилась сказать: “Полноте вам, дражайший Григорий Денисович, плюньте смело, затея-то яйца выеденного не стоит!”

И чем дольше Платонов слушал этого милого кругляша лет сорока, тем меньше он верил в пустяковость данного ему поручения. Не мог министр двора, состоявший еще в следственной комиссии по делу 14 декабря5[1], боевой офицер, ходивший в походы против Наполеона, государственный сановник с огромным опытом, которого покойный государь Николай Павлович ценил как родного брата, придать непомерно большое значение эпизоду с анонимом.

–Так, Иван Анисимович, позабавились и хватит, – прервал поток задушевного красноречия титулярный советник.

Теплов затих на полуслове. Улыбка вмиг пропала с его уст, глаза налились холодом. Теперь перед Платоновым сидел совсем другой человек, способный нагнать страха на любого смутьяна и вызвать острое желание покаяться даже в том, чего тот не совершал. Настала очередь Григория Денисовича, с первой секунды хранившего невозмутимый вид, неожиданно широко улыбнуться.

Полковник хлопнул себя руками по ляжкам и расхохотался. В его глазах опять заплясала смешинка.

–Ну, вы особенная личность, да-с, – заявил он тем же добродушным тоном хлебосольного хозяина, хотя на массивном темно-коричневом столе между ним и гостем не было никаких угощений и даже ни клочка бумаги.

–Мы с вами прекрасно понимаем друг друга, поэтому давайте не терять время даром, – спокойно предложил Платонов. – Ваше жалованье я не отберу, а свое отработать обязан.

–Что ж, давайте, – без возражений подхватил Теплов.

Он ловко извлек из брючного кармана фигурный ключ на цепочке, вставил его в невидимую Платонову замочную скважину, повернул трижды, потом нажал на что-то, после чего щелкнул замаскированный механизм, а из недр стола выкатился выдвижной ящик.

–Очень полезная вещь, рекомендую. Точно такой же заказал для дома, – ответил Николай Анисимович на невысказанный вопрос. – Вы ведь недавно переехали и, должно быть, еще обживаетесь на новой квартире.

–Благодарю за совет.

Григорию Денисовичу становилось всё интереснее внезапное поручение графа Адлерберга.

Материалов пока накопилось негусто. Почти не сверяясь с ними и отставив улыбки со смешками, полковник профессионально изложил суть. Подметное послание обнаружили восемнадцатого числа, в пятницу, в половине первого дня, в приемной Третьего отделения. Обращения и жалобы принимал начальник штаба Корпуса жандармов генерал-майор Потапов. Как обычно, народа было много. Возможно, именно поэтому никто не заметил, в какой момент в кадке с декоративной пальмой, установленной возле стены, очутился узкий белый конверт с надписью: “Князю В.А. Долгорукову лично и секретно. Чрезвычайно важно!”

Находку обнаружил один из посетителей – мещанин Рассказов, постоянно проживающий в Мучном переулке. По его словам, письмо он не трогал и немедленно позвал дежурного офицера. Генерал Потапов приказал прекратить прием, запереть двери и поставить караул, а всех присутствующих временно задержать и опросить. Так как главноуправляющий находился вне здания, начальник штаба под свою ответственность вскрыл конверт. При сем присутствовал и полковник Теплов.

Текст на русском языке гласил:

Спешу сообщить Вашему сиятельству, что участниками революционной партии готовится нападение на одну из резиденций Его Императорского Величества. Изменники намерены воспользоваться ненадлежащим состоянием охраны. Написать полнее не могу, опасаясь мести со стороны высокопоставленной особы.

Подпись не несла в себе ценных сведений: “Верный подданный Его Императорского Величества”.

–Как насчет конверта, бумаги? – спросил Платонов, не тратя лишних слов.

–Книжные магазины и писчебумажные лавки продают такие сотнями в неделю, – ответил жандарм.

–Почерк аккуратный, прямо каллиграфический…

Теплов снова улыбнулся с довольным видом.

–Можете не исследовать оригинал настолько пристально. У нас уже есть подозреваемый… вернее, подозреваемая.

–Любопытно! Кто же?

–Одна из посетительниц, некто Ипатьева Светлана Семёновна. На нее указали Рассказов и еще двое свидетелей. Она задержана.

Григорий Денисович откинулся на жестком гостевом стуле, отчего тот испустил протяжный скрип. Потрогал пальцем родинку на щеке.

–Ваш Рассказов видел, как она подкинула письмо?

Теплов отрицательно качнул головой.

–Нет, не видел. Но Ипатьева сначала стояла около пальмы, затем принялась ходить по залу. То же уверенно говорят находившиеся поблизости мужчина и женщина.

–Что здесь подозрительного? Если я, к примеру, постою на месте, а потом вздумаю пройтись туда-сюда, вы и меня задержите за компанию?

Полковник улыбнулся так, что добрее некуда.

–Светлана Семёновна – посетительница не рядовая. Она явилась хлопотать за своего арестованного брата-студента, который бунтовал солдат. Этого молодчика взяли с поличным в казарме Литовского полка.

Григорий Денисович не любил посещать места, где людей обдуманно и целенаправленно лишали свободы. Хотя за ним никогда в жизни не захлопывалась тяжелая дверь камеры, он всякий раз мысленно примерял на себя совершаемые на его глазах тюремные процедуры. А внутренняя тюрьма Третьего отделения, хоть и была невелика, вполне соответствовала названию. Вынесенные оттуда впечатления Платонов продолжал сравнивать с первыми фактами по делу таинственного автора, и в его голове совсем не оставалось простора для благодушия…

–Выходит, не верите нашим соседям?

На каверзный вопрос титулярный советник ответил неопределенным хмыканьем. Под соседями, естественно, имелись в виду обитатели особняка на Фонтанке, которых противники существующего строя именовали иначе – охранкой.

–Я стараюсь не подходить к расследованию по принципу веры или неверия, – сказал Платонов, не ограничившись простым междометием. – Если мы ступим на подобный путь, то позволим эмоциям или пристрастиям взять верх над нами.

–Удачно я встретил вас, Григорий Денисович, – пришел к собственному выводу Василий.

Тёзка бывшего военного министра устроился в кресле у хозяйского письменного стола, в то время как доверенный помощник графа Адлерберга занял позицию полусидя-полулежа на кушетке. На город за окном опустились белесые сумерки, впрочем, почти неотличимые от уже близкой майской ночи. Кабинет, как и вся квартира, имел явные признаки только что состоявшегося переезда. Особенно бросались в глаза стопки книг, перевязанные шпагатом и второпях уложенные на полки в шкафу.

Василия не смущал домашний беспорядок. Он не относился к стеснительным и, вообще, слишком чувствительным натурам. Платонов познакомился с ним три года назад в Гостином дворе. Разбитной веснушчатый парень помогал отцу, который держал там лавку и специализировался как раз по книжной части. Его сильными сторонами, помимо грамотности, были прекрасная память и редкая наблюдательность. Людей он оценивал с первого взгляда по мельчайшим черточкам, порой видимым ему одному, практически не ошибаясь.

А еще Василий охотно учился всему новому и хотел подняться выше того положения, которое, казалось, было уготовано ему при рождении. Григорий Денисович понял это, едва пообщавшись с ним, и заключил, что такой человек нужен ему. Переговоры с почтенным книготорговцем были недолгими, поскольку сопровождались денежной компенсацией из особого фонда министерства двора. Несколько дней спустя Василий приступил к новым обязанностям под непосредственным началом титулярного советника. Очень скоро в нем открылись и другие, весьма полезные для нанимателя способности…

–На удачу мы уповать не будем. Сделаем-ка лучше вот что, и не откладывая, – сказал Платонов.

Старший над его негласными агентами вмиг подобрался, как гончая. Распоряжения шефа он не записывал, запоминая от и до.

-Я теперь прокаженная…

Девушке был двадцать один год, но в ее карих глазах читалась безнадежность глубокой старухи. Двое суток, проведенных в одиночной камере, без свежего воздуха и солнечного света, добавили бледности лицу, и без того не носившему следов загара. Худенькая, одетая в скромное темно-серое платье с уже не очень чистым белым воротничком, сложив на коленях руки, она сидела на стуле с высокой прямой спинкой, прикрепленном к полу, напротив Григория Денисовича. За беседой в допросной комнате надзирал младший жандармский чин. Полковник Теплов, предварительно извинившись перед Платоновым, отбыл куда-то.

Светлана Ипатьева, судя по ее словам, была не причастна к революционной активности родного брата. В Петербург они переехали в позапрошлом году из Архангельска всей семьей – она, мать и Владимир, поступивший в университет, на юридический факультет. Средства на жизнь приносило наследство, которое осталось после смерти отца, потомственного промысловика из старинного поморского рода. Дать сыну высшее образование была мечта Семёна Ильича, и клятву на этот счет он взял со своей супруги, когда врачи вынесли ему финальный приговор. Владимир учился хорошо, хоть и не блестяще, подрабатывал переписыванием каких-то бумаг и репетиторством. Часто пропадал где-то в обществе столичных друзей.

–Вы кого-нибудь из них знаете? – поинтересовался Григорий Денисович.

–Меня спрашивали об этом господа из полиции, когда… – девушка запнулась.

–Когда у вас дома производили обыск после ареста брата?

–Да.

–Что вы им ответили?

Собеседница Платонова жалобно вздохнула.

–Я была страшно растеряна, и матери сделалась дурно… Сказала, что не знаю. А здесь Иван Анисимович повторил этот вопрос, и я припомнила, как однажды, с месяц назад, к нам забегал Володин приятель, тоже студент.

–Имя, фамилию помните?

–Алексей или Александр. Он как-то скомкано представился, без фамилии, – Ипатьева беспомощно пожала плечами.

–А как выглядел? Может, вы на что-то обратили внимание? – Григорий Денисович деликатно вел свою линию.

–Обычный человек. Темные волосы, бородка, усы… Но он постарше Володи, это видно по лицу. Одет бедновато… Постойте! – оживилась девушка. – Конечно, я тогда заметила, а потом забыла. У него нижняя губа рассечена посередине, давнишний такой шрам, белый.

–Ивану Анисимовичу рассказали о нем?

–Разумеется! Мне показалось, он не поверил.

Платонов перевел взгляд на приставленного к нему жандарма. Тот сохранял абсолютно равнодушный, полусонный вид.

–Вы откуда узнали, что приятель Владимира – студент?

–Он был в мундире.

–И к тому письму в кадке с пальмой вы не имеете никакого отношения?

На припухших глазах у Ипатьевой выступили слёзы.

–Даю самое честное слово… жизнью матушки клянусь, не имею! И не видела письма, пока в зале шум не начался и господин офицер не объявил, что прием прекращается.

Медленно идя вдоль чугунного парапета набережной в сторону Пантелеймоновского моста, Григорий Денисович вновь и вновь возвращался мыслями к разговору во внутренней тюрьме. На службе, о которой было не принято говорить вслух как детям, так и взрослым, он выслушивал признания разных людей. Слёз также успел повидать достаточно, искренних и фальшивых. Не они, а совсем другое не давало ему покоя в происшествии с загадочным конвертом.

–Мотив… Не вижу мотива, – еле слышно бормотал он, совершая регулярный вечерний променад.

К чему Ипатьевой, отправившейся просить за брата, было подкидывать анонимное послание, мягко выражаясь, деликатного свойства? Риск попасться перечеркивал даже умозрительный эффект от обращения к генералу Потапову. Или всё-таки кто-то принудил ее взять на себя опасную миссию, и перед ним (а прежде перед жандармами) разыграла спектакль отлично владеющая собой актриса, которая не испугалась легендарного Третьего отделения?

“Лично я уверен, что мы своими силами разобрались бы в этой сомнительной истории. Но воля Василия Андреевича для меня закон. По его убеждению, жандармский мундир не должен лишний раз мелькать вблизи от государя. Что ж, тогда присоединяйтесь. Готов по-товарищески помогать”. Эти слова Теплова, которые он произнес перед тем как попрощаться, Платонов тоже вертел в голове так и сяк. Да, князь Долгоруков имел собственную точку зрения на политический сыск и действовал с оглядкой на мнения свыше.

1854 год, май

-Полагаю, светлейший князь ошибается.

После такого ответа генерал-майор свиты его величества граф Николай Владимирович Адлерберг, сын министра императорского двора и уделов, посмотрел на дерзкого поручика с неподдельным интересом.

-Какими же источниками вы пользовались, когда составляли свою записку?

-Доступными каждому русскому офицеру, ваше превосходительство. Секретных сведений не имею.

Платонов прибыл в Крым в апреле с 6-м саперным батальоном, ранее квартировавшим в Бобруйске. Большую часть пополнения направили на строительство окружной дороги с Северной стороны Севастополя на Южную. Работы продвигались ни шатко, ни валко. Скалистый грунт поддавался туго, солнце палило немилосердно, и саперы, получавшие скудный паек, быстро выбивались из сил. В мае, как говорили, по велению самого императора солдатам добавили по фунту хлеба в день. Конечно, и этого было мало. Начальство, однако, не тревожилось: срочной потребности в новом пути для переброски войск оно не видело.

Записку на имя светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова, морского министра, генерал-адъютанта и адмирала, командующего сухопутными и морскими силами на полуострове, Григорий Денисович сочинил ночью после отбоя в лагере. Передал с надежным сослуживцем, вхожим в окружение небожителя, но ответа, хотя бы даже резко отрицательного, не удостоился. Повторную попытку он предпринял, случайно узнав, что в расположение батальона едет с инспекцией генерал Адлерберг. Текст записки восстановил по памяти и подал ее лично в руки высокому проверяющему.

-Вы предлагаете, не теряя времени, приступить с созданию сети тайных агентов из числа местного населения, уделив особое внимание побережью. Почему решили, что противник высадится именно в Крыму? – в голосе важного генерала с боевыми орденами не чувствовалось враждебности.

-Англичане и французы не станут держать целую армию без дела в Турции до следующей весны. Дунайский театр мало пригоден для большого наступления, к тому же силы у нас там собраны значительные. Высадка неприятеля под Одессой сохранит для нашего флота возможность действовать. Флот, а значит и Севастополь – главная заслуживающая внимания цель, – изложил свою аргументацию Платонов.

-По-вашему, такую высадку мы не сумеем предотвратить?

-Я исхожу из того, что нет. Слишком протяженная береговая линия и подавляющий перевес союзников на море не оставляют нам шансов. Какую-то часть территории мы неизбежно потеряем. Простая логика, ваше превосходительство.

В штабной палатке, где кроме них двоих не было ни души, воцарилась тишина. Не по летам серьезный, удивительно спокойный поручик произвел впечатление на генерал-майора и графа.

-Александр Сергеевич верит, что мы дотянем до осени, а там непогода сорвет любые планы неприятеля, – проговорил Адлерберг, будто взвешивая каждое слово.

-Можно верить, предварительно подготовившись, – ответил Платонов со всем возможным почтением.

Конечно, он рисковал, поставив на карту всё свое настоящее и будущее и услышав: “Вы предложили, вам и выполнять”. В июле, когда союзная армада поползла от Босфора к Варне, Григорий Денисович решил, что переоценил европейских стратегов, и те предпочли синицу в руках журавлю в небе. Он не удивился бы отмене разведывательной миссии, отправке обратно в батальон, даже разжалованию. Кто знает, как и перед кем отстаивал Николай Владимирович необходимость готовиться к худшему… Отмены не произошло, правоту Платонова подтвердил десант в Евпатории второго сентября.