Скажи мне путь

– Казаком нельзя стать, – вечером, когда все ушли, ещё гудел пьяно отец, – казаком можно только родиться. Где родился, там и пригодился. Чего на чужую землю зариться?

Егор не отвечал, на душе и без того было тошно.

– Почему так всё изменилось? – вопрошал он про себя, – можно ли прошлое вернуть?

Но ему и самому в это не верилось.

Глава 12

Вечером Люба закрывала глаза, а утром не могла открыть. Не потому, что она устала или не выспалась, а потому, что на сердце навалилась непомерная тяжесть, казалось, прижавшая к земле всё её существо. Жизнь в Киеве стала почти такой же безрадостной и страшной, от которой Люба бежала из Петрограда. Над бедной Россией разрасталась чёрная огромная туча, постепенно заполонявшая мрачным смогом город за городом. Теперь она добралась и до Киева.

Даже батюшка Никольского храма, где венчалась Ольга Александровна с Куликовским, вместо поздравления разродился пугающей проповедью, что впереди всех ждут страшные испытания. Однако Великая княгиня, став Куликовской, казалось, ничего этого не слышала. Её сияющие глаза устремлялись то к иконам, то к любимому человеку. Пожалуй, единственная в этом храме, она предвкушала не горести, а счастливую жизнь со скромным полковником.

– Вы не пожалеете, что из Великой Княгини превратились в обычную офицерскую жену? – с усмешкой спросила одна из сестёр, которая хотя и не любила княгиню, всё же пришла на торжественный обед, устроенный в госпитале в честь её венчания.

– Я настолько благодарна Всевышнему, – после паузы ответила сестра царя, смело глядя ей в глаза, – что приму своё будущее, каким бы оно не оказалось.

Может, Люба ей тогда и начала завидовать. Любовь, яркая, жертвенная, чистая – про такую пишут только в романах. Почему у неё такой нет? Ведь она тоже хочет любить и быть любимой. Увы, все её благие намерения искать и ждать Мишу улетучились, как только она узнала, что Егор вернулся в Киев. Словно в неуютном, голодном и холодном городе появилась ещё одна родная душа, к которой её тянуло неотвратимо. Однако есаула она почти не встречала. Он всё-таки устроился на службу – вдовствующая императрица-мать, жившая теперь в Киеве постоянно, нуждалась в охране – Егора определили в её эскорт.

Любу во дворец не приглашали, а Егор заезжал в госпиталь лишь на процедуры к отцу – рука у него болела до сих пор. Но было ещё одно обстоятельство, стоявшее между ними. Красивый скакун, виденный ею в конюшне. Такой подарок недвусмысленно говорил об их отношениях с Диной.

Люба мучилась от желания увидеть Егора, но боялась привязаться без надежды на взаимность. Это будет даже хуже, чем у Ольги Александровны. Нет, лучше не встречаться, – так Люба решила для себя и при появлении в больнице есаула пряталась в ординаторской.

Лишь однажды она увидела его, вернее, услышала.

В тот февральский вечер Люба дежурила. Досадуя на себя за безволие, не позволявшее бросить курить, она, прячась от отца, накинула пальтишко и перебежала через двор, за конюшню. Спрятавшись за задней стеной, она раскурила папироску и закрыла глаза, наслаждаясь крепким табачком. В конюшне послышался всхрап лошадей, учуявших человека. Там же стоял и красавиц-скакун, подарок Дины Борисовны. Странно, что Егор до сих пор не забрал его…

Кто-то открыл скрипучую госпитальную дверь и быстрым шагом направился к конюшне. Люба сжалась, ожидая, что отец всё-таки увидел её из окна своего кабинета. Замерев, она приготовилась оправдываться, но никто её не искал. С противоположной от неё стороны распахнулась дверь конюшни и… о чудо… послышался знакомый, ласково-насмешливый голос Егора:

– Ну, красавчик, давай знакомиться.

Конь мягко заржал.

– Вашблагородь, – позвал появившийся откуда-то конюх, – Егор Семёнович, заберёте коняку сегодня али нет? Ишь, как он к вам тянется… Чует будущего хозяина-то.

– Заберу, Степан, служба моя без него никак невозможна.

– Энто правильно… Говорят, царицу старшую охраняете?

– Да, приходится. Время-то нынче какое…

– Точно. Как же без охраны-то… Сенца ежели нужно будет, приходите, дам.

– За это спасибо, отец. Ну, я поехал… Тпр-ру-у…

Люба осторожно выглянула из-за угла и отпрянула – в конюшню быстрым шагом шла Маривчук. Без докторской шапочки, чёрные, как смоль, волосы Дины рассыпались по плечам, а в её глазах, невидящих никого вокруг, плескалась отчаянная решимость Марии Магдалины.

– Степан, оставьте нас, – приказала она конюху.

Шаркающие поспешные шаги последнего удалились в сторону госпиталя.

– Егор Семёнович, что за деньги вы оставили у меня на столе? – вскоре раздался глухой, с жалобными нотками, голос Маривчук.

– Дина Борисовна, это плата за жеребца. Здесь, правда, не всё, но я донесу, как получу жалованье, – спокойно ответил есаул.

– Какая плата, Егор? – с горечью спросила Дина. – Зачем ты меня обижаешь? Разве то, что было между нами… всё пустое? А, Егор? Скажи, ты бросаешь меня?

Сердце Любы нырнуло куда-то вниз. Она сжала зубы, чтобы не застонать – значит, всё-таки Егор выбрал Маривчук. От бросившейся в голову крови в ушах загудело.

– Прости, Дина, мне сейчас не до женитьбы.

– Да разве я прошу на мне жениться? – по-бабьи, жалостливо спросила Маривчук, – любви я хочу, Егорушка, любви…

– Дина, перестань, мне нужно ехать. Я спешу, извини.

– Всё-таки бросаешь? Учти, я тебе этого не прощу… А ради кого хоть? Новую девку нашёл? Неужели она красивей меня?

Конь тревожно заржал, нетерпеливо переступая ногами.

– Тише, тише, – слышно было, как Егор похлопал его по шее, – не пугай Ворона.

– Опять Ворон? Не слишком ли много воронов на твою голову? – в голосе Дины прорезалась злая обида.

– Чего мне к другому имени привыкать, всё равно путать буду.

– Егор, Егор, о чём ты говоришь? Неужели ты не скучал по мне?

Раздался какой-то шорох…

– Оставь, Дина, мне пора… Не могу я… Н-но, родимый… Прощай, не поминай лихом…

Цокот копыт звонко и даже как-то весело разлетелся по пустынному госпитальному двору. Прижавшись к стылым брёвнам конюшни, Люба проводила глазами, полными слёз, статную фигуру всадника, потом подождала, пока Маривчук зайдёт в больницу, и только тут почувствовала, как замёрзла. Руки и ноги вконец закоченели – перчаток у неё не было, а обувь так истончилась, что уже давно ощущала малейшую сырость на тротуаре.

Всё смешалось в её душе: и горькое открытие об отношениях Егора и Маривчук, и злость на себя за то, что не может справиться с пленившей её любовью к казаку, и стыд перед далёким женихом…

– Да где же ты есть-то, Миша? – вздохнула она, заходя в госпиталь, – нет, надо ехать к тётке… Пусть помолится за меня, непутёвую, да подскажет, как жить дальше.

Егор и сам сначала не понял, почему так резко порвал с Диной. Чем-то она ему напоминала казачек с родной станицы – такая же черноглазая, страстная, фигуристая, с заливистым смехом. Но после поездки домой именно это его и отвратило от неё. Из-за отца ощущение чего-то нечистого преследовало его дома, а при встрече с Диной появилось вновь.

Было в ней ещё одно качество не по душе Егору – что-то хищное и хитрое. Попадёшь такой бабе в руки, то либо себя ломать придётся, либо её. Он не хотел ни того, ни другого. На Дону даже жеребцов не объезжали, а воспитывали, как детей, прощая им и отдавленные ноги, и укусы на плечах. Зато, не сломленные, кони сохраняли и живость ума, и большую волю к жизни, которая не раз спасала казаков в бою.

Нет, для женитьбы Дина точно не годилась, а так… просто погулять… Егору вдруг перехотелось. Насмотрелся в родимом краю на гулянки отца, и отвернуло от любовных игр. Да и правду Дине он сказал – не до женитьбы сейчас. Вон что в городе творится…

Туча, зависшая над Россией, наконец разродилась – в первых числах марта газеты напечатали об отречении императора. Что тут началось… Обыватели, ещё вчера на вид спокойные, сегодня превратились в дикую толпу. У каждого второго к безумному блеску в глазах прибавился красный бант на груди, повсеместно гремели нестройные оркестры и лились, лились из каждого ведра, с каждого угла потоки лозунгов: “За землю и волю!”, “За самоопределение народов!”, “За мир без аннексий и контрибуций!” От улицы к улицы носились авто с воткнутыми красными флагами. Настроение у всех было радостное, будто и не революция, а Пасха…

Егора это удивляло. Останавливаясь иногда послушать какого-нибудь краснобая, он быстро переставал слушать и начинал всматриваться в счастливые лица господ, совсем не бедных, а чаще, в дорогой одежде, с обязательным красным бантом на груди. Неужели им не жалко той России, в которой они выросли? Неужто не видят, что разрушается всё, что они любили и чем жили много веков? Откуда у них такая беспечальная уверенность, что дальше будет всё лучше? Пока всё становилось только хуже.

После отречения императора, как по команде, перестали выплачиваться жалованья не только чиновникам, но и военным. Что делать? – было написано на лицах его казаков.

– Может, домой податься, ваше благородие? – вечером за ужином спросил немолодой урядник. – Говорят, пехота на фронтах уже и офицеров не слухает. Так и валят солдатики домой, землю делить.

– Тебе что, земли мало? – Егор знал, что он из старейших на Дону.

– Мне-то хватит, да как бы не набежало охотников её порезать, – со вздохом вытер усы казак. – Жёнка-то одна там с малыми…

– Нежто власть атамана отменили? Чай, он отречение не подписывал, – усмехнулся хорунжий.

– Да набегут… эти русские, – вскинулся урядник, – с виду они тихие, а как драться, так всем гуртом… Нет, нужно ехать домой. Поспрашай командира, как быть дальше, ваше благородие, – просяще закончил он.

– У кого же мне спрашивать? – покачал головой Егор, – если только в штаб написать…

– Во-во, напиши, Егор Семёнович, – загалдели и другие, – може, правда, отпустят по домам.

На этом и сошлись. Егор написал запрос в штаб и стал ждать.

Больше всех новым порядкам радовались заключённые, почему-то выпущенные из тюрем. Разбойнички в тюремной робе поначалу осматривались, не веря своему счастью, а увидев восторг в глазах горожан, тут же “благодарно” принялись их грабить и в темноте, и при свете дня.

Нет, Егор не боялся грабителей – шашку, хоть и в левой руке, он держал твёрдо. И однажды ему пришлось спасать жандарма от расправы бывших заключённых. Окружив беднягу, они нагло глумились над ним. В их руках поблёскивали небольшие, но хищные заточки. Обыватели с растерянными лицами стояли в сторонке и даже не пытались выручить полицмейстера.

Егор направил Ворона прямо в толпу небритых, злобных мужиков. Те шарахнулись по сторонам, но далеко не ушли.

– Куда лезешь, казак? Ехай своей дорогой! – хрипло крикнул один, с волчьими глазами, – у нас с господином хорошим свои счёты.

– Поговори у меня ещё, – пригрозил Егор, резко вынимая шашку из ножен, – но-о-о… не трожь коня, сволочь…

Умный Ворон, уже пообвыкнув к хозяину и его безмолвным командам, тут же встал на дыбы. Мужик в тюремной робе вжал голову в плечи и отпрыгнул в сторону.

– То-то же… Куда вам, полицмейстер? Я провожу…

Жандарм с готовностью схватился за стремя и махнул неопределённо рукой. Уже не молодой, с непокрытой головой – фуражку сбил кто-то из разбойников – он быстро прошёл толпу рядом с Егором, на ходу расстёгивая воротник. Седые волосы жандарма ворошил ветер, и на миг Егору показалось, что его стремя держит покойник…

– Отец, ты бы снял форму, – когда они заехали в глухой тупичок, посоветовал Егор, спрыгнув с коня, – а ещё лучше – уехать бы тебе.

Отдышавшись, жандарм пригладил волосы, почесал щёки с белыми бакенбардами и уныло ответил:

– Уехать… А жить на что? Здесь хоть жалованье платят, а больше я и делать-то ничего не умею. Что ж получается – это революция или анархия?

Егор молча пожал плечами.

– Пока всё не наладится, вероятно, анархия.

Полицмейстер застегнул мундир на все пуговицы и снова вздохнул.

– Ладно, есаул, благодарствую. Прощайте.

Вдовствующая императрица уехала в ставку, к своему отрекшемуся сыну в Могилёв, и у Егора выдались нежданные выходные. Нужно было этим воспользоваться и как следует подлечиться. Рука всё ещё болела. Днём Егор терпел, но по ночам просыпался от собственного стона.

– А что вы хотите, батенька? – добродушно рокотал Матвей Ильич, выслушав его. – Такое ранение… не каждый и жив останется… Идите на прогревание. Так… кто у нас сегодня дежурит? – заглянул он в график на стене.

– Матвей Ильич, а почему Любовь Матвеевну не видно, – застёгивая рубашку, спросил Егор, – она не уехала?

Доктор почему-то нахмурился.

– Не уехала, но собирается…

Он замолчал, уставившись на улицу, откуда через открытую форточку доносились безумные соловьиные трели.

– Весна в этом году ранняя, – пробормотал задумчиво доктор, – вишь, как поют…

– И куда же Любовь Матвеевна собирается? – не отступал Егор.

– Дочь моя неугомонная собралась в монастырь к своей тётке, моей сестре-монахине. Оказывается, её перевели в какой-то скит недалеко от Киева. Так Люба хочет ехать к ней.

Егор внезапно расстроился.

– В монастырь хочет уйти? Насовсем?

– Да нет… Люба хочет её уговорить переселиться к нам. Всё плачет, что не справляется с Шуркой… Но как я её одну отпущу? И раньше бы побоялся за город отпускать, а уж нынче тем более. Так моя настырная барышня уговорила конюха Степана и одну из сестёр поехать с ней. Я уж не знаю, что и возразить теперь.

– Да какой из Степана охранник? – возмутился Егор, – он и себя-то не сможет защитить. Матвей Ильич, а хотите, я поеду с Любовь Матвеевной? Временем я как раз сейчас располагаю.

Доктор с надеждой посмотрел на него.

– Я был бы вам очень благодарен, Егор Семёнович. Тем более, что они хотят ещё для госпиталя продуктов наменять или купить, а, сами понимаете, это сейчас самый ценный товар. Как бы не ограбили…

Глава 13

Выехать решили рано, до рассвета, когда даже разбойнички устают грабить и отправляются спать. Хотя грабить у небольшой компании пока было нечего. Ни Люба, ни Олеся, медсестра, золото-бриллианты не надели, а уж у Степана и есаула их подавно не было. Зато казак был внушительно снаряжён по части оружия.

– Степан, возьми-ка ты вот этот револьвер и спрячь поближе. Глядишь, пригодится. Не забыл ещё, как стрелять? – перед дорогой распоряжался Егор.

– Обижаете, вашблагородь, как можно? Чай, воевал тоже.

– Ну и молодец… Барышни, вы готовы? – обратился он к девушкам, стоявшим возле телеги.

– Готовы, Егор Семёнович, – весело ответила Олеся, – только не потеряйте нас по дороге.

– Такую барышню невозможно потерять, – подмигнул ей казак, запрыгивая на коня.

Люба, закутавшись в платок по самые глаза, не участвовала в их зубоскальствах. Она всё-таки простудилась в тот вечер и сейчас чувствовала невероятную слабость, уже почти жалея, что затеяла эту поездку. Степан на телегу накидал сена, и, зарывшись в него, Люба задремала. Разбудил её смех Олеси. Та с удовольствием заигрывала с казаком.

– А вы чего ж, Егор Семёнович, не женаты? Али никого по нраву не нашли?

– Знаете, Олеся Никитична, у нас говорят: женился на скору руку, да на долгу муку. Вот я и не хочу муки-то…

– Ой, так вам нужно найти того, кто поближе, чтобы получше разглядеть.

– Может, вы на себя намекаете? – усмехнулся Егор, подъезжая.

– А почему бы и нет? Я девка справная, не хуже других. Согласен, Степан? А?

– Согласен, барышня, был бы я помоложе, и сам бы посватался.

Счастливый смешок был ему ответом.

Сон окончательно слетел с глаз. Люба выпрямилась и огляделась. Они уже выехали из Киева, и сейчас ехали по пустынной дороге вдоль небольшого перелеска. Солнышко грело ласково, будто и не весна, а раннее лето. С восходом проснулись и птицы, и теперь голосили что тебе колокольные переливы. Дышалось легко, вкусно – немного пыли вперемешку с душистым запахом клейких тополиных почек. Этот запах напомнил Петроград… Вернее, Петербург её детства…

– Проснулись, Любовь Матвеевна? Как спалось? – подъехал Егор.

Любе очень хотелось улыбнуться и так же весело ответить, как Олеся, но… её намерения насчёт Егора были совсем другими. Ишь… сердцеед… Маривчук ему надоела, так он теперь новую пассию ищет, – настороженно думала Люба. Пусть ищет, только она на такую роль несогласная. Для укрепления своих намерений Люба уже несколько дней носила сапфировое колечко, подаренное Мишей. Маривчук как увидела у неё это кольцо, так и встрепенулась – впилась глазами, словно змея, но ничего не спросила. А Люба и не объясняла, пусть думает, что это Егор ей подарил…

Однако с есаулом она всё-таки не хотела сближаться…

– Спалось хорошо, спасибо, – сухо ответила она, пряча глаза.

– Что-то вы не в настроении. Может, недовольны, что отец меня с вами послал? – чуть наклонившись, спросил казак.

Люба увидела в его голубых глазах насмешку и промолчала.

– Что вы, Егор Семёнович, – встряла Олеся, улыбаясь пухлыми щёчками, – чего нам быть недовольными? С вами-то, чай, надёжнее… А на докторшу нашу не смотрите, Любовь Матвевна всегда строгая. В столице, наверное, все такие. А мы местные, девушки простые, весёлые, – снова показала она обаятельные ямочки, зазывно улыбаясь Егору.

Растеплилось так, что Люба сняла пальто, оставшись в одном сером, длинном платье, оставшимся у неё ещё с учёбы в гимназии. Так она себя сейчас и ощущала – неловкой, скучной гимназисткой, которая то ли чего-то боится, то ли стесняется… На голове у неё, как у простой крестьянки, как и у Олеси, был повязан платок. Но и в нём стало жарко, голова почему-то чесалась. Люба сняла его и принялась вытаскивать травинки.

– Ой, Любовь Матвевна, – уставилась на неё Олеся, – какая же вы беленькая, словно снегурка!

Люба не ответила, чувствуя, что краснеет. Пока Егор не оглянулся, она снова натянула платок и нахмурилась.

– Олеся, ты свои навыки повитухи не растеряла?

– Никак не можно, не растеряла. А вы думаете, пригодятся сегодня?

– Вполне возможно. В деревнях рожениц всегда хватает. Особенно, если село большое. Ваше-то большое?

– Наше нет… Вот сейчас мы подъедем, так до моего родного ещё пять вёрст, а это будет большое… Дворов четыреста.

– Ну и хорошо, – спокойно заметила Люба, радуясь, что сумела перевести щекотливый разговор со своей внешности. – От твоего села и до скита недалеко…

За поворотом показалось то самое большое село. Оттуда летел колокольный звон, словно случился великий праздник.

Вдали проехал поезд из нескольких пролёток, запряжённый тройками лошадей. Всюду – и на оглоблях, и на колясках, и на девушках виднелись цветочные венки. Задорные девичьи голоса перекрывали песнями колокольный трезвон. Поезд со свистом и смехом мчался к церкви на соседней улице.

– Во как… свадьба, – крякнул Степан и обернулся, подмигнув, – хороший знак. Не зря мы приехали.

– Ой, лишеньки, – всплеснула руками Олеся, – а ведь там из нашего села хлопцы… Постойте трошки здесь… Я скоро!

Не успела Люба возразить, как медсестры и след простыл. Степан съехал чуть в сторону от дороги и встал в тенёк, под молодой берёзкой. Егор тоже спешился и пустил коня попастись.

Но долго ждать не пришлось. Олеся вскоре выбежала из ворот того самого дома, откуда выехал свадебный поезд, и зазывно замахала руками. Когда они подъехали поближе, она возбуждённо зашептала Любе на ухо:

– Жених из нашего села – вон… видите на крыльце церквы самый красивый парень рядом с невестой?

Для Любы, не привыкшей к такой пестроте в одежде, все парни и девушки слились в один цветастый ковёр, где красивыми были все, тем более издалека.

– Так дадут нам ночлег, Олеся?

– Дадут, дадут, но не здесь, конечно, а у соседей… Поехали, Любовь Матвеевна, не сомневайтесь.

Однако Люба сомневалась, не будут ли они на свадьбе незваными гостями. Но как только они заехали во двор, из дома выбежала пожилая толстая тётка и ещё с порога закричала:

– Мать честная, дивитесь, люди добрые, какие гости к нам з Киева прибыли. Проходьте, гости дорогие… Як вас звать? Ой… а какой справный казак! У нас и для вас будет компания – побачите, скильки казаков буде на свадьбе…

– Как вас зовут, тётенька? – без стеснения спросила Олеся, когда они вошли в пока ещё пустой дом.

– Ой, я не сказала? Марьей Миколаевной кличут.

– Мария Николаевна, – машинально перевела Люба, – а в вашем селе доктор кому-нибудь нужен или нет? Мы бы полечили, а вместо платы продуктов бы взяли.

– Да як же не нужен врач? – всплеснула руками Марья, – вона дядечка у соседей спиной мается, а с другой стороны Микола с фронта пришёл, так рана дюже загноилась. А ещё… – она подняла глаза к потолку, – не помню уж у кого разродиться кто-то должен… Гришка! – зычным голосом вдруг крикнула она в окно, – ты где шляешься, бисов сын? Подь сюды!

В дом быстро вбежал белобрысый мальчишка, лет десяти, в белой рубахе, подпоясанной рушником в честь праздника.

– Отведи лошадей на конюшню да сена задай… Стой! Ты не помнишь, у кого на соседней улице баба брюхатая?

– Так у Ермаковых, – бросил паренёк и обратился к Егору: – не сумлевайтесь, вашблагородь, мы вашему коняке и сенца, и водички дадим.

За Гришкой в конюшню направился и Степан со своей уже распряжённой кобылкой.

– После, после пойдёте по своим больным, а сейчас не обессудьте, нужно молодых уважить… Сейчас все из церквы возвернутся, нужно встретить. Гришка! Готовь просо!

Свадебный поезд, украшенный звонкими колокольчиками и цветами, они услышали издалека. Завертелось, закружилось, запело всё вокруг. Люба с Егором стояли в стороне, а Олеся, быстро освоившись, уже пела вместе с девчатами:

Ой, Галочку маты родыла

Соничком обгородила,

Месяцем подпыризала,

За дружками посылала…

Невеста, в красном костюме, с веночком на голове, действительно была самой красивой. Рядом с ней стоял не молодой, но статный жених, явно с достатком – в модной чёрной двойке, под которой виднелась шёлковая, расшитая рубашка. Девушки, все как на подбор, чернобровые, высокие, некоторые с венками из искусственных цветов, а некоторые с помпонами, увлекали за собой чубатых парней в разноцветных шароварах, чтобы водить хороводы возле молодых, напевая протяжные, мелодичные песни.

Любе казалось, что она попала в прошлое. Знают ли эти весельчаки, что идёт злая война, безумная революция разрушила последний порядок, а по улицам Киева голодные, в плохонькой одежонке беспризорные ребятишки, как стая воробьёв, перелетают с улицы на улицу в поисках пищи?

Но, приглядевшись, она заметила и увечья мужчин, и шрамы на красивых лицах молодых парней, и грустные глаза жёнок в чёрных платках, стоящих поодаль, которые, видно, не дождались своих мужей с войны. Они обо всём знали, но разве можно остановить жизнь? Никак невозможно. Хотелось и ей забыться и хоть на один миг окунуться в это счастье. Люба сдёрнула платок и, распустив свои светлые, как лён, волосы, с удовольствием надела венок, что подала ей оказавшаяся рядом девушка.

– Снегурка, иди к нам! – крикнула из хоровода Олеся.

Люба шагнула вперёд и ощутила, как её подхватил, завертел весёлый вихрь. Только и успела подумать, а где же Егор? Но в следующий миг и это перестало иметь значение – так она была счастлива.

Глава 14

“Если когда-нибудь у тебя билось сердце от счастья, то вот что сейчас творится со мной…” (“300 писем”)

Егор не танцевал. Устроившись в тени большого дома, он расстегнул китель и, глядя на хоровод незнакомых парней и девчат, перенёсся мыслью в родную станицу. Туда, где он был своим. Не так давно он так же смеялся и шутливо толкался с дружками, заигрывал с красивыми, нарядными казачками… От собственного одиночества ему стало немного грустно. Но грусть была смешана с неясной надеждой на будущее, на какое-то неведомое счастье… И предвестницей этого счастья была Люба.

Её неожиданный, нежный образ, со светлыми распущенными волосами, украшенными венком, как короной, окончательно приворожил его. Вот она какая на самом деле… Прячется за серое платье да белый халат докторши, а сама, как подснежник, – хрупкая, гибкая и на вид – почти девочка… Вдруг захотелось её защитить, оградить от всех невзгод и злых людей…

Во время застолья их посадили вместе. Он хотел заговорить с Любой, но её всё время смешили местные хлопцы. Польщённые её звонким смехом, они рассказывали анекдоты ещё и ещё. Впервые Егор ощутил досаду не от её замкнутости, а наоборот – от её открытости. Она напоминала птицу, вырвавшуюся из клетки. Праздник, такой редкий в нынешнее время, обнажил её весёлый нрав, о котором Егор и не подозревал. В конце концов, подстрекаемый ревностью и чтобы завладеть её вниманием, он заговорил с ней о брате. При упоминании Саши Люба перестала слышать остальных, а её взгляд стал по-матерински нежным и чуть испуганным – как он там без неё?