Хроники Пограничного племени

Архивариус кивнул. «Да. Официальная история Аркэлии гласит, что это было варварское нападение, акт бессмысленной жестокости. История Ноктэрна, я полагаю, говорит о справедливом возмездии за очередное нарушение границ. Обе лгут». Он указал на толстую, оплетенную в кожу книгу на одном из стеллажей. «В ту ночь здесь пробудился локальный геомантический узел. Земля дрожала, люди сходили с ума. Ваши соотечественники, дитя тени, пришли не резать, а забрать артефакт, который резонировал с этим узлом. А ваши, сын Света, защищали не город, а свою тайну. Резня была лишь следствием. Кровь, пролитая в ту ночь, пропитала эту землю так глубоко, что стала частью ее памяти. Частью ее проклятия».

Он подошел к маленькому окошку под самым потолком, через которое был виден кусочек неба, уже начавшего окрашиваться в оранжевые и пурпурные тона. «Солнце садится. Вам стоит поторопиться. У нашего города два заката. Первый – тот, что дарован Светом. Он приносит покой и отдых». Он помолчал, и его голос упал до зловещего шепота. «А второй закат приходит вместе с тьмой. Это закат из прошлого. Закат цвета крови и пожара. Каждую ночь Мираж умирает. Каждую ночь он снова становится руинами, которыми был сто лет назад. А вместе с руинами приходят и те, кто погиб в них. Они не призраки в привычном смысле. Они – эхо боли. И они очень, очень не любят живых, которые нарушают их вечное повторение смерти».

Кайлан почувствовал, как по спине пробежал холод, не имеющий ничего общего с прохладой подвала. Он посмотрел на часы на ратушной башне. До захода солнца оставалось меньше часа.

«Записи, которые вы ищете, в дальнем зале, – сказал Форос, указывая вглубь темного коридора. – Секция «Геометрия Земли». Я не пойду с вами. Мое место здесь, среди живых книг. Когда часы пробьют закат, двери архива запрутся до восхода. Таков порядок. Если вы не успеете выйти… молитесь тому богу, в которого еще верите».

Старик вернулся за свой стол, зажег еще одну свечу и углубился в чтение, словно их больше не существовало. Он дал им информацию, дал им предупреждение. Остальное было их делом.

Они бросились вглубь архива, их шаги гулко отдавались в тишине. Воздух здесь был спертым, пах пылью и тленом. Лира зажгла небольшой фонарь, и его узкий луч выхватывал из темноты ряды стеллажей, уходящих в бесконечность.

«Он лжет или безумен?» – спросил Кайлан, перепрыгивая через стопку свитков.

«Ни то, ни другое, – ответила Лира, не сбавляя шага. – Он напуган. А страх заставляет людей говорить правду, которую в обычное время они прячут за зубами. Я верю ему. Этот город – рана, которая каждую ночь открывается и кровоточит».

Они нашли нужную секцию. Это был круглый зал, стены которого были сплошь уставлены толстыми, переплетенными в кожу книгами. В центре стоял большой стол с геомантическими картами. Времени на методичный поиск не было. Они начали лихорадочно выхватывать книги, пролистывая их в поисках нужных дат.

В этот момент снаружи ударил колокол. Глухой, протяжный удар, возвещающий о закате. И тут же, ему в ответ, раздался другой звук. Он пришел не с улицы. Он родился в самом воздухе, в камнях стен. Это был далекий, едва слышный крик, полный невыразимой агонии.

Кайлан замер, прислушиваясь. Свет в окошке под потолком сменился с оранжевого на кроваво-красный. Стены архива содрогнулись. С потолка посыпалась пыль. Штукатурка на стенах пошла трещинами, но из этих трещин сочилась не тьма, а копоть, словно за стеной бушевал невидимый пожар. Запах пыли сменился запахом гари и пролитой крови.

«Быстрее», – прошипела Лира. Ее лицо в свете фонаря было бледным и напряженным.

Крики снаружи стали громче, ближе. К ним добавились другие звуки – лязг стали, предсмертные хрипы, треск ломающегося дерева. Это была симфония резни, исполняемая оркестром призраков.

Кайлан увидел ее. Толстую книгу с тиснением в виде сейсмической волны. «Годовой отчет геомантической службы Миража». Он схватил ее, раскрыл на столе. Пальцы его дрожали. Лира посветила фонарем. Они быстро нашли нужный раздел. Сто лет назад. Вот она, запись. Резкий скачок активности, отмеченный красными чернилами. А рядом – приписка дрожащим почерком: «Аномалия совпала с атакой. Не уверен, что было причиной, а что следствием. Свет померк».

«Листай дальше, – скомандовала Лира. – Нам нужно наше время».

Кайлан перевернул несколько десятков страниц, каждая из которых, казалось, весила тонну. Год за годом отчеты были скучными и монотонными. Земля спала. И вот… последняя страница. Несколько дней назад. Он увидел точно такую же диаграмму. Такой же резкий, вертикальный скачок активности. Но он был в десять раз мощнее предыдущего. И приписка, сделанная, видимо, рукой Фороса, была короткой и страшной: «Он проснулся. Или его разбудили. Удар пришелся изнутри. Источник искусственный. Модулированный. Это не землетрясение. Это убийство».

Вот оно. Доказательство. Подтверждение слов Элдана.

В этот момент свет фонаря Лиры задрожал и начал меркнуть.

«Масло?» – спросил Кайлан.

«Полный, – ответила она. – Дело не в нем».

Температура в зале резко упала. Их дыхание стало вырываться изо рта облачками пара. По гладкому каменному полу поползли языки инея. И в наступившей полутьме они увидели их.

Они просачивались сквозь стены, словно дым. Фигуры, сотканные из теней и лунного света. Городские стражники с пробитыми шлемами, из которых сочилась тьма. Женщины, прижимающие к груди свертки, в которых не было детей, только пустота. И ноктэрнийские ассасины, их движения были быстрыми и рваными, как у сломанных марионеток, их клинки оставляли в воздухе темные, незаживающие шрамы.

Они не смотрели на Кайлана и Лиру. Они смотрели друг на друга, запертые в своей вечной битве. Стражник замахивался мечом на ассасина, тот уворачивался и наносил ответный удар. Женщина бежала, спотыкалась и падала. Снова и снова. Бесконечный цикл.

Но потом одна из фигур – высокий аркэлийский офицер с разрубленным лицом – остановилась. Его голова медленно повернулась, и пустые глазницы уставились прямо на Кайлана. Эхо почувствовало живое. Оно почувствовало его страх, его сомнения. Его теплую, живую душу в этом царстве холодной, мертвой памяти.

«Ты… не должен… быть… здесь…» – прошелестел голос, похожий на шорох сухого листа.

Кайлан инстинктивно шагнул назад. Он попытался воззвать к Свету, создать защитный барьер. Он сосредоточился, но в ответ получил лишь слабую, трепещущую искорку на ладони. Его вера была слишком слаба, слишком изъедена сомнением. И этот слабый свет подействовал на призраков, как кровь на акул.

Они все обернулись. Их вечная битва прервалась. Теперь у них появился новый, общий враг. Живой. Они двинулись на них – не быстро, а медленно, неотвратимо, как прилив. Их прикосновения не ранили тело. Они высасывали тепло. Высасывали волю.

«Кайлан!» – крик Лиры вырвал его из оцепенения.

Он увидел, как она выхватила свои клинки. Она не пыталась атаковать призраков. Она ударила эфесом одного клинка о лезвие другого. Резкий, чистый звук высек сноп искр. И на мгновение призраки отшатнулись, их фигуры замерцали и стали прозрачнее.

«Им не нравится настоящее! – крикнула она. – Звуки, свет, все, что не из их времени! Отвлекай их!»

Кайлан понял. Он отбросил страх и сосредоточился на действии. Он выхватил меч и ударил им плашмя по металлической оковке стеллажа. Гулкий, дребезжащий звук прокатился по залу. Призраки снова отступили, их лица, если можно было так назвать эти маски страдания, исказились.

Они начали отступать к выходу, создавая шум, отгоняя волны мертвой памяти. Но призраков становилось все больше. Они вытекали из книг, из пола, из потолка. Они обступали их, и холод становился невыносимым. Кайлан чувствовал, как его конечности немеют, а мысли становятся вязкими, медленными. Его захлестывала апатия, желание просто сесть и позволить холоду забрать его.

Призрак маленькой девочки возник прямо перед ним. Она протягивала к нему руки, и ее беззвучный плач разрывал душу. Кайлан замер. Он видел не призрака. Он видел всех детей, которых не смог защитить. Всех невинных, погибших в этой войне.

«Не смотри ей в глаза!» – голос Лиры прозвучал резко, как пощечина.

Она схватила его за руку, и ее прикосновение было на удивление теплым, живым. Она дернула его за собой с такой силой, что он едва не упал.

«Они питаются твоей жалостью! Твоим чувством вины! Выбрось это из головы! Ты не бог, ты солдат! Двигайся!»

Ее слова, жестокие и прагматичные, пронзили туман его отчаяния. Она была права. Он солдат. А солдаты сражаются.

Он вырвал книгу с отчетами, которую обронил, сунул ее за пазуху. И они побежали. Призраки текли за ними, их бесплотные руки тянулись, пытаясь ухватить, остановить, утянуть в свой холодный, безвременный ад.

Дверь в главный зал архива была впереди. Но путь преграждала фигура магистра Фороса. Он стоял к ним спиной, глядя на что-то, чего они не видели.

«Магистр! – крикнул Кайлан. – Бежим!»

Старик медленно обернулся. Его очки были разбиты, а на груди расплывалось темное пятно. Он улыбнулся им – печальной, всепрощающей улыбкой.

«Память всегда побеждает, дети, – прошептал он. – Я забыл запереть дверь. Так было и в тот раз…»

И он рассыпался в пыль, которую тут же подхватил невидимый сквозняк.

Тяжелая дубовая дверь, ведущая наверх, была заперта. Массивный засов был опущен.

«Проклятье!» – выругался Кайлан, наваливаясь на нее всем телом. Дверь не поддалась.

Призраки приближались. Холод сгущался.

Лира не стала тратить время на дверь. Ее взгляд метнулся вверх, к маленькому окошку под потолком. Оно было узким, едва ли шире ее плеч.

«Подсади меня», – бросила она.

Кайлан, не раздумывая, сцепил руки. Она наступила в них, легко, как кошка, оттолкнулась от его плеча, ухватилась за решетку на окне. Мышцы на ее спине напряглись. Раздался скрежет металла. Решетка, проржавевшая за столетие реального времени, поддалась. Она выломала ее и протиснулась в узкий проем.

Кайлан остался один. Призраки были в нескольких шагах. Он закрыл глаза, готовясь к концу.

Снаружи раздался грохот. Затем – треск дерева. Засов на двери дрогнул и с оглушительным звуком отлетел в сторону. Дверь распахнулась. В проеме стояла Лира, в руке она держала тяжелый железный лом, который, видимо, нашла на улице. Ее лицо было покрыто копотью, в глазах плясали отсветы далеких пожаров.

«Я же сказала – двигайся, солдат», – выдохнула она.

Он выскочил из архива, и она тут же захлопнула за ним дверь. Они оказались на ночных улицах Миража. И это был ад.

Город горел. Не по-настояшему. Призрачное пламя пожирало дома, не оставляя пепла. По мостовой текли реки темной крови, которые не пачкали сапог. В воздухе висели крики, застывшие во времени. Призрачные армии сражались на улицах, не замечая их, проходили сквозь них, оставляя за собой лишь ледяной холод и запах смерти. Весь город был одной огромной, незаживающей раной, и они стояли в самом ее центре.

«Сюда!» – Лира потащила его в узкий переулок, подальше от центральной площади, где битва была особенно яростной.

Они бежали по лабиринту горящих и одновременно целых улиц, уворачиваясь от призрачных клинков и спотыкаясь о призрачные тела. Наконец, они нашли убежище в полуразрушенной часовне у самого порта. Здесь огни были тусклее, а крики – дальше.

Они рухнули на каменный пол за алтарем, тяжело дыша. Кайлан вытащил из-за пазухи книгу. Она была цела. Они сделали это. Они нашли то, за чем пришли.

Он посмотрел на Лиру. Ее лицо было измазано сажей, в растрепавшихся волосах застряли щепки. Она прижимала ладонь к плечу, и сквозь прореху в плаще он увидел глубокую царапину – видимо, отлетевшим от двери засовом. Она была ранена. Она рисковала собой, чтобы вытащить его. Его, аркэлийца. Врага.

«Зачем?» – спросил он, его голос был хриплым.

Она посмотрела на него долгим, тяжелым взглядом своих серых глаз. В их глубине не было ни жалости, ни благородства. Только холодная, упрямая логика.

«Мертвые не находят ответов, легат, – сказала она, морщась от боли. – А ты, со своей дурацкой картой и способностью ее читать, сейчас слишком ценный актив, чтобы позволить тебе превратиться в замерзшее воспоминание. Только и всего».

Она отвернулась, обрывая разговор. Но Кайлан знал, что она лжет. Или, по крайней мере, говорит не всю правду. Он видел, как на мгновение дрогнули ее губы, прежде чем она произнесла эти циничные слова. Он видел трещину в ее броне.

Он оторвал полосу ткани от своего плаща и протянул ей. «Дай сюда».

Она колебалась секунду, затем позволила ему перевязать рану. Их пальцы соприкоснулись, и в этом мимолетном касании, в этой тишине посреди горящего призрачного города, родилось что-то новое. Не доверие. Не дружба. А хрупкое, неохотное признание того, что они оба – живые. И в этом обезумевшем мире, возможно, это единственное, что имело значение.

За стенами часовни выла и умирала ночь столетней давности. А им оставалось лишь ждать рассвета, который должен был принести с собой не свет, а лишь отсрочку.

Черное солнце Аркэлии

Солнце Аркэлии в тот день было лжецом. Оно висело в безупречно синем небе над столицей, Этельгардом, и щедро заливало мир светом, но свет этот был холоден и тонок, лишен своей божественной тяжести. Он лежал на беломраморных плитах Вечного Форума не как расплавленное золото, а как слой кварцевой пыли, просеянной сквозь саван. Генерал Тиберий, Командующий Западным Легионом, чувствовал этот холод кожей сквозь алую ткань своего парадного плаща. Он стоял на балконе своей резиденции, глядя на город, и его старое, изрезанное шрамами сердце впервые за тридцать лет службы не находило покоя в этом зрелище.

Этельгард был воплощенной догмой. Его проспекты расходились от центрального Храма Света идеально прямыми лучами, его кварталы образовывали безупречные квадраты, а каждый шпиль, каждая колонна были выверены с математической точностью, чтобы в полдень отбрасывать тень под единственно верным, предначертанным углом. Город был молитвой, застывшей в камне, гимном порядку. Но сегодня в этой молитве слышались фальшивые ноты. Тишина на улицах была слишком гулкой. Смех детей у фонтанов казался слишком звонким, почти истеричным. Даже марш дворцовой стражи, обычно вбивающий в брусчатку незыблемый ритм Империи, звучал как-то неуверенно, словно солдаты боялись споткнуться. Тревога просочилась в столицу не с дымом пожаров и не с криками гонцов. Она просочилась сквозь молчание.

Уже неделю с западной границы не было вестей. Ни докладов, ни запросов, ни даже обычных жалоб на прокисшее вино от пограничных гарнизонов. Связь, поддерживаемая сигнальными башнями и вестовыми орланами, просто оборвалась. Сначала это сочли диверсией Ноктэрна – обычным делом. Но когда молчание затянулось, когда даже торговые караваны, выбравшиеся из Порубежья, не смогли рассказать ничего, кроме бессвязного бреда о «кривых небесах» и «реках, текущих вспять», тревога начала густеть, превращаясь в липкий, холодный страх.

Тиберий знал Кайлана Арроса с тех пор, как тот был мальчишкой, неуклюже размахивавшим деревянным мечом. Он видел, как этот мальчишка превратился в лучшего кадета Академии, а затем в самого молодого и самого многообещающего легата. В Кайлане Тиберий видел не просто блестящего офицера. Он видел Аркэлию в ее лучшем проявлении – чистую веру, несгибаемую честь, прямоту, не знающую компромиссов. И теперь эта лучшая часть Аркэлии молчала где-то там, на Кромке, поглощенная неизвестностью. Генерал провел рукой по седой бороде. Он не верил в дурные предзнаменования, но холодный свет лживого солнца заставлял его думать о худшем.

Вызов в Зал Эдиктов пришел внезапно. Тиберий облачился в парадный доспех, и слуги отметили, что старый генерал двигается с несвойственной ему поспешностью. Когда он вошел в огромный, гулкий зал, где любой шепот превращался в громовое эхо, он понял, что ожидание кончилось. Весь Высший Совет был в сборе. Военные – в начищенной до блеска стали. Прелаты – в белоснежных ризах. И в центре, на высоком троне из цельного оникса, сидел Божественный Регент Эллариус IV, дряхлый старик, чья власть уже давно была лишь символом, тенью отбрасываемой реальной силой Орденов и Легионов.

А перед троном, окруженный стражей, стоял человек. Или то, что от него осталось. Он был одет в лохмотья легионерской формы, его лицо было покрыто грязью и запекшейся кровью, а пустые, выцветшие глаза смотрели не на собравшихся, а сквозь них, в какую-то свою личную, непроглядную бездну. Тиберий узнал его. Оптион Маркус из гарнизона «Тихая Заводь». Один из людей Кайлана.

«Говори, солдат, – голос Регента был слаб и дребезжал, как треснувший фарфор. – Повтори Совету то, что ты сказал капитану стражи».

Маркус вздрогнул, словно его ударили. Он облизал потрескавшиеся губы. Его рассказ был не докладом, а предсмертным хрипом, потоком бессвязных, кошмарных образов. Он говорил о небе, которое раскололось, как чаша. О тумане, из которого вышла армия мертвецов в бронзовых доспехах. О земле, что потекла, смешивая холмы и леса в единую кашу. Он лепетал о том, как сталь проходила сквозь призраков, не причиняя им вреда, а их копья рвали плоть и металл, как пергамент. Он говорил о легате Арросе, который сражался с теневой ведьмой из Ноктэрна, а потом они оба исчезли в ревущем хаосе, поглощенные волной «неправильного света».

В зале воцарилась тишина. Тяжелая, вязкая, как ил на дне болота. Затем она взорвалась.

«Бред! – пророкотал генерал Квинт, командующий Южным Легионом, чье лицо было красным от возмущения. – Он либо безумен, либо подкуплен Ноктэрном! Призраки в бронзе! Какая ересь!»

«Его разум отравлен магией теней, – вторил ему верховный прелат Августин, нервно теребя свой золотой амулет. – Это явное колдовство. Солдат должен быть допрошен с пристрастием. Он выдаст своих хозяев».

Они спорили, кричали, пытались втиснуть невообразимое в привычные рамки своего мира. Для них существовала лишь война с Ноктэрном, диверсии, колдовство. Сама мысль о том, что могло произойти нечто, выходящее за пределы этой вековой вражды, была для их упорядоченных умов кощунственной. Тиберий молчал. Он смотрел на Маркуса и видел в его глазах не ложь и не безумие. Он видел там ужас такой чистоты и такой глубины, что его невозможно было выдумать. Он видел там истину. Страшную, непостижимую, но истину.

Именно в этот момент распахнулись огромные серебряные двери Зала Эдиктов. Они открылись сами, без помощи стражи, медленно и беззвучно. И в проеме, очерченный холодным светом, стоял он.

Верховный Инквизитор Малаки.

Он был одет в черное с серебром облачение своего Ордена Чистого Пламени. Он не носил доспехов, но сама его фигура, худая, аскетичная, почти изможденная, казалась выкованной из темной стали. Его лицо было бледным, с резкими, словно высеченными из камня чертами. Но главной в нем были глаза. Они не были злыми или жестокими. Они были абсолютно спокойны. Это было спокойствие эпицентра урагана, спокойствие бездны, в которой тонули любые сомнения, любые эмоции. В этих глазах горел огонь, но не теплый огонь жизни, а холодное, белое пламя абсолютной, несокрушимой веры.

Он вошел в зал, и его тихие шаги по мрамору звучали громче, чем крики генералов. Шум мгновенно стих. Все взгляды обратились к нему. Малаки не принадлежал к Высшему Совету. Орден Чистого Пламени всегда держался особняком, являясь не столько частью государственной машины, сколько ее совестью, ее карающим мечом, который опускался лишь тогда, когда в самой вере Империи появлялись трещины.

Он прошел мимо оцепеневшего Маркуса и остановился в центре зала. Он не поклонился Регенту. Он просто посмотрел на него, и в этом взгляде было больше власти, чем во всех регалиях старого правителя.

«Вы спорите о симптомах, пытаясь излечить лихорадку припарками, – его голос был негромким, но обладал странной резонирующей силой, проникая под кожу, в самые кости. – Вы видите диверсию, колдовство, безумие… Вы слепы. И глухи».

Он обвел взглядом затихших членов Совета. «Разве вы не чувствуете? Разве не видите, как изменился сам свет? Свет – это голос нашего бога. И сегодня он не благословляет нас. Он кричит. Кричит от боли и гнева».

Малаки подошел к огромному окну, выходившему на Форум. «То, что произошло на границе – не нападение Ноктэрна. Это – знамение. Это – суд. Триста лет мы вели эту вялую, гниющую войну. Триста лет мы терпели на теле мира эту гнойную язву по имени Ноктэрн, позволяя их еретическим учениям и теневой магии отравлять саму землю. Мы стали мягкими. Наша вера покрылась ржавчиной самодовольства. Мы молились Свету, но сердца наши были полны сумерек компромисса. И Свет устал ждать».

Его голос возвысился, наполнившись металлом проповеди. «Катаклизм на границе – это не проклятие. Это дар! Это священный огонь, ниспосланный нам, чтобы сжечь скверну! Чтобы очистить мир! Свет явил нам свою ярость, чтобы мы наконец обрели свою. Он показал нам, что будет с миром, если мы и дальше будем проявлять слабость. Хаос, о котором лепечет этот несчастный солдат – это лишь преддверие. Это то, что Ноктэрн готовит для всех нас!»