Хроники Пограничного племени

Кайлан опустил меч, который все это время сжимал в руке. Он чувствовал себя выжатым, но в то же время… легким. Он не просто прошел через препятствие. Он заглянул в зеркало чужой трагедии и увидел в нем отражение трещин в своем собственном мире, построенном на незыблемых, как ему казалось, обещаниях Света и Империи.

Лира молчала, но ее взгляд, брошенный на Кайлана, был долгим и задумчивым. Этот напыщенный аркэлийский идеалист, которого она считала предсказуемым, как смена дня и ночи, только что нашел ответ, до которого не додумалась она, привыкшая видеть мир в простых категориях силы и выживания. Он увидел то, что лежало глубже. И это было опасно. Это делало его непредсказуемым.

Элдан подошел к арке, ведущей из форта, и посмотрел на тропу, уходящую дальше, в сумрачный лес. «Путь свободен, – сказал он. – Но не обманывайтесь. Это было лишь эхо старой боли. Впереди нас ждет боль, которая рождается прямо сейчас».

Карты, что лгут

Они вышли из тени форта Скорби, и Кайлану показалось, что он снова учится дышать. Воздух за пределами фантомного замка был другим – редким, острым, настоящим. Он нес в себе запах влажной земли и горечи полыни, и в нем не было привкуса вековой пыли и невыплаканных слез. Но легкость была обманчива. Пройдя сквозь память о нарушенной клятве, он чувствовал, что и сам стал немного призраком. Что-то внутри него, какая-то несущая конструкция его души, покрылась трещинами. Обещание. Слово. Фундамент, на котором Аркэлия воздвигла свою сияющую империю. Он никогда не сомневался в нем. До сегодняшнего дня.

Элдан шел впереди, и его шаг казался более уверенным, словно разговор с мертвым королем вернул ему часть утраченных сил. Старик больше не вел их сквозь заросли, что меняли свое местоположение. Он следовал за чем-то, что было невидимо ни для Кайлана, ни для Лиры. Иногда он останавливался, прикладывал ладонь к стволу дерева, покрытого серебристым мхом, или опускался на колено, чтобы коснуться камня, чьи очертания напоминали спящего зверя. Он словно читал пульс этой больной земли, находя артерии, по которым еще текла здоровая кровь.

Лира двигалась рядом с Кайланом, но между ними пролегала пропасть. Она больше не смотрела на него с откровенным презрением. Ее взгляд стал иным – цепким, изучающим, как у анатома, разглядывающего диковинный орган. Она видела, как он изменился. Его прямолинейная, почти осязаемая уверенность, которая так ее раздражала, испарилась. На ее месте появилось что-то более глубокое и опасное – сомнение. Для Лиры сомнение было инструментом выживания, скальпелем, которым она вскрывала ложь мира. Для него же, она это чувствовала, это была открытая рана. И она не знала, что с этим делать. Слабость врага следовало использовать. Но был ли он еще ее врагом?

Они шли несколько часов в молчании, которое было плотнее тумана. Лес вокруг них становился все древнее. Деревья здесь были титанами, их кроны сплетались так высоко, что небо превратилось в далекое воспоминание. Стволы, толщиной в несколько обхватов, были покрыты узорами мха, которые светились в полумраке слабым изумрудным светом, складываясь в спирали и руны, которые, казалось, меняли свой смысл, стоило лишь отвести взгляд. Воздух стал прохладным и чистым, он пах грибницей, озоном и чем-то еще – смолой, которая была старше любой империи.

Элдан остановился перед отвесной скалой, которая выглядела как стена, возведенная самой природой. Она была гладкой, без единой трещины или уступа. Тупик.

«Пришли», – сказал старик.

Кайлан огляделся. Кроме скалы и исполинских деревьев, здесь не было ничего. Никаких признаков жилища. Никакого святилища. «Куда пришли?»

Лира не задавала вопросов. Она обошла скалу, постукивая по ней костяшками пальцев, прислушиваясь к звуку, изучая текстуру камня. Ее прагматичный ум искал механизм, потайную дверь, рычаг.

Элдан усмехнулся, глядя на ее тщетные поиски. «Вы ищете дверь там, где нужно найти порог. Вы думаете, как войти. А нужно – как быть впущенным».

Он подошел к скале и приложил к ней обе ладони. Он не давил и не толкал. Он просто стоял, закрыв глаза. Кайлан не услышал ни заклинания, ни молитвы. Но он почувствовал. Почувствовал, как по земле пробежала едва уловимая дрожь, которая поднялась по его ногам, по позвоночнику, и заставила волосы на затылке встать дыбом. Камень под ладонями Элдана начал светиться. Сначала тускло, потом все ярче, пока свет не стал таким же изумрудным, как мох на деревьях. Узор из световых линий побежал по скале, образуя сложную паутину, в центре которой был круг. Затем камень перестал быть камнем. Он стал текучим, как вода, его поверхность пошла рябью, и он раздвинулся, открывая темный проход. Изнутри пахнуло глубокой, влажной прохладой и покоем.

«Некоторые стены созданы не для того, чтобы не пускать чужих, – сказал Элдан, оборачиваясь к ним. – А для того, чтобы отсеивать тех, кто несет с собой шум внешнего мира».

Они вошли внутрь. Проход за ними бесшумно закрылся, снова превратившись в монолитную скалу. Они оказались в огромной пещере, но она не была похожа ни на одну из тех, что Кайлан видел раньше. Здесь не было мрака и сырости. Свод пещеры терялся где-то высоко вверху, и с него свисали не сталактиты, а толстые, переплетенные корни деревьев, что росли на поверхности. По этим корням, словно по венам, струился все тот же мягкий изумрудный свет, который заливал все пространство ровным, успокаивающим сиянием. В центре пещеры росло гигантское дерево, но оно было не из древесины. Оно, казалось, было вырезано из цельного куска бледно-зеленого, полупрозрачного кристалла, и свет, исходящий от корней, концентрировался в нем, заставляя его пульсировать, как огромное, медленно бьющееся сердце. Вокруг этого кристального дерева были построены немногочисленные жилища – не из камня или дерева, а сплетенные из тех же светящихся корней, они были частью пещеры, а не чужеродным элементом в ней. Здесь было тихо. И в этой тишине Кайлан впервые за последние дни услышал не звон в ушах, а биение собственной крови.

Здесь было несколько десятков человек – остатки Пограничного племени. Мужчины, женщины, дети. Они двигались медленно, без суеты. Их лица были суровы, но в глазах не было ни страха, ни паники, лишь глубокая, вековая усталость. Они молча кивали Элдану и провожали Кайлана и Лиру долгими, изучающими взглядами, в которых не было ни враждебности, ни гостеприимства. Они были похожи на деревья в этом лесу – просто были здесь, являясь неотъемлемой частью этого места.

Элдан привел их к подножию кристального дерева. Он опустился на гладкий, отполированный тысячелетиями пол и жестом пригласил их сесть. Кайлан подчинился, чувствуя, как прохлада камня проникает сквозь доспехи, успокаивая гудящие мышцы. Лира осталась стоять, прислонившись к одному из корневых столбов. Она не расслаблялась. Никогда.

«Это Сердце Леса, – сказал Элдан, кивнув на пульсирующее дерево. – Оно помнит, когда на этом месте еще не было гор. Оно помнит первый рассвет и будет помнить последний закат. Оно – наша память. Наш дом. И единственный якорь, который еще удерживает этот клочок земли от того, чтобы раствориться в безумии».

Он помолчал, собираясь с мыслями. Его голос в акустике пещеры звучал глубоко и гулко, как будто говорила сама земля.

«Вы хотите знать, что происходит. Вы видели симптомы – призраков, тварей, петли времени. Но вы не знаете причину болезни. Вы думаете, что две ваши империи ведут войну за Источник, как за колодец, полный силы, из которого можно черпать, чтобы поить свои армии и растить свои города. Вы боретесь за право владеть им. Какие же вы слепые дети…»

В его голосе прозвучала не насмешка, а безграничная скорбь.

«Источник – это не колодец. Это не место. Это… существо. Разум. Спящее сердце этого мира. Он не дает силу, он и есть сила. Он не управляет реальностью, он видит ее во сне. И весь наш мир, все, что вы знаете – горы, реки, ваши империи, само время – лишь рябь на поверхности этого сна. Каждые триста лет он на мгновение приоткрывает глаза, и его пробудившийся взгляд меняет мир. Затем он снова засыпает, и мир стабилизируется в новой форме. Так было всегда».

Кайлан слушал, и догмы, вбитые в него с детства, трещали и рушились, как лед под ногами великана. Источник – не божественный дар Света, не проклятый источник скверны Ноктэрна, а… живое, спящее божество, которому нет дела ни до света, ни до тьмы? Сама эта мысль была ересью, способной сжечь душу.

Лира прищурилась. Ее ум, привыкший к фактам и логике, отторгал эту мистику. «Если он спит, то что его разбудило?»

«Его не просто разбудили, – ответил Элдан, и его голос стал жестким, как замерзшая земля. – Его пытали во сне. Ваша вековая война, ваша ненависть… она просачивалась в его сон, как яд. Она стала его кошмарами. А несколько дней назад кто-то, кто знал о его природе, не просто воспользовался этим. Он намеренно вонзил в самый центр этого кошмара раскаленную иглу. Он спровоцировал пробуждение. Не мягкое, естественное, а судорожное, агонизирующее. Представь, что тебя вырывают из сна, выливая на тебя кипящее масло. Ты не проснешься. Ты взвоешь от боли, и твой крик разрушит все вокруг. Вот что сейчас происходит с миром. Он не меняется. Он рушится под крик агонии Источника».

Тишина, наступившая после его слов, была тяжелой, как надгробный камень. Идея искусственного пробуждения была еще чудовищнее, чем все остальное. Это не было стихийным бедствием. Это было преступление. Преступление против самого бытия.

«Кто? – выдавил Кайлан. – Кто способен на такое?»

«Тот, кто жаждет не просто победы, а полного переписывания правил, – ответил Элдан. – Тот, для кого хаос – не трагедия, а инструмент. У меня нет имени. Есть лишь понимание того, что удар был нанесен с двух сторон одновременно. Один – во имя слепящего порядка. Другой – во имя абсолютного контроля. Кто-то в Аркэлии и кто-то в Ноктэрне действовал согласованно, даже не зная друг о друге, ведомый одной и той же гордыней».

Кайлан хотел возразить, защитить честь своей родины, но слова застряли в горле. Он вспомнил фанатичный блеск в глазах инквизиторов, их готовность объявить предателем любого, кто хоть на йоту отклонился от догмы. Были ли они способны на такое? Он с ужасом понял, что да.

Лира молчала, но ее пальцы сжались в кулаки. Ноктэрн был построен на интригах и борьбе за власть. Идея о том, что кто-то из теневых правителей решит поставить на кон весь мир ради абсолютной власти, не казалась ей невероятной. Она казалась ей до тошноты знакомой.

«Что теперь делать?» – спросила она. Ее голос был ровным, практичным. Она уже приняла новую, чудовищную реальность и искала в ней рычаги воздействия.

«Успокоить Источник силой невозможно, – сказал Элдан. – Это все равно что пытаться криком унять плачущего младенца. Его нужно лечить. А для этого нужно найти и удалить занозы, которые причиняют ему боль – тех, кто это сделал. И те артефакты, которые они использовали».

Старик с трудом поднялся и подошел к подножию кристального дерева. Он приложил к его поверхности ладонь, и в глубине кристалла зажглись и поплыли туманные образы.

«Вы не сможете найти их, идя по обычным дорогам. Карты ваших империй теперь бесполезны. Они лгут. Они показывают мир, которого больше не существует. В этом бурлящем океане хаоса остались лишь небольшие островки, где сон Источника еще не до конца разрушен. Места, где реальность еще цепляется за свои старые законы. Очаги стабильности. Именно там, в этих островках порядка, вы сможете найти следы, подсказки, эхо того ритуала, что все начал. Нужно идти не по земле, а от одного такого очага к другому».

Элдан отнял руку от дерева. В ней он держал что-то, чего там не было секунду назад. Он протянул это Кайлану.

Это была не карта. Это был гладкий, плоский камень темно-серого цвета, похожий на большую речную гальку. Он был холодным и тяжелым, испещренный тонкими серебристыми прожилками, которые складывались в узор, похожий на звездное небо.

«Что это?» – спросил Кайлан, вертя камень в руках.

«Это Карта-что-не-лжет, – ответил Элдан. – Она не показывает горы или реки. Она показывает правду».

Старик накрыл камень своей морщинистой ладонью поверх руки Кайлана. «Очисти свой разум, сын Света. Забудь о границах, крепостях и городах. Почувствуй лишь одно – порядок. Тот самый порядок, которому ты служишь, но не имперский, а изначальный. Порядок восхода и заката, смены времен года, биения сердца».

Кайлан закрыл глаза. Он сделал то, что ему велели. Он отогнал мысли о войне, о долге, о своей рухнувшей вере. Он сосредоточился на ритме своего дыхания, на том, как кровь стучит в висках. И он почувствовал, как камень в его руке теплеет.

Он открыл глаза. Поверхность камня изменилась. Она стала иссиня-черной, как глубокая ночь. И на этой черноте начали загораться крошечные огоньки. Один, самый яркий, пульсировал прямо под его большим пальцем. Это были они, здесь, в Сердце Леса. Вдалеке, на северо-западе, мерцал еще один огонек, более тусклый. А на востоке, почти на самом краю камня, светилась целая россыпь мелких, дрожащих искорок, похожих на растревоженный улей. И вся остальная поверхность была покрыта едва заметной, серой рябью, похожей на помехи в кривом зеркале. Это и был хаос.

«Каждый огонек – это очаг стабильности, – пояснил Элдан. – Чем он ярче, тем крепче там реальность. Ваша первая цель – там». Он коснулся пальцем тусклого огонька на северо-западе. «Это портовый город Мираж. Место, построенное на сделках и контрактах, на нерушимости данного слова. Эта вера в порядок все еще удерживает его на плаву. Там вы должны найти первые ответы».

Лира подошла ближе и посмотрела на камень через плечо Кайлана. Ее глаза были сужены, она анализировала.

«Как он работает?» – спросила она.

«Он настроен на биение сердца мира, – ответил Элдан. – Когда вы будете двигаться, огонек, что отмечает вас, будет перемещаться по его поверхности. Ваша задача – идти так, чтобы он приблизился к другому огоньку. Он не покажет вам тропу. Он покажет лишь направление. Путь вы должны будете найти сами».

Кайлан смотрел на эту странную, живую карту. Это был не просто приказ, не просто задание. Это была единственная нить в лабиринте, единственная надежда. Его долг, который он считал потерянным, обретал новую, пугающую форму. Он больше не защищал границы Аркэлии. Он должен был стать лекарем, идущим по телу умирающего мира.

«Мы согласны», – сказал он, и, к своему удивлению, понял, что говорит за двоих.

Лира не возразила. Она молча смотрела на карту. Ее мотивация была иной. Выжить. Понять. Найти виновных и заставить их заплатить. В ее мире не было места высоким целям. Но пути, которыми шли они с Кайланом, на время совпали. Пока этого было достаточно.

Элдан кивнул, словно прочтя их мысли. «Вам нужно отдохнуть. И поесть. Здесь вы в безопасности. Но не задерживайтесь надолго. Очаги стабильности не вечны. Хаос подтачивает их, как вода точит камень. Они гаснут один за другим. Если погаснут все – мир уже будет не спасти».

Он оставил их одних у подножия кристального дерева. Одна из женщин племени молча принесла им две деревянные миски с какой-то дымящейся похлебкой из кореньев и трав и кусок пресного хлеба. Еда была простой, но после всего пережитого казалась пищей богов.

Они ели в тишине. Кайлан смотрел на пульсирующий кристалл, на мерные движения людей племени, на мягкий, живой свет. Здесь, в этом убежище, легко было поверить, что мир можно спасти. Легко было забыть о призраках, о химерах, о расколотом небе. Но он держал в руке холодный камень-карту, и тот был постоянным напоминанием.

«Ты веришь ему?» – спросила вдруг Лира, нарушив молчание. Ее голос был тихим, почти без обычной язвительности.

Кайлан поднял на нее глаза. «Я верю в то, что видел своими глазами. Мир рушится. Его объяснение – единственное, что имеет хоть какой-то смысл». Он помолчал. «А ты?»

«Я верю в то, что у старика есть цель, и для ее достижения ему нужны мы, – прагматично ответила она. – Я не верю в спящих богов и кошмары мира. Но я верю в то, что кто-то очень могущественный сломал нашу общую игрушку и теперь пытается замести следы. И эта карта, – она кивнула на камень, – единственный инструмент, который у нас есть, чтобы найти его. Поэтому я иду. Не из-за пророчеств. А потому что я не люблю, когда кто-то другой решает за меня, когда умирать моему миру».

Она доела свою похлебку и встала, отнеся пустую миску. Ее слова были холодными и циничными, но Кайлан впервые услышал в них нечто иное. Не просто волю к выживанию. А упрямую, злую жажду справедливости. Ту самую, что когда-то горела в нем самом, пока не начала затухать под пеплом рухнувших идеалов.

Он посмотрел на камень в своей руке. На крошечные, далекие огоньки надежды в безбрежной тьме хаоса. Карта, что не лжет. Но глядя на нее, он не чувствовал уверенности. Он чувствовал лишь вес пути, который им предстояло пройти. Пути по миру, где любая дорога могла оказаться ложью.

Город двух закатов

Путь до Миража ощущался как медленное всплытие из глубокой, темной воды на поверхность. По мере того как они удалялись от Сердца Леса, изумрудное свечение под ногами блекло, уступая место обыкновенной грязи и прелым листьям, но земля больше не извивалась под сапогами. Деревья перестали шептать рунами, а превратились в просто деревья. Воздух, густой и пахнущий вечностью, постепенно редел, наполняясь запахом соли и гниющей рыбы – зловонием жизни, которое после стерильной агонии Порубежья казалось почти благословением. Хаос не исчез, он лишь отступил, истончился, как туман на рассвете, оставив после себя едва уловимое напряжение в воздухе, словно перед грозой, которая так и не разразилась.

Камень-карта в руке Кайлана был единственным компасом в этом выздоравливающем мире. Огонек, отмечавший их положение, медленно полз по темной поверхности, приближаясь к тусклому мерцанию на северо-западе. Это была странная форма навигации, основанная не на зрении, а на внутреннем ощущении. Кайлан должен был двигаться, прислушиваясь к резонансу между камнем и собственным стремлением к порядку, и это было мучительно. Каждая частица его естества, воспитанного на четких приказах и прямых дорогах, восставала против этой интуитивной, почти мистической ходьбы. Иногда он сбивался, и огонек на карте начинал дрожать и тускнеть, и тогда Лира, молча наблюдавшая за ним, коротко бросала: «Не туда. Ты опять думаешь, а не чувствуешь».

Она шла рядом, и ее присутствие было постоянным раздражителем, острым камнем в его сапоге. Она несла в себе сумрак Ноктэрна, его прагматичную жестокость, и этот сумрак теперь был его тенью. Но в ее молчаливых поправках не было злорадства. Была лишь холодная заинтересованность специалиста, наблюдающего за работой незнакомого, но важного механизма. Она не понимала, как работает камень, но видела, когда он работает неправильно. Этого было достаточно.

Они увидели город внезапно. Лес расступился, и перед ними открылся склон холма, спускавшийся к заливу, синему и спокойному под равнодушным серым небом. И там, раскинувшись вдоль побережья, стоял Мираж.

Для Кайлана это было зрелище, причинившее почти физическую боль. Боль узнавания и утраты. Белые стены, прямые, как стрелы, улицы, сбегающие к порту, шпиль Храма Света, пронзающий облака – все это было Аркэлией. Той самой, чистой, упорядоченной, незыблемой, образ которой он носил в своем сердце. Той, которой, как он теперь боялся, больше не существовало нигде, кроме как в таких вот изолированных очагах стабильности. Он увидел ровные ряды черепичных крыш, аккуратные сады, почувствовал, как ветер доносит до него звон портовых колоколов, и на мгновение ему захотелось упасть на колени и возблагодарить Свет за это чудо. Но он не смог. Его вера, надломленная и больная, молчала.

Они спустились по тракту, и город принял их. Стражники у ворот, в начищенных до блеска доспехах с символом солнца, смерили их взглядами. На потрепанную броню Кайлана, лишенную знаков различия, они смотрели с недоумением. На Лиру, закутанную в темный плащ, скрывающий ее одежду и оружие, – с откровенным подозрением. Но они пропустили их, потому что порядок в Мираже был не в подозрительности, а в соблюдении ритуала. Есть дорога – по ней можно идти. Есть ворота – в них можно войти.

Внутри город гудел, как хорошо отлаженный механизм. Жизнь текла по своим предначертанным руслам. Торговцы выкрикивали цены на свой товар, дети сновали под ногами, матросы сгружали тюки с кораблей, стоявших у причалов. Воздух пах свежим хлебом, смолой и морем. Все было правильно. Слишком правильно. Кайлан чувствовал себя инородным телом, деталью из другого, сломанного механизма, случайно попавшей в этот идеальный хронометр. Люди сторонились его, их взгляды были быстрыми и оценивающими. Он был похож на солдата, вернувшегося с проигранной войны, о которой здесь еще не слышали.

Лира же, напротив, словно обрела новую кожу. Ее напряжение не ушло, но оно изменилось. Она больше не была зверем, ожидающим удара из любой тени. Она стала охотником в чужих угодьях. Ее глаза фиксировали все: маршруты патрулей, расположение складов, количество кораблей в гавани, лица людей, в которых можно было прочесть жадность, страх или власть. Она впитывала информацию, как сухая земля впитывает воду.

«Нам нужна еда и сведения, – тихо сказала она, когда они смешались с толпой на рыночной площади. – И лучше раздобыть их до того, как твой вид благородного оборванца привлечет внимание Инквизиции. Если она здесь есть».

Одно только упоминание Инквизиции заставило Кайлана внутренне содрогнуться. Он согласно кивнул. Они остановились у лотка с жареной рыбой. Лира торговалась с продавцом – жестко, коротко, сбивая цену почти вдвое. Кайлан наблюдал за этим с чувством неловкости. В Аркэлии платили столько, сколько просили, ибо цена была частью установленного порядка. Здесь, в портовом городе, порядок, видимо, включал в себя и право на обман.

Пока они ели горячую, обжигающую пальцы рыбу, спрятавшись в тени портового склада, Лира заговорила: «Город слишком спокоен. Слишком чист. Так не бывает. Особенно на границе. Это похоже на дом, в котором все прибрано перед приходом гостей, но за запертой дверью гниет труп».

«Это очаг стабильности, – возразил Кайлан. – Элдан говорил, что здесь реальность еще держится».

«Реальность никогда не бывает такой опрятной, – отрезала она. – Она всегда в шрамах. А у этого города их нет. Будто он каждое утро заново умывается». Она бросила кости чайкам, которые тут же с криком набросились на них. «Элдан говорил, мы ищем записи о геомантической активности. Такие вещи хранят в одном месте. В городском архиве. Обычно он находится в ратуше, под присмотром мэра или бургомистра».

Они направились к центру города, к самому высокому зданию после храма – ратуше с часовой башней. Солнце клонилось к западу, окрашивая белый камень в теплые, золотистые тона. Время шло. Кайлан посмотрел на часы на башне. Стрелки двигались ровно, отмеряя секунды, минуты, часы. Эта механическая точность успокаивала и одновременно вызывала тревогу. В Порубежье времени не было. Здесь же оно утекало, и Кайлан чувствовал, что с каждой отщелкнувшей минутой они что-то теряют.

Архив располагался в подвале ратуши. Их встретил сухой, похожий на древний манускрипт старик в запыленной мантии ученого. Его звали магистр Форос. Его глаза за толстыми линзами очков были блеклыми, но живыми и на удивление проницательными. Он долго изучал их, переводя взгляд с Кайлана на Лиру, и в его глазах не было ни страха, ни подозрения, лишь глубокая, всезнающая печаль.

«Вы не торговцы, – сказал он тихим, шелестящим голосом. – И не паломники. Вы пришли из-за Кромки. Оттуда, где мир расклеился».

Кайлан замер, его рука легла на рукоять меча. Лира осталась неподвижной, но все ее тело превратилось в сжатую пружину.

«Не бойтесь, – вздохнул архивариус. – Я не служу ни Свету, ни Тени. Я служу памяти. А память этого города больна. Я вижу ту же болезнь в ваших глазах». Он повернулся и, не дожидаясь ответа, побрел вглубь архива, между высокими стеллажами, заставленными свитками и фолиантами. «Вы ищете что-то. Что-то, что объяснит лихорадку мира. Я прав?»

«Нам нужны записи о необычной активности земли, – сказал Кайлан, следуя за ним. – Показания сейсмографов, доклады геомантов. Все, что есть за последние сто лет».

Форос остановился и обернулся. Свет от единственной масляной лампы бросал на его морщинистое лицо глубокие тени. «Сто лет… Вы знаете, что произошло в этом городе сто лет назад?»

«Резня, – холодно ответила Лира. – Отряд «Полуночных клинков» из Ноктэрна вырезал гарнизон и половину жителей за одну ночь».