Полёт Серого Ворона

В её бревенчатом доме было три комнаты, кухня и большая веранда, где мы и присели на старом диване. Предчувствуя плохие новости, я попросил у Клавдии Петровны кружку воды. От жары и волнения у меня пересохло в горле. Вместо этого она налила мне большую чашку свежего холодного кваса собственного приготовления, после чего стала рассказывать:

– В общем, Серёжа, это всё очень грустно и банально.

когда твоего папу уволили с работы, он забрал из вашей съёмной квартиры все личные вещи и приехал жить сюда. Думал, что здесь, на ферме, работу найдёт. Но из-за того, что Володя снова начал пить водку, всё это несчастье и случилось.

Первую неделю он, конечно, сдерживался, и всё было нормально. А потом встретил друзей детства, которые давно и бесповоротно спились и стал куролесить вместе с ними. И это было бы тоже не так страшно, если бы однажды он не сел с ними отмечать праздник.

Это случилось двадцать третьего февраля в доме бабушки Оли. Она поздравила их, как полагается, посидела немного и пришла ко мне, чтобы не мешать мужикам общаться. У них же там свои разговоры, о рыбалке, о машинах, о женщинах. А ей там чего сидеть, уши греть?.. Вот она управилась по хозяйству, да и ко мне пришла отдохнуть.

А где-то после восьми часов мы вышли во двор и увидали, что из её дома валит дым, а внутри огонь. Ну, мы сразу туда… Думали, все мужики там остались, но, слава Богу, они успели выйти. Правда, один из них, Борис, почему-то был весь в крови.

Мы поначалу даже не поняли, что с ним случилось. Может, поранился, когда выбегал, или ещё чего. Это мы уж потом всё узнали, когда «Скорая помощь» из района приехала. А дом спасти не удалось. Пока пожарная машина до нас добралась, он весь изнутри выгорел. Только стены с подполом и уцелели.

– Так что же там случилось? – нетерпеливо спросил я. – И где отец с бабушкой, если они живы остались?

– В общем, – продолжила Баба Клава, – как мы потом узнали, к восьми часам вечера все мужики были сильно пьяными, а у нашего Бориса, когда он напьётся, язык за зубами вообще не держится. И он, конечно, стал болтать всякую ерунду, в том числе о твоей семье. Уж, не знаю, что конкретно он там наговорил с дуру, но в какой-то момент Володя встал и ударил его. И я думаю, что правильно сделал, потому что нельзя обижать людей, к которым ты пришёл в гости.

Если бы они были трезвыми, то на этом бы, наверно, всё и закончилось, но тут, как говориться, слово за слово, и началась настоящая драка. Остальные мужики попытались их разнять, но перед этим твой родитель успел ткнуть Бориса разбитой бутылкой в живот. Хорошо хоть не насмерть. Правда, пока шла драка, кто-то случайно уронил зажженную сигарету на диван с шерстяным покрывалом. Ну, тут всё и вспыхнуло, а потом перекинулось на шторы, обои и весь дом.

Мужики, как малые дети, спьяну растерялись и сразу не смогли сообразить, что делать и чем тушить пожар. Ладно хоть сами из дома вышли и раненого Бориса во двор вынесли. Он потом ещё две недели в больнице лежал, пока его лечили.

– А батю моего, значит, менты забрали?!

– Да, сначала наш участковый прибежал, узнав о пожаре, а потом из района машина приехала и забрала Володю. После этого был суд, и ему дали срок.

– По какой статье? – поинтересовался я, надеясь на лучшее.

– Да разве ж я помню, по какой, – ответила Клавдия Петровна, покачав головой. – Я же в этом не разбираюсь. Но твоя бабушка говорила, что Володе предъявили обвинение в причинение умышленного вреда здоровью средней тяжести при отягчающих обстоятельствах. А это, как я понимаю, алкогольное опьянение. Так что из тюрьмы он теперь выйдет не скоро.

– Угу, это статья сто двенадцать, – сказал я со знанием дела. – От трёх до пяти лет.

А в какую колонию его отправили вы случайно не знаете? Хотя бы город.

– Нет. Оля не успела разузнать…

– А где же она сама? Тут же спросил я, уже догадываясь об ответе. – В больнице, что ли?

– Ох, сынок, да если бы в больнице… – Баба Клава снова заплакала. – Умерла она… Ещё в марте…

– Как умерла? – не поверил я собственным ушам, и перед моим мысленным взором сами собой всплыли два образа: мамы и бабушки. К горлу подступил ком. Захотелось разреветься вместе с соседкой, но я не мог. Давно разучился плакать. Слёзы просто не хотели выходить, и из-за этого становилось ещё хуже.

– Ты же знаешь, как говорят, – всхлипывая, пробормотала Клавдия Петровна, – пришла беда, отворяй ворота. Тогда всё и полетело кувырком. Одна напасть за другой.

После пожара и ареста Володи, твоя бабушка стала жить у меня. Я сама её к себе позвала, потому что места здесь хватает, а вдвоём и легче, и веселее. Дом-то её восстанавливать было некому. Да и не на что.

За хозяйством своим Оля, конечно, смотрела, и у неё там всё было в порядке. Слава Богу, что гараж с машиной твоего отца и сарай с курами не сгорели, а то совсем было бы плохо.

Жили мы с ней дружно, но не долго. Видимо сказались на ней все тревоги за сына. Она же так нервничала и переживала из-за того, что случилось. А ещё раньше за тебя постоянно волновалась. У неё всё время сердце болело и давление прыгало, когда она к тебе в колонию ездила. Но про отца и сгоревший дом специально ничего тебе не сказала, когда навещала последний раз, чтобы не расстраивать.

Ой, да что тут говорить…

В общем, в середине марта у твоей бабушки был инсульт. Так врач сказал, который её в больницу увозил на скорой. А через неделю, когда я позвонила узнать о её состоянии, мне сказали, что она умерла.

– Понятно, – вздохнул я, кусая губы. – Значит, не спасли.

– Да, обширный инсульт. Она даже в сознание не приходила.

А похоронили мы её хорошо, по-божески. Я сама этим занималась. И людей много на кладбище пришло. Её ж тут все знали и уважали. Жаль только, что ты с папой приехать не смог. Рассказать вам об этом некому было.

Я огорчённо кивнул.

– И не факт ещё, что меня отпустили бы на похороны. Я уж молчу про отца.

– Да-да, конечно, – согласилась Клавдия Петровна. – Но к нашему участковому я все-таки ходила. Просила его как-нибудь сообщить Володе о смерти мамы, чтобы знал.В районной полиции ведь должна быть какая-то информация о месте его заключения. Однако, после этого от Володи не было ни слуха, ни духа…

Мы замолчали, переживая всё сказанное и услышанное.

Получалось, что у меня больше никого не осталось. Во всяком случае, в этой области и на свободе. Остальные родственники, живущие хрен знает где, не в-счет. Я остался один, и жить мне было негде. Поэтому дальнейшая моя судьба представлялась мне туманной и совсем непростой. Даже бесплатной баланды на зоне мне теперь не видать, как своих ушей. Но возвращаться ради неё в колонию я не собирался. Уж лучше голодать.

– Ладно, Серёжа, – сказала вдруг баба Клава, вставая с дивана, – что-то мы с тобой засиделись на веранде. Пойдём на кухню. Уже обед, а ты, может, с утра ничего не ел?!

– Нет, я в одиннадцать часов немного перекусил.

– Ну, всё равно пойдём. Я сегодня борща свежего наварила. Сейчас подогрею. Пойдём, сынок.

Я знал, что спорить с женщинами по поводу еды бесполезно, поэтому не стал выпендриваться и отказываться от такого вкусного предложения. Кто знает, когда мне ещё представится возможность поесть настоящего домашнего борща. И обижать хозяйку тоже не хотелось.

Я прошёл за старушкой внутрь дома и сел за кухонный стол, пока она возилась у плиты с трёхлитровой кастрюлей. Через несколько минут мне удалось заценить её борщ, который оказался ещё вкуснее, чем я думал. Может быть, потому что я давно не ел домашней пищи. Ржаной хлеб с зубцами чеснока сделал его вкус просто отменным. Но не только это. Перед началом трапезы она налила мне и себе по стопочке вишнёвой наливки собственного изготовления, чтобы помянуть бабушку Олю. Мы выпили, не чокаясь, и закусили.

– Ну, и куда же ты теперь пойдёшь, Серёжа?, – спросила после этого Клавдия Петровна, глядя на меня глубоким взглядом серо-голубых глаз.

– Пока не знаю, – ответил я, смакуя борщ. – Наверно, поеду к друзьям. Поживу пока у них, а там, может, на работу устроюсь, чтобы были деньги на съём комнаты.

Говоря об этом, я примерно на то и рассчитывал, но не был до конца уверен, что у меня всё получится. Бывших зеков с непогашенной судимостью не очень-то хотят брать на работу, даже дворником. Да и зарплаты на съём жилья может не хватить.

– А что же ты у меня остаться не хочешь? Пожил бы хоть месяц, по хозяйству помог, – на морщинистом лице бабы Клавы появилось выражение надежды, словно я и впрямь был ей нужен.

– Ну, надо подумать. Если в Михайловке или в Гидрострое у меня ничего не выйдет, то мне по-любому придётся вернуться к вам, ведь больше некуда.

– Вот и хорошо. А то мне здесь одной совсем скучно стало на старость лет. А сегодня ты всё-таки оставайся у меня. Утро вечера, как говорится, мудренее. Хорошо?

– Ладно, ответил я, в душе радуясь такой возможности. Потом спросил: – А кстати, ваши дети в этом году к вам уже приезжали, или ещё нет?

– Да куда там?! Сейчас ведь такие дорогие билеты, а дочь моя с семьёй в том году переехала в Беларусь. Считай, что за границу.

Говорила я им раньше, чтоб ко мне поближе переезжали, но они почему-то не хотят. Не уж-то в Белоруссии лучше, чем в России?

Я не знал, лучше там, или хуже, поэтому ничего не ответил. А Клавдия Петровна как завела эту больную тему, так не могла уже остановиться. Одновременно с этим она начала убирать со стола грязную посуду. Я слушал её вполуха, а сам думал о превратностях судьбы. У кого-то есть родственники, но они редко приезжают, а кто-то внезапно теряет своих близких и тоже остаётся в одиночестве.

– Да, сказал я, поддерживая разговор. – У всех свои проблемы и заботы.

– Что правда, то правда, – закивала хозяйка, наливая в миску горячую воду из чайника, чтобы помыть посуду. – А ты, сынок, если хочешь яблок, можешь нарвать прямо с дерева, у меня или во дворе твоей бабушки. В этом году хороший урожай. Яблок, груш и слив очень много выросло. Хоть продавай. Жаль будет, если пропадут.

– Хм, а это мысль!.. – усмехнулся я, прикидывая, сколько килограмм фруктов можно собрать с десятка разных деревьев. – Надо взять её на заметку и как-нибудь реализовать.

Кстати, А кому теперь принадлежит земельный участок бабушки Оли?

– Так тебе и принадлежит по наследству, – ответила Клавдия Петровна.

– А как же мой отец? Он ведь тоже наследник.

– Конечно, наследник. Но ему достались одни строения на этом участке.

Оля, наверно, что-то предчувствовала, поэтому буквально за несколько дней до смерти успела переписать у нотариуса всё своё имущество на вас двоих. Тебе оставила землю, а Володе гараж и стены сгоревшего дома. Сказала, что раз он его спалил, то пусть потом и восстанавливает, когда из тюрьмы выйдет.

Слава Богу, что все ценные вещи и документы твоя бабушка хранила в подполе, куда огонь не добрался. Сейчас они у меня. Я их тебе позже отдам.

– Понятно, – сказал я и вышел из дома. Оглядевшись, сорвал с деревьев крупное жёлтое яблоко и зеленоватую грушу. Оба плода оказались сочными и сладкими. Затем перешёл через дорогу во двор бабушки Оли. Здесь тоже сорвал несколько фруктов на пробу, поскольку давно уже забыл их реальный вкус. Одни яблоки были получше, а другие ещё не дозрели.

После этого осмотрел изнутри сгоревший дом и подпол. Там было пусто, если не считать нескольких мешков с прошлогодней картошкой, морковкой и свёклой. Остальные овощи и банки с различными вареньями и соленьями, скорее всего, перекочевали в погреб соседки. Так же, как и куры с петухом. Надо будет её об этом спросить. По крайней мере, с голодухи я теперь точно не умру, а деньги с карточки можно будет потратить на новую одежду и обувь.

Заглянуть в закрытый гараж и сарай без ключей не удалось. Хорошо ещё, что местные алкаши их не взломали и не разграбили. Всё-таки не совсем ещё уроды. А вот баня, находившаяся подальше, оказалась открытой, потому что брать там было нечего. Пара пустых бочек для воды, тазики, да берёзовые веники. Пахло здесь приятно, и мне сразу захотелось растопить печь, чтобы помыться и попариться. Однако, в такую жару таскать воду из колодца было лень. Да и уличной парилки сейчас было достаточно. Итак дышать нечем.

Я вышел из бани и окинул взглядом огород, первый раз за многие годы поросший сорняками. Обрабатывать его теперь было некому, вот он и находился в таком запустении. А в середине августа заниматься им уже было поздно.

Возвращаясь к калитке, я вдруг услышал за спиной громкий заливистый лай большой собаки. В тот же момент из кустов смородины на меня вылетела страшная псина, которую я в первый момент даже не узнал и поэтому замер на месте. Но когда собака стала вертеться вокруг меня и подпрыгивать, стараясь лизнуть в лицо, я тут же признал в нём любимого Зевса – трёхлетнюю бельгийскую овчарку, которая раньше жила у бабушки Оли и охраняла двор.

Из рассказов бати я помнил, что Она очень дружелюбная, энергичная и легко обучаемая. Несмотря на крупные размеры, эта порода собак отлично подходила для семей с детьми и другими домашними животными. Высотой около шестидесяти пяти сантиметров она имела длинную, слегка волнистую темно-коричневую шерсть с рыжими отметинами на морде, ушах и нижней части тела.

Последний раз я играл с псом два года назад, когда жил здесь всё лето. По всей видимости Зевс тогда хорошо запомнил меня и мой запах, потому что сейчас он был очень рад нашей встрече. Я тоже весело смеялся и гладил кобеля по длинной блестящей шерсти. Худым он не выглядел. Значит, Клавдия Петровна периодически его подкармливала.

Проверяя память домашнего питомца, я стал давать ему разные команды, которым когда-то научил, и быстро убедился, что большинство из них Зевс уже забыл. Но самые простые команды он до сих пор помнил и легко выполнял. За это нужно было сказать спасибо Бабушке Оле, которая периодически его тренировала.

Наигравшись, я взял Зевса за ошейник и повёл во двор соседки, чтобы она дала ему поесть. Кроме того, я решил при первой же возможности забрать бельгийца с собой в город, когда у меня будет нормальное жильё.

Баба Клава без лишних слов вынесла остатки недоеденного ранее супа и вылила его в железную миску, стоявшую возле забора. Потом выпрямилась и медленно произнесла:

– А я у себя собак никогда не держала. Всё равно у меня красть нечего. А если воры захотят, то им никакая овчарка не помешает. Отравят и всё…

Я вообще больше кошек люблю. У меня их аж три штуки. Они и мышей иногда ловят, и сами едят мало. А такого крупного пса попробуй прокорми. Хорошо, что он всегда свободно бегал по двору и теперь носится по всей деревне. Может его ещё где-нибудь подкармливают, потому что знают, чей он. Так что живётся ему неплохо.

– Может быть, – неуверенно ответил я, наблюдая, с какой жадностью Зевс лопает вчерашний суп.

До семи часов вечера мы с Зевсом бегали по улочкам Каштаново и его окрестностям, а также купались в местной речке и загорали на Солнышке. Никаких друзей у меня здесь не было, хотя несколько пацанов и девчонок, приезжавших сюда к родственникам, я знал, но общаться с ними не стремился. В деревне на природе мне было хорошо одному. Да и вообще, тусоваться сегодня с кем-то совсем не хотелось. Не то настроение.

После ужина, состоявшего из варёной картошки с курицей и малосольными огурцами, я ещё немного пообщался с Клавдией Петровной, а потом сел смотреть телек, который показывал лишь несколько каналов. Но мне и этого было достаточно, поскольку на зоне нас такими развлечениями особо не баловали. Вместо телевизионных передач нам в воспитательных целях обычно показывали советские фильмы о хороших людях или старые добрые сказки.

В двадцать два часа я начал зевать. Это уже была привычка, сформировавшаяся в детской колонии. Хозяйка застелила мне кровать в комнате для гостей. Но прежде чем лечь спать, я вспомнил о своём наследстве, которое досталось мне от бабушки Оли.

– Здесь, кроме документов, ещё есть разные вещи, – сказала Клавдия Петровна, доставая из шкафа большую картонную коробку. – Сейчас я тебе их покажу и отдам. Они тоже находились в подполе, поэтому не сгорели. Теперь это всё твоё.

Она села в кресло возле меня, по-стариковски кряхтя и охая. Затем вытащила из коробки радиоприёмник «Вега» и складной нож с лезвием около десяти сантиметров.

– Ух, ты!.. – воскликнул я, разглядывая швейцарский нож, у которого дополнительно имелась ложка, консервный нож и штопор.

– Вот смотри, эти вещи остались на память от твоего деда Николая, и твоя бабушка ими почти не пользовалась. Поэтому они сохранились в подвале.

А вот ещё столовый набор из двенадцати серебряных приборов: ложек, вилок и двух ножей. Оля говорила, что они достались ей от отца фронтовика, дошедшего до Берлина и взявшего этот набор в качестве трофея. Здесь даже какое-то клеймо есть, но серебро сильно потемнело и прочитать ничего нельзя. Оно, наверно, очень дорогое.

Я тоже повертел в руках ложку и вилку, пытаясь разобрать надпись на клейме, но не смог. Приборы надо было чистить зубной пастой или замачивать в уксусе с содой. Когда-то я таким способом обновил свою серебряную цепочку с крестиком. Но можно оставить и так, чтоб было видно, какой старый этот набор.

Затем баба Клава вытащила из коробки большую деревянную шкатулку и открыла её.

– А здесь Оля хранила все свои документы, письма, семейные фотографии и кое-какие драгоценности, которые у неё остались.

– Ого!.. – удивился я, широко открыв глаза при виде серебряного портсигара с золотыми накладками и гравировкой в виде старинного парусника.

Открыв его, я обнаружил внутри два золотых обручальных кольца и золотую цепочку с медальоном, на котором была изображена Богородица с младенцем. Кроме того, здесь лежала красивая серебряная брошь в виде выпуклого сердца с ветвистым узором по краям и тремя маленькими рубинами в центре.

Все эти вещицы я когда-то в детстве уже видел, когда рылся в чужих ящиках и коробках ради любопытства. Но тогда я не придал им особого значения, потому что не знал им цены. Да я и сейчас её не знал. Однако, помнил рассказ деда Николая, о том, что он нашёл портсигар с брошью в лесу, когда ходил на охоту. Так ли это было на самом деле, или нет, я понятия не имел, но эта легенда мне тогда очень понравилась.

На самом дне шкатулки лежал мешочек с медалями и двумя орденами красного знамени, принадлежавшие когда-то моему прадеду Ивану. Тут же находились и позолоченные командирские часы с кожаным ремешком, которые при жизни носил дедушка Коля.

Я покрутил механический завод и часы стали исправно тикать, отмеряя время секундной стрелкой.

– Надо же, до сих пор работают.

– Да, умели раньше делать хорошие вещи, – улыбнулась Клавдия Петровна и тут же добавила: – Кстати, Серёжа, в этой шкатулке ещё были деньги, отложенные твоей бабушкой на чёрный день. Но, когда она умерла, мне, конечно, пришлось потратить их на похороны, чтобы и гроб сделали хороший и всё остальное. Да ещё мы с соседями памятник заказали. Скоро ставить можно будет, как полгода пройдёт. Так что с тех денег ни копейки не осталось. Ещё и люди свои добавляли.

– Понятно, – сказал я. – А куда подевались все заготовки из бабушкиного подвала?

– Так их там и было-то немного. Но половину я отдала мужикам, которые мне помогали, на закусь и помин Олиной души, а остальные банки забрала в свой погреб, чтоб не пропали. У нас село хоть и маленькое, но какие-то ворюги всё равно есть. В прошлом году пару домов обчистили, пока хозяев не было. Так что оставлять тут без присмотра и замков ничего нельзя. От греха подальше…

Я кивнул, начиная складывать бабушкино наследство обратно в шкатулку.

– И что мне делать с этим добром?

– Да, что хочешь, то и делай, – ответила баба Клава. – Ты же теперь его владелец.

– Ну, тогда все документы на дом и землю я оставлю у вас, в этой шкатулке. Награды прадеда и бабушкины драгоценности – тоже. А всё остальное заберу с собой. Столовый набор попробую продать, а другие вещи мне могут пригодиться.

Я выбрал из пачки фотографий три самые лучшие, на которых была запечатлена вся моя семья: бабушка, дедушка, мама, папа и я сам, в разном возрасте. Сейчас эти снимки были для меня самыми дорогими и ценными из всего, что я имел.

Глава 4. Прошлое: Разборки

В течение нескольких дней обстановка в классе была мирной. Одноклассники больше не приставали ко мне, убедившись, что мальчик для битья из новенького не получится. Никто не пытался меня задеть или вызвать на эмоции.

Я вздохнул с облегчением, когда убедился, что пацаны в классе ведут себя более менее нормально. Поэтому почувствовал себя свободнее и увереннее, чем раньше. Правда, некоторые ребята стали относиться ко мне с большей отстранённостью и нарочитым безразличием. Вожаки класса вообще делали вид, что я не существую. Казалось, что они специально сторонятся меня, как будто я был прокажённым. Я не понимал, с чем это связано, но был рад, что они оставили меня в покое.

Продолжая учиться, я старался не обращать внимания на косые взгляды и шепот за спиной, но в глубине души знал, что это не конец. Я чувствовал, что Леонтьев и Горин просто ждут удобного момента, чтобы снова наехать и подмять под себя. И тогда драки точно не избежать.

Девчонки, напротив, стали проявлять ко мне больше внимания. Они улыбались и здоровались со мной, когда я проходил мимо. Некоторые из них даже искали повод поговорить со мной. Я был удивлен и немного смущен таким отношением с их стороны, но мне было приятно.

Одна из девушек, которую я раньше не замечал, стала чаще подходить ко мне. Она всегда была приветливой и интересовалась моими делами.

В пятницу, на одной из перемен я остался в классе, чтобы доделать домашку по геометрии. Вдруг я услышал, как кто-то подошёл ко мне. Я поднял голову и увидел Аню. Она была очень симпатичной девушкой с тёмными волосами до плеч и внимательным взглядом карих глаз.

– Привет, Серёжа, – сказала она, улыбнувшись, и присела на соседнюю парту. – Я заметила, что ты периодически сидишь в классе на переменах.

Я был немного удивлен, но ответил ей улыбкой.

– Ну, привет. Я просто не успел кое-что доделать. А ты чего тут сидишь вместо того, чтобы тусить в коридоре с девчонками?

– Да, так… Не хочу, чтобы Леонтьев за мной хвостом бегал.

– А он точно бегает?

– Ну, иногда, – немного кокетливо ответила Аня и рассмеялась. – Он такой придурок!.. Задолбал уже своим вниманием.

– Так, может, он в тебя влюбился? – предположил я, открыто разглядывая стройную фигурку девушки и её длинные ноги.

Она сложила руки на груди и её щёки слегка порозовели.

– Да, ну, брось, – смутилась Аня. – Какая там любовь?! У него же только бокс в голове, а мозгов совсем почти нет.

– А у кого они есть?

– Ну, вот, у Ромки, например. И у тебя тоже. Ты даже стихи писать умеешь, и учишься хорошо.

Я задумчиво хмыкнул и отмахнулся, делая вид, что всё это ерунда.

Аня оказалась очень дружелюбной и интересной собеседницей. За десять минут мы успели поговорить о разных вещах – об уроках, учителях, других ребятах и увлечениях. В ее компании я чувствовал себя комфортно и свободно. Но наш приятный разговор был грубо прерван очередным звонком на урок.

Дверь кабинета распахнулась, и внутрь стали заходить одноклассники. Многие смотрели на нас с удивлением, а кое-кто из парней даже с насмешкой и подозрением.

Я почувствовал, как мое лицо заливается краской. Все видели, как мы с Аней болтали и улыбались друг другу. Может быть, они подумали, что мы начали встречаться, или что я нарушил какие-то неписанные правила…

Решив не обращать внимания на шепотки и насмешки, я просто отвернулся, чтобы доделать домашку. Аня тоже ушла на своё место.

Весь урок я чувствовал на себе сверлящие взгляды однокашников. Если бы они могли, то прожгли бы в моей спине дыру. Или в затылке. У меня аж голова заболела, и я никак не мог сосредоточится на новой теме геометрии, которую объяснял Георгий Иванович. Пришлось отбросить все мысли в сторону, чтобы понять хоть что-то.

Наконец, урок закончился. Учитель вышел из класса и я начал собирать сумку. В этот момент услышал с задней парты голос Леонтьева:

– Слышь, новенький, иди сюда!

Я замешкался, не зная, что делать. Идти к нему мне совсем не хотелось, и в то же время я не желал выглядеть трусом в глазах других ребят, которые ещё не успели выйти из кабинета. Поэтому просто проигнорировал его слова. Но тут один из парней подошел ко мне и грубо сказал:

– Эй, новенький, ты чё, не слышишь? Тебя Лёха зовёт!

Я почувствовал, как в душе поднимается волна гнева. Мне не хотелось кому-то подчиняться, но и вступать в открытый конфликт сейчас было бы глупо.

– Если ему надо, пусть сам подходит, – пожал я плечами и встал с места, чтобы выйти из класса. Однако, Женька Горин быстро схватил меня за руку и с угрозой произнёс: