«Три кашалота». Замри и надейся. Детектив-фэнтези. Книга 10

А.В. Манин-Уралец

"Три кашалота". Замри и надейся. Детектив-фэнтези. Книга 10

I

В сопровождении двух человек, прихрамывая и держась за бок, временами постанывая, молодая женщина, лет двадцати пяти, с полотняным от боли лицом кусала пухлые губы и, сдвигая и раздвигая иссиня черные крылья бровей, руководила похищением музейной ценности. У пункта охраны их троих ждали еще два сообщника. Охранники музея сложили головы на столы у своих мониторов, пребывая без сознания. Возле них на полу лежало тело в форме полковника Федеральной службы исполнения наказаний. Рукоятка ножа торчала на его спине. Исполнитель убийства протирал рукоятку тряпкой, и тело полковника пошевеливалось, будто он очнулся. Он на самом деле вдруг попытался приподняться, поднатужился и вывернул голову. В глазах его были боль, изумление, гнев, тоска от полного бессилия и слабость, уже точно влекущая в смерть.

– Да пырни ты его еще раз! – посоветовал подельник.

– Кровь пойдет. Я так мастерски всадил, куда надо. Умер не сразу, но на мне следа нет! Учись, Мухомор.

– Мухаммат, иди!

– Лузер, я тебя когда-нибудь задушу!

– Все, кончился Батек, отыграл ты свою роль, – сказал Лузер, не обращая внимания на угрозу, но с жадностью вглядываясь в затухающие глаза умирающего. – Что передать любимому племянничку Максу? А?! – говорил он им. – У меня на твоего Преображенцева тоже зуб! Пас меня в камере, как зверь! Ему тоже – один удар и лежи не шевелись! Ну, чего уставился?! Или преставился, наконец! – Поднявшись с корточек, он еще раз подопнул жертву, харкнул и по-блатному сплюнул рядом на пол.

– Хватит болтать! Скоро рассвет! – проговорила дама опять, простонав и взявшись левой рукой за бок. В правой у нее был пистолет. «Остались одни идиоты!» – Ну, оба, немедленно к сейфу!

Когда большой сейф под ее контролем был без труда открыт, и в нем, кроме шапки, оказалась восточная шкатулка, забитая с золотом, глаза ее загорелись, засияли и она как-то растерянно и по-детски быстро посмотрела в глаза одному и другому подельнику, как членам одной команды, с которыми выиграла викторину.

– Ну, медвежатки мои, молодцы! Нет, вы не звери, вы чистые сатаны!

– А то! – сказал Лузер, с удивлением посмотрел на окровавленную тряпку в руке и бросил ее под ноги. – А с ларцом что делать?

– Заберите себе, это плата за работу.

– Хэ-х! – Лузер быстро распихал золото по карманам. – Не дрейфь, Мухомор, потом честно поделим!

– Куда бы ты делся!.. Ха! Погляди ж ты, не кинул нас Ротоша! Его сейчас тоже… того, к праотцам? Шифр ведь оказался верным! – задумчиво вопросил у хозяйки Мухаммат.

– Ты ни черта не знаешь про его предков, так помолчи!.. Пусть поживет! Ну, давай!.. – Она бережно приняла драгоценную шапку. Такая же, только поддельная, была выставлена в музее Оружейной палаты. А здесь, в одном из многочисленных секретных помещений Алмазного фонда, выходящих под землей за стены Кремля, у нее в руках была древняя «корона», которую, как она была уверена, подарил князю Ивану Калите монгольский хан Узбек, чтобы затем водружали ее на головы русских царей, когда их венчали на царство. Она была уверена, что Узбек был ее предком… «Почему бы и нет?!» – прошептала она и не без удовольствия надела шапку.

– Не мытьем, так катаньем? – сказал Мухаммат.

– Много ты понимаешь! – проговорила она, одной рукой держась за бок, а другой ощупывая шапку на голове. – Ты же – тупица! Ты же – тварь! Раб!

Мухаммат не оскорбился. Он знал, что его имя означает «хвалимый богом и людьми», восхваляемый, достойный похвалы. Но понимал, что чем больше она позволяла с ним такой фамильярности, особенно в экстремальных ситуациях, тем больше выдавала чувств, когда он становился ей чуть поближе. Она была ему по гроб жизни благодарна за то, что он спас ее от смерти, когда полиция Истры шныряла по подземным коммуникациям детского городка в поисках банды. Будучи в одежде дворника, он, когда отстрелял все патроны и нашел ее раненой и умирающей, догадался надеть на нее дворницкую жилетку и напялить на ноги сапоги, чтобы вытащить наверх, и позвал санитаров. «Слышал бы ты себя, как жалобно изображал убитого горем мужа дворничихи!» – не раз вспоминала она и, поглядывая на него, находила в нем все больше достоинств.

Но сейчас она не стала рассказывать своему слуге, покорно закрывшему рот, о своих целях. И о том, что когда-то эта шапка была женским головным убором, изначально хранясь в скарбе жены московского князя Юрия Даниловича – сестры хана Кончака. И она еще больше уверилась в мысли, что этот королевский головной убор, тогда еще подарочная шапка-тюбетейка, сделанная из добротно спаянных золотых проволок, московские мастера переделали в ставшую сакральной «шапку Мономаха», чтобы именно в ней короновались и царь Иван IV Грозный, а затем и Петр I Великий.

II

– Вы хотите надеть ее на голову Молокка, чтобы в России родилось миллиард детей! Но ведь я-то отныне бездетна! И этого вам не прощу! – Под гнетом тяжкого воспоминания, когда одна пуля сбоку насквозь прошила живот в детородном пространстве, а следующая чуть не раздробила ребро, Лилия Булатова потрогала низ живота. Ей все чаще мерещилось, что в нем шевелится ребенок; но, может, оттого что отныне ее материнство становилось недостижим миражом.

– Надо идти, госпожа!

– Пошли!

– Может, мне поддержать вас, госпожа?

– Этого еще не хватало! Твоих мерзких лап, раб!

– Как скажете, госпожа, – сказал Мухаммат, но все-таки жестко взял ее под локоть. Она тихонько взвыла, но потащилась за ним.

– Ну, погоди у меня!

– Ладно, ладно! Снаружи нас уже ждет машина, – сказал он, глянув на наручные часы, загоревшиеся в темноте. Ей лучше бы не светиться! Бери ее! – приказным тоном сказал Мухаммат, указывая на хозяйку.

Подельник, хмыкнув, ловко водрузил женщину к себе на руки, отчего ей пришлось обнять его за шею, и они поспешно подняться наверх, лавируя по коридорам с отключенной сигнализацией. Наконец, они вышли на задний двор. Здесь также без движения на столе лежал охранник, а рядом стоял еще один бандит.

– Быстро вы управились! – удивился он.

– Кончай базар, открой лучше дверь!

Булатова, со стоном размещаясь на заднем жестком сиденье просторного и показавшегося вавилонской башней милицейского УАЗа «Патриот», махнула рукой. Ее жест напоминал жест императрицы, являясь аналогом мысли для любого, кто боялся в желаниях всевластной госпожи что-то перепутать.

– Куда! А ну-ка, дай сюда! – прикрикнула она, когда Мухаммат, усадив ее, с шапкой в руках, хотел было закрыть дверцу и запрыгнуть на переднее сиденье. Все это он сделал уже без шапки, которую Лилия прижала к животу, чтобы, казалось, погреть его широкой оторочкой дорогого собольего меха. Мухаммат, оглянувшись и увидев, что она прикрыла глаза, поторопил:

– Подбавь газку, не пожалей солярки!

– Уазон на бензине! – ответил шофер. – А еще базарят, ты «бакинский нефтяник» кончил. Ты хоть что-то про тяжелую серу знаешь?

– При чем здесь это?

– А то, что при такой ректификации, как на нашем заводе, сделать добрый бензин себе дороже. Машина не тянет ни хрена! Нет, я больше ни ногой на нашу заправку, надо ездить куда подальше!

– Хрен вам, а не подальше! – услыхали они раздавшийся сзади, ставший скрипучим, женский голос. – Будем придерживаться плана, и ни на шаг в сторону… Ох, как тянет!.. Золото тоже пока сховайте подальше. Как разбежимся, тогда делайте с ним, что хотите. А у меня еще есть кой-какие дела.

– Если что, мы, как всегда, – в деле!

– Само собой, успокойтесь… Слушай, несчастный, ты можешь объезжать эти кочки или нет! Ни одну, наверное, не пропустил! Набрала вас на свою голову!

– Вы привыкли к своей лошадке «Ауди», а это ментовская тачка, так чего вы хотите?

– Ничего не хочу! Только, чтобы заткнулись оба!

– Заткну-улись! – обиделся шофер. А Мухаммат загадочно улыбнулся.

III

В кабинете возглавлявшего ведомство «Три кашалота» генерала Георгия Ивановича Бреева, озабоченного ежедневной сдачей плана по розыску драгметаллов, а с ними и драгоценностей всех категорий, дело об ограблении хранилища с предметами царского обихода было заведено в связи с пропажей шапки Мономаха и свыше килограмма золотых монет и самородков. Сотрудники отдела криминальных расследований «Сократ» полковника Халтурин знакомились с полученной сводкой.

– Ну, о том, что там следов до небес – кровь, пальцы, слюна, тряпка со следами низко октанового бензина – об этом про меж нас речи нет!..

Генералу всегда был важнее план по драгметаллам, а следственно-оперативные задачи перекладывались на плечи местной полиции и прокуратуры.

– Да, это нас пока не должно волновать и отвлекать от главного! – продолжал Бреев. – И все-таки любопытно, каковы у медвежатников могли быть мотивы, когда они, помимо золота, прихватили и шапку, с корой проще всего засветиться! Из жадности?

– Если только главной добычей не являлась именно шапка! – высказал предположение майор Сбарский. – Тогда дело не в жадности и не в тяжести ворованной ноши.

– Да, но в тяжести наказания! Это им обеспечено! Такие артефакты бесследно не исчезают, а от исполнителей избавляются в любом случае, чтобы замести следы. Ведь так, товарищ генерал? – спросила капитан Лариса Удальцова.

– Какие еще будут соображения? – спросил генерал, оставив ее вопрос без ответа. – Старший лейтенант Сметанчикова! Может, они имеются у вас?.. Прошу, Лидия Николаевна! – мягко сказал генерал, явно любуясь выправкой и красотой всегда собранной и внимательной сотрудницы.

– Для начала, я бы, товарищ генерал, задалась вопросом: какой смысл стоит за фразеологизмом «тяжела шапка Мономаха»? И ответила бы на него так: это смысл налагающихся на кого-либо неприятных и тяжелых обязанностей! Преступник ее украл – преступник совершил ошибку!

– То есть, – поддержал ставший майором Илья Куртяхин, заглядывая в свой смартфон с фирменной эмблемой ведомства «кашалотов», – мы должны принять, что это выражение символизирует, – как справедливо считается, – «не только пышность и богатство царской власти, но и тяжесть принятия решений, тяжесть ответственности за свои деяния».

– Хрен редьку не подсластил. Но, не скрою, я тоже думаю о том, что тяжела ноша власти! – подытожил Халтурин.

Бреев улыбнулся.

– Да, но мы должны помнить, Михаил Александрович, – сказал он, – что категорией «тяжела ты, шапка Мономаха!» мыслят руководители высшего ранга, высокопоставленные чиновники, власть, от которых зависит благополучие и даже жизнь подданных.

– То есть не зазнаваться! Я понял! – сказал Халтурин. – Но разве хлопцы моей службы, да и всего ведомства, не совершают чудеса оперативности и храбрости, чтобы спасти людей?! А недавний подвиг майора Кантемирова! Вспомните, что вы сказали на его могилке: «Как важно, когда на страже порядка стоят такие солдаты!» Жаль, мы пока так и не нашли ни останков, ни следов главной преступницы – Булатовой!

– Вы совершенно правы! – примирительно сказал Бреев и на минуту замолчал. Все так же выдержали паузу тяжкой думы по светлому товарищу и другу. Капитан Удальцова, склонив голову, постаралась незаметно смахнуть согнутым пальчиком навернувшуюся слезу. – Но я думаю, старший лейтенант, – обратился генерал к Сметанчиковой, – что если кража совершена с таким подтекстом, то это очень страшный преступник: он желает взвалить на себя непомерную для простого смертного тяжесть. И он все это нам очень скоро преподнесет на кровавом блюде! Возможно даже, осуществит задуманное ценой собственной смерти!..

– Не исключаю! И даже желаю этого! – сказал Халтурин.

– Я тоже почуял носом, еще на похоронах, что кто-то стоял рядом и сильно боялся нашего возмездия!

– Вы почуяли? Что ж, я вижу, что вам на самом деле надо куда-то направить свою энергию. Ну, хорошо, давайте пойдем на это вместе, Михаил Александрович. Если желаете, берите дело об ограблении музейного хранилища на свой отдел. Разрешения на это я, как всегда, добьюсь. Но мы должны будем поставить в известность прокуратуру, поэтому я и спрашиваю вас: с чего начнем?

– Разумеется, с анализа факта смерти полковника отдела исполнения наказаний Феликса Кумеровича Черноточины. Известно, что за глаза его называли Батек, Кум, Чернота и даже Крестный. Намутил, видно, немало. Следы проявятся обязательно.

– Значит, жертва у нас сразу переквалифицировалась в подозреваемого подельника?

– Так это и не скрывает единственный оставшийся в живых охранник Николай Ротошеев с позывным «Ротоша». Он согласился узнать шифр сейфа и сдал его Черноточине под условие, что тот поможет вызволить из тюрьмы его ни в чем не повинного брата. Судя по тому, с какой скоростью брата оправдали, особой вины за ним не водилось. Кто-то взял на себя все это, ей-богу несуразное, выгородив осужденного в чистую и получив незначительный срок. Побеседуем и с ним, если потребуется, а также с сослуживцами. Кое-какие показания уже самостоятельно прислал через бывшего капитана Крыншина помощник Черноточины некий майор Преображенцев, кстати, бывший однокашник Вадима.

– Значит, капитан Крыншин еще не угомонился? Надеюсь, ему передали, что он вновь принят на работу, а его каприз, резкое увольнение, мы простили и теперь он считается в отпуске, на лечении.

– Так точно! – ответил за всех Куртяхин.

– Прошло уже два месяца, пора бы ему взяться за ум, в самом-то деле! – сказал майор Сбарский и подмигнул Куртяхину. Связь с Крыншиным сейчас поддерживалась именно через него.

– Майор Куртяхин!.. – обратился к нему генерал. – Дело касается друга Крыншина, майора Преображенцева. Думаю, главным мотивом вмешательства нашего капитана в следствие является, именно эта причина. Возможно, имеется и другая, поскольку все мы знаем о личном пристрастии капитана к расследованию дела о преступлениях ставшей ему кровным врагом Лилии Булатовой. Поэтому, если мои подозрения подтвердятся, немедленно доложите об этом!

– Слушаюсь, Георгий Иванович.

– Полагаю, на этом можно пока закончить! – сказал Бреев. – Да, еще, Илья Сергевич!..

– Слушаю! – сказал Куртяхин.

– В деле… то есть в жизнеописании первого золотодобытчика Ивана Протасова, кажется, уже были зафиксированы данные о шапке Мономаха. Попробуйте проанализировать проблему глубже. Может, что-нибудь подберете для отчета в адрес «Сократа».

– С превеликой готовностью, товарищ генерал!

– Теперь все. Можете разойтись.

IV

Куртяхин нажал на клавишу и надел наушники, чтобы разлетавшийся от его стола шум не мешал коллегам-операторам. В одно мгновение его мозг Куртяхина напомнил, что находящийся в гостинице «Медведь и Росомаха» молодой купец Иван Протасов только что выяснил, отчего никто не желал давать ему сведений о пропавшей семье полюбившейся ему девушки Лизаветы. Оказывается, ее отец – сектантский голова Корень Молоканов был посажен в тюрьму решением первого помощника протоинквизитора Санкт-Петербурга. И не только по долгу своих фискальных обязанностей – привлекать к ответу непокорных противников реформ патриарха Никона, но и по наущению его самолюбивого и коварного племянника поручика Юрия Бецкого, решившего склонить дочь Молоканова Лизавету к сожительству с ним любой ценой. «Вероятно, Бецкий на самом деле потерял от девушки голову, если сам рискует быть обвиненным в связях с раскольниками, – думал Иван, время от времени спрашивая и себя: разве для этого он прибыл в Санкт-Петербург из-под Новгорода, чтобы подставлять свою шею под топор или надолго сесть в тюрьму, или быть сосланным в ссылку, тогда как мечтал поступить на работу в царские металлургические и кузнечные лаборатории».

Теперь оба они, двое соперников, караулили появления Лизаветы на перекрестке, откуда одна из улиц вела в духоборский квартал. Оба они, и купец Иван Протасов, и поручик Юрий Бецкий, были сейчас в одной гостинице «Медведь и Росомаха», где один уже снял номер в помещении просторной мансарды, а другой только собирался. И оба они до сих пор не знали, что судьба вновь сведет их, когда-то подравшихся насмерть, именно здесь. Пока одному из них, Ивану, трактирщик не проговорился о затаившемся в мансарде, как в засаде на кого-то, молодом поручике.

«Так, так, так!» – воскликнул Куртяхин, ухватываясь за мысль, которая в ту же секунду явно крутилась и в сознании Бецкого, – он уже точно знал, что Лизавета возвращалась домой, значит, до нее дошли слухи, что отца отпустили!

«Спасибо, мой добрый «Скиф»! – поблагодарил Куртяхин систему видеореконструкции исторических событий, – ты даришь не только картинку, но даже мысли!» Похвалой в адрес электронной души и умных мозгов он тут же заслужил порцию новых данных. Бецкий только что получил сведения, что Молоканов передал для дочери записку, чтобы она срочно привезла в дом заболевшую жену, мать Лизоньки; лишь в родных стенах больная пожелала ждать облегчения.

Таким образом, из окна гостиницы трактира можно было увидеть, наконец, беглянку, доставлявшую мать из тайного места, где Молоканов сумел спрятать свою семью.

Иван похвалил себя, что вовремя оказался в нужном месте, ведь Бецкий в этом квартале Замаранихи мог караулить только ее, а раз уже и с нетерпением ждал, значит знал, что Лизавета вернется сегодня и, возможно, с минуты на минуту. Правда, Иван не понимал, как мог такой видный, богатый, хотя и расчетливый и хитрый молодой дворянин столь упорно и неприкрыто искать связи с простолюдинкой: домогаться ее с упорством, достойным героев «Илиады». «Наверняка здесь кроется что-то большее, чем симпатия или любовь! – внезапно пришел он к выводу, заставившему задуматься. – Он хочет выведать какую-то тайну. А какую, я обязательно узнаю!»

Когда Иван увидел, что Бецкий спустился вниз и вышел на улицу, а за ним последовали его солдаты, он тоже встал и, подождав немного, осторожно последовал за ними. Выйдя из дверей трактира, он огляделся. Но ни Бецкого, ни его людей, нигде не оказалось, словно они провалились сквозь землю.

Старясь не привлекать ничьего внимания, Иван спустился по улице к дому Лизаветы, убедился, что он по-прежнему пуст, вернулся назад к перекрестку пяти дорог, как раз к пятой, не имевшей за перекрестком своего продолжения, и встал у гостиницы. Потом, совершив несколько полукружий, всякий раз останавливаясь и с нетерпением возвращаясь, стал прохаживаться возле домов, где под деревьями у скамеечек раздавались веселые крики играющих детей. Там он незаметно расположился у широкого и неглубокого ручья, перекатывающегося на булыжниках пузырьками, рядом с раскидистой ивой.

Поручик как растворился. «Но, может, он тоже где-то затаился? Тогда он мог заметить меня, и теперь надо держать ухо востро!» – подумал Иван. Он точно не знал, чего бы хотел больше: чтобы Бецкий исчез или чтобы был где-то рядом. Первое означало бы, что Лизавета не придет, а второе – что придет, но окажется в условиях грозящей опасности. Зря Бецкий ждать не будет. Не та школа, да и солдаты его – натасканные псы; поручик уже натравливал их на него, и каждый получил свои кровавые раны.

Темнело. Спустившись по улочке до места, где она вновь уходила на подъем, Иван остановился у деревянной избы за высокой, плетеной из прутьев изгородью. Там он терпеливо ждал в течение часа, погружаясь в сумерки и растворяясь в них как тень, только затем осторожно перешел улицу; как бы вдруг, с беззаботным видом насвистывая, приблизился к дому Лизаветы. Дом от перекрестка был по счету двенадцатым. Здесь Иван отыскал новое, более или менее укромное место: в проходе между двух изб, отгороженных одна от другой хотя и кривым, но сплошным забором, и там притаился. Интуиция подсказывала, что сегодня его место именно здесь.

Наконец, терпение его было вознаграждено. Он услышал громкий конский топот и громыхание завернувшей на улицу закрытой коляски. Из нее вышел здоровенный детина, похожий на главного распорядителя двора, по-хозяйски отмерил взором пространство вокруг, внимательно осмотрел темные углы и дал знак выходить тем, кто прибыл вместе с ним. Первой вышла Лизавета и помогла спуститься женщине, видно, хворой, которая, опираясь на руки прислужника и дочери, заставила себя войти в дом на своих ногах. Коляска была отпущена. Все трое вошли в дом.

Когда прошло несколько минут, а ничего подозрительного по-прежнему не замечалось, Иван ступил к окну и уже хотел тихонько постучаться. Но тут вдруг дверь открылась, и на крыльце показалась Лизавета. Она, с явно расстроенным видом, бегло осмотревшись, направилась к соседним домам, вероятно, за помощью к знахарям или за их целебными снадобьями. Пройдя шагов пятьдесят, она свернула к малоприметной калитке небольшого сгорбленного бревенчатого дома и постучалась. Иван уже был рядом, прячась за забором. Дверь отворилась, оттуда высунулась рука и просунула склянку. Не было произнесено ни единого слова.

Стук каблуков ее туфель, ступавших обратно к дому, был торопливым и громким. Девушка на секунду остановилась, сильно вздрогнув, видно только сейчас осознав, в какой была опасности, и, уже постоянно озираясь, ускорила шаг, готовая побежать при первых признаках нападения. Иван спрятался.

Если бы сейчас стояла такая же полная луна, как совсем недавно, когда он ее сюда провожал и они обменялись единственным быстрым поцелуем, Лизавета не могла бы не заметить, что в нескольких шагах от нее стоит, готовый броситься навстречу, ее смелый спаситель, вырвавший ее из лап поручика, когда тот попытался насильно увезти ее к себе на потеху. Он боялся обнаружить себя, чтобы не напугать ее до смерти своим неожиданным появлением. Кроме того, не мог открыто последовать за ней, дабы не раскрыть себя перед людьми Бецкого, если они, все же, находились где-то рядом. Он ругнул себя, что слишком быстро покинул свой пост, желая войти к ней в дом. «Нет, – сказал он себе, – я долго ждал, и не растаю, если подожду еще с полчаса!.. Стоп!.. Ага!.. Вот, наконец, и шайка заговорщиков!»

V

Группа из нескольких человек вышла из совсем узкой улочки, еле заметного прохода между заборами, и Иван едва не наткнулся на них.

– Один за мной! – приказал старший из них, и это был голос поручика. – А вы, – дал он команду другим подручным, – приготовьтесь принять пленницу, и подгоните экипаж к перекрестку! По условному свисту спускайтесь, и уж затем мы не станем прятаться. Войдем компанией в дом, и пусть попробуют отказать официальным лицам!

Послышался довольно злорадный смех, показавшийся знакомым. Кажется, он принадлежал одному из тех двоих посетителей трактира, которые сидели в углу в тени и постоянно выглядывали в смотровое окошко на улицу.

Иван напряженно смотрел вперед и прислушивался к звуку шагов девушки по неровной дороге. Она подошла к своему дому, шаги стали неслышными; каблуки ее туфель утопали в песке; хлопнула калитка; она поднялась на крыльцо, затем со скрипом открылась и закрылась входная дверь.

Иван перевел дух. Но лишь на минутку. Запланировано похищение, и он должен быть готов к тому, чтобы начать новую смертельную схватку. При этом он делал ставку и на помощь сильного слугу Молокановых.

Как ни странно, войдя в калитку, трое уверенно двинулись к заднему двору, что говорило об их осведомленности относительно всего молокановского хозяйства.

Не раздумывая и как можно быстрее двигаясь ко двору Лизаветы, Иван тоже проник в калитку и занял пост у крыльца. Раз разбойники не сделали попытки схватить девушку на улице, им для чего-то требовалось войти в дом. «Ну, в таком случае не будем торопиться! Посмотрим и послушаем!» Чтобы не выдать себя и оставить за собой преимущество внезапного нападения там, где бы враги не смогли разбежаться, а именно, во дворе или в доме Лизаветы, Иван стал дожидаться, пока все злоумышленники не окажутся в западне. «Вот тогда я и начну действовать наверняка!» – сказал он себе и развернул из холста свою учебную шпагу.

Дом главы сектантов Молоканова, сложенный из толстых бревен, был заметно выше и просторнее соседних, и на фоне этих приземистых казался сейчас загадочной, черной, как сажа, крепостью. В зарешеченных окнах, прикрытых шторами, тускло отражался желтый свет. Два окна глядели на улицу, два – себе во двор. Что было на задворках, Иван не знал.

Еще минута, и он постарается расправиться сначала с этими тремя, потом разделается с оставшимися – одним, что пошел за экипажем, и другим, кто правит лошадьми. Итак. Всего пятеро против двоих. Пустяки!..

Но то, что Иван увидел и услышал, спустя эту минуту, чуть не повергло его сознание во мрак изумления, возмущения и восставшего из глубин его сути гнева и мщения. Внезапно дверь избы, словно сама по себе, распахнулась. Трое разбойников показались из-за угла. Иван уже приготовился к атаке и, держа одной рукой шпагу, другой из-за пояса вынул кинжал.

На пороге предстал прислужник. Один из злоумышленников, в то время как Иван уже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы ринуться в бой, шепотом позвал домоправителя по имени, как доброго знакомого.