Собиратель надежд

Вода была тепловатой – не освежающе прохладной, как из колодца дома, а телесно-теплой, словно её долго держали во рту. Она отдавала затхлой кожей бурдюка, впитавшей пот и пыль, и чем-то еще – неуловимо-неприятным привкусом, который оседал на языке и не смывался. Может быть, это была смерть микроскопических созданий, живших в воде. А может – просто время, которое пожирает всё живое, даже в герметично закрытом сосуде.

Она еще не была испорченной – Аммар знал запах тухлой воды, он чувствовал его иногда в заводях у городских стен. Но свежесть покинула её, как покидает душа тело. И каждый глоток теперь был напоминанием о том, что их главный ресурс конечен. Не бесконечен, как казалось в городе, где достаточно было подойти к колодцу или роднику. А конечен, измерим, считан.

Вот она, правда пустыни, – думал Аммар, делая еще один глоток и морщась. Всё, что поддерживает жизнь, имеет границы. И эти границы становятся видны только когда подходишь к ним вплотную.

Он видел, как пьют другие люди. Сначала с жадностью – тело требовало влаги после ночи на сухом воздухе. Потом лица кривились от разочарования, когда вкус не соответствовал ожиданиям. А некоторые дети уже начинали плакать и отказываться пить совсем. Их матери уговаривали, иногда силком вливали воду в маленькие рты, а потом стояли с такими лицами, словно только что накормили своих малышей ядом.

– Мама, она горькая, – хныкала девочка лет пяти неподалеку от их стоянки.

– Пей, Амина. Пей, или станет еще хуже.

– А когда будет хорошая вода?

Женщина не ответила. Что она могла ответить? Что никто не знает? Что возможно, хорошей воды уже не будет никогда?

Напряжение в караване росло как песчаная буря – сначала незаметно, потом всё сильнее, пока не становилось осязаемым. Оно висело в воздухе, как пыль, поднятая тысячей ног. Оседало на лицах, проникало в разговоры, превращая обычные слова в колючие шипы. Утром люди просыпались с такими лицами, словно всю ночь жевали песок.

Даже верблюды чувствовали это напряжение. Они стали беспокойнее, чаще оглядывались по сторонам, и их обычная флегматичная походка приобрела какую-то нервозность.

Утром Самира, обойдя лагерь широкими, размеренными шагами – так, чтобы все её видели, – объявила то, что многие уже предчувствовали:

– Разведывательные группы отправятся на поиски колодцев.

Это было сказано ровным, деловым тоном, каким объявляют о смене караула или распределении пайков. Но все понимали, что это не плановая вылазка, а гонка со временем. Гонка между их жаждой и скоростью, с которой пустыня могла их убить.

– Сколько групп? – спросил кто-то из толпы.

– Четыре. В разные стороны. – Самира указала на горизонт. – Колодцы есть. Вопрос в том, где именно.

– А если не найдем?

Самира посмотрела на спросившего – молодого мужчину с испуганными глазами – долго и внимательно.

– Найдем, – сказала она наконец. – Потому что другого выбора нет.

И это тоже правда пустыни, – подумал Аммар. Когда другого выбора нет, находишь то, что казалось невозможным.

– Аммар, ты идешь со мной, – сказал Муса, проверяя поклажу на своем верблюде.

Аммар обернулся. Старый погонщик возился с ремнями, но его движения были не суетливыми, а размеренными, как всегда. Если Муса и волновался, то не показывал этого. Голос его был таким же спокойным, как если бы он предлагал прогуляться по городскому рынку.

– А остальные группы?

– Остальные пойдут на юг и восток. Мы идем на север, к тем холмам. – Муса кивнул в сторону скалистых возвышенностей, видневшихся на горизонте, размытых дрожащим воздухом. – Самира дала мне карту, на которой отмечен старый колодец. Говорит, «где-то тут».

Он неопределенно махнул рукой в сторону холмов, и в этом жесте была такая обыденность, словно речь шла о поиске потерянного сандалия, а не источника жизни.

– «Где-то тут» – это точно? – Аммар попытался сделать голос легким, но не очень получилось.

– Настолько точно, насколько могут быть точными карты пятидесятилетней давности в пустыне, которая меняется каждую бурю. – Муса усмехнулся, но без веселья. – Посмотрим, что это за «тут». Может, повезет. А может, просто устроим верблюдам прогулку.

– А если не повезет?

Муса остановился, выпрямился и посмотрел на Аммара. В его глазах мелькнуло что-то – не злость, не раздражение, а что-то более глубокое. Усталость человека, который слишком много раз отвечал на подобные вопросы.

– Если не повезет, Аммар, то к вечеру у каравана будет на одну проблему больше, а у тебя и меня – на одну попытку меньше. Но мы этого пока не знаем. Поэтому давай сосредоточимся на том, что знаем. А знаем мы то, что там, – он кивнул на холмы, – есть место, где когда-то была вода. И может быть, она там еще есть.

Аммар кивнул, чувствуя укол гордости, смешанный с тревогой. Муса больше не считал его беспомощным горожанином – иначе не взял бы с собой в разведку. Он стал частью механизма выживания. Но какой частью? Полезной или той, которая может сломаться в самый неподходящий момент?

– Возьми больше воды, – тихо сказала Фатима, протягивая ему дополнительный бурдюк. – И не делай ничего геройского.

– Геройского? – Аммар улыбнулся. – Я же всего лишь иду искать колодец.

– Именно поэтому. – Она поцеловала его в щеку. – Герои в пустыне долго не живут.

Они ехали молча около часа, удаляясь от основной колонны каравана. Аммар уже уверенно сидел на верблюде – не отвлекаясь на то, чтобы удержать равновесие, не цепляясь судорожно за седло при каждом шаге животного. Теперь он мог смотреть по сторонам, и пустыня открывалась ему с новой стороны.

Она перестала быть просто однообразным пейзажем – фоном для их путешествия. Аммар начал замечать детали, которые раньше ускользали от его внимания. Как ветер рисует узоры на дюнах – не хаотичные, а подчиненные какой-то неведомой геометрии. Как ящерица замирает на раскаленном камне, почти сливаясь с ним, и только движение глаз выдает живое существо. Как тень от редкого облака скользит по земле быстро и неотвратимо, даря короткое, призрачное облегчение.

Странно, – думал он, покачиваясь в седле. В городе я знал каждый камень на улице, каждую трещину в стене дома, каждого торговца на рынке. А здесь всё чужое, незнакомое – но почему-то не враждебное. Словно пустыня не прячется от меня, а просто ждет, когда я научусь её читать.

– Муса, – сказал он, нарушая молчание. – Думаете, найдем что-нибудь?

Старый погонщик не ответил сразу. Он ехал, глядя вперед, и его лицо было сосредоточенным – не напряженным, а внимательным, как у охотника, выслеживающего добычу.

– Пустыня всегда что-то прячет, – ответил он наконец, не поворачивая головы. – Вопрос в том, что именно. Иногда – воду. Иногда – кости тех, кто ее искал.

– Это должно меня успокоить?

– А я и не собирался тебя успокаивать. – Муса наконец посмотрел на него, и в уголках его глаз мелькнула насмешка. – Успокаивают детей перед сном. А ты, надеюсь, уже не ребенок.

– Просто… – Аммар помолчал, подбирая слова. – В городе всегда знаешь, что тебя ждет. Работа, дом, рынок. А здесь…

– Здесь ты живешь по-настоящему, – закончил Муса. – Вот в чем разница. В городе ты существуешь. Как… как механизм в часах. Делаешь свое дело, получаешь свою долю, засыпаешь, просыпаешься, повторяешь. А здесь каждый день может быть последним. И поэтому каждый день имеет значение.

– Оптимистично.

– Я не оптимист и не пессимист, Аммар. – Муса указал на невысокие, выветренные скалы впереди. – Я – погонщик. Я вижу то, что есть. А есть то, что вон та гряда. Колодец должен быть у ее подножия. Карты старые, но скалы редко меняют свое место.

– А если карта врет?

– Тогда мы это выясним. И вернемся к каравану с новым знанием. – Муса пожал плечами. – Знание того, где воды нет, – тоже знание. Иногда даже более ценное, чем знание того, где она есть.

Они спешились у подножия скал и повели верблюдов в поводу. Место было тихое, укрытое от ветра нагромождением камней. Казалось, здесь даже воздух был неподвижен и густ от жары. Звуки приглушались – не было ни свиста ветра, ни скрипа песка под ногами. Только тихое дыхание верблюдов и собственное сердцебиение, которое отдавалось в ушах.

И действительно, через несколько минут они увидели его – сложенный из грубых камней невысокий сруб колодца. Камни были древние, обточенные временем и погодой, покрытые тонкой коркой соли и пыли. Колодец походил на разрушенный алтарь забытого бога, которому когда-то поклонялись люди, чьи имена стерли ветра.

– Нашли! – выдохнул Аммар, и его голос прозвучал слишком громко в этой тишине.

От радости и предвкушения во рту пересохло еще сильнее. Вода. Там, внизу, в прохладной темноте, может быть, ждет спасение. Может быть, через час мы вернемся к каравану как герои. Может быть…

Муса ничего не ответил. Он подошел к колодцу неторопливо, как подходят к старому знакомому, в намерениях которого не уверены. Присел на корточки и долго принюхивался к воздуху, идущему из глубины. Его лицо было непроницаемо, как каменная маска.

Аммар ждал, чувствуя, как надежда и тревога воюют в груди. Чем дольше молчал Муса, тем сильнее становилось ощущение, что что-то не так.

– Ну что? – не выдержал он.

– Сейчас посмотрим, – спокойно ответил Муса.

Он достал из сумки длинную веревку с привязанным к ней кожаным ведром – старым, многократно штопанным, но прочным. Медленно опустил его вниз, и веревка уходила в темноту метр за метром. Когда она натянулась, раздался тихий, почти постыдный в этой тишине всплеск.

– Есть вода! – не сдержался Аммар, и в его голосе прозвучало такое облегчение, словно он уже пил чистую, холодную воду.

Муса медленно поднял ведро. Движения у него были осторожные, как у человека, который поднимает что-то очень хрупкое или очень опасное. В ведре было немного воды – мутной, с плавающими на поверхности соринками и дохлым жуком, который качался в центре как крошечный черный кораблик.

Старик зачерпнул пригоршню, поднес к лицу, снова понюхал. Его ноздри дрогнули – едва заметно, но Аммар уловил это движение. Потом Муса выплеснул воду на песок, где она впиталась, оставив темное пятно неправильной формы.

– Что вы делаете? – не выдержал Аммар, глядя на это пятно с такой болью, словно Муса вылил его собственную кровь. – Там же вода!

– Вода, – согласился Муса, отряхивая ладони. – Только мертвая. Пить нельзя.

– Но… почему? – Аммар смотрел то на темное пятно на песке, то на ведро с оставшейся водой. Его мучила жажда – настоящая, злая жажда, которая скребла горло наждаком и заставляла думать только об одном. – Мы же можем ее прокипятить! Или… или процедить!

– Эту не прокипятишь, – спокойно ответил Муса. – В ней соль и гниль. Напьешься – живот скрутит так, что кишки через горло вылезут. Сутки будешь корчиться, а потом умрешь от обезвоживания. Быстрее, чем от жажды.

Он посмотрел на Аммара с лукавой усмешкой, и в этой усмешке было что-то безжалостное.

– Но если так хочется… пей. Я тебя держать не буду. Урок иногда лучше доходит через живот, чем через уши.

Он снова опустил ведро, набрал воды и протянул Аммару. Ведро было тяжелым, теплым от солнца. Вода в нем тихо плескалась, и этот звук был почти музыкальным.

Аммар колебался, глядя то на мутную воду, то в спокойные глаза старика. В голове звучал голос разума – голос Мусы, голос осторожности, голос человека, который хочет дожить до завтра. Но тело кричало. Горло горело. Язык был сухим, как кусок старой кожи.

Всего один глоток, – шептал внутренний демон, который живет в каждом человеке и заставляет его делать глупости. Что может случиться от одного глотка? Старик просто перестраховывается. Может быть, вода не такая уж плохая. Может быть, он ошибается.

И этот демон был очень убедителен. Особенно когда во рту было так сухо, что слюна стала вязкой, как смола.

Жажда победила.

Аммар взял ведро, быстро зачерпнул ладонью и сделал несколько жадных глотков, не давая себе времени передумать. Вода оказалась отвратительной на вкус – теплой, с привкусом тины и соли, с каким-то металлическим послевкусием, которое оставалось на языке. Она не утолила жажду, а лишь оскорбила рот, заставив его сжаться от отвращения.

Он тут же пожалел о своей слабости, но было поздно. Какой же я дурак, – подумал он, вытирая рот тыльной стороной ладони. Муса же предупреждал. А я…

И в тот момент, когда он понимал всю глупость своего поступка, он услышал шорох.

Сначала тихий, как шелест ящерицы по камню. Потом более отчетливый – звук шагов по песку. Кто-то приближался.

Из-за скалы вышел человек.

Он был одет в выцветшую одежду кочевника – длинную рубаху цвета пыли и широкие штаны, перехваченные кожаным поясом. Ткань была выношенной, латаной, но чистой. Мужчина был худ и обветрен, кожа его была темной от солнца и изрезанной морщинами, но двигался он уверенно, как человек в своем доме. В руке он держал короткое копье с металлическим наконечником, который тускло блестел на солнце.

– Мир вам, – сказал незнакомец, останавливаясь в десяти шагах.

Его голос был низким, хриплым – голосом человека, который привык говорить мало и по делу. Глаза внимательно изучали Мусу, Аммара и их верблюдов, отмечая каждую деталь – качество одежды, состояние животных, оружие.

– И вам мир, – спокойно ответил Муса, не выпуская ведра из рук.

Его голос не изменился, но Аммар заметил, как старик незаметно сдвинулся – так, чтобы оказаться между незнакомцем и верблюдами. Правая рука Мусы опустилась ниже, ближе к поясу.

– Вы пьете из нашего колодца, – сказал кочевник.

Это был не вопрос, а утверждение. В его голосе не было агрессии, но была твердость – твердость человека, который знает свои права и готов их защищать.

– Мы только хотели посмотреть, есть ли в нем вода, – ответил Муса. – Но она плохая. Мы уходим.

– Этот колодец принадлежит племени Бени-Сакар, – продолжал незнакомец, игнорируя слова Мусы. – Мы не поим чужаков. Даже плохой водой.

– Мы не просим тебя нас поить, – в голосе Мусы появились стальные нотки. – Мы просто проходили мимо. И уже уходим.

Кочевник перевел взгляд на Аммара, на их бурдюки, на двух ухоженных верблюдов. Аммар видел, как работает его ум – оценивая, вычисляя, планируя.

– Вы из каравана? – спросил он, и в этом вопросе была опасность.

Аммар почувствовал, как у него перехватывает дыхание. Этот вопрос был ловушкой – он знал это инстинктивно, всем нутром. Но знание и понимание – разные вещи. А страх и желание показать себя с лучшей стороны – еще более разные.

Желая показать, что они не беззащитные путники – что за ними стоит сила, – Аммар выпалил раньше, чем успел подумать:

– Да! У нас большой караван, восемьсот человек! Мы идем на север, в горы!

Слова вылетели изо рта сами, прежде чем разум успел их остановить. И сразу же, как только они прозвучали, Аммар понял, какую чудовищную ошибку совершил.

Взгляд кочевника на мгновение блеснул – как блестит металл клинка, когда его извлекают из ножен. Муса медленно повернул голову и посмотрел на Аммара. В его глазах не было ни злости, ни упрека. Только холодная, тяжелая усталость – усталость человека, который видел слишком много человеческой глупости.

И в этот момент Аммар понял все. Он выдал их численность – теперь кочевник знал, что караван большой, но раз они ищут воду, то уязвимый. Он выдал их направление – теперь можно организовать засаду. Он превратил их из случайных путников в цель. В добычу.

– Восемьсот человек… – протянул кочевник, и в его голосе появились хищные нотки. – Богатый караван, должно быть. Много воды, много еды. Много всего.

– Мы беженцы, – твердо сказал Муса. – У нас ничего нет.

– У вас есть верблюды, – усмехнулся кочевник, указывая подбородком на животных. – И женщины. Этого достаточно.

Он развернулся, собираясь уходить. Очевидно, чтобы доложить своим. Аммар видел, как кочевник уже планирует – где устроить засаду, сколько людей потребуется, как лучше напасть на измученный жаждой караван.

– Постой, – голос Мусы был тихим, но остановил кочевника лучше любого крика.

Незнакомец обернулся, нахмурившись.

– Кажется, ты пролил свою воду, – продолжал Муса тем же тихим голосом.

Кочевник непонимающе нахмурился и инстинктивно посмотрел себе под ноги, ища пятна воды на песке.

В этот момент Муса шагнул вперед.

Движение было не быстрым, но плавным и неотвратимым, как движение змеи, которая долго выбирала момент для броска. Аммар даже не успел понять, что происходит. В руке Мусы, непонятно откуда взявшийся, блеснул нож – короткий, широкий, предназначенный не для красоты, а для работы. Удар под ребра – тихий, деловой, без замаха, без театральности. Просто рука двинулась вперед, встретила сопротивление, преодолела его.

Кочевник охнул – удивленно, почти вопросительно. Его глаза расширились, и в них было не столько боль, сколько недоумение. Он посмотрел на рукоять ножа, торчащую из его бока, потом на Мусу, словно пытаясь понять, что именно произошло. Копье выпало из ослабевших пальцев и глухо стукнуло о камень.

Потом его ноги подкосились, и он медленно осел на песок, продолжая смотреть на Мусу с тем же недоумением.

Аммар застыл, не в силах пошевелиться. Все произошло так быстро и буднично, что он не успел даже испугаться. Смерть оказалась не драматичной сценой из героических сказаний, а просто работой. Грязной, необходимой работой.

– Зачем? – выдохнул он, когда обрел дар речи. – Зачем вы это сделали? Мы же могли просто уйти!

Муса присел рядом с умирающим, дождался, пока тот перестанет дышать. Проверил пульс – деловито, без эмоций. Потом вытащил нож, вытер его о плащ убитого и спрятал за пояс.

– Вот тебе еще один урок, Аммар-кожевник, – сказал он, поднимаясь.

Голос его был спокоен, как у человека, который объясняет технику выделки кожи.

– Когда живешь у колодца в пустыне, ты знаешь, что однажды придет день, когда кто-то захочет отнять твою воду. И тогда либо ты убьешь его, либо он убьет тебя. Третьего не дано. Этот человек сделал свой выбор, когда решил, что наши женщины и верблюды принадлежат ему. Не стоит слишком его жалеть.

– Но он же не напал на нас! Он просто…

– Он пошел за подмогой. – Муса спокойно обшарил тело, нашел небольшой мешочек с сушеным мясом и флягу с водой. – Через час здесь было бы человек двадцать. И тогда выбирать пришлось бы не между его жизнью и нашей безопасностью, а между его жизнью и жизнями всего каравана.

Он протянул флягу Аммару.

– Вот. Теперь можешь попить. Эта вода хорошая.

Аммар машинально взял флягу, но пить не мог. Его трясло – не от страха, а от понимания. В животе неприятно заурчало, напоминая о выпитой дрянной воде.

– Я виноват, – сказал он тихо. – Если бы я не болтал…

– Ты виноват, – согласился Муса без злости. – Но не в том, что думаешь. Ты виноват в том, что не подумал прежде, чем говорить. А убить его я бы все равно пришлось. Просто сделал бы это раньше.

Муса вздохнул и оттащил тело за скалы. Забросал его камнями и песком – не из уважения к мертвому, а чтобы не привлекать падальщиков.

– Пойдем, – сказал он, вернувшись. – Нам здесь больше нечего делать. И нужно торопиться. У него могли быть друзья поблизости.

Они сели на верблюдов и поехали обратно к каравану. Аммар ехал молча, пытаясь осознать то, что произошло. Он видел смерть раньше – видел ее в глазах раненого на холме, в пустых глазницах мертвого младенца, которого несла его мать в первый день пути. Но он никогда не видел, как жизнь отнимают – так просто, так обыденно, как будто это часть повседневной работы.

И самое страшное – он чувствовал себя соучастником. Если бы не его болтливость, этот человек, возможно, остался бы жив. Они бы просто разошлись – кочевник к своему племени, они к каравану. Никто никого не убивал бы.

А может, и нет, – думал он, покачиваясь в седле и чувствуя, как с каждым километром в животе становится все неприятнее. Может, Муса убил бы его в любом случае. Может, в пустыне нет места для случайных встреч. Может, здесь каждый чужой – потенциальный враг.

– Муса, – сказал он наконец. – А если бы я промолчал?

– Тогда он ушел бы и рассказал своим, что видел двух путников у колодца. Богато одетых, с хорошими верблюдами. – Муса не оборачивался, продолжал смотреть вперед. – И они пришли бы за нами. Может, не сегодня, так завтра. А результат был бы тот же.

– То есть, он был обречен с самого начала?

– С того момента, как решил подойти к нам, – подтвердил Муса. – Но ты сделал его смерть неизбежной. А это другое дело.

Они ехали еще час, прежде чем увидели караван – длинную цепочку людей и животных, растянувшуюся по пустыне. Издалека она походила на гигантскую многоножку, медленно ползущую по песку.

– Воды не нашли? – спросила Самира, подъехав к ним на своем верблюде.

– Колодец есть, но вода плохая, – коротко ответил Муса. – И место небезопасное. Кочевники поблизости.

Самира внимательно посмотрела на него, потом на Аммара.

– Проблемы были?

– Одна, – сказал Муса. – Но решили.

Самира кивнула, не задавая лишних вопросов. В пустыне не принято было подробно расспрашивать о том, как именно решались проблемы.

К вечеру, когда караван остановился на ночлег, Аммар почувствовал себя совсем плохо. В животе было тяжело и больно, тошнило. Дрянная вода из колодца делала свое дело.

– Дурак, – сказал себе он, лежа рядом с Фатимой и чувствуя, как по телу прокатываются волны тошноты. – Полный дурак.

– Что случилось? – спросила Фатима. – Ты весь бледный.

– Выпил плохой воды, – признался он. – Муса предупреждал, а я не послушал.

Фатима ничего не сказала, только положила прохладную ладонь ему на лоб.

А утром Муса принес ему отвар каких-то трав.

– Пей, – сказал он. – Поможет.

– Откуда у вас травы?

– Собрал вчера по дороге. – Муса усмехнулся. – Думал, пригодятся. Ты же не первый дурак, который пьет то, чего не стоит пить.

Отвар был горьким, противным, но действительно помог. К полудню Аммару стало легче.

– Спасибо, – сказал он Мусе.

– Не за что. – Старик посмотрел на него серьезно. – Но помни: это был самый простой урок. Следующие будут сложнее. И не все из них можно исправить травяным отваром.

Это был самый страшный и самый важный урок, который Аммар получил в пустыне. Урок о том, что иногда молчание – это единственный способ выжить. И что цена за лишнее слово может быть непомерно высока.

Но был и еще один урок, который он понял только много позже. Урок о том, что в пустыне нет случайностей. Есть только выборы и их последствия. И каждый выбор – даже самый маленький, самый незначительный – может определить, кто выживет, а кто умрет.

Дядя Салим говорил, что каждый шаг в дальней дороге – это кусочек нового мира, – думал Аммар, засыпая под звездами. Он не говорил, что некоторые из этих шагов придется делать по крови.

Глава 7 Два пути

6-й день путиЧисленность каравана: ~798 человек.

На шестой день пути Аммар понял, что у унижения есть свой собственный, ни с чем не сравнимый ад.

Это понимание пришло не сразу. Сначала была просто тупая боль в животе – такая, какую он иногда чувствовал после слишком обильного ужина или некачественной еды на рынке. Ничего особенного, обычная житейская неприятность. Но ночь превратила эту неприятность в кошмар.

Началось всё с предательского урчания в животе – глухого, влажного звука, который пробудил его среди тишины пустынной ночи. Он лежал, укрывшись плащом, и слушал, как его внутренности ведут между собой какую-то зловещую беседу. Урчание было не просто громким – оно было живым, словно внутри него завелся отдельный, злобный организм, который решил устроить бунт.

Просто несварение, – убеждал он себя, переворачиваясь на бок и надеясь, что новая поза поможет. От этой проклятой воды. Сейчас пройдет.

Но не прошло. Наоборот, стало хуже.

Вода из проклятого колодца, выпитая вчера в момент слабости, начала свою грязную работу. Она была как медленный яд – не убивающий сразу, а методично разрушающий изнутри. Каждая клетка его желудка, казалось, восстала против того, что он в неё впустил.

К утру его скрутило по-настоящему.

Первый спазм был настолько резким, что Аммар согнулся пополам, не в силах даже закричать. Боль прошила его от груди до паха – не острая, как от удара, а тупая, сжимающая, словно кто-то взял его внутренности в огромный кулак и медленно сжимал. На мгновение он подумал, что умирает.

– Аммар? – Фатима проснулась от его стона. – Что с тобой?

– Живот, – выдавил он сквозь зубы. – Болит… ужасно…

Он едва успел отбежать от лагеря за ближайший камень, прежде чем его тело взбунтовалось окончательно. Сгибаясь пополам и проклиная свою глупость, он понял, что это только начало. Организм решил избавиться от отравы любой ценой.