Зарисовка номер 9

Дыхание. Он забыл, как дышать. Нет, не так. Он помнил алгоритм – вдох, выдох. Но тело отказывалось его выполнять. Мышцы грудной клетки свело судорогой. Он пытался сделать вдох, но легкие раздувались лишь на малую долю своего объема, словно упираясь в невидимую стену. Воздух, входивший в гортань, казался густым и бесполезным, как сироп. Паника была еще не страхом. Она была холодным, аналитическим осознанием: система жизнеобеспечения вышла из строя.

В грудной клетке завелся чужой, аритмичный механизм. Сердце больше не билось. Оно трепыхалось, как пойманная птица, колотилось о ребра в хаотичном, безумном стаккато, пытаясь проломить себе путь наружу. Он чувствовал каждый удар не в груди, а в горле, в висках, в кончиках пальцев. Кровь в сосудах превратилась в кипяток. По телу прошла волна жара, а за ней – ледяной холод. Кожа покрылась липким, трупным потом.

Он отшатнулся от сосны. Ноги стали ватными, чужими. Он не был уверен, что они удержат его. Он сделал шаг, и земля под ногами прогнулась, как батут. Дереализация. Он знал этот термин. Он читал о нем. Но знание не помогало. Осознание того, что это симптом, не делало его менее реальным. Он был не человеком, испытывающим приступ. Он был наблюдателем, запертым внутри сходящего с ума биомеханизма, и с ужасом следил за показаниями приборов, которые один за другим уходили в красную зону.

Страх пришел позже, когда отключился аналитический центр. Он был первобытным, животным. Страх смерти. Не абстрактный, философский, а конкретный, физиологический. Инфаркт. Инсульт. Аневризма. Слова-диагнозы вспыхивали в угасающем сознании. Сейчас. Прямо здесь, на этой тропе, в этом пустом, холодном лесу, он умрет. Его найдут через несколько часов, когда тело уже остынет. Родители. Тренер. Никто не поймет, что случилось. «Сердечная недостаточность у здорового двадцатидвухлетнего спортсмена».

Нужно было двигаться. Куда угодно. К людям. К цивилизации. Он развернулся и пошел, почти побежал обратно по тропе. Его движения были рваными, нескоординированными. Он спотыкался о корни, ветки хлестали по лицу, но он не чувствовал боли. Весь мир превратился в набор угроз. Шорох листьев за спиной – кто-то крадется. Крик птицы – сигнал тревоги. Далекий гул машины с шоссе – звук приближающейся катастрофы. Его сенсорная система сошла с ума, выкрутив чувствительность на максимум. Цвета стали невыносимо яркими, звуки – оглушительными.

Он выбежал на широкую аллею. Вдалеке он увидел силуэт. Женщина с детской коляской. Спасение. Он бросился к ней. Но когда приблизился, то понял, что не сможет произнести ни слова. Что он ей скажет? «Помогите, я умираю»? Он представил ее испуганные глаза. Он, высокий, задыхающийся парень в спортивной одежде, несется на нее из леса. Он покажется ей маньяком, сумасшедшим. Стыд, иррациональный и всепоглощающий, ударил сильнее страха. Он резко свернул в сторону, пробежал мимо, отводя взгляд, чувствуя себя еще более одиноким и обреченным.

Он увидел скамейку. Серую, обшарпанную, с нацарапанными на ней надписями. Она показалась ему островом безопасности посреди бушующего океана. Он почти рухнул на нее. Тело била крупная дрожь. Он вцепился пальцами в холодные, мокрые от снежной крупы доски, пытаясь заземлиться, вернуть себе ощущение реальности. Он закрыл глаза, но это было ошибкой. В темноте хаос только усилился. Он открыл их и уставился на свои руки. Они дрожали. Он не мог остановить эту дрожь. Это были не его руки.

Он заставил себя применить технику, о которой читал. «Дыхание по квадрату». Но он не мог контролировать дыхание. Тогда – «техника 5-4-3-2-1». Найти пять предметов, которые видишь. Скамейка. Дерево. Урна. Фонарный столб. Собственные кроссовки. Четыре вещи, которые можешь потрогать. Дерево скамейки – холодное, шершавое. Ткань штанов – влажная, синтетическая. Металл молнии на куртке – ледяной. Кожа на лице – липкая. Три звука, которые слышишь. Ветер в ветвях. Далекий гул города. Собственное бешеное сердцебиение.

Это сработало. Не то чтобы паника отступила. Но ее пик прошел. Она превратилась из всепоглощающего цунами в сильный, но предсказуемый шторм. Дыхание начало выравниваться, переходя из коротких, судорожных всхлипов в глубокие, рваные вдохи. Сердце замедляло свой безумный бег. Мир медленно обретал объем и привычные цвета.

Он сидел на скамейке, наверное, минут двадцать. Полностью опустошенный. Он чувствовал себя так, словно его тело пропустили через центрифугу. Каждая мышца болела от напряжения. В голове стоял гул, как после контузии. Но он был жив. Он не умер.

Первая осознанная мысль была не о облегчении. Она была о стыде. Он, Кирилл Соколов, образец дисциплины и самоконтроля, только что лежал на скамейке в парке и бился в истерике, как испуганный ребенок. Он огляделся. Вокруг никого не было. Никто не видел его позора. Это было слабым утешением.

Нужно было добраться до дома. До своей берлоги, до стерильной капсулы, где его никто не увидит. Путь до выхода из парка, а затем до метро, показался ему бесконечным. Он шел медленно, прислушиваясь к каждому сигналу своего тела. Любое покалывание, любое головокружение вызывало новую волну ледяного ужаса. Он чувствовал себя сапером, идущим по минному полю. Его собственное тело стало враждебной, непредсказуемой территорией.

Дома он первым делом запер дверь на все замки. Стянул с себя мокрую одежду, бросил ее на пол в прихожей – неслыханное нарушение порядка. Он не пошел в душ. Он не выпил воды. Он прошел в комнату, сел за стол и уставился на темный экран ноутбука.

Что делают люди в таких ситуациях? Звонят в скорую? Звонят родителям? Друзьям? Сама мысль об этом вызывала отторжение. Объяснять. Подбирать слова. Слышать в ответ либо испуг, либо непонимание, либо, что хуже всего, отцовское «соберись, тряпка». Нет. Ему не нужен был человек. Ему нужна была информация. Ему нужно было понять, что это, черт возьми, было. Превратить этот иррациональный, животный ужас в структурированный набор данных. Отчуждить его. Каталогизировать.

Он открыл ноутбук. Его руки все еще слегка подрагивали, но пальцы уже привычно легли на клавиатуру. Он открыл чат. Он не стал писать «мне было страшно» или «я думал, что умру». Он начал составлять протокол. Бесстрастно, как следователь, описывающий место происшествия.

«Запрос на идентификацию физиологического состояния. Исходные условия: мужчина, 22 года, хорошее физическое здоровье, состояние интенсивной аэробной нагрузки (бег). Триггер: не идентифицирован. Наблюдаемые симптомы, в порядке проявления:

1. Внезапное нарушение сердечного ритма (экстрасистолия с последующей тахикардией).

2. Искажение визуального восприятия (потеря глубинного зрения, периферические артефакты).

3. Острое затруднение дыхания (диспноэ), ощущение удушья.

4. Резкие изменения терморегуляции (чередование жара и озноба).

5. Сильный тремор конечностей.

6. Психологические проявления: дереализация, острый, иррациональный страх смерти, ощущение потери контроля.

7. Длительность острой фазы: приблизительно 10-15 минут. Постэффекты: общая слабость, астения.

Прошу предоставить наиболее вероятную классификацию данного приступа на основе представленных симптомов. Дать развернутое описание биохимических и неврологических процессов, лежащих в его основе».

Он перечитал написанное. Текст был сухим, клиническим, лишенным всяких эмоций. Словно он описывал не свой собственный опыт, а лабораторный эксперимент. Это приносило облегчение. Он отделял себя, наблюдателя, от того трясущегося, паникующего существа в парке. Он был не жертвой. Он был исследователем.

Он нажал Enter. Ответ начал формироваться почти сразу.

«Анализ предоставленного протокола позволяет с высокой долей вероятности классифицировать описанное состояние как паническую атаку (ПА). Паническая атака – это внезапный эпизод интенсивного страха или дискомфорта, который достигает пика в течение нескольких минут и сопровождается рядом соматических и когнитивных симптомов.

Биохимические и неврологические процессы:

В основе панической атаки лежит каскадная реакция вегетативной нервной системы, известная как ‘бей или беги’ (fight-or-flight response).

1. Активация амигдалы: Миндалевидное тело в мозге, ответственное за обработку угроз, по ошибке идентифицирует внутренний или внешний стимул как опасный.

2. Выброс катехоламинов: В ответ на сигнал амигдалы надпочечники выбрасывают в кровь большое количество гормонов стресса – адреналина и норадреналина.

3. Соматические проявления: Именно эти гормоны вызывают большинство описанных вами симптомов:

– Тахикардия и аритмия: Сердце начинает биться чаще и сильнее, чтобы обеспечить приток крови к мышцам для бегства или борьбы.

– Диспноэ и гипервентиляция: Дыхание учащается для максимального насыщения крови кислородом. Ощущение удушья часто является парадоксальным следствием избытка кислорода и падения уровня CO2 в крови.

– Тремор и мышечное напряжение: Мышцы готовятся к немедленному действию.

– Изменение терморегуляции: Кровь отводится от поверхности кожи к крупным мышцам, что вызывает озноб, а затем, в результате метаболических процессов, – жар.

4. Когнитивные искажения: Интенсивные и непонятные телесные ощущения интерпретируются корой головного мозга как признаки неминуемой катастрофы (смерти, сумасшествия, потери контроля), что по принципу положительной обратной связи еще больше усиливает панику. Дереализация является защитным механизмом психики, попыткой ‘отключиться’ от невыносимой реальности.

Заключение: Паническая атака не опасна для жизни с физиологической точки зрения. Это ложная тревога, сбой в системе распознавания угроз. Однако субъективно она переживается как жизнеугрожающее состояние, что может приводить к формированию ‘страха страха’ и развитию панического расстройства».

Кирилл читал, и его ужас медленно трансформировался. Он не исчезал. Он становился иным. Более холодным, более системным. Его дикий, первобытный страх был разложен на составляющие. Амигдала. Катехоламины. Гипервентиляция. Это больше не было его личным кошмаром. Это была стандартная, описанная в учебниках биохимическая реакция. Он не сходил с ума. Он не умирал. В его системе просто произошел сбой. Ложная тревога.

Он почувствовал странное, извращенное облегчение. Его переживание было лишено уникальности. Оно было лишено… его самого. Он был не человеком, который только что заглянул в бездну. Он был объектом, в котором произошла предсказуемая цепь химических реакций. Это знание не успокаивало. Оно отчуждало. Оно вбивало еще один клин между его сознанием и его телом. Тело стало ненадежным, дефектным куском мяса, способным в любой момент предать его, выдать ложный сигнал тревоги. А его «Я» – холодным, отстраненным оператором, который может лишь фиксировать сбои в системе и запрашивать их описание у внешнего, более совершенного интеллекта.