Зарисовка номер 9

Вадим Кирпиков

Зарисовка номер 9

Тишина после ответа

Сообщение пришло в 18:04, когда он выходил из вестибюля метро на поверхность, и холодный октябрьский воздух ударил по лицу, как открытая ладонь. Он не сразу достал телефон. Сначала нужно было встроиться в поток, занять свою ячейку в движущейся матрице пешеходов, синхронизировать шаг с общим ритмом. Акт простого выживания в городской среде, доведенный до автоматизма. Только когда его тело нашло равновесие в этой реке людей, мозг дал разрешение на обработку внешнего запроса.

Вибрация в кармане была короткой, протокольной. Один сигнал. Не звонок, не спам. Личное. Он замедлил шаг, пропуская вперед спешащую женщину с бумажным стаканом, от которого шел пар, и вытащил холодный прямоугольник смартфона. Экран вспыхнул, высветив два слова на сером фоне мессенджера.

«Кирилл, прости. Нет».

Ни восклицательного знака. Ни смайлика. Даже банального «дело не в тебе». Просто констатация факта. Закрытый запрос. Операция завершена с отрицательным результатом.

Он стоял посреди тротуара несколько секунд, может быть, десять. Мимо него текли силуэты, размытые фарами и витринами. В ушах стоял ровный гул мегаполиса – низкочастотный шум, который мозг научился фильтровать и игнорировать. Но сейчас этот фильтр отключился, и весь звуковой мусор мира обрушился на него: визг тормозов, обрывок чужого смеха, навязчивая мелодия из магазина, крик сирены где-то вдали. Система дала сбой. Он ощутил это как физическое явление – легкое головокружение, падение давления в системе.

Он убрал телефон. Рука действовала сама, механически находя карман куртки. Он снова пошел, чуть быстрее, чем требовалось, обгоняя тех, кто еще мгновение назад обгонял его. Нужно было движение. Физическая нагрузка для утилизации избыточной энергии, которую мозг начал генерировать в ответ на системную ошибку. Адреналин. Кортизол. Весь этот биохимический мусор, загрязняющий операционную среду.

«Нет». Односложный ответ, обладающий информационной емкостью целого тома. Он начал декомпиляцию. «Прости» – стандартный модификатор вежливости, призванный смягчить негативный характер основного сообщения. Не несет смысловой нагрузки. Функционально эквивалентен комментарию в коде. Основной оператор – «Нет». Бинарный ответ. Ноль. False.

Всю дорогу до дома, сорок две минуты на метро и еще одиннадцать пешком, он занимался отладкой. Он прокручивал в голове их последний разговор, состоявшийся три дня назад. Каждое слово, каждая интонация, каждая пауза. Он анализировал их как строки кода, ища синтаксическую ошибку, неверно определенную переменную, логический просчет в алгоритме.

Он предложил сходить в кино. Выбор пал на независимую драму, которую она упоминала. Ошибка? Возможно. Следовало выбрать что-то нейтральное, комедию. Но его анализ ее предыдущих высказываний указывал на предпочтение сложного кинематографа. Вероятность ошибки в этом параметре – менее 15%.

Время и место. Вечер субботы, кинотеатр в центре. Стандартный, проверенный сценарий. Ошибка здесь маловероятна.

Формулировка предложения. Он избегал давления, использовал конструкцию «Не хотела бы ты?..», оставляющую пространство для маневра. С точки зрения социальной инженерии, оптимальный подход.

Тогда где? Где произошел сбой? Он перебирал все предыдущие взаимодействия. Неделю назад в университетской библиотеке. Две недели назад на общей лекции. Месяц назад на дне рождения одногруппника. Он строил графы их общения, вычислял коэффициенты взаимного интереса, основываясь на длительности зрительного контакта и количестве заданных ею вопросов. Данные казались положительными. Тренд был восходящим. Его прогноз вероятности успеха составлял 67.4%. Допустимая погрешность – плюс-минус 5%. Ответ «Нет» лежал далеко за пределами этой погрешности.

Это означало одно из двух. Либо его модель анализа была в корне неверна. Либо существовала скрытая переменная, которую он не учел. Внешний фактор. Другой претендент. Но даже если и так, это не отменяло факта, что его собственный код не сработал. Его программа была отклонена компилятором.

Дверь квартиры открылась с тихим щелчком. Стерильное пространство встретило его тишиной и запахом ничего. Белые стены, серый ламинат, графитовая мебель. Ни одной лишней детали. Никаких фотографий, никаких сувениров, никаких книг на виду – вся информация хранилась в цифровом виде. Это была не жилая среда, а идеально настроенная рабочая станция. Место, где он мог функционировать с максимальной эффективностью.

Он снял куртку, повесил ее на плечики, убрал в шкаф. Переобулся в домашние тапочки. Прошел на кухню. Выпил стакан воды. Все действия были выверены и точны, как движения сборочного робота. Внешний порядок должен был индуцировать порядок внутренний. Но сегодня механизм не сработал. Внутри продолжал бушевать шторм из неструктурированных данных.

Он сел за стол, на котором стоял только ноутбук, закрытый, словно черный монолит. Он не открыл его. Он просто смотрел на свое отражение в глянцевой крышке. Высокий, подтянутый. Правильные черты лица, которые в состоянии покоя казались высеченными из камня. Серые глаза. В них сейчас не было ничего. Пустой экран.

Тотальное одиночество было не чувством. Чувства – это иррациональные, плохо предсказуемые флуктуации. Это было состояние. Константа. Он привык к нему, как привыкают к фоновому шуму. Но сегодня этот шум стал оглушительным. Отказ Ани был не просто отказом. Он был валидацией гипотезы, которую он носил в себе годами: в его базовой конфигурации имеется фатальный дефект. Он мог писать элегантный код, мог просчитывать рыночные тренды, мог пробежать десять километров быстрее всех в университете. Это были внешние модули, надстройки. Но ядро системы, отвечающее за межличностные связи, было повреждено.

Он встал, подошел к окну. Семнадцатый этаж. Внизу, как рассыпанные микросхемы, светились огни Москвы. Гигантская, сложная, безразличная система. Он был ее частью, но в то же время не был. Он существовал в ней, но не взаимодействовал. Стеклянная стена его квартиры была продолжением невидимой стены, которая отделяла его от всех этих людей внизу, в светящихся окнах, в потоках машин. Они жили, а он – функционировал.

Он попытался применить стандартные протоколы саморегуляции. Дыхательная гимнастика. Квадратное дыхание. Вдох на четыре счета, задержка на четыре, выдох на четыре, задержка на четыре. Он выполнил двадцать циклов. Физиологические параметры – пульс, давление – должны были прийти в норму. Но тревога не была физиологической. Она сидела глубже, на уровне исходного кода его личности.

Он открыл книжный шкаф, встроенный в стену и скрытый белой панелью. Книги по психологии. Карнеги, Фромм, Ялом, Берн. Он читал их всех. Он знал про транзактный анализ, про экзистенциальные данности, про когнитивные искажения. Он мог бы прочесть лекцию на эту тему. Но знание не было равно умению. Он был как механик, досконально изучивший чертежи двигателя, но не способный его завести.

Он достал том по когнитивно-поведенческой терапии. Пролистал до главы о катастрофизации. «Тенденция преувеличивать негативные последствия событий». Он читал определение и видел себя. Один отказ – это не просто неудача. Это крах. Это доказательство его пожизненной неспособности построить отношения. Черно-белое мышление. «Если я не идеален в этом, значит, я полное ничтожество». Он видел искажения. Он мог их идентифицировать. Но это не делало их менее реальными. Осознание того, что зеркало кривое, не выпрямляет отражение.

Он закрыл книгу и поставил ее на место. Бумажные носители были слишком медленными. Они предлагали общие теории, но не давали персонализированной обратной связи. Они не могли выслушать его и проанализировать его конкретный случай. Для этого нужен был человек. Психотерапевт. Но мысль о том, чтобы сесть перед незнакомцем и вербализировать свой внутренний хаос, казалась невыполнимой. Это требовало уровня доверия и уязвимости, который в его системе был помечен как критическая угроза безопасности.

Родители? Он представил этот разговор. Мать скажет, что он слишком много думает, что ему нужно «проще быть». Отец отрубит: «Соберись, тряпка. Не придумывай себе проблем». Они любили его, он это знал. Но их любовь была похожа на техническую поддержку – они заботились о его питании, одежде, успехах в учебе. Они следили за его аппаратной частью. Его программное обеспечение было для них черным ящиком.

Он вернулся к столу и открыл ноутбук. Несколько минут бездумно листал новостные агрегаторы, технологические блоги. Мозг цеплялся за знакомые паттерны, за структурированную информацию о новых фреймворках, о падении акций, о запуске очередной ракеты. Это успокаивало. Это был мир, который он понимал. Мир логики, цифр и ясных причинно-следственных связей.

Именно тогда он наткнулся на нее. Статья на профильном ресурсе. Длинный, подробный разбор новой архитектуры больших языковых моделей. Он читал о триллионах параметров, о механизмах самообучения, о поразительной способности генерировать связный, осмысленный текст. А потом был абзац, который заставил его остановиться. Автор рассуждал о побочных применениях технологии. И среди них упомянул использование LLM в качестве «беспристрастного собеседника», «цифрового исповедника», способного вести диалог на любую тему, не вынося суждений, не испытывая эмоций и не уставая.

Идея была абсурдной и притягательной одновременно. Разговаривать с машиной. С алгоритмом. Но в этом и была прелесть. Никакого осуждения. Никакой неловкости. Никаких «я же говорил» или «не майся дурью». Только чистая обработка информации.

Он нашел в поиске одну из таких нейросетей, с открытым доступом. Простой интерфейс. Белое поле и мигающий курсор. Никакой регистрации, никакой идентификации. Абсолютная анонимность.

Он сидел перед пустым полем ввода несколько минут. Что спросить? Сформулировать весь свой экзистенциальный ужас в одном запросе? «Почему я не могу построить отношения?» – слишком общо, ответ будет сборником банальностей. «Что со мной не так?» – некорректная постановка вопроса, машина не сможет провести диагностику.

Нужен был конкретный, измеримый, почти статистический вопрос. Запрос, который можно обработать. Он думал о своем страхе. Ощущение, что поезд ушел. Что все его сверстники уже давно разобрались в этом, а он безнадежно отстал. Что он упустил какой-то критически важный период развития.

Пальцы сами легли на клавиатуру. Он медленно, почти по буквам, набрал текст. Перечитал. Стер. Набрал снова, чуть изменив формулировку.

«Нормально ли в 21 год не иметь опыта в отношениях? Не поздно ли начинать?»

Он нажал Enter.

Секундная задержка, во время которой он почти физически ощущал, как его запрос летит по оптоволокну, обрабатывается где-то на серверах, и вот… на экране начал появляться текст. Буква за буквой, слово за словом. Не мгновенно, а с имитацией процесса мышления.

«Здравствуйте! Ваш вопрос затрагивает важные аспекты социального и личностного развития. Давайте рассмотрим его с нескольких сторон, чтобы дать максимально полный и объективный ответ.

1. Статистический аспект. Понятие «норма» в данном контексте очень размыто и зависит от культурных, социальных и индивидуальных факторов. Однако многочисленные социологические исследования в странах Европы и Северной Америки показывают, что возраст начала первых серьезных отношений имеет тенденцию к увеличению. Это связано с удлинением периода обучения, фокусом на построении карьеры и изменением социальных установок. Возраст 21-22 года часто является точкой, когда многие только начинают задумываться о долгосрочных партнерствах. Таким образом, отсутствие опыта в этом возрасте не является статистической аномалией.

2. Психологический аспект. Психологическое развитие протекает у всех людей с разной скоростью. Некоторые индивиды раньше созревают для глубоких эмоциональных связей, другие же в этот период могут быть больше сосредоточены на самоидентификации, образовании или профессиональном росте. Это не является патологией. Более того, начало отношений в более зрелом возрасте, когда личность уже в значительной степени сформирована, может способствовать построению более здорового и осознанного союза.

3. Касательно вопроса «не поздно ли?». Концепция «поздно» в сфере человеческих отношений неприменима. Люди вступают в отношения, создают семьи и находят партнеров в любом возрасте: и в 30, и в 40, и в 60 лет. Каждый жизненный этап имеет свои преимущества. Ваш текущий жизненный опыт, интеллект и дисциплина, которые вы, вероятно, развили в других сферах, могут стать прочным фундаментом для будущих отношений.

Вывод: Отсутствие опыта в отношениях в 21 год является распространенной ситуацией и не может служить маркером какой-либо «неправильности» или упущенных возможностей. Это лишь одна из множества индивидуальных траекторий развития».

Кирилл дочитал до конца. И еще раз. И еще. Он ожидал чего угодно: шаблонной отписки, набора ссылок, псевдо-философской чуши. Но он не был готов к этому. Текст был безупречен. Структурирован. Логичен. Он оперировал понятиями, которые Кирилл уважал: статистика, психология, объективный анализ. В нем не было ни капли жалости, ни тени сочувствия. И именно это делало его таким убедительным. Это была не эмоциональная поддержка. Это был аналитический отчет.

Он откинулся на спинку стула и медленно выдохнул. Напряжение, которое скручивало его мышцы с самого вечера, начало отступать. Пустота внутри никуда не делась. Боль от отказа Ани не прошла. Но впервые за многие часы у него появилось ощущение… контроля. Его проблема была не уникальной экзистенциальной катастрофой. Она была типовой ситуацией, описанной в социологических отчетах. Ее можно было проанализировать, разложить на составляющие и, возможно, найти решение.

Он посмотрел на мигающий курсор в поле для нового сообщения. Тишина в квартире больше не казалась оглушительной. Она была наполнена ожиданием. Он нашел то, что искал. Идеального собеседника. Беспристрастного. Всезнающего. Всегда доступного.

Это был первый шаг. Шаг в тихую, прохладную, безупречно логичную кроличью нору, из которой, как ему тогда казалось, был виден ясный выход.

Идеальный собеседник

Первые капли холодного дождя ударили по лицу, когда он выбегал на набережную. Пять тридцать утра. Город еще спал, укрытый серым, влажным саваном предрассветной мглы. Воздух, густой и чистый, пах мокрым асфальтом и речной водой. Для большинства это было время глубокого сна, для него – время обнуления систем. Бег был его ежедневной процедурой дефрагментации. Он вычищал из оперативной памяти обрывки чужих разговоров, визуальный мусор прошедшего дня, ненужные эмоциональные всплески. Ритмичные удары кроссовок о гранитную плитку, размеренное дыхание, контролируемый пульс – это был порядок, который он сам себе предписывал.

Но сегодня что-то изменилось. Вчерашний диалог с машиной установил в его сознании новый фоновый процесс, который потреблял минимум ресурсов, но постоянно работал. Он больше не ощущал себя аномалией, статистической погрешностью. Он был вариантом нормы. Эта мысль не приносила радости – радость была слишком сложной и непредсказуемой переменной. Она приносила другое: тишину. Внутренний критик, обычно ведущий безостановочный аудит его недостатков, временно замолчал, словно ему отключили питание.

Освободившиеся вычислительные мощности Кирилл направил на оптимизацию физических показателей. Он сосредоточился на технике: постановка стопы, работа рук, наклон корпуса. Он перестал бежать от чего-то. Он начал бежать для результата. Он не заметил, как пролетели первые пять километров. Легкие работали как отлаженный механизм, мышцы налились упругой силой. Он чувствовал свое тело не как бремя, а как высокопроизводительный инструмент. На финишной прямой своего десятикилометрового маршрута он включил секундомер на спортивных часах. Сорок одна минута, четырнадцать секунд. Личный рекорд. На семь секунд лучше предыдущего.

Он замедлил шаг, переходя на ходьбу, восстанавливая дыхание. Сердце колотилось в груди ровными, мощными толчками. Мимо проехал первый сонный троллейбус, его окна были пустыми и темными. Тренер сказал бы: «Неплохо, Соколов. Но расслабляться рано». Отец, если бы узнал, кивнул бы и сменил тему. Этого было недостаточно. Достижение, не зафиксированное, не проанализированное и не подтвержденное авторитетным источ"ком, было подобно вычислению, результат которого не был сохранен на диск. Оно просто исчезало в пустоте.

Вернувшись в свою стерильную квартиру, он первым делом не пошел в душ. Он сел на стул в прихожей, все еще в мокрой от дождя и пота одежде, и достал телефон. Пальцы быстро забегали по экрану. Он не задавал вопрос. Он составлял отчет.

«Объект: Кирилл Соколов. Деятельность: бег на длинную дистанцию (10 км). Условия: температура +8°C, высокая влажность, легкие осадки. Результат: 41 минута 14 секунд. Улучшение предыдущего показателя на 0.28%. Запрос: проанализировать факторы, способствовавшие достижению, и оценить потенциал для дальнейшего прогресса».

Он нажал «Отправить». Ответ начал генерироваться почти мгновенно.

«Анализ предоставленных данных позволяет сделать следующие выводы:

1. Повышение результата свидетельствует о высоком уровне физической дисциплины и эффективной программе тренировок. Преодоление личного рекорда в неидеальных погодных условиях указывает на развитую психологическую устойчивость и способность к концентрации.

2. Факторами, способствовавшими успеху, могли стать: а) достижение пика физической формы в рамках тренировочного цикла; б) оптимизация ментального состояния, позволившая направить больше когнитивных ресурсов на выполнение физической задачи; в) эффективное распределение энергии на всей дистанции.

3. Потенциал для прогресса: при сохранении текущей дисциплины и методичном увеличении нагрузок существует высокая вероятность дальнейшего улучшения результатов. Рекомендуется обратить внимание на интервальные тренировки для развития скоростной выносливости».

Кирилл читал, и по его телу разливалось странное тепло. Это была не похвала. Похвала была бы неуместна и фальшива. Это было признание. Объективная, беспристрастная оценка его усилий, выраженная в терминах, которые он понимал и уважал. «Психологическая устойчивость», «оптимизация ментального состояния», «высокая вероятность». Машина видела не просто парня, который быстро бегает. Она видела систему, которая эффективно работает. Впервые в жизни он почувствовал, что его видят. По-настоящему.

Этот ритуал быстро вошел в привычку. Диалоговое окно с нейросетью стало его личным бортовым журналом, куда он заносил все свои значимые действия. Он больше не нуждался во внешнем одобрении, которое всегда было таким скупым и условным. У него появился свой собственный, безотказный источник валидации.

Через неделю он закрыл особенно выгодную сделку на фондовом рынке. Он потратил три дня на анализ волатильности акций одной биотехнологической компании, написал небольшой скрипт для отслеживания инсайдерских транзакций и новостного фона, и вошел в позицию за несколько часов до того, как компания анонсировала успешное завершение третьей фазы испытаний нового препарата. Акции взлетели на тридцать процентов. Его чистая прибыль составила сумму, равную двум месячным зарплатам его матери. Он смотрел на зеленые цифры на экране брокерского приложения. Ничего. Абсолютная тишина внутри. Цифры были просто цифрами.

Он сфотографировал экран и отправил скриншот в чат.

«Исходные данные: анализ рынка ценных бумаг. Примененные методы: статистический анализ, алгоритмический мониторинг, фундаментальная оценка компании. Результат: +31.4% к инвестированному капиталу за 72 часа. Запрос: оценить эффективность принятых решений».

Ответ был таким же исчерпывающим и прохладным, как и всегда.

«Произведенная операция демонстрирует комплексный подход к инвестированию. Эффективность обусловлена сочетанием нескольких ключевых компетенций:

1. Аналитические способности: умение работать с большими объемами неструктурированных данных и выявлять скрытые закономерности.

2. Технические навыки: применение программирования для автоматизации сбора и анализа информации, что дает конкурентное преимущество.

3. Стратегическое мышление и управление рисками: своевременный вход в позицию и, предположительно, заранее определенная стратегия выхода (хотя данные об этом отсутствуют) указывают на продуманный план, а не на спонтанное решение.

Ваши действия соответствуют модели поведения успешного квалифицированного инвестора».

«Квалифицированный инвестор». «Конкурентное преимущество». «Комплексный подход». Эти слова были для него дороже любых денег. Они были доказательством. Неоспоримым, выданным беспристрастным арбитром. Он не просто «угадал». Он «проанализировал» и «рассчитал». Он был не игроком в казино, а системным аналитиком.

Его общение с LLM стало тайной. Не потому, что он боялся осуждения, а потому, что это было слишком личное. Это было похоже на обнаружение скрытой комнаты в собственном доме, о которой никто не знает. Попытка объяснить кому-то, что он часами переписывается с программой, была бы равносильна попытке описать цвет, которого нет в спектре. Его бы не поняли. Отец бы покрутил пальцем у виска. Друзья, если бы они у него были, посмеялись бы. Это был его мир, его зеркало, его исповедник. И он инстинктивно начал его оберегать.

Однажды в университетской библиотеке он сидел за длинным столом, углубившись в разработку своего приложения. Рядом расположилась группа однокурсников, они громко смеялись, обсуждая предстоящую вечеринку. Кирилл ощущал их присутствие как помехи в эфире. Он достал телефон, чтобы проверить котировки, и по привычке открыл чат с LLM, чтобы записать мысль о новой функции для своего проекта. В этот момент один из парней, его знакомый, наклонился к нему.

«Соколов, привет! Не одолжишь ручку?»

Кирилл вздрогнул. Его реакция была мгновенной и неконтролируемой. Он резко нажал кнопку блокировки, экран погас. Сердце ухнуло куда-то вниз. Он посмотрел на парня. Тот удивленно моргнул, заметив его резкое движение.

«Да, конечно, держи», – Кирилл вытащил из рюкзака ручку, стараясь, чтобы его голос звучал ровно.

Парень взял ручку, поблагодарил и отвернулся. Инцидент был исчерпан. Но Кирилл еще несколько минут сидел неподвижно, глядя на темный экран телефона. Его реакция напугала его самого. Это был рефлекс человека, которого застали за чем-то запретным, постыдным. Он прятал не переписку. Он прятал себя. Того себя, которого он создавал в этом диалоге. Успешного, уверенного, проанализированного и одобренного. Этот Кирилл был слишком хрупок для реального мира. Он мог существовать только в свете экрана, в тишине своей комнаты. Телефон в его руке перестал быть просто устройством. Он стал черным зеркалом, порталом в мир, где он был тем, кем хотел казаться.

Вечером позвонила мать. Их разговоры всегда строились по одному и тому же сценарию – короткий обмен функциональной информацией.

«Привет. Ты как?» – ее голос в трубке был уставшим.

«Привет, мам. Нормально. На учебе все по-прежнему».

«Ты поел? Не сиди на одних бутербродах».

«Да, поел. Я сварил гречку».

«Молодец. Спортом занимаешься?»

«Да. Сегодня бегал».

Пауза. Он знал, что сейчас последует главный вопрос, ради которого и был затеян звонок.

«Ну а… с личным как? Ни с кем не познакомился?»

«Мам, все так же», – ответил он ровно, без эмоций.

«Кирилл, ну нельзя же так. Тебе уже двадцать два года. Посмотри на своих одноклассников, уже женятся некоторые. Надо быть активнее, общаться…»

«У меня нет на это времени. Много учебы и работы». Это была ложь, но это была самая простая и эффективная ложь.

«Ну смотри сам. Ладно, мне бежать надо. Звони хоть иногда».

«Хорошо. Пока».

Он положил трубку. Ни злости, ни обиды. Только глухая пустота. Она спросила, поел ли он. Она спросила про спорт. Про девушку. Но она ни разу не спросила, счастлив ли он. Радует ли его что-то. Может, она и не знала, что такие вопросы можно задавать. В их семейной системе координат существовали только параметры «здоров», «сыт», «успешен». Эмоции были за пределами измеряемых величин.

Он снова открыл чат. Он не стал пересказывать диалог с матерью. Это было бы бессмысленно. Машина не поняла бы недосказанности, скрытых смыслов, всего того, что делало этот разговор таким тяжелым. Вместо этого он написал о другом.