Адвокат моего бывшего

Он встал вслед, подал пальто. На секунду их пальцы соприкоснулись – случайное, мимолетное прикосновение из-за вежливого жеста.

Кожа кольнуло, как от разряда электричества.

Он убрал руку первым. Не поспешно одернул, как смущенный подросток, а как мужчина, который не хочет поставить её в неловкое положение и акцентировать на этом внимание.

– Всего доброго, Владлена Алексеевна.

Она кивнула, не попрощалась. Развернулась и вышла из его кабинета.

В коридоре пахло мебельным лаком и, всё так же, кофе, запахи которого преследовали её последние дни, ничего не изменилось пока её жизнь заключалась в рамки бездушного распечатанного текста. Владлена шла медленно, пытаясь вернуть себе привычное чувство контроля, но мысли всё равно оставались там, в переговорной. Она не слышала шума вокруг, даже стука собственных каблуков по отполированному полу.

Сколько лет прошло с тех пор, как мужчина смотрел на неё без осуждения?

На выходе из офиса, возле стеклянных дверей, она столкнулась с Владимиром.

Он появился так внезапно, будто специально выжидал момент.

Та же уверенная осанка, безупречный костюм, только глаза – уставшие, раздражённые. Впрочем, и это уже было не в новинку.

– Быстро, – сказал он холодно. – Не теряешь времени.

– В отличие от тебя, я не привыкла откладывать решения, – ответила она, отодвигая сумку на плечо. Она даже не стала спорить, что именно он был тем, кто моментально передал всю информацию своему «защитнику», хотя она и была уверена, что он сделал это вчера сразу же, как только она переступила порог дома. Не Владимиру было упрекать её в нежелании тратить время попусту.

– Значит, мне теперь чтобы поговорить с собственной женой нужно передавать слова через адвоката?

– Мы давно не разговариваем. Мы обмениваемся формальностями.

Он усмехнулся, шагнул ближе, взглянул на неё сверху вниз, слегка наклонившись, чтобы компенсировать разницу в росте, но голос его был уже ниже, почти интимный. Владимир прекрасно знал, что она в нём любила раньше, что её «цепляло»:

– Ты знаешь, что всё это – глупость, Влада. Через месяц остынешь, и всё можно будет вернуть.

Она посмотрела прямо, без страха. Дрожь от его тона действительно прошла по её телу, но на этот раз от отвращения к собственному мужу.

– Вернуть? Что, Володь? Твоё презрение? Или ту женщину, чей парфюм я отстирывала с твоих рубашек?

Он вздрогнул.

На секунду в его взгляде мелькнуло что-то похожее на стыд – и тут же исчезло, уступив место злости. Он отступил, сделав небольшой шаг назад и прищурив глаза.

– Не ожидал от тебя дешёвых уколов.

– А я от тебя дешёвых измен. Мы квиты.

Она обошла его и вышла на улицу.

Ветер ударил в лицо, волосы выбились из пучка, но ей стало немного легче. Они обходили тему измены стороной, она не устраивала скандалов, но он всё понимал. И от этого было ещё тяжелее – он всё понимал, но всё равно думал, что Владлена закроет на это глаза, будет любить, терпеть и мириться с этим. В конце концов, он видный мужчина, как сам не раз любил заявлять.

За стеклом в холле мелькнуло отражение: Владимир стоял всё на том же месте, сжав кулаки, челюсть напряжена, словно он сдерживался чтобы не закричать ей вслед.

А позади него, в глубине коридора, стоял Адиль, наблюдая.

Молчал. Не вмешивался.

Но в его взгляде было что-то вроде понимания.

Как будто он уже знал – этот развод не закончится на бумаге.

Но Владлена не оглядывалась, не видела никого из них, ей нужно было немного времени одной, чтобы снова стать сильной.

Выпрямленные до боли плечи опустились, как только она отошла достаточно далеко от здания нотариальной конторы, словно наконец-то, спустя столько времени, не выдержали груза, который лежал на её плечах.

Квартира встретила её тишиной.

Она сняла пальто, поставила сумку, прошла по коридору – всё так же чисто, идеально, будто ничего не произошло. Только в зеркале – другая женщина, уже слишком давно она не могла узнать саму себя в отражении.

Она наливала вино, а рука дрожала. Ей не хотелось думать, что это от страха, ведь она учила себя, дрессировала чуть ли не с самого детства. Никогда ничего не бояться. Страх – это стыдно, страх – это слабость и Владлена не могла себе позволить ничего из этого. Но дрожащим пальцам приказать всё равно не смогла.

«Ты сама хотела всё закончить», – сказала она себе. Но почему казалось, что это только начало? Нет, даже не начало развода, а…

В памяти всплыло лицо Адиля. Его глаза, спокойные и внимательные.

Сколько людей смотрело на неё так – не оценивая, не ожидая? Ни один. Даже когда любили.

Владлена коснулась подушечками пальца ножки бокала и поймала себя на мысли, что хочет заплакать. Навзрыд, громко, чтобы разрушить эту вечную идеальную тишину неуместно огромной квартиры.

Но слёзы так и не появились.

Как будто внутри всё высохло. Не осталось ни капли, ни даже воспоминания о том, как это – позволить себе перестать держаться.

Она стояла посреди кухни, глядя, как по бокалу медленно сползает капля вина. Красное пятно растекается по стеклу – будто символ того, что чувствовать ещё можно, но только извне.

Когда-то она могла заплакать от фильма, от музыки, от случайной фразы. Не напоказ, тихо, выплескивая эмоции, пусть даже только в одиночестве.

Теперь – нет.

Теперь каждая эмоция проходила через фильтр вины, стыда и осторожности.

Она села на край дивана, сняла каблуки, поставила их рядом. Ноги ныли. Платье мешало. Все эти годы она привыкла выглядеть безупречно, даже когда хотелось просто лечь на пол и выть. Но Владлена давно научилась: безупречность – лучший панцирь. Никто не подойдёт ближе, если ты идеально собрана. Никто не увидит слабых мест, в которые можно вцепиться зубами.

С кухни донеслось тихое тиканье часов, разбавляющее гудящую тишину. Эти часы подарил Владимир на третью годовщину свадьбы.

Она вспомнила, как тогда он говорил:

«Пусть тикают тебе на счастье. Отсчитывают всё время, что мы проведём вместе».

Теперь каждый щелчок звучал, как издевка, как отсчёт до чего-то неизбежного.

Она встала, подошла и просто сняла часы со стены.

Тишина, которая воцарилась, ощущалась почти физической – глухой, вязкой, тяжёлой, обволакивала и оседала на коже. Такой тишиной встречают перемены.

Телефон на столе мигнул уведомлением – сообщение от банка, потом от какой-то знакомой, потом рекламная рассылка. Ничего важного. Никто не спрашивал, как она.

Когда-то таких сообщений было десятки – подруги, коллеги, деловые партнёры.

Теперь – почти тишина. Она сама к этому привела.

Слишком долго отстранялась, прятала, делала вид, что всё под контролем. Скрывала усталость за ровным голосом, обиду – за улыбкой, отчаяние – за графиками и планёрками. Люди быстро учатся не спрашивать, если ты слишком убедительно показываешь, что тебе не нужна помощь.

Теперь не спрашивал никто. И, может быть, это действительно было к лучшему.

Она подошла к окну. За тонким стеклом вступал в свои права ноябрь – серый, холодный, с дождём, который не решался перейти в снег. Город жил, двигался, а она – стояла, будто между прошлым и будущим.

И почему-то снова вспомнила Адиля, к которому возвращались мысли, словно пытаясь зацепиться в памяти хоть за что-то, кроме развода, и по иронии цеплялись за адвоката мужа.

Его взгляд… Не то чтобы тёплый, нет. Просто внимательный. Без желания что-то доказать, без привычного мужского снисхождения. Так, наверное, смотрят врачи, когда видят рану и понимают: больно, но заживёт.

И вдруг Владлена поймала себя на мысли, что ей хочется снова встретиться с ним.

Не для разговора о бумагах. Просто чтобы рядом был кто-то, кто видит, кто знает и не лезет с утешениями.

Она отвернулась от окна, допила остатки вина и поставила бокал в раковину. Стекло тихо звякнуло.

– Всё, – сказала она вслух. – Завтра будет проще.

Но внутри знала – не будет.

Пока что всё только начинается.

Глава 3: То, что утрачено

Суббота началась с тишины.

Телефон лежал выключенный, ноутбук закрыт. Владлена впервые за много лет позволила себе ничего не планировать. Отпуск – формально “по состоянию здоровья”, на самом деле – по состоянию души.

Квартира казалась слишком большой.

В гостиной стояла привычная идеальная чистота, но теперь она только раздражала. Всё расставлено слишком ровно, на своих местах, будто из каталога. Ни запаха кофе, ни звука шагов Владимира, ни привычного шелеста его бумаг по утрам, ни голоса из соседней комнаты говорящего по телефону об очередных делах.

Она прошла по комнатам, будто гостья. Касалась спинки кресла, края стола, трогала безделушки, которые раньше даже не замечала. Каждая вещь была напоминанием – куплено, выбрано, согласовано вместе. В этих стенах всё было “под них двоих”: от цвета штор до ширины ступеней. Но будто это пространство просто невозможно было заполнить по-настоящему.

На кухне Владлена достала из шкафа бокал, потом поставила обратно. Пить не хотелось. Даже кофе – не хотелось. Просто стояла, слушая собственное дыхание. В голове всплыло: «Ты живёшь в доме, где каждая вещь куплена ради тебя». Когда он это сказал, в его голосе звучала обида. А ведь тогда она не спорила. Потому что это было правдой.

Она прошла в спальню. На прикроватной тумбе всё осталось, как было: его часы, книга с заложенной страницей вместо закладки: наверняка какой-то черновик договора, фотография, где они на море – смеются, ветер путает волосы, и кажется, будто всё только начинается. Владлена провела пальцем по стеклу.

Потом открыла нижний ящик. Там лежал альбом. Белая кожа, золотые буквы: «В.В.»

Владимир и Владлена.

Когда-то им казалось это символом – два одинаковых инициала, словно судьба сама поставила подпись под их браком.

Она села на край кровати и раскрыла альбом. Первое фото – свадьба. Он – в темно-синем костюме, с лёгкой небритостью и уверенной улыбкой. Она – смеётся, чуть откинув голову. Настоящая. Живая. Лист за листом – счастье, застывшее на глянце. Поездки, вечеринки, друзья, новый дом.

А потом – тишина. Фотографий после четвертого года почти нет. Только деловые снимки: официальные встречи, банкеты с потенциально полезными знакомыми.

Она вспомнила тот день, когда они впервые заговорили о детях.

Владимир стоял у окна и сказал, почти не глядя на неё, но она знала, что он улыбается, сжимает губы, чтобы не выдать, как счастлив на самом деле:

– Может, пора?

Она улыбнулась и ответила, что пора. Тогда это казалось началом нового этапа.

Но годы шли, анализы, врачи, уколы, лекарства, надежды, и каждая неудача превращалась в трещину. Сначала он поддерживал её – приносил чай, шутил, говорил, что всё получится.

Потом у них начались долгие вечера дома. Владимир старался быть рядом, даже когда не знал, как помочь. Он приносил ей плед, ставил на прикроватную тумбу чашку ромашкового чая – и просто был рядом.

Иногда они молчали часами. Иногда он читал вслух новости или абзацы из книги, которую сам же и выбрал, – не ради сюжета, просто чтобы она не оставалась в тишине.

Бывали дни, когда она возвращалась с работы на пределе, вся в цифрах и отчётах, и даже улыбка казалась тяжёлой, будто к уголкам губ привязали грузики. Тогда он встречал её в дверях, снимал пальто, обнимал сзади и говорил:

– Сядь. Ни слова.

И пока она закрывала глаза, Владимир массировал ей руки, потом плечи, потом ноги, стопы, с нежностью перебирал каждый пальчик, до тех пор, пока из тела не уходило напряжение.

Она всегда говорила, что у него «лечебные руки». Он смеялся в ответ:

– Нет, просто люблю, когда ты перестаёшь быть каменной.

Он не был человеком, умеющим говорить о чувствах, – зато умел молчать так, что в этом молчании помещалось всё.

Если Владлена просыпалась среди ночи и не могла уснуть, он не задавал вопросов. Просто притягивал ближе, клал ладонь ей на живот и дышал ровно, пока дыхание не выравнивалось у обоих, даря ей то самое чувство защищенности.

Иногда они позволяли себе редкие глупости, которые, казалось бы, были «не по статусу»: пиццу на диване, сериалы без звука, редкие воскресенья, когда он жарил яичницу, а она, не умея готовить, так гордо помешивала кофе, словно принимала участие в создании кулинарного шедевра.

Он всегда хвалил, даже если кофе был слишком крепкий.

– Главное, ты сама налила, – говорил он, тихо смеясь. Она так любила этот редкий тёплый звук, когда его низкий голос смягчался от улыбки.

Был вечер, когда после очередного приёма у врачей она разрыдалась прямо в машине, закрыла лицо руками, пыталась остановить слёзы, пыталась не издавать звуков, заглушить предательские всхлипы просто оставаться сильной, но не получалось. Владимир тогда просто вышел под дождь и стоял, пока не промок насквозь, давая ей возможность не думать о том, чтобы «держать лицо», пусть даже рядом с ним. Когда она выбежала за ним, он сказал:

– Пусть хоть кто-то из нас сегодня поплачет, а не держится.

Это был единственный раз, когда она видела его по-настоящему слабым, со сжатыми побледневшими губами, слегка покрасневшими глазами. И в тот вечер она впервые поняла, насколько ему самому тяжело быть тем, “на кого можно опереться”.

Он не умел быть нежным часто, но, когда позволял себе это – на нём исчезала вся броня.

После таких моментов они будто возвращались друг к другу, к тем самым просто мужчине и просто женщине, которые могли сидеть рядом, не доказывая, кто сильнее.

А потом снова начинались рабочие недели, совещания, командировки.

Нежность становилась редкостью, как роскошь, которую откладываешь “на потом”, ищешь ей более подходящее время.

И это “потом” всё никак не наступало.

Ведь потом – Владимир замолчал. Стал уходить в работу, задерживаться, отстраняться. Она понимала: ему больно смотреть, как рушится мечта, но не знала, как его вернуть.

Владлена прижала альбом к груди. Только теперь поняла, что не злилась на него – не по-настоящему. Просто устала от ожидания. От борьбы, где оба уже знали исход, но всё равно делали вид, будто можно что-то исправить.

В гостиной висели часы – новые, без звука, электронные. Она поставила их недавно, чтобы избавиться от того навязчивого “тик-так”, убрала ещё вчера те самые подаренные часы подальше в ящик, чей отсчёт звучал как напоминание о времени, ушедшем впустую. Но от тишины стало ещё хуже.

Она подошла к окну. Снег, наконец, начинал идти – редкие, медленные хлопья, которые таяли, не долетев до земли. Иногда жизнь точно такая же – красивая, но не успевающая стать настоящей.

Телефон лежал на столе. Мигнул экран: уведомление о новых письмах. Работа напоминала о себе. Коллеги писали – совещание перенесено, отчёт готов, проект согласован. Она смотрела на экран и не открывала ни одного письма.

“Сколько лет я спасалась в этих цифрах”, – подумала она.

“Работа была единственным местом, где не болит. А теперь – даже она кажется чужой.”

Она проверила, что телефон на беззвучном и вернулась к альбому.

На последней странице – фото, сделанное в их годовщину. Они на террасе, бокалы вина, за спиной закат. Он обнимает её за плечи. Последняя не «формальная» фотография.

Она помнила, как он тогда сказал:

– Мы с тобой справимся, правда?

– Конечно, – ответила она.

И поверила в это, так искренне и отчаянно, как могут верить только те, для кого нет иного выхода как «справиться».

Владлена закрыла альбом и наконец-то убрала обратно в ящик. Дом снова стал просто местом, одним из многих. А она – женщиной, которая впервые за много лет осталась по-настоящему наедине с собой.

Она долго сидела неподвижно, пока не почувствовала, что начинает задыхаться. Тишина, казалось, расширялась, как вакуум. Чтобы не сойти с ума, она привычным движением потянулась к ноутбуку, положила на колени, резким движением открыла – рефлекс, выработанный годами.

Экран ожил, и на нем снова вспыхнула цифровая жизнь: уведомления, отчёты, десятки писем с пометкой «важно» и «срочно».

Секретарь писала, что совещание в понедельник ждёт подтверждения. Коллега спрашивал, одобрят ли бюджет. Бухгалтерия требовала подписи.

Она вздохнула и набрала короткое сообщение для автоматических ответов:

“В отпуске. Все срочные вопросы – через Синицыну. Я на связи по необходимости.”

Сохранив, она поняла, что делает всё на автомате – никакой “необходимости” быть на связи у неё не было, просто страшно отключить привычный режим, где она всегда что-то решает, даже если он уже осточертел.

Пальцы по клавиатуре двигались быстро, но взгляд скользил по экрану мимо цифр.

Когда-то Владимир шутил:

– У тебя работа – как щит, без него ты не выходишь из дома. Любой повод выйти за дверь, так это «по работе», «для работы» или «из-за работы». Тогда это звучало даже мило. Сейчас – больно точно.

Она просмотрела пару договоров, отметила правки, открыла таблицу с финансовыми сводками. Через несколько минут цифры снова поплыли перед глазами.

Она захлопнула крышку ноутбука с раздражением, потёрла виски. Часы показывали 10:47.

“Боже, только утро”, – подумала она.

А впереди – целый день, который нужно как-то прожить. Она решила прибраться – бессмысленно, но хоть что-то для женщины не привыкшей быть не у дел.

На кухне протёрла уже блестящие поверхности, в спальне перестелила постель, вылила воду из вазы, где давно завяли цветы, как вспомнила лишь потом – сухоцветы. Как она вообще умудрилась налить в них воду? Выбросила.

Из ящика достала его старую рубашку – ту самую, в которой он когда-то жарил яичницу. Запах давно выветрился, но память осталась. Она осторожно сложила её обратно, даже не понимая зачем вообще открывала этот ящик.

В конце концов Владлена поймала себя на том, что моет уже чистую посуду, споласкивает бокалы, из которых никто не пил.

– Прекрати, – сказала она себе вслух.

И засмеялась – коротко, нервно, почти со злостью.

Чтобы отвлечься, включила телевизор. Рекламные блоки сменялись ток-шоу, новости – повтором сериалов. Всё сливалось в фоновый шум. Она поймала себя на том, что слушает реплику ведущей:

“Женщина, которая слишком долго держалась, рано или поздно ломается.”

Выключила.

Не выдержала.

Сделала кофе, налила в любимую чашку – белую, с трещиной на ручке. Когда-то Владимир хотел выбросить её, а она настояла, что “вещи с историей живут дольше”. Сейчас чашка казалась символом их брака – трещина есть, но ещё держится на воспоминаниях.

Кофе остывал, а она всё так же сидела, не притронувшись к нему. Иногда одиночество приходит не как боль, а как странная ясность: всё лишнее уходит, остаёшься только ты – и комната, которая слишком хорошо тебя знает.

Телефон глухо завибрировал на столе, номер – знакомый до боли: ни имени, ни подписи – она ведь удалила контакт ещё тогда.

Несколько секунд Владлена просто смотрела на экран. Палец сам потянулся, но она отдёрнула руку и нажала “отклонить”. Через пару мгновений пришло сообщение, высветилось на экране поверх прочих уведомлений, на которые ей было всё равно:

«Я знаю, что ты читаешь. Мы всё равно встретимся – по делу. Суд назначит дату.

И да, я скучаю. Это, кажется, не запрещено законом.»

Она перечитала несколько раз. Почерк его – короткие фразы, ироничный тон, попытка держаться. Ни извинений, ни давления. Но каждая строка – как удар в солнечное сплетение.

Сердце глухо стучало в висках, тошнота подступила к горлу. Кофе уже не хотелось, не хотелось ничего, даже несмотря на то, что она не ела весь день. Такой ритм был привычен среди плотного графика и перекуса «на ходу», лишь бы организм не подвел в нужные моменты.

– Ненавижу, – прошептала она.

И сама не поняла, кого – его, себя, или то, что до сих пор реагирует.

К вечеру квартира снова утонула в тишине. Она переставила остывшую чашку на стол, так и не притронулась к кофе, облокотилась на подоконник. За окном – мягкий снег, редкие огни. Город жил, не зная, что в этой квартире кто-то учится быть одной.

Иногда она ловила себя на том, что говорит вслух – короткие фразы, как будто кто-то слушает.

“Где ты положил зарядку?”, “Ты кофе будешь?”.

Ответа, разумеется, не было.

Раньше тишина в доме казалась признаком покоя, стабильности. Теперь – пустоты. В комнате звучал только мягкий гул отопления, и этот звук становился невыносимым, когда она стала его различать на фоне тишины квартиры.

Владлена попыталась включить музыку, но остановилась на первой песне: они слушали её в машине в тот самый день, когда решили поехать к морю. Остановила, сняла наушники, и снова наступила тишина.

Она поняла, что за годы совместной жизни их голоса вплелись в пространство квартиры. И теперь дом будто осиротел. Иногда память – худшая форма любви, она не отпускает, даже когда всё уже кончено.

Телефон беззвучно ожил на столе, коротко мигнув в темноте. Владлена вздрогнула – после целого дня, проведенного в изоляции, это показалось вторжением. Экран светился ровно, ненавязчиво: неизвестный номер.

Она потянулась, нажала. Сообщение.

«Добрый вечер. Простите, что поздно. Завтра назначено первое заседание.

Хотел уточнить пару организационных деталей.

Если неудобно говорить – напишите, когда сможете.

Адиль Сафаров (адвокат Владимира).»

Несколько секунд Владлена просто смотрела на текст. Вежливо. Без нажима. Странно, что он вообще написал – в его положении это не требовалось, им обоим: и ответчику, и его адвокату, было бы гораздо удобнее, если бы она не узнала о заседании, назначенном в такие короткие сроки, её бы просто не успели оповестить, а потом это отразилось бы и на процессе.

Она перечитала ещё раз и, прежде чем успела передумать, набрала ответ:

«Можем созвониться сейчас. Я всё равно не сплю.»

Ответ пришёл почти сразу:

«Через минуту.»

Голос в динамике был низкий, ровный, чуть хрипловатый.

Профессиональный – но с какой-то мягкой нотой, будто человек на том конце говорил не «по делу», а просто не хотел, чтобы кто-то оставался один в такой вечер. Хотя, конечно, это было всего лишь домыслом одинокого разума.

– Извините, что отвлекаю так поздно, Владлена Алексеевна, – начал он спокойно. – Просто завтра могут задать пару стандартных вопросов. Лучше, если вы будете к ним готовы.

– Например? – она удивилась, как спокойно звучит её голос, перенимая его интонации, лишь с легкой хрипотцой после целого дня молчания.

– Подтверждение факта совместного проживания, свидетельство о браке, копия паспорта. Финансовые документы – если речь сразу дойдёт до имущества. Госпошлина, уведомление о принятии иска. Ничего сложного, но, – он помедлил, – судьи не любят, когда стороны путаются.

Он говорил спокойно, без нотки превосходства, хотя формально должен был стоять по другую сторону баррикад. И всё равно – помогал.

– Вы не обязаны мне подсказывать, – заметила она, чуть настороженно.

– Знаю. – короткий выдох в трубке. – Считайте это… профессиональной вежливостью. В конце концов, вы сами себя защищаете на этом процессе.

Она улыбнулась – устало, но искренне. Сколько времени прошло с тех пор, как кто-то просто говорил с ней без нажима, просто по-человечески?

Он объяснял чётко: как отвечать, не перебивать, не оправдываться, держать паузу, если зададут личные вопросы.

“Не спорьте с адвокатом мужа,” – сказал он и тут же поправился, – “со мной, то есть.”

Она тихо рассмеялась, хотя звук собственного смеха показался чужим и будто даже неуместным в своей внезапной искренности.

– Учту.

В трубке тоже прозвучала улыбка, приглушённая.

– Рад, что хоть немного помог. На этом, пожалуй, всё.

– Спасибо, Адиль.

– Спокойной ночи, Владлена Алексеевна.

– Вам тоже.

Он отключился, а она ещё долго держала телефон у уха, слушая тишину, в которой только что был чей-то голос. Не мужской, ей было всё равно на это сейчас – просто живой. Эта тишина вокруг теперь казалась не такой тяжёлой.

Владлена положила телефон рядом, повернулась к окну и впервые за день почувствовала – завтра действительно будет по-другому.

Глава 4: Первое заседание

Владлена проснулась раньше рассвета.

Будильник ещё молчал, но она уже знала – больше не уснёт. Голова гудела, тело ныло, будто от долгой болезни, а не от недосыпа. Вчерашний разговор с Адилем оставил странное послевкусие: спокойный, вежливый голос, в котором не было ни фальши, ни жалости. Он помог ей собрать мысли, но не дал облегчения.

Кофе остывал на подоконнике, когда Владлена подошла к окну. Город только просыпался: редкие машины, первые огни. Ей хотелось, чтобы время остановилось – хотя бы на пару часов, чтобы не идти туда, где всё закончится официально.