Книжная Лавъка Куприяна Рукавишникова. Первая часть.

Алёна Берндт

Книжная Лавъка Куприяна Рукавишникова. Первая часть.

Глава 1.

– Ой, Маруся! Глянь-кася, никак младенчик! – воскликнула румяная и круглобокая Варвара, прижимая пухлые свои ладошки к похожим на яблочки щекам, – Ох, Боже Сохрани, Господь милосердный! Как есть, младенец! Подкинули!

Худенькая Маруся выглянула в коридор большого дома купца Рукавишникова, вытирая мокрые руки о цветастый передник. Обе девушки служили в богатом доме и на судьбу такую не жаловались – хозяйка, Анфиса Дмитриевна Рукавишникова, женщиной была хоть и строгой, но справедливой, и без особой нужды прислугу не гоняла. Хозяйство держала в крепких руках и во всём любила порядок. Да и на оплату не скупилась, щедра была и на подарки.

Хозяин дома, Федот Кузьмич Рукавишников, был третьим сыном тверского купца второй гильдии Кузьмы Пантелеевича Рукавишникова, и дела свои вёл справно, как отец учил да старшие братовья наставляли.

Усадьба Федота Кузьмича, красивая, добротная, располагалась всего в пяти верстах от самой-то Твери, в селе Киселёво. Сию усадьбу отец Федоту отписал, когда тот оженился и зажил своей семьёй, а после сам Федот, с умом пользуя даденый отцом надел и полученное за женой приданое, дом отстроил новый, большой, на современный манер обустроенный всякими приспособами.

Своих детей у Федота Кузьмича и Анфисы Дмитриевны был трое – двое парнишков, десяти и семи годов, да девчушка, только месяц отроду было. Жили дружно, Федот жену свою обожал, семью баловал, хоть и старался детей-то в строгости воспитывать.

И вот, весенним мартовским днём, когда капель звонко пела под стать птичьим трелям, появилась на крыльце дома Рукавишниковых плетёная корзина, устланная атласным одеялком, а внутри оказался младенец, так взбудораживший молодых служанок.

– Маруся, беги, зови Анфису Дмитриевну, – Варвара подняла корзинку, откуда глядел на неё голубыми глазёнками малыш месяцев примерно пяти отроду.

Корзину с подкидышем принесли в людскую при кухне, стали ждать хозяйку, которая пришла через четверть часа и строго оглядела собравшихся слуг. Судя по тому, как была устлана корзина с подкидышем, он явно был не крестьянских кровей, что и показалось Анфисе странным и чудны́м.

– Маруся, позови, кто на дворе был, и в саду. Спросим, не видали ли, кто с этой корзиной к нам на двор шёл, – командовала Анфиса Дмитриевна, как заправский генерал, – А ты, Федосей, сходи за отцом Афанасием и за фельдшером по пути.

Младенца распеленали и оказался он мужского роду, упитанным и хорошо сложенным, все только и гадали, как же так, что же такое приключилось, что мать была вынуждена оставить на крыльце чужого дома такого ангелочка.

На пелёнках и одеяле ничего не нашли, никакого обозначения или отметки, указавшей бы на фамилию мальчика или его семью. Обиходили малыша, позвали кормилицу, которая маленькую дочку Рукавишниковых кормила.

Пришёл отец Афанасий, за ним мелким своим шагом спешил худощавый местный фельдшер Кондратьев. Ну, поговорили, судили да рядили, а что делать, мальца не бросишь теперь.

– Сегодня у нас Куприяна? Ну так вот пусть и будет Куприян, – сказал отец Афанасий звучным своим голосом, коим он славился на всю округу, – А что креста на нём нет, так это худо. Надобно окрестить!

Фельдшер младенца осмотрел и нашёл здоровым, после дождались хозяина дома Федота Кузьмича. Ну, а что хозяин, как добрый богобоязненный человек он решил – Бог дал, значит им теперь и назначена свыше эта забота.

Окрестили маленького Куприяна в местной церкви, чета Рукавишниковых фамилию свою дала подкидышу и стал мальчик расти с родными детьми Анфисы и Федота.

Куприян рос крепким парнем, красивым и добрым. Светлые, цвета спелой пшеницы волосы вились крупными волнами, синие глубокие глаза, окаймленные густыми ресницами, были причиной, что кумушки киселёвские разные истории придумывали про то, чей он сынок и как в ихние края попал.

Ох, чего только не болтали, и про «царские кровя́», и про «князьёв Гагариных», которые-то в Тверской губернии вотчину имели и изредка всё же сюда наведывались.

Но Куприяна приёмные родители держали строго, как и собственных детей, принуждали к учению, которого давали много. Приглашали учителей с Твери, и немец у них был, и француза звали, всякого образованного человека привечали и на плату не скупились.

Куприян к учению явил такое радение и старание, что учителя им нахвалиться не могли, и все как один прочили ему хорошее будущее.

А уж когда подрос Куприян, так местные девицы, разных сословий, только и вздыхали по нём, стреляя глазками каждый раз, когда семейство Рукавишниковых приходило в церковь. Но сам Куприян словно и не видел девичьих ухищрений, у него больше был интерес к книгам и разным наукам, потому и отправился он на ученье не абы куда, а в сам Петербург, там ему Рукавишников при своих связях исхлопотал место в Императорском институте.

Вернулся Куприян в дом, ставший ему родным, когда уже и науки все постиг, да и успел поработать на благо, под руководством институтских учителей.

А меж тем старшие сыновья Рукавишниковых уже своими домами жили, выделил им отец по наделу. Старший, Николай, вёл торговлю через сибирскую родню, пушнину там брал, мастеровитые у него были люди, вот и шили шапки, шубы, прочую одежду, которые потом везли в столицу.

Брат Николая, Алексей, женился на дочке Гаврилы Демидова, у которого пароход ходил по реке, да не один, и теперь у Алексея своё было дело – большая рыбная артель в Астрахани под его ведение перешла.

Дочка Рукавишниковых, Елизавета, пока ещё замужем не была, училась на курсах в Твери и тоже являла старание в ученье, помогая отцу в торговых расчётах.

Ну вот теперь вернулся и Куприян, пришла пора опекуну Федоту Кузьмичу и приёмыша своего пристраивать к делу, да вот только как знать – к чему у Куприяна душа-то лежит.

– Ты пока не гони его, Федотушка, в работу да заботу, – говорила мужу Анфиса Дмитриевна, жалея приёмного своего сыночка, – Пусть отдохнёт, дома побудет, ведь сколько по чужим-то углам мотался. После расспрашивать станешь, как с дороги отойдёт.

– Ну, быть так, ладно, – усмехался в ответ жене Федот, – Откорми покуда его домашними-то пирогами да пряниками, пусть отдохнёт, выспится. А после уже и станем решать, к чему его пристраивать.

Сам Куприян много раз думал, какое же будущее его ждёт, к чему у него есть устремление, но так и не придумал. В Петербурге он много чем занимался, не сидел бездельником на шее у благодетеля своего и приёмного батюшки.

Брался делать переводы, учил детей, готовил на экзамен курсистов, и прочим таким добывал деньги себе на жизнь, что получалось довольно неплохо. Да и другой работой парень не брезгал – подряжался к бакалейщику в помощь, товар ему привозили, нужно было разгрузить и занести в кладовые позади магазина. Бакалейщик на плату был хоть и скуп, но кое-как всё ж платил, сам-то дюже грузен был и к такой работе не приспособлен. А Куприяну деньги нелишние были, тратил их с умом, больше откладывал. Так, он даже умудрился привезти матушке и сестрице в подарок по нитке жемчуга, заказав его из-за границы, да и прочие домашние без гостинцев не остались.

Вот и стал Куприян по приезде домой отдыхать, как матушка велела, да только отдых у него свой был. Вставал он рано, когда дородная Варвара Фоминична только ещё цедила через чистую тряпицу утрешнее молоко.

– Куприянушка, ты что же снова эдак-то рано поднялся, – Варвара улыбалась, вокруг глаз её, на круглых щеках, образовывались лучики морщинок, – Спал бы ещё, отдыхал.

– Варварушка Фоминична, я выспался, – весело отвечал Куприян и обнимал вырастившую его тётушку, – А ватрушки твои когда готовы будут? Как пахнет вкусно, на весь дом!

– Ну, на-кось, – Варвара подняла чистый рушник, которым были прикрыты только что вытащенные из горячей печи ватрушки, – Поешь. А то опять до сумерек гонять будешь верхом…

Куприян с довольным видом съел горячую ватрушку, запил кружкой парного молока, обнял тётушку и заспешил на конюшню, помогать старому конюху Степану, и его молодому подручному.

И очень удивился Куприян, когда прибежала сухонькая Маруся и засуетилась возле него, быстро затараторила:

– Куприянушка, поди скорее к матушке, она звала. Да причеши вихры, ох ты, горюшко! Письмо какое-то пришло там, про тебя писано! Ну, ступай!

Глава 2.

В гостиной у круглого стола, покрытого шитой серебром скатертью, сидела Анфиса Дмитриевна, а сам Федот Кузьмич расхаживал от окна к креслам, заложив за спину руки. На столе перед ними лежал дюже диковинный предмет – лист то ли очень плотной бумаги, то ли манускрипт, то ли вовсе это была такая тонкая, но крепкая китайская бумага. Свиток был расправлен, и чтобы он не скручивался обратно, придавлен статуэткой кошки. Ещё несколько бумаг лежало рядом.

– Присядь, Куприян, – сказал Федот Кузьмич и остановился у стола, постукивая по скатерти пальцами, – Получили мы тут письмо… на твоё имя.

– На моё? – удивился Куприян, и стало на душе немного боязно, хотя вроде бы и страшиться ему было нечего, но…

– Именно. Вот и мы удивились, когда его прочли, – сказал Федот, подвигая к Куприяну бумаги, из тех, что лежали на столе.

Куприян и вовсе душой похолодел, взял листы в руки и стал осматривать. Письмо было написано красивым ровным почерком с завитушками, к свитку прилагались запечатанный конверт и небольшая записка, вот с неё он и начал.

«Сия бумага писана мною, Онуфрием Торопининым, в присутствии старшего нотариуса окружного суда города Торжок, Мефодия Крошенинникова. Чем велю я передать прилагаемое письмо Куприяну Рукавишникову, воспитаннику купца Федота Рукавишникова, жительствующего в селе Киселёво Тверской Губернии. Кроме сих бумаг, передать указанному лицу писанное мною самолично завещание, не открывая его до того момента, как означенный Куприян Рукавишников достигнет возраста в двадцать один год».

Куприян ничего не понимал, что всё это означает, но сердце его почему-то радостно вздрогнуло, от предвкушения чего-то нового, интересного… он хоть и любил дом, ставший ему родным, но всё же находил Киселёво довольно скучным, а осенью и зимой даже унылым.

Дрожащими руками Куприян взял в руки конверт. Там было завещание, которое гласило, что от Онуфрия Торопинина, когда тот почит в преклонных летах, переходит к Куприяну Рукавишникову книжная лавка в два этажа, находящаяся на Торговой площади, а купно с нею и всё, что в сей лавке пребывает.

– А… кто этот самый Онуфрий Торопинин? – спросил Куприян, в полном недоумении глядя на своего опекуна, – Он… мой родственник?

– На это вот здесь есть ответ, – Федот Кузьмич подвинул к Куприяну ещё лист, лежавший под свитком, – Прочти.

Куприян взял исписанный ровным, красивым почерком лист и стал читать. Писано было до того складно и красиво, что он невольно позабыл всё своё волнение. Онуфрий писал, что сам он не знает, какого он есть роду- племени, потому как во младенчестве подкинули его на крыльцо дома купца Агафона Торопинина, кой и вырастил его со своими детьми. А когда исполнился Онуфрию двадцать один год, получил он от нотариуса сей свиток, а также и завещание, по которому ему переходила от Гордея Дорофеева книжная лавка в Торжке, на Торговой площади. Гордей писал, что и его воспитал опекун Дорофеев, потому и он не знает своего рода и фамилии. А после, в преклонных уже годах, получил Онуфрий письмо, вещающее, кому передать лавку после кончины.

Так же Онуфрий писал то, что Куприяну было мало понятно – оно касалось дел в книжной лавке, как и что там управлять, где хранятся прочие касательные этого дела бумаги, и что продавать сие имущество нельзя, потому как многие беды падут на голову Куприяна.

«Верю я, Куприян, что дело наше в добрые твои руки я вверяю, – писал Онуфрий, – И прошу, поверь моим словам, ты всё постигнешь, и найдёшь в деле сём своё призвание и судьбу. Как с сим имуществом управляться, на то ответ ты получишь, когда приедешь в означенную лавку».

Куприян прочитал письмо дважды, но всё равно не верил своим глазам. Онуфрий так же написал, что ключи от книжной лавки и всех помещений Куприян получит у означенного в письме нотариуса, тот уполномочен показать Куприяну и саму лавку, и передать в ведение Куприяна, коли примет он наследство это, все денежные дела.

– Как же это? Верно, шутка такая? – спросил Куприян у Федота Кузьмича.

Но опекун ответил, что бумаги эти получены два месяца тому, и за это время он сам писал нотариусу Крошенинникову, и получил ответ – всё верно, никакой ошибки нет. Велено Онуфрием Торопининым, почившим в преклонных летах, передать означенную книжную лавку Куприяну Рукавишникову.

Куприян сидел в полнейшей растерянности, глядел то на приёмную свою матушку, то на опекуна Федота Кузьмича. После взял в руки сам свиток, который так и притягивал его своим необычным видом. Ничего не было написано на диковинной плотной бумаге, хотя тут и там виднелись по бокам следы от чернил, и отпечатки пальцев, кто-то брал сию бумагу выпачканными чернилами руками.

– И что же… может быть, мне съездить в Торжок? – робко глядя на Федота Кузьмича, спросил Куприян, – Ежели позволите вы с матушкой…

– Деньги на дорогу тебе прислали с этими бумагами, – сказал Федот Кузьмич, – Хотя мы с матушкой и сами дали бы тебе средства на это. Ежели, конечно, ты сам решишь поехать. Ты уже взрослый, тебе решать касаемые тебя дела. Надумаешь – соберём в дорогу, не шибко и далека выйдет, и советом, и делом подмогну тебе, коли нужда в том будет.

Матушка Анфиса Дмитриевна украдкой вздыхала, а всё же и сама понимала – такое дело надо решать, потому и ехать надо Куприяну, принимать наследство в свои руки, раз таковое ему отрядили. Да и мужу она доверяла, а тот не просто нотариусу писал, но и вызнал через своих знакомцев про этого самого Онуфрия Торопинина.

Онуфрий человеком был известным в Торжке, держал книжную лавку на Торговой площади, и дела у него шли хорошо – так Федотовы знакомцы отозвались. Даже с других городов, и со всей почитай Губернии приезжали к Онуфрию, и молва про него по городу шла, что имеет он связи, кои позволяют ему достать любую книгу, по запросу даже самого привередливого покупателя.

Одно покоя не давало Анфисе Дмитриевне – как же Онуфрий про Куприяна прознал? Ведь первому встречному таковое наследство не завещают! Значит, ведал тот Онуфрий, какого роду-племени Куприян есть, да вот только что теперь спросу с усопшего? Не ответит Онуфрий ни на один вопрос…

– Ох, матушки, Господь милосердный, – сухонькая Маруся вытирала кончиком своего платка катившиеся по морщинистым щекам слёзы, – Как же будет там мальчик наш, сиротинушка, да без нас!

– Ну что ты причитаешь, – Варвара сурово глядела на Марусю, – Полно ему тут сидеть, в деревне! Эка как всё вышло хорошо – наследство Куприян получил, станет теперь в городе жить, дело своё вести! А ты слёзы по нему льёшь!

– Нянюшки мои! – говорил Куприян, обнимая вырастивших его Марусю и Варвару, – Вот как я там устроюсь, пришлю вам письмо! Так вы собирайтесь ко мне в гости, поглядите, как я там живу!

Выехала со двора купца Федота Рукавишникова крытая добротная повозка, в ней сидел молодой Куприян Рукавишников, и было у него на душе, и радостно, и волнительно, и горько от расставания с родными. Но то, что было впереди, будоражило ему кровь!

Он смотрел на плывущие мимо поля, засеянные хлебами, волны шли по зелёным всходам, и всё лето было ещё впереди. На сиденье перед Куприяном стояла большая корзинка с провизией, матушка Анфиса Дмитриевна распорядилась, а уж Варвара и подавно расстаралась. Кроме корзинки и под сиденье поставила два больших короба:

– Ох, соколик ты мой! Вот, я там и крупы положила тебе, перебрала сама, только вари, – шептала Варвара, – И маслица, и сахарку положила.

– Тётушка, так ведь мне батюшка денег дал довольно, я там всё куплю, – улыбался Куприян, – Нешто в Торжке крупы не продают?

– Оно может и продають! – хмурилась Варвара, – А всё одно, своё на перво́й-то надобно иметь!

И вот теперь, когда дом уже давно скрылся из виду, да и само Киселёво осталось позади, за мостом и зелёными морями заливных лугов, тронула душу Куприяна тоска… как же, ведь один там будет, в Торжке…

Отодвинув белый вышитый рушник, покрывающий корзину, достал Куприян румяную Варварину пышку и стал есть. Тёплая пышка, вкусная! Таких никто даже в большом Царёвом граде никто не печёт!

Легче стало, словно приголубила его ласковая тётушкина рука, заулыбался Куприян. Да нешто он дурнее всех остальных детей Федота Кузьмича? Все вот сами управляются, дела ведут! Вот и он станет, а матушке и тётушкам станет письма писать каждую неделю!

С тем и заснул Куприян, доев пышку, укачало в дороге. На облучке Сидор Ильич, коего отрядили в помощь и присмотр Куприяну, напевал себе что-то под нос, да разговаривал с серой Зорькой, резвой молодой кобылкой, перебирающей звонкой подковкой своей по накатанной дороге на Торжок.

Глава 3.

Куприян с восторгом глядел на улицы, по которым теперь катила его повозка, Сидор Ильич покрикивал то на Зорьку, то на несущихся им навстречу возниц городских бричек. Дома и улицы, так много, Куприян такое видел только учась в Петербурге, а теперь вот и сам он, возможно, будет жить в городе, а не в Киселёво, где всего и есть пять улиц.

Остановились они перед добротным домом на Торговой площади, дорога здесь была хорошо вымощена укатанным камнем, Куприян уверился на всякий случай, что это и есть нужный им адрес – здесь была контора душеприказчика, оставившего ему наследство Онуфрия.

Вывеска гласила «Крошенинников и сыновья», чуть ниже была другая вывеска, красивая, чеканная «Нотариус», значит сюда ему и нужно. Куприян поправил на себе камзол, пригладил волосы и вошёл внутрь, оставив Сидора Ильича у повозки. Встретил его молодой человек, сидевший за небольшой конторкой, дальше были дубовые двери с бронзовыми красивыми ручками.

– Здравствуйте. Я Куприян Рукавишников, и мне…, – начал было Куприян, но молодой человек поспешно поднялся из-за своей конторки, широко улыбнулся и протянул Куприяну крепкую ладонь.

– Как же! Как же! Мы вас ждём! Батюшка сказал, что вы должны прибыть на этой неделе! Я Василий Крошенинников, старший сын поверенного, коим назначил моего отца ваш покойный дядюшка! Мы всё приготовили к вашему приезду! Добро пожаловать, Куприян Федотович!

Василий был почти одних с Куприяном годов, но говорил с ним и вёл себя очень уважительно, Куприяну даже стеснительно стало немного. Но Василий уже вёл его через дубовые двери, что-то без перерыва говоря.

За столом, покрытом стопками бумаг, сидел человек в средних годах, невысокий, седой, в стати его ощущалась военная выправка. Увидев вошедших, он немедленно отложил всё, и поднялся навстречу гостю. Тут же Куприян был усажен в стоявшее у стола кресло, Василий ушёл распорядиться подать чаю и дать распоряжения ожидавшему у входа вознице.

– Вот, ваш дядюшка назначил мне передать вам это при личной встрече, – говорил густым басом нотариус Мефодий Пантелеевич Крошенинников, – И никак иначе! Я всё сделал так, как он указал в своём завещании, и очень горд тем, что именно меня он избрал своим поверенным. Посему, Куприян Федотович, хочу выразить вам почтение и надежду, что и вы доверите мне честь помогать вам в делах, касательных моей должности!

Всё это Мефодий говорил, доставая из запирающегося на английский замок шкафа небольшой сундучок красного дерева, с искусной резьбой на крышке. Открыв его, нотариус достал оттуда большое кольцо, на котором было надето множество разных ключей, а следом за ключами он достал книгу в дорогом кожаном переплёте чёрного цвета.

– Ну вот, здесь ключи от всего вашего хозяйства, дражайший Куприян Федотович. И книга… её я не открывал, как мне и было назначено распорядителем. Передаю её вам.

В кабинет вошла девушка с подносом, на котором были чашки тонкого фарфора, пузатый чайник и две красивые вазочки. Тут Куприян заметил чайный столик в углу кабинета, окружённый диванами, туда его и пригласил нотариус.

– Я понимаю, вы устали с дороги, но всё же приглашаю вас посетить наш дом на будущей неделе, -говорил Мефодий Пантелеевич, – А кроме сего, прошу вас, если вы станете испытывать какие-либо затруднения в обустройстве здесь, обращайтесь ко мне без всякого стеснения! Я сам и мои сыновья всегда готовы вам помочь!

Через полчаса примерно, слегка ошалевший от гостеприимства и говорливости Мефодия Крошенинникова, Куприян вышел на улицу. Сидор Ильич объявил ему, что дорогу до означенного адреса ему указали, он без труда доставит туда своего седока.

И снова загремела под колёсами мостовая, Зорькины подковы звонко стукали по камням, и не прошло и четверти часа, как повозка остановилась, и Куприян с нетерпением и замиранием в сердце выпрыгнул наружу.

Перед ним показался добротный старый дом в два этажа, окна первого были большими и стеклянными – это была витрина, уставленная книгами. Множество корешков на деревянных полках, и уложенных в красивые стопки, небольшая картина в раме украшала витрину.

А над входом красовалась вывеска, на которую Куприян уставился, раскрыв от удивления рот…

«Книжная Лавъка Куприяна Рукавишникова»

Это как же… думал Куприян, ведь вывеска с его именем? Каким образом она тут появилась? Но тут же стукнул сам себя по лбу ладонью – ну конечно, это мог сделать Мефодий Крошенинников или его сыновья по распоряжению Онуфрия Торопинина, которого они именовали дядюшкой Куприяна. Хотя сам он и слыхом никогда не слыхивал о какой-то своей родне.

Ну да ничего, в руках Куприян держал связку ключей и книгу, и теперь надеялся, что записи в книге прольют свет на происхождение самого Куприяна, и вообще, на всю эту историю с наследством. Вспыхнула в голове мысль, что всё это вообще может оказаться ошибкой! Может быть, это вообще другому Куприяну Рукавишникову предназначалось, а нотариус что-то напутал?!

– Ну, Куприян, чего задумался? – с улыбкой спросил Сидор Ильич, – Али сам не веришь, что твоё это теперича? Давай, отпирай, станем хозяйство налаживать, Зорька вон пить уже хочет! Да и сами мы устали!

Куприян спохватился и стал трясти связкой ключей, отыскивая тот, которые ему Мефодий Пантелеевич указал – от замка на калитке. Новые владения Куприяна, так неожиданно свалившиеся на него, выглядели очень ухоженными, добротными. Дом в два этажа, который явно недавно красили, отмытые до блеска стёкла в окнах и книжной витрине, каменное крыльцо на входе, рядом с которым стояли вазоны с цветами. Справа от входа в лавку калитка с коваными петлями и ручкой, под резным капельником, дальше ворота, куда легко может пройти даже самая широкая повозка. Дальше угадывался задний двор, и что там имелось – Куприяну не терпелось узнать!

Он махнул рукой Сидору Ильичу, который кряхтя влез на облучок, ласково приговаривая что-то Зорьке. Сам Куприян быстро отпер калитку, замок был смазан, петли так же, за хозяйством смотрели на совесть, кто бы это ни был. На воротах изнутри был широкий засов, Куприян его отодвинул и распахнул ворота, впустив Зорьку внутрь, а уже потом стал осматривать двор.

Достаточно большой двор располагался позади дома, где была книжная лавка. Навес, небольшая конюшня на пару лошадей, крепкий сарай под дрова, клети под запасы и банька, светлая, чистенькая, прямо как у приёмных родителей Куприяна, в Киселёво…

– Ну, ты поди пока, дом осматривай, а я покуда Зорьку устрою, да багаж твой отвяжу, – сказал Сидор Ильич, – Нам теперь с тобой, Куприян, тут вместе квартировать, батюшка твой, Федот Кузьмич, меня к тебе в услужение попросил отправиться, жалованье сам положил, хорошее. А я и рад, чего уж! – тут старик рассмеялся, от чего глаза его превратились в добрые такие щелочки, – Нешто не помочь тебе, парень ты добрый, душевный. Ну вот, пригляжу себе тут, на дворе, обиталище. Поди вон там, в домике, истопник жил всегда, теперича я там буду!

– Нет, Сидор Ильич! И не думай даже, какой «на дворе»! – замахал руками Куприян, – Поди в доме нам двоим не тесно будет! Ты мне почитай всю жизнь за родного дядьку был! Давай-ка мы сейчас вместе Зорьку обиходим, а уж после пойдём в дому устраиваться!

Сидор Ильич одобрительно крякнул, ласково поглядел на парня, который тут же скинул новый свой кафтан и закатал рукава рубахи. Зорьку распрягли, увели в чистое стойло, покрытое свежей соломой, в ясли насыпали приготовленного тут же овса, хорошего, зерно к зерну! Онуфрий, живший здесь раньше, не на шутку озаботился тем, чтобы его преемник с дороги ни в чём нужды не знал.

В углу двора стоял каменный оголовок колодца, сработанный искусно и удобно. Сидор Ильич попробовал воду и одобрительно кивнул – хорошая, чистая, можно и самим пить, и лошадь поить.

– Нешто он всё знал, Онуфрий этот, – задумчиво оглядывая двор, сказал Сидор Ильич, – Ну, теперь мы тут управились, время ещё не позднее, давай поглядим дом и лавку, а уж после я стану баню нам налаживать, хошь как хошь, а с дороги надо омыться, чай мы не чухонцы какие!