Ковид-19: Дышите, не дышите

– А вы че… – начал я, когда Анжелики не было рядом. – А вы что, это, встречаетесь, что ли?

– Нет, нет, нет, нет! – запротестовал Сэм. – Мы случайно встретились в госпитале, когда я уже уходил, ну и я ей предложил пойти с нами…

– Случайно встретились в госпитале… – медленно произнес я, но Сэм исчез, нырнув в гостиную, не дав мне закончить мысль.

Я переглянулся с проходящим мимо Денизом, который мне подмигнул. Случайно встретились в госпитале, конечно, конечно…

Сэм тем временем уже наливал всем текилу и кричал: «Shots! Shots! Shots!» Это означало – пить рюмки залпом. Как я уже говорил, Сэм был душой нашей компании, и настоящая вечеринка обычно начиналась только с его приходом. Все, включая Анжелику, выпили стопки текилы, и уровень веселья сразу увеличился. Заиграла Desposito, которая тогда все еще сохраняла популярность, и Сэм начал танцевать с Анжеликой в центре гостиной.

Я, Дениз и Михаил перенесли стол в дальний угол, создавая место для танцев. Люди вышли танцевать, кто-то танцевал лучше, кто-то хуже, но все были довольны. Я и Михаил не были танцорами и в основном беспорядочно махали руками. Петр же, напротив, оказался мастером – он вышел в центр, сделал несколько пируэтов, а потом даже закружил в танце Анжелику. Дениз поставил свою любимую песню Boom группы Tiesto и стал снимать всех на телефон с высоты селфи-стика.

Кульминацией вечеринки была песня Billie Jean Майкла Джексона, которую Сэм всегда пел, когда напивался до, как мы шутили, «пятого уровня». Он поставил караоке-версию с YouTube и, пританцовывая, начал петь фальцетом, удивительно хорошо имитируя голос Майкла Джексона. Я присоединился к нему и подпевал знакомые мне слова.

Мы много работали, но и много веселились. Во всем этом был баланс, баланс, который держался на тонкой грани. Мы жили надеждами и будущим, веря в то, что впереди нас ждет большая и прекрасная жизнь.

Подпевая Сэму, я вспомнил, как на официальном новогоднем вечере нашей резидентуры, куда пришли и все старшие доктора, включая главных врачей госпиталя, доктор Миллер танцевал вместе с нами, а потом вышел со мной на улицу и стрельнул у меня сигарету. Он был в длинном черном пальто и старомодной шляпе, какие были модны годах в пятидесятых. Он курил и смотрел на огни проезжающих мимо машин, раздумывая о чем-то.

5

Март начался очень даже неплохо – весна наступила быстро, светило теплое и яркое солнце, и Бруклин был прекрасен. В первую неделю марта я продолжил работу в стационаре вместе с доктором Миллером. Работа в госпитале шла своим чередом, и, несмотря на то, что все вокруг непрестанно говорили про ковид, ничто не предвещало беды. Мы даже в какой-то степени были заинтригованы и желали увидеть первые случаи ковида и узнать, что это такая за болезнь.

У меня не было никаких сомнений, что мы быстро с ней справимся. Мы лечили тяжелейшие системные инфекции, включая ВИЧ, спасали пациентов с массивными инфарктами и инсультами, вытаскивали больных на последних стадиях почечной и печеночной недостаточности – что нам мог сделать какой-то респираторный вирус, пусть и новый?

Пациенты с пневмониями обычно восстанавливались полностью, какой бы тяжелой пневмония ни была. Аппараты ИВЛ[12] были доступны буквально по взмаху руки – если кому-то нужна была интубация, мы сразу же интубировали. ИВЛ полностью брала на себя всю функцию легких и давала организму столько кислорода, сколько требовалось, нивелируя таким образом любую дыхательную недостаточность. Мы держали пациентов на ИВЛ, пока антибиотики не начинали действовать, а легочные функции – восстанавливаться. Обычно это занимало около трех дней, но, конечно, в особо тяжелых случаях восстановление могло занимать больше времени. В любом случае – легочная ткань рано или поздно заживала, и пациент выздоравливал.

Так происходило почти всегда, и я не видел никаких причин, почему ковид может как-то что-то изменить.

Я даже был немного воинственно настроен и думал – ну вот сейчас придет к нам ковид, а мы его возьмем и вылечим. Многие резиденты думали также. Доктор Миллер был гораздо более осторожен, поэтому я ничего этого ему не говорил.

Но, как мы уже знаем, он всегда был чрезмерно осторожен с пациентами на кислороде. Он заставлял нас носить пульсоксиметры и мерить сатурацию абсолютно всем больным. Мы часто ходили в его офис на первом этаже госпиталя рядом со сверкающим вестибюлем.

В его офисе царил творческий бардак в кубе, это выглядело буквально как место работы сумасшедшего гения. Стол Миллера был завален учебниками, большинство из которых он сам и написал, распечатками медицинских статей и рекомендаций, сваленными в кучу, a сверху всего этого была поставлена клавиатура и мышь. На краю стола выстроились матрешки прямо по соседству с буддой, а на стенах висели символ мантры «ом» и картина с матерью Терезой.

Доктор Миллер одновременно разговаривал с нами, читал и отвечал на имэйлы, а еще и иногда успевал отвечать на телефонные звонки. У него была старая раскладушка «Моторола», он не признавал смартфонов.

– Ну что там новенького сегодня? – спросил он, делая одновременно все вышеперечисленные дела и еще при этом махая кому-то в коридоре. Дверь в его офис всегда была открыта.

– Двое новых пациентов – один с обострением хронической сердечной недостаточности, а другая с неконтролируемым диабетом… Оба хорошо нам знакомы, – сказал я.

– Дай-ка я догадаюсь – не пьют лекарства, не меняют образа жизни и не ходят на приемы в клинику? – спросил Миллер, подняв бровь.

– Абсолютно точно…

– И что же мы с ними будем делать?

– Воспитывать… – ответил я, про себя глубоко вздыхая. Воспитывай, не воспитывай, все будет статус кво.

– Ну, что же, пойдем посмотрим на них!

Миллер поднялся со стула, высокий, как гора, и мы машинально поднялись вслед за ним. Мы отправились на десятый этаж, где при виде доктора Миллера медсестры, санитарки и флеботомисты оживали и начинали усиленно изображать активность. Активность эта быстро исчезала, как только Миллер скрывался из виду.

Обход закончился быстро – в этот раз обошлось без сюрпризов с кислородом, и я вернулся в ординаторскую, где мне предстояло написать тысячу и одну страницу выписки пациентов. Сегодня мы выписывали трех, и это требовало значительного количества труда.

Я некоторое время смотрел в экран, потом написал несколько строчек, а после закрыл документ.

Я продолжал думать о Линде[13], нашей новой пациентке с диабетом первого типа, которая уже как минимум третий раз за полгода поступала в реанимацию с диабетической комой. В прошлый раз у нее даже сердце остановилось на две минуты… Ей было всего двадцать четыре года, впереди у нее была вся жизнь, которая могла бы быть совершенно нормальной, если бы она просто начала принимать инсулин.

По своей психологии она коренным образом отличалась от того пациента на прошлой неделе, который хотел лечить ВИЧ дыхательной медитацией. Линда во всем соглашалась с врачами и каждый раз обещала, что начнет принимать лекарства и безупречно следить за диетой. После прошлой госпитализации с остановкой сердца она на какое-то время даже стала следовать своим обещаниям – она сходила к эндокринологу и установила себе инсулиновую помпу, которая сама вводила ей инсулин.

Линда не имела постоянной работы, и поэтому все лекарства и процедуры были доступны для нее бесплатно по государственной страховке. Несколько месяцев все шло довольно хорошо, и она настолько впечатлилась своими успехами, что устроилась волонтером по диабетическому обучению пожилых в наш госпиталь. Я пытался разобраться, что с этого момента пошло не так, но у меня ничего не выходило.

Несколько дней назад ее снова привезла в наш госпиталь скорая помощь в тяжелейшем состоянии. Вся ее биохимическая панель на компьютере горела красным с пометками «критический уровень». Но в этот раз хотя бы сердце не остановилось.

На обходе она сказала мне и доктору Миллеру, что у нее закончился инсулин для помпы. Доктор Миллер произнес ей пылкую речь о важности инсулина, о ее молодости, о ценности жизни и о том, что ее жизнь может закончиться в любой момент, если она продолжит делать то, что делает. Линда со всем согласилась. Она пообещала нам, что все поняла и подобного больше никогда не повторится.

Почему-то я не поверил ей…

Я поднял трубку телефона и позвонил моим коллегам психиатрам. У Линды не было никакой психиатрической истории, но явно что-то тут было не так. Трубку взял резидент по психиатрии второго года, который был моим интерном год назад. Я сначала обрадовался – потому что я во многом ему помог, и теперь ожидал, что он ответит мне тем же. Но моя радость быстро улетучилась. Психиатр не был рад моей консультации и всяческий пытался от нее уклониться.

– У нее нет никакой психиатрической истории… Не уверен, что мы сможем ей чем-то помочь, – начал он. – Запишите ее лучше к нам в клинику.

– Слушай, дорогой друг, – твердо сказал я. – Она даже в инсулиновые клиники не ходит. Не думаю, что она пойдет в психиатрическую клинику…

– Я просто не вижу, каким образом мы сейчас можем что-то сделать…

– Она в третий раз уже попадает в реанимацию за полгода, – я позволил себе нервные ноты в голосе. – Тут явно что-то больше, чем просто нежелание использовать инсулин. Просто хотя бы поговорите с ней.

– Ну я поговорю с моим старшим врачом…

– Мы будем ждать ваших рекомендаций, – сказал я и положил трубку.

Моя жена была психиатром, и поэтому я знал примерно, как у них происходит процесс консультаций. Психиатрическое интервью самого пациента занимало обычно не меньше часа, а плюс к этому требовалось еще поговорить с хотя бы одним из членов семьи или близких друзей. Чаще всего финальной рекомендацией было назначение антидепрессантов (которые я бы и сам мог назначить) и амбулаторный визит в психиатрическую клинику. Так что я примерно понимал, чем руководствовался мой бывший интерн, когда не хотел смотреть Линду…

Но все же я настоял на своем.

Я зашел к Линде и предупредил о том, что доктора из психиатрии зайдут к ней после обеда. Она лежала на кровати, читала книгу и выглядела словно ангел. Как обычно, она сразу же со всем согласилась.

Я вернулся в ординаторскую, где студенты уже вовсю названивали в клиники, организовывая пациентам амбулаторные визиты. Я похвалил их и уселся на стул возле своего компьютера, снова открывая документы с выписками. Я собрал всю волю, которая у меня только была, и написал все три выписки сразу, заливая в себя кофе стаканами.

Возвращаясь обратно на десятый этаж, я увидел Линду в коридоре рядом с лифтами, где стояли автоматы для посетителей с типичным американским набором – шоколадными батончиками, печеньями, холодными кофе и разного вида газировками. Линда набрала охапку разнообразных печенек и шоколадок и радостно устремилась обратно к себе в комнату, как внезапно увидела меня. Она сначала попыталась сделать вид, что не заметила меня, но так как я стоял прямо в проходе, это было сделать довольно сложно.

– Линда, – сказал я, выбрав самый серьезный тон. – Тебе это нельзя все есть, ты же ведь понимаешь…

Она растерянно посмотрела по сторонам, как будто в поисках помощи, избегая смотреть мне в глаза.

– А ко мне гости придут… – наконец ответила она, улыбаясь и снова превращаясь в ангела. – Это я им купила подарки.

Я не нашелся, что на это возразить. В пятнадцатый раз сказать ей о том, что она может умереть от следующей диабетической комы? Попытаться отобрать у нее все это добро, которое она только что закупила? Пригрозить ей, что не выпустим ее из больницы, если она продолжит так делать?..

Ни одна из этих идей не показалась мне особенно удачной, я вздохнул и отпустил Линду обратно в ее комнату. Я нашел ее медсестер и сказал им о том, что только что пронаблюдал. Они ответили, что теперь им понятно, почему у нее глюкоза всегда зашкаливает, несмотря на высоченные дозы инсулина и строгую госпитальную диету. Они тоже не знали, что делать с такими ее вылазками, которые, скорее всего, продолжатся.

Психиатры посмотрели Линду, провели с ней больше часа и даже позвонили ее родителям. Они написали целый роман в своей консультации, начиная с самого рождения Линды, но заключение было все то же – антидепрессанты и прием в клинике.

Помимо истории Линды, первая неделя марта была вполне обычной. Разговоры про ковид нарастали с каждым днем, и к концу недели новости о начале эпидемии в Италии пронзили все заголовки шаровыми молниями. Я повсюду слышал новые для меня названия региона Ломбардия и города Бергамо, где началась первая вспышка, мгновенно захватившая всю страну.

Каждый новый день марта в Италии прибавлялось по тысяче новых случаев КОВИД-19, а количество смертей росло в геометрической прогрессии. Я ушел домой в пятницу вечером, прочитав, что уже двести тридцать три человека умерло. Когда я вернулся на работу в понедельник – это количество достигло шестисот тридцати одного. Почти в три раза за одни только выходные.

Девятого марта две тысячи двадцатого года Италия объявила о всеобщем карантине.

6

Я много думал над тем, почему Италия оказалась первой из европейских стран поражена ковидом и почему вирус ударил по ней так тяжело. Я был не один такой философ и мыслитель – об этом говорили все доктора в госпитале. В качестве причин, почему Италия стала первой, мы предполагали комбинацию большого потока туристов и высокой плотности населения. Насчет того, почему Италия так сильно пострадала от первой волны, было несколько теорий…

Во-первых, говорили о том, что большой процент населения в Италии были старше семидесяти и даже восьмидесяти, а предварительные исследования, основанные на данных из Китая, показывали, что именно пожилой возраст является главным фактором риска. Во-вторых, высокая плотность населения сыграла ключевую роль в быстром распространении вируса. И, наконец, в-третьих, в госпиталях существовал недостаток реанимационных мест, так как медицина была заточена на профилактическую роль.

Что общего было у нашего района Бруклина и Италии? Нью-Йорк в целом был густонаселен, а наш район в особенности – семьи здесь были большие и многодетные, и люди жили по пять-шесть человек в маленьких квартирках. Но Нью-Йорк, как и все большие американские города, был крайне разнородным. Богатейшие районы Сохо, Нохо и Трайбеки в Манхэттене не имели ничего общего с районами восточного Бруклина и Квинса. В прямом смысле. Это словно были разные страны. Восточный Бруклин назывался «Маленькое Гаити», а юго-восточный Квинс – «Маленькая Ямайка». Я не был уверен, как сложились эти названия, но они хорошо отражали основной контингент этих районов.

Госпитали во многом соответствовали местам, где они располагались. В Манхэттене находились лучшие больницы мира, обладающие почти неограниченными ресурсами, как финансовыми, так и человеческими. Госпитали Нью-Йоркского, Колумбийского и Корнелльского университетов сияли так ярко, что больно было даже смотреть.

Напротив, такие госпитали, как наш, финансируемые в основном за счет ограниченных государственных медицинских страховок[14], получали гораздо меньше, чем те, которые получали деньги от частных страховых компаний, и едва сводили концы с концами, постоянно обращаясь к штату за дополнительной помощью. Одной только разницей в страховой оплате, конечно, все не объяснялось. Руководство нашего и подобных ему госпиталей не блистало ни талантами, ни альтруизмом, это же касалось и многих врачей, которые вместо того, чтобы бороться за лучшие условия для пациентов, просто смирились со всеобщей посредственностью.

Так что, говоря о населении нашего района, я не имею в виду весь остальной Нью-Йорк.

Итак, что же еще было общего между восточным Бруклином и Италией?

Пожилых у нас было значительно меньше. Средняя продолжительность жизни в нашем районе составляла всего семьдесят один год. В Италии – восемьдесят два. Насчет реанимационных палат – это у нас было общим – их всегда не хватало и без ковида. Туризма было как минимум столько же, а то и больше.

Но была еще одна проблема, которая тревожила всех нас. По данным, поступавшим из Китая, люди с излишним весом и диабетом были подвержены большему риску, и смертность в этой группе была особенно высока. Подавляющее большинство наших пациентов страдали диабетом, а излишняя масса тела была практически повсеместна.

То, что происходило в Италии – одной из самых развитых стран с одной из самых лучших систем здравоохранения, серьезно встревожило и насторожило нас. Я продолжал сохранять высокий боевой дух и, если меня кто-то спрашивал, бодро отвечал, что мы со всем справимся и ко всему готовы, но внутри меня начали раздирать сомнения.

Понедельник, девятое марта, день, когда Италия закрылась на всеобщий карантин, застал меня в клинике, где я вел амбулаторный прием больных.

Клиника считалась легким циклом – официально мы начинали в девять утра, но на самом деле можно было приходить и к девяти тридцати, пока медсестры и их помощники померяют пациентам давление, пульс и температуру и заполнят всю документацию. Еще одним приятным моментом клиники был дресс-код, резиденты одевались в презентабельную одежду, некоторые из парней даже надевали костюмы и галстуки. Я галстуков не носил, так же как и костюмов, но обычно приходил в рубашке и брюках.

Мой ободранный с правой стороны «Ниссан» верно довез меня до парковки госпиталя, откуда я размеренно и не торопясь с капучино в руках зашагал внутрь нового здания клиники, которое открылось всего пару лет назад.

Я поздоровался с охранником, вызвал лифт и поднялся на третий этаж, где располагалась терапевтическое отделение. Мне нравилась клиника по многим причинам. Потому что было легко, потому что здание было новым, потому что можно было поздно приходить и рано уходить.

Наша клиника была легкой, так как большинство пациентов не приходили на назначенные им приемы. Вы уже встретили несколько таких кадров. Но на самом-то деле клиника была фундаментом здравоохранения. Ведь именно здесь нужно было узнать всю историю больного вплоть до мельчайших подробностей, обсудить все возможные проблемы, и как минимум половина из них имела социальный характер. Нужно было каким-то образом убедить наших непростых пациентов бросить курить, следовать диете, принимать лекарства хотя бы. Нужно было спросить обо всем сразу. А потом назначить все необходимые тесты и консультации специалистов.

Как это делают в клиниках, где все пациенты приходят на прием и докторам приходится смотреть по двадцать больных в день? Я понятия не имел.

Но какой-то частью моего подсознания я всегда понимал, что это, возможно, самая сложная работа в мире.

Ну а нашу клинику мы называли mini-vacation[15].

Я вошел в просторный холл с большими светлыми окнами, где сидели пациенты, ожидая приема, поздоровался с секретарями и прошел внутрь. Все здесь было новым, чистым, современным, что всегда поднимало мне настроение. Я быстро снял весеннюю куртку, под которой у меня уже предусмотрительно был надет белый халат, и направился к вестибюлю, где собралось подозрительно много людей. Что-то во всем этом было не так…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Сильнодействующие лекарства, вводящиеся внутривенно для повышения давления.

2

Сука (англ.).

3

Лекарство для лечения опиоидной зависимости, включая героиновую зависимость. Так как метадон действует на опиоидные рецептные, он вызывает зависимость так же, как и другие опиоиды.

4

Инсульт в отделении неотложной помощи.

5

Повышенное содержание калия в крови.

6

«Ну что, гарвардский парень!»

7

Пониженный pH крови из-за различных биохимических процессов в организме.

8

Синдром приобретенного иммунодефицита – означает неконтролируемую ВИЧ-инфекцию.

9

Норма – выше 90 %.

10

Дышите. Не дышите.

11

Давайте наеб*нимся.

12

Искусственная вентиляция легких.

13

Все имена пациентов изменены.

14

Федеральные программы Medicare и Medicaid.

15

Мини-отпуск.