Мой Александр Блок. К 145-летию со дня рождения поэта

Иногда они влюблялись, возможно, но он убеждал себя в том, что это была игра, им просто хотелось еще раз увидеть, насколько они могут быть убедительны вне сцены, да еще рядом с таким поэтом, у которого слава Донжуана то ли маска, то ли истинное лицо, но была она всегда.

Он возвращался домой раньше обычного, но образ Кармен снова и снова врезался в его усталую душу. Он вдруг усмехнулся, когда вспомнил странное несоответствие образа и актрисы. Она была рыжая, актриса, которая на этот раз играла Кармен. Но она смогла так его увлечь своей обнаженной страстью, что заметил он это только сейчас.

Да и Кармен ли она вообще? Ведь вся беда и состояла в том, что при столкновении он стремился к одной, а попадал совсем к другой. Женщина – только намек на тот образ, который он видел. Снежная королева не была ею, Наталья Николаевна, она была девой, а не королевой, сначала пыталась соответствовать, а потом влюбилась.

Он странно вздрогнул всем телом, вспомнив историю семилетней давности. Тогда все было так странно: сначала он стремился за нею, потом она преследовала его:

И как, глядясь в живые струи,Не увидеть тебя в венце?Твои не вспомнить поцелуи,На запрокинутом лице?

Когда он с удивлением понял, что она его не любит, то так растерялся, что только и оставалось вернуться к старой самой любимой сказке о Снежной королеве, и рассказать всем ее, а актриса возмущалась искреннее, она говорила всем знакомым, взиравшим с нескрываемым интересом: «Да не было никаких поцелуев»

Конечно, не было того, о чем говорила она, но она даже и не вспомнила сюжета знаменитой сказки – второй поцелуй замораживает сердце, а третий дарит смерть. Возможно, она и смогла бы, если напрячься, сыграть Снежную королеву, но она никогда ею не была – вот в чем беда и заключалась. А потом, когда мальчишка ее бросил, когда она смогла рассуждать здраво, то решила, что может вернуться к нему, но никто никогда не возвращался, он бы не допустил такого. Ему нужен был другой миф и другая женщина, другая актриса.

Кармен. Если забыть цыганщину в ресторане, то это не так и плохо получается. Она никогда не полюбит, она только «отзвук забытого гимна», и это на самом деле последний миф, больше ничего не будет.

***

Утром поэт проснулся с ощущением скрытой радости. Он знал, что отправится в театр, чтобы еще раз увидеть Кармен.

И едва дождался вечера. И шагнул на этот раз вовремя в еще освещенный зрительный зал. Его узнавали, к нему подходили, но задерживались ненадолго, нельзя разговаривать с человеком, который не видит и не слышит тебя. А он так и поступал, когда не хотел видеть и слышать.

И хорошо, что зал уже заполнила музыка, как-то скрасилась неловкость положения.

Но что там было не так? Почему на этот раз и сцена совсем не привлекла его. Там была другая Кармен, другая актриса. Такого он не ожидал никак. Хотя надо было полагать, но ему казалось, что если он шел на спектакль, то там должно быть все так, как ему хочется.

Он едва досидел до антракта, и уже хотел уйти, когда увидел ее.

Эта встреча возникнет во всех красках в стихотворении:

Сердитый взор бесцветных глаз,Их гордый вызов, их презренье.Всех линий – таянье и пенье.

Она знала его, или ее просто привлек его пристальный взгляд, и она не могла от него отстраниться.

И вот так всегда, он увидел ее, но не там и не такой, это был на удивление неудачный день, Кармен не было на сцене, бедняжка только пыталась что-то играть, но и в реальности не было Кармен – он это почувствовал сразу. Уж влюбленность взрослой женщины от всех других чувств он мог отличить даже в 16 лет, а нынче вообще видел ее насквозь.

Он знал, что они столкнуться после спектакля, случайно. И это будет хорошо организованная случайность. А потом:

И голос женщины влюбленной,И блеск огня, и храп коня,Две тени слитых в поцелуе.

Зная до деталей, как и что будет происходить, в первый момент поэт хотел незаметно уйти до окончания действия, чтобы они точно не встретились, но что-то заставило его досидеть до конца. Возможно, желание опровергнуть собственную теорию. Если он ошибется, и она окажется другой, если она его не полюбит, вот тогда.

Если бы кто-то смог подслушать его мысли, то он бы был удивлен и поставлен в тупик, хорошо, что никто не мог их слышать в те странные минуты, когда стремительно развивалась старая история о слепой страсти, увлекающей в бездну и готовой убить любого, кто с ней соприкоснется. Но тайна его и состояла в том, что он подходил к этому обрыву, но никогда не умирал от страсти, в тот момент, когда казалось, что он сорвался и летит вниз, в пропасть, словно гениальный акробат он переворачивался в воздухе, и падение превращалось в полет. Это не дано было понять тем, кто готов был умереть за него и вместе с ним, такие всегда находились. И умирали, в его стихах и его памяти, но он сам оставался жить, писать, он даже не получал ранений, а стремительно шел вперед.

Но было понятно, что Кармен окажется в его жизни последней.

Ничего нового в мире этом не бывает. Они столкнулись после спектакля, и выяснили, что живут рядом, и шли по заснеженной улице. Она притворилась, что почти ничего о нем не знает, плохо притворялась, а для актрисы просто отвратительно, но пока он был терпелив и великодушен, и благодарен ей за то, что вчера она смогла вырвать его из цыганщины и кабака, и заставила думать о высоких чувствах и страстях.

Если только это еще и осталось в жизни, то надо хоть как-то украсить ту печаль и пустоту, губительную для Вдохновения, в которой он и пребывал в последнее время. И она готова была украсить, и звали ее Любовь.

Но и это кроме иронии и странных параллелей ничего не вызвало. Любовь была в самом начале, и тогда она стала трагедией, любовь в финале превращается в фарс. И ему остается из «забытого гимна» сотворить хоть какое-то подобие мифа.

Если бы актриса, шедшая рядом с ним, уверенная в том, что ей удалось покорить поэта, могла узнать, о чем он думал в те минуты, она была бы потрясена до глубины души. И хорошо, что она была увлечена и не могла этого знать, и догадываться не могла.

И даже когда она прочитала странные строки, написанные чуть ли не в первый день знакомства:

Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь,

Так вот что так влекло сквозь бездну грустных лет.

Даже когда она повторяла их, еще не зная, радоваться ли тому, что эти стихи посвящены ей или надо срочно спасаться от безнадежной страсти. (Она знала, что никого так не любила и не полюбит больше). Она еще верила, как и всякая женщина, что сможет растопить эту глыбу льда, что ее любви хватит на двоих.

О, как часто мы заблуждаемся, кроме великолепных стихов о ней или о Кармен, он не смог подарить ей больше ничего.

Она понимала уже тогда, что он сделает ее бессмертной, но ей хотелось разделенной любви и счастья, и за это она, не раздумывая, отдала бы каждый день своего бессмертия. Но она, как и любая другая, была бессильна перед ним, не способна что-то изменить, хотя ее и звали Любовью, но в реальности Кармен оказалась просто влюбленной женщиной, богомолкой, а не богиней.

***

Он смотрел ее на очередное вторжение. Смотрел молча, словно бы в его просторной и светлой комнате разыгрывалась еще одна пьеса.

И зубами дразня, хохотала,Неожиданно все позабыв,Вдруг припомнила все, зарыдала,Десять шпилек на стул обронив.

Какой поразительный реализм, как пыталась она спасти ту страсть, которую спасти было невозможно, потому что ее не существовало с самого начала, а потом она превратилась в равнодушие для него и сплошную муку для нее, но увлеченная в бездну уже не могла вырваться из нее.

Ценою жизни ты мне заплатишь за любовь

Очень тихо повторял он слова знаменитой оперы и никак не мог поверить в то, что эта женщина играла Кармен, что он когда-то, пусть ненадолго, но поверил ей.

Проклинала, спиной повернулась,И должна быть навеки ушла.

Так ему хотелось думать. Он не знал, что она не ушла из его жизни и после его смерти. Многие потом видели на Смоленском кладбище, там, где был его последний приют, женщину с алыми розами. Она неизменно спешила к могиле поэта. Ничто не смогло бы ее остановить.

И здесь она еще верила в то, что совершится чудо, и он вернется к ней, и не просто вернется, а будет ее любить так, как никогда не любил в реальности.

Она помнила строки:Милая, безбожная, пустая,Незабвенная, прости меня.

И напрасно, ее уверяли все, что не к ней они обращены, с женой его совпали инициалы – странное совпадение, но она никого не хотела слушать. Она знала, что если он все понял, и попросил прощение, значит, остается надежда на то, что все еще может быть. Недаром говорят, что надежда живет даже, когда нет веры и любви, и умирает она последней.

Поэма без героя. Был август

(Памяти Анны Ахматовой)

Снова был жуткий август. Дождь почти не переставал.

Небеса рыдали о потерях и утратах. Она не могла вырываться из плена прошлого, хотя заглянуть старалась в будущее. И в Книге Судеб, которую по-прежнему листала богиня Мокошь, там было обещано счастье. Счастье, в которое давно уже не верилось.

– Любви все возрасты покорны, – твердил сгорбленный старик, но она не верила даже седому мудрецу, потому что очень трудно во что-то светлое и красивое поверить, когда все уже было, и все, кого она любила, успели шагнуть за черту бытия и остаться только легкой тенью.

Цикл стихотворений назывался «Венок мертвым». Но его нельзя было записать даже на бумаге, потому что от этого могли пострадать те, кто еще были живы, но находились в тюрьме, под подозрением, те, кто завтра могли быть арестованы.

Вождь назвал ее монахиней и блудницей, и приказал не трогать – какая великая милость, когда уже успели тронуть всех, кто был рядом. Оставались воспоминания, которые они не могли убить, но убить их хотела она сама, чтобы не было так мучительно больно.

И все-таки, когда боль немного утихала, она уже не хотела от них избавиться, потому что это было то единственное светлое и прекрасное, что еще оставалось в ее мучительной жизни.

Показать бы тебе, насмешнице,И любимице всех друзей,Царскосельской веселой грешницей…

Невозможно читать этого, не вериться, что это было, что такое могло быть уже в этой жизни. Она и не верила. И все казалось просто красивой сказкой.

Вот если бы только по ночам расстрелянные и замученные не приходили снова читать ее стихи и письма, которые не были записаны, потому что она не могла их записать – они становились уликой против живых и мертвых.

Что бы ни сказал, как бы ни написал, они все по-другому поймут и истолкуют. Они повернут все совсем в другую сторону, в ту, в которую хочется и выгодно им, в зависимости оттого, что хочет от них получить кровавый вождь, который назвал ее «монахиней и блудницей». Глупец, на самом деле она не была ни той и ни другой, она была русской поэтессой, и самой счастливой и самой несчастной из женщин, потому что когда-то дерзнула попросить:

– Дай мне долгие годы недуга, … отними и ребенка, и друга, – все исполнилось, все отняли, ничего не оставили.

Потом все было невыносимо, но особенно август, 7 августа, смерть Ангела, 21 августа – расстрел Капитана, она и теперь не могла называть их своими именами. Потому что во все времена скрывались имена людей, колдуны или палачи могли наслать порчу даже тем, кому больше не страшна была смерть, но они могли умереть во второй раз в памяти людской, это окончательная гибель.

Какая ирония судьбы, в революционной пьесе комиссар повторяет только четыре строки, как пример о скверном прошлом, самого романтичного и яркого из его стихотворений:

Или, бунт на борту обнаружив,Из-за пояса рвет пистолет,Так что сыплется золото с кружев,С розоватых брабантских манжет

Но пьесу будут играть долго, буту все время повторять эти четыре строки, кто-то вспомнит о расстрелянном поэте, кто-то, возможно, захочет узнать об авторе удивительных строк. И тогда они узнают, что в этой несчастной стране творили совсем другие поэты, они были удивительными и неповторимыми, и чем черт не шутит, может быть, откопают, отыщут и еще напечатают и его старые книги. Тогда и ее муки и ее страдания были не зря.

Но сама она села в том августе писать «Поэму без героя», какие могут быть герои в этом мире, только подлецы и палачи, чаще всего в одном лице, и жертвы, это те, кто не стал с ними, кто не решился пасть так низко.

А там, иллюзии, тени, штрихи, из которых, вероятно, молодые ничего не поймут, но это не их вина, а общая беда.

И все-таки она писала свой триптих и пыталась их оживить, а что еще оставалось делать, когда никого нет, и не будет рядом.

И губы повторяли странные слова, которые порой казались загадкой даже для нее самой:

На стене его твердый профиль,Гавриил или МефистофельТвой, красавица, паладин?Демон сам с улыбкой Тамары,Но какие таятся чарыВ этом страшном дымном лице-Плоть почти что ставшая духом,И античный локон над ухом-Все таинственно в пришельце.Это он в переполненном залеСлал ту черную розу в бокалеИли все это было сном?С мертвым сердцем и мертвым взоромОн ли встретился с Командором…

Она невольно оборвала чтение и оглянулась по сторонам, хотя в комнате было пусто, но это не значило, что никто не видит и не слышит.

Проклятый август. В гробу он был не узнаваем, и она завидовала тем девам, которым не довелось в своей юности столкнуться с ним, и не спалить свою душу дотла. Они будут его любить, но они не смогут прикоснуться к тому мраку, который таился в его таинственной душе. Они никогда не узнают его самых страшных тайн, а она унесет их с собой в могилу.

И еще одна тень, совсем иная, тень, которой воплотиться суждено будет уже в конце века, после того, как она сама покинет этот мир, но как же он был прекрасен. И она благодарила небеса или его Воланда, как тут разобрать, за то, что все-таки столкнулась с ним в мире, где уже не могло быть талантливых писателей, их всех уничтожили раньше, и только он задержался каким-то чудом, но ненадолго:

Ты пил вино, ты как никто шутил,И в душных стенах задыхался,И гостью страшную ты сам к себе пустил,И с ней наедине остался

Снова август. Все творчество, да и жизнь сама – это поэма без героя. Потому что не может быть героев в мире, где оставались только жертвы и палачи, они очень часто менялись местами, и сами палачи становились жертвами, и тоже исчезали бесследно, хотя о них уже больше некому было жалеть и помнить.

Она жила и в этом августе назло всему, чтобы хранить память о тех, кто ушел « полным сил, и светлых замыслов и воли» и оставил ее в этом мире одну, потому что кто-то должен остаться и поведать миру о том, что с ними со всеми случилось.

– И это вы можете описать? И я сказала: -Могу

Вот только бы пережить очередной жуткий август, а потом станет немного легче.

Маскарад призраков. Выход королевы

23 июня А. А. Ахматовой исполнилось бы 120 лет

Танец призраков в старой усадьбе. Этот бал до утра – маскарад. Лишь слова, только в жесте и фразе проступают. О чем говорят?

Узнаю их и снова теряю, снова вижу как тени в тиши, в полутьме для меня оставляют то стихи, то обрывки души.

Королева без свиты печальна. Одинокая тень у стены. Остаются сомненья и тайны, и стихи, и иллюзий тех сны.

1

В доме, заполненном светом нездешних страстей,Ждет королева своих запоздавших гостей.Что там осталось от странного замка в тиши?Темной аллеи мираж, не спасти ей души.Вот они снова приходят в покинутый дом,И говорят о потерянно друге своем,Пьют за здоровье, за Музу, потом за стихи.Слушают музыку ветра, шаги их легки.В их невесомости боли и радости нет.Лишь королева все видит – и знак тот, и свет.К темной аллее метнулась внезапно душа.Кто-то вздохнет обреченно: – Она хороша.– Да хороша. Отчего же не в меру грустна?– Мужа убитого ждет до рассвета она.Нам же пора, мы не будем мешать, господа!Стройная тень, иногда он приходит сюда.Только Летучий Голландец напрасно спешит,Ей не уйти от страстей, миражей и обид,Прошлое жжет и в грядущем им жить не дает.Кто это там так красиво и звонко поет?– О, дорогая, не слушайте, там Крысолов,Он их чарует, забрать их с собою готов.Нам же туда не пробраться, останемся тут.В доме, заполненном светом, все гости встают.И растворяются где-то за миг до зари.Лишь королева пред ним обреченно стоит.– Я отпускаю, тебя мне теперь не спасти.И капитан отвечает ей тихо: – Прости,На море буря, и я погубить не могуДушу любимой, я Музу свою сберегу.Тонкие руки внезапно метнулись к нему,Но обнимает бессильно кромешную тьму.И Крысолов оставляет, и замок пустой…Плачет бессильно, смеется она над собой.Отняли все, все ушли, королева одна,И обреченно ей светит в тумане луна…Свет отраженный не может согреть и спасти.Вот и осталось шептать обреченно: -Прости.И для поэмы героя едва ль отыскать,Но маскарад продолжается, и танцеватьКто-то чужой приглашает, покорна она,Мастер уходит, а ты оставаться должна.Силы оставили, воля предательски лжет,Но обреченно шагнет королева и ждет,То ли расправы, а может триумфа, гроза,Мертвого мужа бездонные видит глаза.И обнимает напрасно ее тишина.– Пани сегодня осталась, я вижу одна.Как на Шопена похож, да откуда тут он?Трепет «Баллад» этот звон, этот горестный стон,Выход, мазурка, и как же ему отказать?Женщины дальней, ревнивой ты видишь глаза.В этой мазурке смеясь, утопает она,О, королева, она далека и больна…В доме, заполненном светом внезапных страстей,Ждет королева своих запоздавших гостей….Кружатся тени и призраки рядом в тиши,И не спасти обреченной на страсти души…Бал завершится, но Мастера ей не спасти,– Можно остаться? —Но ты ни о чем не проси,Все отдадут? Только могут они отнимать.И в тишине проступает Пилат, и опятьЛунной дорожки незримая тянется нить.Надо уйти и о главном еще говорить.Но остается, чтоб горе испить до конца,Маска не скроет во тьме очертанье лица.Полночь все длится, и вечен ее маскарад.Знает царица – никто не вернется назад…

Признание куртизанки

Там – брошены зияющие маски,

Там – старцем соблазненная жена,

И наглый свет застыл в их мерзкой ласке

А. Блок

«Куда бы ни зашел Блок и чего бы ни делал, как бы жизнь свою ни прожигал и не туманил, иногда грязнил, в нем было то очарование, которое влекло к нему и женские и мужские сердца. Эта печать называется избранничеством».

Б. Зайцев

Они столкнулись на Невском. Где еще можно было встретить любого из своих знакомых и самого знаменитого из поэтов в самый неподходящий для него миг.

Когда тот, окруженный каким-то странным сиянием, плыл мимо еще с кем-то высоким в шляпе и готов был раствориться в тумане – казалось, что он ничего не видел и не слышал, девица рядом с профессором взвизгнула и бросилась в сторону. Он не сомневался, что по какому-то дьявольскому наваждению она визжала и стала вырываться именно в тот момент, когда они столкнулись. Словно он не договорился с ней обо всем минуту назад.

– Отпусти меня, мерзавец, да как ты смеешь.

И он оторопел, словно не ходил с ней или с подобными ей до угла с тем самым желтым фонарем. Что могло случиться на этот раз? Какой черт заставил ее визжать, как невинную девицу?

Он побледнел от ярости. А Сияющий остановился, взглянул на него, и узнал, конечно, был ли кто-то в мире богемы, кто не узнавал первого поэта, давно и прочно обосновавшегося на Олимпе.

Правда, самые невероятные и неправдоподобные слухи ходили не о стихах его, а о дебошах и ночных похождениях, но разве это не часть их жизни и очень значительная часть, без которой поэзии и всего этого мира никогда бы не существовало.

Он был человеком страстным во всем, и если чему-то отдавался, то всей душой, вот и на этот раз. Даже мудрая жена его примирилась и смотрела на это спокойно и насмешливо, и вдруг.

– Отпустите ее, профессор, – говорил спутник Лучезарного, – что же вы насильничаете-то.

Девица бросилась куда-то прочь, может быть, он и на самом деле спьяну что-то перепутал, договаривался с одной, а схватил совсем другую. Гений в тот момент уже ни в чем не мог быть уверенным.

И такая презрительная усмешка появилась на лице Лучезарного, словно он что-то дикое и гадкое увидел.

Профессор отрезвел, хотя и сам не помнил, сколько выпил. Такое случается, мгновение назад едва на ногах держался, и вдруг трезв, как стеклышко.

Он что-то пробормотал невнятное, и очень ровной походкой пошел прочь, про себя думая, что завтра будут говорить все, о том, что от него, как от Кощея Бессмертного, (и дались ему нынче сказки – но утром у него была лекция именно по сказкам народным), сбежала последняя девица, которой он успел заплатить. Но это преувеличение, он никому никогда не платил заранее и не собирался этого делать, только после всего, что будет, и еще надо посмотреть стоит ли она этих денег.

От этого так мерзко стало на душе, что снова захотелось напиться, но он побрел домой, решив, что на сегодня хватит, и если с самого начала не заладилось, то жди беды.

***

– Что с тобой, – спрашивал спутник Принца, – так он его то ли в шутку, то ли всерьез называл в последнее время.

– Разве дом этот дом, в самом деле,

Разве так повелось меж людьми.

Он взглянул на посиневшую от холода девицу, поморщился, как от зубной боли, и повернулся к спутнику.

– Не знаю, говорят, он очень красив, как Демон, так говорили и о моем отце, и мне показалось, что это с ним я встретился лицом к лицу. Как они могут вот так в грязи и холоде так унижать себя и этих несчастных.

– Я не понимаю тебя, – удивился второй, – его понимаю, а тебя нет, – всегда будут жены, любовницы и эти девицы. Ты собираешься переделать этот мир или чего хочешь от него?

– Я не хочу, чтобы те, кто называет себя мужчинами, и уж тем паче поэтами, вели себя так.

– Хорошо, только ты ему о том не говори, он бывает совершенным психом, говорят, у него дурная наследственность, между прочим это признак гениальности.

– Вероятно, мой отец удивительный пианист, когда я слышал, как он играет, я думал, что сердце разорвется от восторга, а потом Невский, девицы, мерзкие ласки. Я не обвиняю ни в чем их, я ненавижу тех поэтов, которые готов быть с кем угодно.

Если бы Корней не знал, что он предельно честен и никогда не лжет, то подумал бы, что тот просто рисуется перед ним, но нет. Такого быть не может.

Но вчера, когда он проходил по Невскому, ему показалось, что сам Принц уходил куда-то с такой же девицей. Теперь он готов был поверить в то, что перепутал его с кем-то, хотя еще труднее было поверить в то, что его можно было с кем-то перепутать.

Но после всех этих слов упрекнуть его в чем-то и спросить он так и не решился, и не потому что рассердится, он никогда не сердился и не повышал голоса за все время, пока они были знакомы, просто как-то не вязалось одно с другим. А разве не знал он, что о чем-то лучше не знать и не спрашивать, тогда и жить спокойно будет. Наши иллюзии, когда дело касается близких людей, не такая уж скверная вещь, а голая правда всегда имеет неприглядный вид, как и все, что обнажено, ну кроме прекрасного женского тела, но и его можно встретить только в тех самых местах, о которых он с таким презрением говорил только что.

Они дошли до дома, простились, испытывая неловкость из-за того, что их увлекательный разговор о творчестве закончился такой неприятной сценой и так неожиданно оборвался на самом интересном месте. Но возобновлять его не было пока ни времени, ни желания. Словно кто-то невидимый подслушал их восторженные речи, и решил показать им изнанку этой стороны жизни.

Они не должны были витать особенно высоко в облаках, когда в такой поздний час шагали по Невскому.

***

Когда Корней поравнялся с тем самым местом, где полчаса назад произошла неприятная сцена, заставившая яриться Принца, он улыбнулся и ускорил шаг. Но в тот самый момент кто-то схватил его за рукав. Он остановился с разбегу и оглянулся, словно на глазах у всех его могли ограбить.

Но это был не грабитель, а та самая девица, которая вырвалась от профессора. Впрочем, это могла быть и другая дева, они тут все на одно лицо, но ему что-то подсказывало, что это именно она.

– Могу ли я Вас спросить? – странно вежливо говорила она.

– Простите, дорогуша, но мне не нужны Ваши услуги, и я спешу.

– Я вам ничего не собиралась предлагать, но я хотела спросить вас о том человеке, который был рядом с вами, когда вы шли здесь недавно.

– И вы туда же, это поэт Александр Блок, – словно поясняя что-то непослушному ребенку, говорил он, забыв о том, что куда- то торопится, девица странно заинтересовала его.