Мой Александр Блок. К 145-летию со дня рождения поэта

Мой Александр Блок

К 145-летию со дня рождения поэта

Любовь Сушко

© Любовь Сушко, 2025

ISBN 978-5-0068-5049-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

В этом году исполняется 145 лет со дня рождения моего Первого и самого любимого поэта серебряного века Александра Блока.

Мне кажется, что о нем я знаю все. Пять университетских лет – это семинары, курсовые и дипломная работа по анализу его творчества. Это вся оставшаяся жизнь под его звездой.

В этой книге собраны рассказы (попытка романтизированной биографии), мои стихотворение и два десятка уроков по творчеству поэта, которые проводились в гимназии.

Будет, надеюсь и вторая книга – романтизированная биография « А под маской было звездно» и Дипломная работа « Анализ лирического цикла «Снежная маска». Это только то, что приобрело уже форму книг.

Иногда мне кажется, что Игорь Северянин в далеком 1927 году, писал обо мне, о нас всех, кто не забыл и вряд ли забудет А. Блока

Весь день я думаю, встревоженно дрожа,О странной девушке, не позабывшей Блока…1927 г.

Игорь Северянин

Зыбкий стон Шопена

28 ноября 1880 г., Санкт -Петербург, Российская империя

Луна казалась тусклой и сонной. Ноябрь разменивал последние дни и готов был кануть в вечность, уступив дорогу декабрю.

Кажется, он задержался лишь для того, чтобы послушать чудесную музыку Шопена. А она в старой усадьбе звучала не часто. Пианист был гениален, без всяких преувеличений. Он оказался среди гостей, потому что девять месяцев назад он женился на дочери профессора.

Говорят, это была любовь, да кто же его знает, что толкнуло его к этой милой, очаровательной девушке. Она – то была покорена его гениальностью, а вот он, как знать. Иногда казалось, что он любил только музыку в себе и себя в музыке, и был уверен в том, что жена не станет ему в том мешать, с ее —то деликатностью и тактом.

Профессор был добр и сердечен, а вот жена его, скорее наоборот та еще светская львица. Во взгляде ее читалась какая-то дерзость и неприятие зятя. И никакие таланты не смогли бы облегчить его положения, а потому он всей душой рвался в свою Варшаву, скучал, хандрил в Петербурге и никак не мог поверить, что женат, что скован какими-то жуткими узами, все от него чего-то хотят, смотрят странно и оценивающе.

В такие минуты, он умел отключаться от реальности и погружаться в музыку, и хорошо, что у профессора в доме был рояль, прекрасный рояль, его зять о таком мог только мечтать.

Но надо было исполнить на этот раз мажорную «Балладу». Здесь были гости и самыми громкими и известными в свете, в ученом свете именами, он мог очаровать их только музыкой, и Шопен, а потом Шуберт и может быть Григ ему в том помогут, но пока Шопен, никто не любил великого поляка так, как этот пианист, новоиспеченный зять знаменитого профессора.

Он погрузился в музыку и не слышал шума, споров за спиной, ему не хотелось смотреть на гостей, слушать их, потому что он не считал себя ровней, и это его раздражало и порой бесило, а ярость плохой помощник для пианиста, каким бы талантливым он не был.

Но был там один человек, которого он мог бы считать своим, близким, понятным, это был Федор Михайлович Достоевский. Пианист замахнулся именно на русского гения не больше, не меньше, просто было в нем что-то близкое и родное, родство душ, когда понимаешь это с первого взгляда.

Догадывался ли о том сам писатель, кто его знает, как и о том, что этот поляк знал его, думал о нем и исполнял музыку именно для него. Федор Михайлович относился к музыке очень осторожно, читал, если погрузиться в нее, то можно утонуть. Она задевает те потаенные струны души, которых едва только касается слово, она действует на сознание быстрее и сильнее, потому он умел отключаться и не слышать, и едва улавливать эти звуки, погруженный в размышления, в разговоры о самом главном.

Он любил бывать в доме профессора, хотя и чувствовал там себя не совсем в своей тарелке, ему хотелось поговорить с его суровой женой, знавшей Пушкина живым, это же фантастика какая-то, но так и было. Она высоко ценила его речь о Пушкине, и может быть потому он был желанным гостем в доме, но поговорить по душам не решался, она не приглашала к такой беседе, а он не мог напрашиваться.

Но в тот вечер музыка профессорского зятя зацепила сознание его сильнее чем обычно, и хотя это была мажорная Баллада, он не помнил номера ее, но чувствовал, что окрылен и вдохновлен, тот был настоящим бесом, совсем как его герои.

– Странно, – размышлял Федор Михайлович, – он словно бы сошел со страниц моих книг, черт, пытавший Ивана, воплотился не в толстую купчиху, а в красавца пианиста, от которого он и сам не мог глаз оторвать, а что говорить о молоденькой девице, для нее это был удар молнии, смертельный удар.

Писатель хотел взглянуть на ту, одну из трех-х дочерей, выбравшую себе такого мужа, но ее нигде не было видно. Хотя они все были так похожи, но ее он выделял, обдумывал роман о гении и злодействе, где эта отважная молодая женщина станет главной героиней, и из-за нее только гениальный поляк шагнет на страницы его нового романа.

Но не только дочери профессора, он и жены его нигде не мог отыскать среди гостей. Что-то странное творится на этот раз в уютном доме, сам же профессор спокоен и мирно беседует с кем-то из своих коллег, наверное, и удар грома, и ослепительная молния не нарушат его покой. Здесь точно есть покой и воля, как говорил Пушкин, потому писатель отдыхал здесь душой и покидал профессорскую усадьбу с большой неохотой, словно боялся, что не сможет больше сюда вернуться никогда. А дурные предчувствия его редко обманывали

***

Жена профессора, о которой с такой теплотой думал великий писатель, была на верхнем этаже дома странно взволнована, ходила из угла в угол и оглядывалась на дверь, словно вот-вот должно было случиться какое-то землетрясения, и она не знала, что нужно делать в такие минуты.

Конечно, знала, все она знала, но ждала служанку и вестей с невероятной силой. Музыка долетала до нее какими-то обрывками, она даже не пыталась понять, что там звучит. Она не понимала другого, как ее зять может быть так спокоен, хотя может быть именно так он пытается заглушить свое волнение, только волнуется ли он вообще, способен ли волноваться, что его может взволновать?

Она попыталась отвлечься и вспомнила о том, что давно собиралась поговорить с Федором Михайловичем о Пушкине. Ведь для него, наверное, бесценно то, что она может ему рассказать. Надо дать ему починать ее записки, узнать, что думает он по этому поводу. Он так тонко и глубоко все чувствует, он видит такие высоты и такие глубины, о которых остальные не могут и догадываться, наверное, провидение не случайно привело его в их дом и дает им обоим шанс поговорить о самом важном на свете. Она скоро этим займется, вот переживет все, что должно случиться в эту ночь и тогда со спокойной душой назначит ему свидание.

И тут вдруг зазвучали «Грезы» Шумана. Она удивленно подняла брови, слух обострился как раз в тот миг, когда он начал исполнять это гениальное творение. Она остановилась у окна, сменила гнев на милость и решила послушать, когда и где еще она такое услышит.

В тот вечер она убедилась в его гениальности окончательно и поняла, что ее дочь обречена, такие вот два открытия жена профессора сделала одновременно, а потому печаль и радость слились воедино. Нельзя было дочь к нему подпускать, нельзя. Но она был слишком занята Пушкиным, своими переводами, делами мужа и дочерей, и упустила тот момент, когда еще можно было отправить его подальше, отказать ему. Но это можно было сделать до того момент, когда его прекрасные руки опустились на клавиши рояля, а после этого даже она не смогла спасти свою дочь, а что говорить о профессоре?

Но как не хотела, она не смогла дослушать Шумана до конца, в дверь постучали, и она бросилась к двери, все понимая, теперь стало уже не до музыки.

***

Федор Михайлович жестом остановил собеседника и как-то боком, боясь кого-то задеть ненароком, двинулся к пианисту, надо было поближе взглянуть на того, кого он собирался сделать героем нового романа. И музыка, он отважился впустить ее в душу, сколько не убегай и не прячься, она все равно тебя настигнет, заставит слушать и слышать, это величайшая глупость прятаться от нее, никакие беседы самые невероятные не заменят нам музыки, ее полета и вдохновения.

Кажется, что-то разбудило пианиста и толкнуло его к человеку, осмелившемуся к нему приблизиться. Он взглянул на писателя удивленно и растерянно и снова погрузился в музыку, не надо отвлекаться, даже такое сближение не может его отвлечь от клавиш, от вечности, от Грез.

Смущение Пианиста заставило писателя улыбнуться, он утвердился в мысли, что тот станет главным героем нового романа. Его надо начать писать прямо сегодня, ведь время безжалостно уходит, ему почти шестьдесят, может и не успеть, а ведь это будет роман о гении и о музыке, ничего подобного он до сих пор не писал, пока не встретил Пианиста. Написать хотя бы в благодарность за то вдохновение, которое он подарил этим вечером.

Многие заметили, как вдруг подняла со своего места и посмотрел на верх сам профессор. Неужели что-то могло нарушить его покой, прервать беседу, ведь минуту назад он был так увлечен.

Но он посмотрел на второй этаж именно в тот момент, когда там раздался пронзительный крик ребенка. Всем, кто был внизу он был прекрасно слышен, застыли на клавишах прекрасные руки пианиста. Он должен был броситься туда, но сидел неподвижно, кажется даже не дышал.

Дверь распахнулась, и к гостям вышла высокая и стройная в белом наряде жена профессора, улыбнулась одним лишь ртом и сказала, что на свет появился мальчик, профессор стал дедушкой, а пианист отцом.

Она говорила еще что-то, но голос ее потонул в отдельных фразах, все бросились поздравлять профессора Бекетова, звучали теплые слова, наполненные радостной нежностью, на свет появился новый человек.

Но в тот день никто не мог знать, что он станет первым поэтом в России через два десятка лет. Великий писатель, бывший в тот день в доме, уйдет из жизни через пару месяцев и не успеет написать роман о гениальном пианисте, у него просто не останется для этого времени.

Мир стремительно летел в пропасть к войне, революции, но в тот ноябрьский день никто не мог об этом думать, они радовались, они были счастливы. Они стали свидетелями великого события, столько раз потому описанном в воспоминаниях

И музыка, великая музыка сопровождала поэта все годы его тяжелой, но напиленной вдохновением и творчеством жизни.

Младенец спал 28 ноября

Царила музыка, шумела профессура,Им Демон-пианист дарил экстаз,И бабушка тревожная и хмурая,Не отводила от младенца глаз.О чем-то спорил с ними Достоевский,Все как обычно в эти вечера,Полет мечты и в ярости и в блескеВосторг речей, отчаянье, хандра.И все замрет и встрепенется снова,Когда от плача детского  вдали,Как будто в мире больше нет такого,Заговорят они, заспорят о любвиМладенец спал, в печали и тревогеСклонилась мать, пытаясь угадать,Что будет с ним, какие он дорогиВдруг выберет, научится летать.Все было сказочно, и только стон ШопенаОттуда снизу доносился вновь,Он обещал большие перемены,И ненависть, и вечную любовь.Младенец спал, той музыке внимания,Она с ним будет после до конца,И нежность матери спокойно принимая,Он видел лик отчаянный Отца.И бабушка тревожная и хмурая,Не отводила от младенца глаз.Царила музыка, шумела профессура,Им Демон-пианист дарил экстаз.

Два Гамлета

Эмалевый крестик в петлице,

И серой шинели сукно.

Какие печальные лица,

И как это было давно.

Какие прекрасные лица

И как безнадежно бледны.

Наследник, императрица,

Четыре великих княжны.

Г. Иванов

Я Гамлет, холодеет кровь,

Когда плетет коварство цепи.

А. Блок

Начало века. Странное непредсказуемое время. Оно заполнено маскарадами и театральными действами. Им хочется сыграть главные роли на подмостках, потому что там это не так страшно, как в реальности, где все грозит настоящей бедой. Там, в театре, герой, убитый минуту назад поднимется и отправится пить чай, полетит на свидание к своей возлюбленной, а здесь убивают по-настоящему.

Могут ли пьесы влиять на судьбу и на реальность? Все в этом мире повторяется, и нет ничего нового. А если актеру уже довелось сыграть Гамлета, роль, о которой большинству остается лишь мечтать. Глубоко несчастны те, кому такие роли не достались, о чем печалиться, чего бояться тому, кто получил эту роль по праву рождения или случайно.

Меня поразил тот факт, отраженный в дневниках и воспоминаниях, что в самом начале молодой, влюбленный, а потому счастливый наш император Николай второй играл на сцене домашнего театра Гамлета, вероятно, считая это невероятной удачей. И всем известно, сохранились фотографии, Гамлета играл в юности первый наш поэт Александр Блок.

№№№№№

В старинной усадьбе Шахматова, принадлежавшей профессору Бекетову, ректору Петербургского университета, которая примыкала к усадьбе знаменитого химика Менделеева Бобылево, все увлечены этой постановкой, распределены роли, и разыгрывается трагедия, так мало похожая на историю датского королевства. Они говорят о своем – участники этой драмы. Старые фотографии хранят их молодые прекрасные лица. Розы летят на сцену, где умирает юная Офелия. А Гамлет так молод и так красив. Вскоре он возвестит весь мир о происходящем:

Я Гамлет. Холодеет кровь,

Когда плетет коварство сети.

Юный поэт уже написал самые страшные строки летним днем 1900 года- странного года с двумя нулями, когда непонятно, то ли старый век еще заканчивается, то ли только начинается новый.

Увижу я, как будет погибатьВселенная, моя отчизна,Я буду одиноко пироватьНад бытия ужасной тризной.Пусть одинок, но радостен мой век,В уничтожение влюбленный.Да, я, как ни один великий человек,Свидетель гибели вселенной.

Таким странным оказался этот поэт, игравший Гамлета, или Гамлет, ставший поэтом. Все перепуталось в России, которую, как известно «умом не понять, аршином общим не измерить»

Он не собирался умирать от отравленной шпаги, но знал, что жить ему придется в страшном мире, где смерть бы показалась незаслуженным даром. И очень точно напишет о нем через двадцать лет, лучший из его биографов – А. Ахматова «И принял смертную истому, как незаслуженный покой».

Но до того момента оставались еще стихи, романы, потрясающие этот мир, великолепные влюбленные женщины, и те, кто в ярости не мог разгадать его загадку, и потому готов был обвинить во всех смертных грехах. Оставалось создать еще один великолепный миф, и прежде, чем уйди, испытав «великолепное презрение», оставить разрушенному миру свои творения.

Но пока, в самом начале ХХ века, на поспешно сколоченной сцене в старой дедовской усадьбе он играл Гамлета.

И оставался прекрасным принцем и рыцарем и потом в жизни – это был лучшая и почти единственная его роль, которую подарила поэту судьба, и не смогла отнять революция со всем ее насилием и кошмаром.

Роль ли запрограммировала дальнейшую жизнь Поэта, или в Книге Судеб она была изначально записана, и он просто исполнил предначертанное, как знать. Но потом и он, и многие из тех, кто стали свидетелями этого действа, писали об удивительном спектакле.

Он был очень молод и очень красив этот Гамлет, он смотрел в лицо Офелии и не скрывал своей влюбленности. И что бы ни говорил он по тексту пьесы, все, кто знали, их были уверенны в том, что не завтра так послезавтра младшая дочь знаменитого химика, на свое счастье и на свою беду станет его женой. И останется ею на всю жизнь, какие бы потом страдания и беды им не пришлось пережить.

Это про нее он запишет, отвечая на бесчисленные вопросы о своих романах и похождениях «Для меня в мире всегда существовали Люба и все остальные женщины». Более точного ответа не придумать для всех, кто потом напишет страстные воспоминания, и будет уверять нас, что именно она была единственной любовью великолепного поэта.

И только ей, своей Офелии, он напишет поразительные строки:

Все-таки, когда-нибудь счастливойРазве ты со мною не была?Эта прядь – такая золотаяРазве не от старого огня? —Страстная, безбожная, пустая,Незабвенная, прости меня!

И Офелия с самого начала знала, что они связанны друг с другом навсегда, он внушил ей это, она чувствовала это сама. Но по тексту пьесы она должна была погибнуть от жестокости и неверия жениха.

Могли ли они оба думать о том, что пусть не так глобально, но потом эта странная пьеса отразится на всей их жизни, и когда снова и снова они будут расставаться, не эту ли сцену гибели Офелии будет он видеть, и переживать ее уже по настоящему в жизни.

Говорят, что Любови Дмитриевне принесли уже после смерти поэта красивый альбом с картинами и фотографиями, посвященный юбилею А.С.Пушкина. Когда она листала его страницы, то ее взор остановился на портрете Н. Н. Пушкиной. Она долго вглядывалась в ее черты и никак не могла закрыть эту страницу. И не удивительно, ей лучше других было известно, что такое быть женой первого поэта. Это к ней он обращался:

Я не только не имею права,Я тебя не в силах упрекнутьЗа мучительный твой, за лукавый,Многим женщинам сужденный путь

Разве не о любимой роли, разве не о Гамлете думал он в те минуты, когда писал это стихотворение. Создается такое впечатление, что всю жизнь спорил он с датским принцем, который не был так милосерден к невинной своей возлюбленной. А она так и осталась той юной и прекрасной Офелией в его памяти, которую когда-то на сцене он увидел впервые и был уже безнадежно влюблен навсегда.

Ты всегда мечтала, что сгорая,Догорим мы вместе – ты и я,Что дано, в объятьях умирая,Увидеть блаженные края…

Так через пятнадцать лет была дописана поэтом знаменитая пьеса о Прекрасном и жестоком Принце.

***

В императорском дворце, в домашнем театре, они были так модны в то время, для самых близких ставили пьесу. И это была знаменитая трагедия Шекспира.

Гамлета играл, конечно же, цесаревич, будущий император Николай 2. Эта роль, о которой мечтал бы любой из актеров в любом театре мира, досталась ему по праву положения. Никто не посмел бы поспорить с его желанием сыграть Гамлета. Ему суждено было прожить короткую жизнь датского принца и умереть.

Что чувствовали те, кто видел эту пьесу, когда он пока на сцене, упал, заколотый отравленной шпагой. Потом он поднялся, произошло, как и всегда в театре бывает, чудо воскрешения. Но мог ли чувствовать кто-то из тех, кто видел эту трагедию, что очень скоро все это повторится в реальности? Вряд ли. Его считали счастливчиком, ему завидовали многие. Он на самом деле был принцем и наследником. Великолепная мать его с грустью и тревогой думала о его будущем, о том необъятном государстве, которое должно перейти к ее сыну. Они с ее суровым мужем смогли удержать его от всех воин и революций. Она, ставшая невестой одного из царевичей и женой второго, видела истерзанное после взрыва тело бывшего императора. Было отчего прийти в ужас, но все тогда обошлось. Ее сын не был похож на своего отца, к великому сожалению. Он играл Гамлета, и Он был влюблен в прекрасную балерину, принцесса ждала его и страдала, о какой гибели мог думать тогда наследник русского престола?

Но и на этот раз знаменитая пьеса не могла не отпечататься на его судьбе или судьба оказалась странно переплетенной с историей о коварстве, бунте и гибели.

И он очень любил свою Офелию, больше всего на свете, и не посмел бы никогда ее и ни в чем обвинить. Только их жизнь оказалась страшной катастрофой.

Вероятно, в реальности им не приходилось сталкиваться, тому Гамлету, который, покинув подмостки, стал первым поэтом и рыцарем прекрасной дамы, и тому, который надел императорский венец и стал Государем Всея Руси и последним императором. Но об этом нет ни одного достоверного свидетельства. Хотя они жили в одном городе в то тревожное жуткое время.

У них не было, вероятно, ничего общего, кроме любви, роли Гамлета, сыгранной в юности, и революции с ее отравой для любой души, а уж такой как у Гамлета – вдвойне.

И дни их были сочтены.

17 июля 1918 года вместе со всей семьей: наследник, императрица, четыре великих княжны, Последний русский император будет зверски расстрелян одуревшими от водки и наркотиков рабами, которые теперь считали себя господами. Такое случалось и прежде, не только в России, но нигде они не были так безумны, так жестоки, как в его стране, в его время. И ему оставалось только произнести вечное: «Прости им, Господи, они не ведают, что творят». И на этот раз он и все его близкие погибли по настоящему – большего кошмара нельзя было придумать, никакой великий драматург не сочинил бы такого.

Второму Гамлету оставалось жить еще три года и несколько дней. В этом новом мире за него хватались, как за спасительную соломинку, те самые озверелые большевики, которым не было дела до поэзии и литературы, но они упорно искали оправдания для себя и своих злодеяний, и им нужен был Первый поэт.

А он задохнулся, отказываясь принимать лекарство, и строить светлое будущее, из-за которого они уже успели уничтожить половину страны.

Могло ли его что-то удивить, когда 20 лет назад уже были написаны строки о том, что с ним и с этим миром должно было случиться?

Да, я, как ни один великий человек,

Свидетель гибели вселенной.

Да и как можно было жить, когда они сожгли Библиотеку, то единственное, вечное, что не может быть уничтожено никаким бунтом, никакой революцией – это культура, которой он до конца служил, когда уже был расстрелян русский император, его дети и все, кто был ему близок или дорог.

В этом мире ничего больше не было – наступил конец света, они уничтожали друг друга. И он задохнулся.

В истории болезни перепуганные врачи дрожащими руками записали:

«Умер от нехватки воздуха» – а что еще могли они записать о гибели первого поэта.

– Что мы наделали, мы убили Александра Блока, – кричал Луначарский, когда до него дошло извести о его смерти. Но его быстро заставили замолчать.

Так странно отразилась знаменитая трагедия на нашей истории и на нашей культуре.

В этом мире ничего случайного не бывает. Только некоторые факты кажутся мистическими. И от совпадений становится жутко.

Женщина, безумная гордячка

Женщина, безумная гордячка,

Мне понятен каждый ваш намек.

А. Блок

О зеркала, зеркала, зеркала.

Они везде, они сверкают и темнеют в этой зале. Они заставляют бледнеть и вздрагивать поэтов, которые летят сюда, чтобы блеснуть своими талантами или раствориться в их глади.

Порой хозяйку салона приходится ждать слишком долго. Но Поэту казалось, что она, как истинная ведьма, которая только притворяется ангелом небесным, и очень искусно притворяется, где-то скрылась, притаилась и следит за ним из своего укрытия.

Зачем? А кто может знать, зачем ей это нужно.

И он обреченно ждет, пока она появится в голубом одеянии.

Почему-то вспомнился старый миф, о том, что герой, каким бы героем и сыном богов он не был, может смотреть на нее только в зеркальный щит, чтобы сохранить самообладание, а то и жизнь саму. Но ему не приходится выбирать, потому что условие здесь ставит она, и правила игры у нее свои собственные.

Но попробовал бы кто-то из Мастеров, а уж тем более юнцов, не поддержать эту игру, не принять эти правила.

Он не пробовал, да и другим не советовал.

Впрочем, здесь никто советов и не спрашивает. Просто исполняют все, что требуется.

Поэт смотрел в зеркало, больше смотреть некуда было, куда бы ни повернулся, и куда бы ни бросил свой взор, будет все равно зеркало. И в одном из них она мелькнула в розовом на этот раз – странная перемена.

Неловко повернулась, словно оступилась, хотя любой бы подтвердил, что это только странная игра, и платье соскользнуло с ее плеча почти на половину. Он странно вздрогнул, не в силах оторваться от зеркала, но и повернуться к ней не мог. Он окаменел, как Тезей перед вратами Аида. И где тот Геракл, который спасет его?

Появился не древний герой, а его друг блестящий и такой же непредсказуемый, как и она сама. Он, кажется, даже не заметил этого раздевания странного, и порывисто открыл крышку рояля.