Деградированный мир

В воздухе звенели клинки, вспыхивали искры, метал вгрызался в плоть. Это был не бой – это была резня. Стон боли и ярости, крик и молитва, смешивались в одну звуковую волну, пробивавшую даже самое толстое облако.

Над полем возвышался он – архистратиг Михаил. Высокий, статный, с лицом, которое нельзя было описать ни одной чертой. Это было лицо Правосудия – не злого, не доброго, но абсолютного. Его белое одеяние, пронизанное золотыми нитями, сияло даже в этом аду. В одной руке он держал пылающий меч, во второй – щит, исписанный именами. Вокруг него сгущался свет, способный ослепить любого смертного. Михаил не кричал, он просто глядел – и воины шли вперёд.

Против него стоял другой. Люцифер.

Он был прекрасен. Не в смысле красоты человеческой, а в смысле первозданной симметрии силы, воли и хаоса. Его глаза горели красным пламенем, будто отражая в себе весь ад. Чёрные крылья медленно двигались за спиной, как у хищника, готового к броску. Его голос был сталью и бархатом. Его воины шли с ликованием – они больше не боялись ни неба, ни наказания. Они падали, но падали с криком свободы.

Люцифер повернулся, и его глаза остановились на ней – Лее.

– Саар’эль, – произнёс он, – возьми полк и атакуй с фланга.

И в этот момент Лея почувствовала, как внутри неё что-то сдвинулось. Как если бы другая память, другая душа шепнула в ней: это ты.

Саар’эль? Она? Или чья-то память вселилась в неё, слилась с ней? Или же это она раньше была этим ангелом? Тем, кто сражался на стороне падших? Кому Люцифер отдавал приказы?

Её сердце сжалось. Может, это те самые крылья – не иллюзия, а часть её сущности, забытой, оторванной от небес, и теперь вернувшейся?

Она закрыла глаза, сжимая пальцы в простыню. Видение рассыпалось, исчезло, как угасающий сон. Но в тишине комнаты, среди слабого жужжания улиц и телека внизу, она услышала голос. Тихий, чужой, но странно родной.

– Ты не падшая… Ты неуверенная, как и я… Поэтому мы – единое целое…

Глава 5. Сверхзнания

На следующее утро Лея шла в школу. Не сутулись плечи, не метался взгляд, не звенела в сердце тревога – теперь она шла спокойно, прямо, в упругом ритме, как будто шаг её был продолжением некой более древней поступи, уверенной и несгибаемой. Прошлое казалось ей теперь карикатурой: буллинг, унижения, толчки в спину, подлые записки и смех за спиной – всё это было не злом, а следствием её собственного молчаливого согласия на роль жертвы. Лея это поняла. И приняла.

Теперь её глаза больше не были глазами девочки – это были глаза разведчика, бойца, существа, видящего мир в слоях. Они сканировали улицу, силуэты, выражения лиц, движение губ и дрожание пальцев, выявляя угрозы, скрытые позывы, ложь, замыслы. В каждом жесте, в каждом взгляде Лея считывала напряжение, скрытую агрессию или подчинённость. И проходила мимо – спокойно, как ветер над пепелищем.

Ученики, что шли навстречу, бросали взгляды – кто в упор, кто краем глаза. В коридорах уже ходили слухи: вчера вечером четверо самых отпетых забияк школы – Карл, Грэм, Тони и Рико – были отправлены в больницу. Говорили, что их нашёл чей-то старший брат, или что это было уличное нападение, но самые смелые в полголоса произносили имя, от которого на лицах появлялось недоверчивое изумление: Лея Партнер?

Нет, не может быть. Лея, которая раньше даже не смотрела в глаза и тихо жевала бутерброд на переменах? Но теперь она шла, и каждый её шаг был заявлением. Девчонки, которые прежде презирали её, теперь смотрели с раздражением – раздражением побеждённых. Она стала знаменитостью, и неважно, хорошей или плохой – её имя звучало. А не их.

Лея шла как ледокол, разламывая перед собой невидимую корку школьного снобизма. Даже учителя, пересекавшиеся с ней в коридоре, замедляли шаг или уступали путь. В этом была не угроза, а… хребет. Внутренний стержень.

Утро было удивительно ясным. Сентябрь по-настоящему вступал в свои права: листья на платанах и вязах начали желтеть, воздух был свежим и напоён ароматом сырой листвы, земли и первой осенней прелости. По асфальту плыли длинные тени, лёгкий ветер носил золотистые перышки кленов. Город дышал в ритме новой поры.

Лея вошла в класс и, не глядя ни на кого, заняла своё место. Ее сознание, едва соприкоснувшись с привычной школьной атмосферой, отозвалось эхом. И в этом эхе вновь прозвучал голос Саар’эля:

– Сомневайся, так как истина не всегда выглядит истиной. Ложь порой бывает логичнее. Мир – несовершенен, и в нём нет абсолютной опоры. Даже у Бога…

И снова – перед глазами сгустился свет и мрак, как будто раскрылась не дверь, а сама плоть памяти: битва, не утихающая, сотрясающая небеса. Горы тел ангелов, рев, треск копий и молнии в крыльях. Михаил в сиянии, Люцифер в тени, Саар’эль где-то между – сражается, приказывает, страдает.

Прозвенел звонок. Класс наполнился гомоном старшеклассников. Шепот, шаги, скрип стульев. И в этот момент в класс вошла химичка – Элеонора Гонсалес, женщина за сорок, с характерным испанским акцентом, кудрявыми рыжеватыми волосами, тёмной помадой и пристрастием к шарфам. Сегодня на ней был зелёный с чёрным индийский платок. В руках – папка, на лице – выражение лёгкой усталости.

– Тихо, – сказала она, обводя класс быстрым взглядом. – Так. А где Карл, Грэм, Тони и…

– Они в больнице, – сказала Марта, сидевшая у окна. Её лицо было напряжённым. Она была прежней подругой Карла, той, кто со смаком шептал о Леиной «странности».

Лея подняла на неё взгляд – ровный, холодный, прозрачный как рентген. В этот миг она увидела всё: тень на лёгких – первый сигнал астмы, нестабильный гормональный фон – синдром поликистозных яичников, начальные узлы в щитовидке, нехватка железа, сдвиг по инсулину. Красота Марты была внешней маской, под которой зрела боль.

И всё же – Марта хмуро добавила:

– Типа авария.

Лея усмехнулась. Не цинично – просто как человек, знающий правду.

Урок начался. Гонсалес оживилась:

– Сегодня мы рассмотрим ковалентные связи. Это тип химической связи, при котором два атома делят одну или несколько пар электронов. Ковалентные связи бывают полярными и неполярными. К примеру, в молекуле воды H;O…

Она рисовала на доске, объясняла, приводила примеры. Лея слушала. И вдруг – почувствовала. Молекулы. Их движение. Связи. Электроны. Затем – ниже. Атомы. Протоны, нейтроны, облака вероятности электронов, вакуумные флуктуации. Её зрачки расширились. Она видела всё это.

– Вы не правы, – вдруг чётко сказала она.

В классе повисла тишина. Гонсалес, озадаченная, обернулась:

– Что?

Лея встала, подошла к доске, взяла мел. Быстрым движением нарисовала молекулярную модель.

– При стандартных условиях у ковалентной связи между двумя атомами водорода нет жёсткого электронного облака – оно существует как квантовая вероятность. Вот, – она нарисовала перекрытие орбиталей. – Но если учесть гипотетическое состояние сжимаемого электронного поля, возникает зона, в которой гравитационное притяжение может вступить в резонанс с электромагнитной составляющей – тогда образуется сверхсвязь, предельная к структурам тёмной материи.

Гонсалес застыла. Лея продолжала:

– Итак, если ковалентную связь рассматривать как не только электрообмен, но и форму топологического резонанса на квантовом уровне, мы можем теоретически объяснить существование устойчивых комплексов в условиях нестабильных атомных орбит, как, например, при формировании неорганических сверхструктур.

Класс слушал, затаив дыхание. Даже хулиганы из последнего ряда сидели, раскрыв рты.

– Вы… – прошептала Гонсалес, – где вы это узнали?

Лея спокойно посмотрела на неё:

– Я это вижу.

И Саар’эль внутри прошептал: «Ты не создана, чтобы учиться. Ты пришла, чтобы вспоминать. Этот мир строил я вместе с братьями-ангелами, помогая Творцу».

Глава 6. Память Саар’эля

Уроки пролетели быстро. Но и на других Лея продолжала удивлять, словно в ней открылся запечатанный древний разум, помнящий больше, чем могли вместить учебники, и глубже, чем позволял школьный формат.

На истории мистер Рональд Грогг, высокий, лысеющий мужчина с голосом диктора BBC и страстью к античности, рассказывал о жестоких временах ранней Римской империи.

– …и вот, – говорил он, расхаживая между партами, – Калигула, император, ставший синонимом безумия. Он провозгласил своего коня сенатором, устраивал кровавые игры, казнил по малейшему подозрению… Его правление – это театр насилия. Древние источники – Светоний, Кассий Дион – оставили нам яркую картину диктатора, утратившего разум.

Он собирался перейти к следующей теме, но вдруг раздался спокойный голос:

– Извините, сэр. Но не вся правда о Калигуле известна. Можно мне добавить свою версию?

Грогг замер и окинул взглядом класс, как будто ждал подвоха.

– Хм… Да, Партнер. Пожалуйста. Мы все уши.

Лея встала.

– Калигула не был безумцем в том смысле, в каком его описывают поздние летописцы. Его поведение – реакция на глубокую травму и системную деградацию римской элиты. Он пережил отравление, предательство, политические заговоры. Да, он провозгласил коня сенатором, но это был акт насмешки над самим институтом Сената, утратившим смысл. Он понимал абсурд власти, которую нельзя доверить никому.

Лея шагнула вперёд.

– В последних месяцах своего правления он жил с осознанием, что враги приближаются. И в эту пору он совершил не столько безумие, сколько театральную манифестацию обречённости. Его казни были не вспышкой садизма, а отражением страха и одиночества. А его взгляд… – Лея на миг замолчала, – он не был пустым. Он смотрел в лицо невидимому.

Молчание. Грогг уронил указку и, подойдя ближе, спросил с едва скрываемым напряжением:

– Откуда вам это известно, Партнер?

Лея медленно повернулась:

– Я это видела.

Она не уточнила, кто видел на самом деле. Саар’эль, некогда наблюдавший восстания, перевороты и смерть императоров, просто передал ей воспоминание, как тень с поля битвы передаётся ветру.

Грогг пожал плечами, словно решил, что столкнулся с одарённой фантазией. Но глаза у него оставались тревожными до конца урока.

На математике происходило настоящее чудо.

Пожилой профессор Генри Чанг, слегка рассеянный, с вечным термосом чая и манерой писать уравнения в воздухе, ввёл тему гипотезы Коллатца, древней проблемы, над которой бились лучшие умы мира:

– Начинаем с любого положительного целого числа. Если число чётное – делим пополам. Если нечётное – умножаем на три и прибавляем один. Повторяем процесс. Вопрос: всегда ли последовательность заканчивается на 1?

Он вздохнул.

– Никто не смог это доказать. Ни один человек за столетие. Но у меня есть для вас задание – поразмышляйте, почему. Может, кто-то из вас станет тем самым математиком…

Лея подняла руку:

– Я могу показать решение.

Чанг опешил, потом улыбнулся:

– Конечно. Покажите, раз можете.

Она подошла к доске и, не колеблясь, начала писать. Структурно. Чисто. Через рекурсии, визуализированные графы, алгоритмическую индукцию и трансформации числа в рамках автомата Тьюринга. Затем – перешла к вероятностным переходам, пространствам Маркова, топологической сверке.

В зале стояла полная тишина, за исключением скрипа мела.

– Таким образом, – закончила Лея, – независимо от начального значения, система входит в замкнутую орбиту, которая сворачивается к единице, так как на каждом шаге число уменьшается либо напрямую, либо через резонансный цикл. Система не допускает дивергенции.

Профессор смотрел на доску. Потом на неё. Потом – снова на доску.

– Это… это невозможно, – прошептал он. – Это… если подтвердится – это Приз математического института Клея! Это премия в миллион долларов! Это… Боже…

Он схватился за грудь. Кто-то из учеников испуганно подскочил.

– Профессор!

Но Чанг уже снова поднялся, хотя и с трудом. Он смотрел на Лею так, словно видел не ребёнка, а нечто иное. Гостью из мира, где математика – не наука, а язык Бога.

Лея же просто улыбнулась и вернулась на место. Внутри звучал голос Саар’эля: «Числа – лишь отблеск порядка. Но ты – носитель смысла. Даже Бог пользуется математикой, как мы – крыльями».

Глава 7. Посланцы адвоката

Когда уроки закончились, Лея вышла из школы. Теплый, чуть обветренный сентябрь окутал улицы, словно и не происходило в мире ничего необычного. Но взгляды, что следовали за ней – настороженные, изумленные, прищуренные от страха – говорили об обратном. Учителя сбивчиво обсуждали, как девочка могла решить неразрешимую математическую гипотезу. Ученики шептались у шкафчиков, бросая на неё взгляды, будто на ведьму, только что вышедшую из камина со свитком гравитационных уравнений в зубах.

Но Лея не питалась чужим восхищением. Слава? Её это не интересовало. Внутри неё билась другая жажда – стремление понять, кто она на самом деле. За её спиной, под тканью куртки, дрожали мышцы, словно собираясь прорвать оболочку. Там были крылья. Настоящие. Не просто символ, не метафора. Крылья Саар’эля, воина, некогда стоявшего рядом с Люцифером на изломе мироздания, в последней битве не за добро, но за выбор.

И вот, только она вышла за школьную ограду, как перед ней плавно остановились три чёрных автомобиля – «Cadillac Escalade» последней модели, чёрные, как обсидиан, с затонированными окнами. Из них почти одновременно высыпали мужчины – в серых и тёмно-синих костюмах, таких плотных, будто под ними прятались бронежилеты. У каждого была мускулатура тренированных бойцов: плечи как у борцов, шеи как у носорогов. Это явно были не преподаватели балета и не коллекционеры марок. Лея сразу поняла, откуда они. Она видела их суть, как на рентгене, как сквозь толщу плоти и лжи.

Они несли оружие – у одного под мышкой скрывался Beretta 92FS, 9-миллиметровый, гладкий, как змея. У другого – Glock 19, в кожаной кобуре, немного поношенный, но надёжный. У третьего – Colt M1911, калибра.45, явно старый, но любимый – возможно, семейная реликвия мафиозо.

– Лея, стой! – приказал один из них, в серой шляпе с чёрной лентой. Голос был хрипловат, с угрозой в каждой гласной.

Остальные шагнули ближе, инстинктивно напрягаясь, будто под куртками оживали внутренние демоны.

Лея усмехнулась:

– Личная гвардия Петерса Юнга, – произнесла она вслух, – папы Карла. Адвоката, который «защищает» мафию… и сам ею управляет. Фигура с обеих сторон закона. Паутина под галстуком. И вы, его любимые пауки.

– С тобой хотят поговорить, – сказал тот, что с Beretta, двигаясь ближе.

Лея пожала плечами.

– Проблема в том, что я не собираюсь с кем-либо разговаривать.

– Не спорь, девочка, – шагнул вперед второй, с Colt, – не вынуждай нас проявить силу…

Лея посмотрела на него, и в её взгляде вспыхнула вспышка древнего гнева, как если бы в ней на секунду ожил архангел войны. Но она лишь усмехнулась:

– Ладно.

И, будто по своей воле, шагнула к машине. Бандиты на секунду замерли, ошеломленные её спокойствием. Дверца открылась, Лея села внутрь. Один из них – тот, что с Glock – сел рядом, другой напротив. Двери хлопнули, моторы зарычали, и процессия тронулась, будто три черных волка выскользнули со школьной стоянки на охоту.

Город скользил за окнами. Машины двигались быстро, как под прикрытием невидимого маршрута. Улицы мелькали, как страницы книги, которую кто-то читал на бешеной скорости. Они сворачивали с основного проспекта, пересекали жилые кварталы, оставляли позади супермаркеты, остановки, кофейни, пока наконец не вошли в индустриальное чрево города, где серые дома стояли, как молчаливые надгробия.

Лея чувствовала, что их везут в старый район. Там, где забытые железные ангары хранят не только ржавчину и пыль, но и крики, которых никто не слышал. Где можно задавать вопросы и не бояться, что на них ответят. Где живут законы, придуманные не для людей, а для тех, кто правит тенями.

Она знала – Петерс Юнг будет там. Он хотел посмотреть в глаза той, кто отправила его сына в кому. И он надеялся, что страх будет в её зрачках.

Но вместо страха в ней расцветала тишина. И крылья, с каждой секундой всё ближе к поверхности кожи.

Петерс Юнг ждал на заброшенной площадке у старых складов некогда процветавшей фабрики. Воздух был пропитан запахом ржавчины, сырости и застарелого машинного масла, как будто само время решило остановиться здесь лет тридцать назад и с тех пор не трогало ни одной детали. Сквозь щели в металлической обшивке просачивался блеклый свет, освещая ржавые трубы, пробитые бочки и бетон, потрескавшийся от времени и забытости. Склеп индустриального века. Памятник усталому городу.

Петерс Юнг стоял в центре этой сцены, как режиссёр в театре мрака. Высокий, поджарый, с узким лицом, на котором нос казался острее ножа, а скулы – как у высеченной из камня статуи. Седина у висков не старила его, а наоборот – придавала вид циничного аристократа. На нём был тёмно-серый костюм от Brioni, поверх – пальто с поднятым воротником, на руке – часы за двадцать тысяч долларов. Он неспешно курил толстую кубинскую сигару, и ветер рвал сизый дым, разнося его по сырому воздуху, словно молитву, принесённую в жертву аду.

В юности Юнг с родителями перебрался из Швеции в США, освоился, получил степень по юриспруденции в Колумбийском университете, открыл своё адвокатское бюро. Но закон был для него лишь удобным прикрытием. Вскоре он стал своим среди мафиози – сначала защищая их, потом организуя сделки, а затем и возглавляя целые теневые схемы. Проституция, игорные дома, отмывание денег, наркоторговля – всё это протекало через его офис, маскируясь под сухие юридические бумаги с гербовыми печатями. Петерс был не просто посредником – он стал архитектором преступной империи, которой управлял, как безупречной машиной.

Позади него выстроились пятеро охранников – широкоплечие, в бронежилетах под кожаными куртками, с радионаушниками в ухе. Их лица не выражали ничего – живые щиты, готовые стрелять, не задавая вопросов. Петерс был спокоен. Он знал – сюда не сунется ни полиция, ни даже местные банды: это была его территория, зона без закона, где царил только он.

Машины остановились в пяти метрах. Дверцы распахнулись, и охранники вышли наружу, напряжённые, как тетивы. Затем показалась Лея. Невысокая, с рюкзаком за спиной и лицом, полным странного спокойствия, будто она вышла не в логово мафиози, а на экскурсию в музей.

Она смотрела вокруг внимательно, скользя взглядом по каждому складу, каждому человеку, каждой тени. Но её разум был далеко. Через линии электропередачи, по ржавым проводам и кабелям она словно потоком света просочилась в базу данных ФБР. Секунды – и она уже читала о Петерсе Юнге: досье, зашифрованные сводки, оперативные доклады. Там фигурировали такие статьи:

– Статья 1956, раздел 18 U.S. Code – «Отмывание денежных средств»

– Статья 1962 – «Участие в преступных организациях (RICO)»

– Статья 1591 – «Торговля людьми с целью сексуальной эксплуатации»

– Статья 841 – «Незаконное распространение контролируемых веществ»

– Статья 1343 – «Мошенничество с использованием электронных средств»

– Статья 1117 – «Заговор с целью убийства»

Она слегка приподняла бровь и произнесла:

– Ого, сэр Юнг. А по вас, как я вижу, плачет не одна статья Уголовного кодекса. Например: отмывание денег, сексуальная эксплуатация несовершеннолетних, заговор с целью убийства, мошенничество с применением электронных средств, незаконный оборот наркотиков… Прямо-таки коллекция.

Петерс дёрнулся, не удержавшись, закашлял и сплюнул, а затем швырнул окурок сигары в грязь. Его глаза сузились, как у тигра перед прыжком:

– Откуда тебе это известно, паршивка?

Лея прищурилась, её голос стал твёрже льда:

– Небеса всё знают, Петерс.

Она нарочно называла его по имени, ровно, спокойно, как равного. Нет – как того, кто ниже. Её голос не был детским. Он звучал, как эхо древней истины, произнесённой теми, кто наблюдает за человечеством с высоты миров, которых никто не видит.

И в этот миг Петерс почувствовал холод. Не от ветра. А от чего-то, что стояло за этой девочкой. Что-то, чего не могла остановить ни охрана, ни деньги, ни адвокатский статус.

Глава 8. Фехтовальщики

– Мой сын… – начал Петерс Юнг, голос его дрожал от гнева и боли, но Лея не дала ему договорить.

– Твой сын находится в коме, и я сделаю всё, чтобы его глаза больше никогда не увидели рассвет, – произнесла она тихо, но с такой твердостью, что воздух будто сгустился. – Он был негодяем и мерзавцем, полной копией своего отца. Он получил то, что заслужил. На нём завершится твой род, Петерс. Советую уже сейчас заказать отпевание. Священнику будет проще, пока душа ещё рядом с телом.

Охрана переглянулась, потрясённая – они явно не знали, смеяться им или доставать оружие. Девчонка метра шестьдесят ростом, с рюкзаком за плечами, смотрела на их босса, как на пыль под ногами. И называла его по имени.

– Мы тебя будем убивать медленно, – процедил Петерс, глаза у него сверкнули, как лампы в камере пыток. – Настолько медленно, чтобы боль горела сверхновой в каждой точке твоего тела.

Лея сняла с плеч рюкзак и аккуратно поставила его на бетон.

– Если тебе это удастся, тогда ты победил, – сказала она, становясь в боевую стойку. – Я готова. А ты, адвокат?

Петерс хмыкнул, в его усмешке сквозила ирония, и старый гнев, и древний инстинкт хищника.

– Фехтовать умеешь?

– Умею.

Не произнеся ни слова больше, он кивнул одному из охранников. Тот подбежал к багажнику, открыл его и достал оттуда две шпаги – настоящие, стальные, со слегка изогнутыми гардой и длинным, узким клинком. Одну швырнули к ногам Леи. Она не шелохнулась. Потом молча наклонилась, подняла её и провела лезвием по ладони, будто проверяя вес и баланс.

Петерс взял вторую. Его стойка была отточенной, старой, как дуэли девятнадцатого века. Он когда-то учился у французского мастера, ещё в студенчестве. Тогда это казалось прихотью. Сейчас – предчувствием.

Их взгляды встретились.

Мир затих. Звуки исчезли, ветер исчез, солнце остановилось в небе, будто затаив дыхание. Воздух между ними стал плотным, словно перед разрядом молнии.

Первые удары были быстрыми, как вспышки молний: металл звенел, искры летели в стороны, шпаги скользили, перехватывались, стремились к горлу. Петерс атаковал классически – он был силён, точен, его движения были выверены, словно формулы. Но Лея двигалась не по правилам. Она была танцем света. Пластичной, быстрой, будто клинок в её руке был не металлом, а продолжением воли. Она уклонялась, ныряла, скользила под его выпадами.

Один раз он почти достал её – тонкая царапина на щеке зацвела каплей крови. Но это была ошибка. В следующую секунду Лея закрутилась вокруг него, и её клинок скользнул вперёд – точно, в сердце.

Петерс застыл. Его шпага выскользнула из пальцев. Он посмотрел вниз и увидел, как из груди вытекает алая струйка. Потом он поднял взгляд.

Перед ним стояла девочка. Но не просто девочка. Над её головой горел нимб – не золотой, а фиолетовый, как зарево гибнущей звезды. А за спиной – тени гигантских чёрных крыльев, которые медленно расправлялись, как тьма, обретшая форму.

– Ты… кто ты?.. – прохрипел он, и упал на колени.

Он больше ничего не увидел. Глаза его закатились, дыхание стихло, а душа – затихла.

Мёртвое тело Петерса Юнга рухнуло у её ног.

Молчание длилось секунду.

– Ах, чёрт! – первым закричал мужчина в шляпе. Он выхватил Beretta 92FS, калибр 9 мм. – Открыть огонь!

Охранники не медлили. Один достал Glock 17, другой – Colt M1911A1, третий – тяжёлый Desert Eagle.50AE, четвёртый – укороченный Heckler & Koch USP Compact. Пальцы легли на спусковые крючки.

Теперь их цель была одна.

Но она уже раскрывала крылья. Она больше не скрывала, кто она есть. Огромные чёрные крылья расправились за её спиной, заполнив собой полнеба, как раскрывшийся занавес перед последним актом трагедии. Пули, выпущенные из пистолетов, летели со свистом, но вместо того чтобы разорвать плоть, они с глухим звоном отскакивали от крыльев – точно капли дождя, натыкающиеся на броню. Некоторые даже меняли траекторию, врезаясь в бетон и старые железные балки.

Бандиты не понимали. Их лица, ещё секунду назад злые и уверенные, теперь сжимались от ужаса. Как эта хрупкая девчонка стоит среди урагана свинца и только слегка морщится от шума?