Полная версия
Тихий ребёнок. С этого и начинается моя история :)
Тихий ребёнок
С этого и начинается моя история :)
Николь Пономарёва
Корректор Сергей Ким
Дизайнер обложки Мария Фролова
© Николь Пономарёва, 2025
© Мария Фролова, дизайн обложки, 2025
ISBN 978-5-0067-6422-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть 1
Глава 1
Хочу сейчас поделиться немногими аспектами моего детства, чтобы было понятнее, как и почему всё происходит дальше, расскажу ещё о своей семье и самом раннем, что я из неё взяла.
Каким я помню своё детство? Оно было разукрашено в разные цвета, преимущественно в тёмные, коричневые, серые, бежевые оттенки.
Помню, как сижу в зале, на обшарпанном диване из бежевой искусственной кожи, пока мама бегает и убирается дома. Я вижу, как она заходит в довольно просторный зал и оглядывает игрушки, разбросанные на полу, расстраивается, качает головой, грустно вздыхает, что ещё придётся дольше убирать, а потом уходит обратно в коридор. Пока она убиралась в других комнатах, маленькая я собирала свои игрушки. Мама заходит, а в комнате всё чисто. Как же мне было приятно видеть её улыбку, знать, что я хорошая девочка, хорошая дочь.
– Николь, да моя ж ты радость, – взмахивает мама руками, – ты же моя помощница.
Она брала меня на руки и начинала свой рассказ:
– Ты у меня всегда была хорошей девочкой. Вот я с тобой в роддоме лежала, ты тогда только-только родилась. А я вся вымученная, еле хожу, ещё кормлю тебя из последних сил. В соседних палатах ор стоит неимоверный. Я пока в туалет иду, слышу, как матери своих малышей успокаивают, те кричат – ужас, аж голова болеть начинает. Тебя как принесли, ты только хочешь закричать, а я тебе из последних сил: «Тише, Николь», – и ты замолчала. Просто тихонько лежала и смотрела на меня. Всегда ты у меня самая послушная, самая тихая. Я так перед всеми в роддоме и хвасталась: «А вот у меня тихий ребёнок», – мне никто не верил, а ты ведь правда молчать начинала всегда, если я тебе скажу.
Вот так я всегда и была тихим ребёнком. Мне это нравилось – быть удобной своим родителям. Мама рассказывала мне эту историю столько раз, что, кажется, я уже помню, как это было. Конечно, скорее всего, это просто моё воображение. Однако я чётко вижу в своих воспоминаниях эту белоснежную палату с одной односпальной кроватью у окна, стены белые-белые, потолок аж светится, мама с измученным, но таким счастливым лицом, запах медикаментов, ворчание уборщиц, крики детей, доносящиеся из других палат, вечные мамины подружки по роддому, которые постоянно заходят к нам, постукивают тихонько об дверь и спрашивают:
– Ну что, как вы сегодня?
А мама им отвечает:
– Хорошо, спасибо, а вы как? Да проходи, не стесняйся, присаживайся, я не занята, хоть поговорить с кем будет.
Я помню каждую деталь. Голос у мамы такой громкий и звонкий, честно говоря, он мне не очень нравится с самого детства, вот всё в маме нравится: и глаза, и щёчки, и пухлые губки, её русые густые волосы, мягкие руки – вся она родная и любимая, а голос звонкий. Иногда он меня пугает, мама всегда, когда говорит, мне кажется, что она приказывает, и чуть-чуть не услышишь – всё, она разозлится. Хотя это не так, мама, наоборот, весёлая, она от радости громко разговаривает, когда злится, конечно, тоже, но чаще от радости. А меня, не знаю почему, но с самого детства пугают громкие звуки. Со временем я привыкла к её голосу, но в детстве мне часто становилось страшно от него. Хотя привыкание не мешает мне иногда его пугаться.
Когда я только родилась, у мамы случилось горе: её мама умерла от рака груди. Это было ужасное несчастье, и мама всё время плакала. Она думала, что сильная, что сможет подготовиться к смерти, но не смогла. У кого родственники когда-нибудь умирали от рака, те знают, что рак делает с людьми. Вот так вот, на последних стадиях заболевания большинство людей от болезни становятся просто неузнаваемыми. Не могу даже представить ту боль, которую пришлось испытать маме, она потеряла одного из самых родных людей как раз тогда, когда исполнилось два месяца её дочери. Только потом, спустя долгие годы, она смирится с тем, что за жизнью приходит смерть.
Долгое время она находилась в отчаянии, ещё и работала, они с папой вдвоём работали, а я осталась с бабушками. Ну, точнее говоря, чаще всего спала я дома, но проводила весь свой день в компании бабушки Гали и дедушки Олега, а на выходных приходила к бабушке Свете и деду Андрею, я всегда так и звала его – «дед», это он меня попросил так себя называть, наверное, ему казалось, что это делает его солиднее, возможно, и делает.
Помню то прекрасное время как вечную прогулку. До трёх лет я обожала гулять, копаться в песке, лепить куличи, играть на площадках. А прабабушка Галя с прадедушкой Олегом везде бегали за мной по пятам, хотя были уже давно не молодые. Они придумывали разные игры, мне казалось, их фантазия бесконечна, мы рисовали, пели, играли в догонялки, использовали все подручные средства, которые хоть чем-то могли послужить в игре.
Столько же, сколько и игр, они могли придумать поводов для ссор. Вечные пререкания и переругивания для них являлись вполне обыденным атрибутом жизни. Бабушка Галя очень маленького роста, я её переросла ещё в детстве, несмотря на это, она очень крепкая и выносливая, для меня она всю жизнь выглядела одинаково: с короткой причёской, волосы всегда чёрные, неизменный нос с горбинкой, одетая в синий халат, а на голове часто можно было заметить красный берет, меня он всегда так смешил, я называла бабушку Красная Шапочка; кожа у неё никогда не была белой или бледной, бабушка работала много в саду, и загар не сходил с неё никогда. А запах как у настоящей бабушки, помню, обнимаю её и чувствую аромат выпечки, пирожков даже. Дедушка Олег, высокий мужчина армянской внешности, я редко когда задумывалась о его происхождении, всегда помню его седым, а армян обычно представляю темноволосыми. Он всегда так мелодично шаркал тапочками, под этот звук можно даже заснуть, если, конечно, бабушка не начнёт кричать:
– Олег! Ну подними ты ноги, шарканье уже слушать невозможно!
А потом у них завяжется очередная перепалка, так оно всегда и было, это часть моего детства.
В три года я пошла в садик. Не могу сказать, что мне очень не нравилось там, просто я всегда была тихой, не умела общаться с людьми, находить новые знакомства. Может быть, даже для меня маленькой это и не создавало столько проблем, если бы не амбиции бабушки Гали, она считала, что ребёнок должен общаться, находить друзей, как все нормальные дети. Ей казалось просто возмутительным, что я почти не общаюсь с другими ребятами, не люблю рассказывать стихи, выступать на сцене, а я всё это не любила. Она жила этим, всегда была очень деятельной и не могла понять, как у другого человека может быть иначе. Мне всегда хотелось побыть наедине с собой, со своими мыслями, я уходила в страну фантазий и гуляла там часами. А бабушка делала всё, чтобы я не предавалась своим мыслям.
Меня раздражало, что бабушка постоянно пытается отвлечь меня какими-то разговорами. Мне хотелось просто тишины, чтобы расслабиться и начать представлять картинки в своей голове. Однако голос на фоне постоянно о чём-то говорил, о чём-то спрашивал, ещё и отвечать приходилось, хотя раздражало это жутко. Так, мы и шли, она говорит, а я злюсь на неё, пока у меня не кончалось терпение:
– Бабушка, ну помолчи, пожалуйста, я хочу подумать, – лепетал тоненький детский голосочек, и я слышала его, такой напуганный, знающий заранее, что ничего хорошего из просьбы не получится.
– Как это? Ты что, не хочешь меня слушать? – возмущённо говорила бабушка, специально настолько громко, насколько можно, чтобы ещё и прохожие слышали, чтобы мне ещё и за это стыдно было. – И что мне, по-твоему, делать? Идти молчать просто? Мне скучно просто молчать.
Тогда я пыталась просто её не слушать, но и в таком случае бабушка всегда находила способ выдернуть меня из фантазий.
– Ты чего в пол уставилась, глаза же сломаешь? Ты вообще меня слушаешь? – начинала возмущаться она, жутко ей не нравилось, что я её не слушаю.
– Бабушка, я хочу просто помолчать и подумать.
«Подумать» – именно так я называла своё желание уйти в страну фантазий и ярких картинок.
– А о чём ты думаешь? Расскажи бабушке, а то идёшь молчишь, вся такая загадочная.
– Я не скажу.
Мне не хотелось рассказывать бабушке, о чём именно я думаю, скорее всего, потому что ни о чём конкретном я и не думала. «Ну что я ей, картинки начну описывать, она же меня вообще за дурочку примет», – думала я.
– Как это не скажешь? У тебя что, секреты от меня какие-то?
– Нет, – со вздохом говорила я, мне быстро надоедали её вечные споры.
– Ой-ой-ой, – начинала кривлять меня бабушка, – какие мы серьёзные! Так и скажи, что тебе со мной просто неинтересно, ты просто с бабушкой общаться не хочешь! А мне, знаешь ли, обидно!
Я не хотела обижать бабушку, приходилось оставлять все свои фантазии и слушать, отвечать ей. Позже я стала скрывать от всех, что люблю уходить в свои мысли. Мне казалось, это делает меня странной, ненормальной и других людей такое моё поведение будет пугать, вызывать отвращение.
Тогда я очень полюбила кататься на качелях, казалось, если я катаюсь на качелях, значит, это не может вызвать подозрений, всё же нормальные дети катаются на качелях. Но меня привлекало вовсе не чувство полёта, вообще я никак не обращала внимания на сам процесс катания, меня привлекала возможность побыть наедине с собой, просто в тишине. Когда кто-то становился в очередь, я тут же уступала, потому что моё пространство было уже нарушено, не было смысла кататься дальше. Однако даже качели иногда доставляли мне такую боль. Ведь для стеснительного человека самое ужасное – это когда на него обращают внимание, я старалась сжаться и стать невидимой, всегда молчала, чтобы меня не заметили. А бабушка делала всё наоборот, делала всё так, что я оказывалась центром вселенной, вокруг которой крутятся детские площадки и остальные дети.
Только мы подходили к площадке, как она начинала кричать:
– Николь, Николь, смотри, там качели свободны, беги быстрее, пока другие не заняли! – и трясла меня, чтобы я вмиг кинулась занимать место, которое мне было не нужно. Конечно, я бы подошла, но только тогда, когда убедилась, что никто не хочет кататься и на меня не смотрит.
– Так, разойдитесь-ка, мы занимаем качели! – принималась кричать бабушка другим людям на площадке, когда видела, что я никак на неё не реагирую, а я старалась просто сделать вид, будто я не с ней, я вот с дедушкой, который идёт сзади и молчит, вот такая позиция мне ближе.
Таких ситуаций было множество. Вся неделя у меня проходила с ощущением жуткого стыда. С самого детства я почему-то знала, что все смотрят с осуждением, и буквально сгорала под этими взглядами. А потом наступали выходные.
В выходные я гостила у бабушки Светы с дедом Андреем. Я их очень сильно любила и рвалась к ним всегда, только среди недели они работали, думаю, если б не это, я бы у них жила.
Бабушку Свету я всегда называла просто «ба». Ей это жутко не нравилось. Её культурное воспитание не хотело воспринимать простое «ба», и она говорила:
– Ну какая я тебе ба? – при этих словах она кривила лицо, а маленькая я не могла понять, что не так.
– А почему мне нельзя так тебя называть?
– Потому что это некультурно. А ты у меня воспитанная, хорошая девочка. Называй меня бабушкой.
Потом она ласково гладила меня по голове и улыбалась ослепительной любящей улыбкой. Я тогда думала, что сделаю всё на свете, чтобы не разочаровать её, всё, чтобы стать для неё хорошей, послушной девочкой. Однако привычка так и не ушла, и бабушка Света навсегда осталась ба.
Ба была высокого роста, полноватая, всегда в необычных нарядах и в золотых украшениях, которые она обещала оставить мне в наследство, правда, мне не удалось запомнить хотя бы часть того множества украшений, аксессуаров, сумок, туфель, которые у неё имелись. Причёска у неё всегда была короткая, по плечи, рыжие волосы и небольшая чёлка, очки на глазах, тонкая шея, прямой маленький нос, кожа светлая, даже чуть бледная, это несмотря на то, что они с дедушкой ездили отдыхать каждый сезон, глаза маленькие, с тонкими ресничками. Всё это придавало ей такой стати, что многие боялись одного её вида, у неё невозможная энергетика, она шла всегда держа спину прямо и голову выше, чтобы всегда смотреть на всех свысока. Нет, она ни в коем случае не злая, просто знаете, бывают такие люди, которые и улыбаются по-доброму, и смотрят ласково, а всё равно рядом с ними ты чувствуешь себя маленьким и незначительным, именно таким человеком всегда была ба. Дедушка, наоборот, часто попадал под её влияние, более маленькой комплекции, хотя тоже довольно высокий армянин, с тёмными короткими волосами, большими круглыми выразительными глазами, большим, бросающимся в глаза носом и тоже в очках. Помню, как в детстве я очень любила его слушать, дедушка всегда мне читал сказки на ночь или играл на гитаре и пел, бабушку это очень раздражало, потому что пел он исключительно воровские, дворовые и, мягко сказать, не очень приличные песни, оттого, наверно, они мне так нравились. Днём я прыгала под гитару и напевала неприличные песни, пока бабушка из кухни шикала на нас с дедом, мол, ребёнку такие песни поёт. А вечером, искупавшись, лежала и слушала мелодичный дедушки голос, пока он читал мне разные книги, смотря на большой золотой крест у него на груди.
Ба и дед всегда казались мне наилучшим примером семьи, а всё потому, что в их доме я никогда не слышала скандалов, да и, по правде сказать, они были самой равной семьёй из моего окружения, это особенно привлекало: оба на работе, обязанности делят поровну, готовят вместе, убираются вместе, вместе путешествуют, только разве что машину один дедушка водил, а в остальном они всегда были равны, в отличие от остальных пар в моей семье.
У моих родителей же всё было по-другому. Не знаю откуда, но у папы всегда была эта мания сделать так, чтобы он мог нами манипулировать, контролировать нас, грубо говоря, чтобы мы зависели от него. Так и получилось, что мама перестала работать и стала делать всё по дому: убирать, стирать, готовить есть. Я не понимаю, как в настолько равной семье, как ба и дед, мог вырасти такой человек, как мой отец. Я никогда его не боялась, даже несмотря на его постоянные запугивания лишить нас денег и всего, что мы имеем, требования у него были самые высокие, ему мешало лишь то, что от него за километр веяло страхом, я чувствовала этот страх и жалела его. Обычно он срывался на маме, постоянно пытался ей манипулировать, пока я была маленькая, она особо не отвечала, только помню, что она была сама не своя на праздниках и прочих общих мероприятиях, обычно весёлая и громкая, она вдруг становилась тихой и необщительной, вообще, мы обе были такими, слушали постоянные «будь тише, ведёшь себя неприлично» или «веди себя культурнее, мы всё-таки в гостях», но даже не в гостях а дома всё повторялось. Так мы с мамой и молчали постоянно, старались вести себя культурно.
Глава 2. Сад
Вокруг стоит невероятный шум и грохот. Несколько десятков маленьких детей кричат, переговариваются между собой, хлопают дверцами своих шкафчиков и обрушивают все эти звуки на меня. Кажется, они никогда не останавливаются, а просто живут в ежедневном потоке, не оглядываясь на то, что они вообще делают. Как жаль, что я не такая, ведь я сейчас стою и разглядываю каждого, почему-то мне кажется, что все такие нормальные, обычные, вот прям самые обыкновенные дети, а я какая-то странная, неуклюжая, не сформированная как надо. Будто я стою и не вписываюсь в поток, льющийся вокруг меня, как единственная рыба, плывущая против течения.
У всех свои занятия, свои интересы. А мои интересы строятся из оценки того, что будет выглядеть нормально. Я никогда ничего не делаю, если мне кажется, что это будет выглядеть странным. Зачем же мне ещё добавлять, я и так не вписываюсь в этот мир.
И вот теперь мы все стоим в маленькой душной раздевалке. Все переодеваются, не обращая внимания ни на что вокруг. Я же думаю о том, почему, за что мы все должны переодеваться в одном маленьком пространстве, где каждый на виду друг у друга. Конечно, остальным это не создаёт никаких проблем, но я-то, я стою и не могу переодеться, потому что я стесняюсь своего тела.
Вместо того чтобы переодеваться, я разглядываю тела остальных детей, смотрю на маленьких стройных девочек, и мне сразу становится ещё более некомфортно в своём теле. «Как же так получилось, что мне только исполнилось четыре года, а я уже такая жирная», – вот о чём думаю я, стоя в раздевалке среди остальных детей.
Какие у них тоненькие ручки, ножки, а я всегда была крупной, мне всегда об этом говорили родственники, мол, я вся в папу, но только сейчас я по-настоящему ощутила, что я вся в папу, и возненавидела себя за это.
Мне захотелось сесть на маленький пуфик в раздевалке и расплакаться, просто и по-детски. Однако, во-первых, папа и бабушка сейчас бы наверняка сказали, что это некультурно, вот так сидеть и хныкать посреди раздевалки. «Нужно показывать себя с лучшей стороны», – услышала я слова бабушки Светы, прорывающиеся сквозь крики детей. А во-вторых, наверняка это выглядело бы ещё страннее, чем обычное моё поведение. Так что я решила отказаться от этой идеи.
Что же делать, время идёт, все переодеваются, а я стою как истукан в своей маленькой юбочке в синюю полоску и майке с пуделем, стою и не знаю, что делать.
– Николь, а ты почему не переодеваешься? – спрашивает меня девочка у соседнего шкафчика, я даже толком её имени не помню, кажется, что-то на «Ю», мне сразу стало перед ней за это неловко, она-то ко мне по имени обращается.
– Сейчас буду, – тихо ответила я.
Всегда, когда нервничаю, я отвечаю тихо и лишь отдельными словами. Окружающим иногда кажется, что я просто грублю так, но нет, на самом деле я никогда не отвечаю грубо, бабушка говорила, это невежливо, так что если не знаю, что ответить, я либо молчу, либо перехожу на шёпот и односложные фразы.
Девочка в розовой юбке отворачивается и спокойно продолжает переодеваться, пока я взглядом рыскаю в панике по всей раздевалке. В её углу я вижу, как между шкафчиками образовалось небольшое пространство, и проскальзываю туда, оглядываясь, чтоб никто не заметил. И вот я стою вместе со шваброй в небольшом закоулке, трясясь от страха, чтобы меня никто не заметил. Я хочу быть невидимой, стать маленькой-маленькой, чтобы можно было положить меня в карман и унести, и наперекор своему желанию я как никогда чувствую, насколько большие мои руки, бёдра, особенно живот. Мне быстро приходится сдёргивать с себя одежду и переодеваться в спальные вещи. Тело сопротивляется моим попыткам стянуть с себя майку, оно стало таким мокрым, нервы дают о себе знать, я вспотела, и теперь пот стекает ручьями по моему жирному животу. Какой же это ад, мне хочется просто закричать. Такого не может быть на самом деле, не со мной. А самое ужасное в этом всём то, что это происходит каждый день, я борюсь с этим адом каждый день, что за извращенцы сделали совместную раздевалку в садике.
И вот весь этот ад я прошла, чтобы попасть в новый – совместные спальни. Прекрасное, светлое и просторное место, так и не поймёшь, что есть подвох, но меня уже не обманешь. Уколовшись один раз, я больше не встану на те же грабли.
А как же приятно стоять на мягком ковролине в спальне детского садика, когда он обволакивает босые ножки и немного щекочет. Я медленно иду на своё место. Все кровати у нас раскладные, одна кровать раскладывается сразу на четыре этажа. Я сплю на третьем уровне.
И вот лежу, смотрю в потолок, пока остальные дети раскладываются по своим кроватям. В комнате стоит гул, все переговариваются и перешёптываются, никто не хочет успокаиваться. Меня в сон тоже не клонит, но я знаю правила садика, нужно спать, значит, буду спать или хотя бы делать вид, что сплю.
Слышу движение сзади и поворачиваю голову – там на соседней от меня кровати лежит моя подруга Диана. Диана одна из немногих моих подруг, хотя подругой её толком и не назовёшь, в принципе, мы общаемся, потому что её родители дружат с моими бабушкой и дедушкой. Дианин папа – знакомый моего деда Андрея, поэтому мы постоянно играем вместе, когда они собираются, чтобы поужинать, вот так и подружились. А потом нас отправили в один садик, я этому, честно говоря, очень обрадовалась, я не умею заводить новые знакомства, поэтому хорошо, что есть Диана, с которой мы и так знакомы. Кроме неё подруг у меня больше в садике нет.
Не скажу, что Диана прям мой человек. Она скорее моя полная противоположность: резвая, громкая, деятельная, к тому же миниатюрная и худая, не то что я, скромная, тихая, да ещё и жирная. У Дианы красивые длинные чёрные волосы, которые она заплетает в толстую косу, а у меня какие-то грязно-русые пёрышки вместо нормальной причёски. Да, сказать откровенно, я завидую Диане, она гораздо красивее, привлекательнее и к тому же уже имеет какие-то успехи в спорте, она занимается спортивной акробатикой.
Вот и сейчас мы лежим с ней на соседних кроватях, она в своём роскошном виде: в шелковой пижамке и с расправленными по плечам длинными густыми волосами – и я, такая большая и несуразная, в своей облезлой жёлтой пижаме с феями Винкс, ну позор, да и только. Не то чтобы я стеснялась того, что родители Дианы гораздо богаче моих, но всё же было заметно и неприятно. Несмотря на это, я любила Диану, любила за то, что она есть, ведь если не она, мне бы пришлось одной таскаться по садику и искать себе приключений, что выглядело бы странно, всё же нормальные дети находят себе друзей и играют с ними, иногда по парам, иногда даже в тройках и группах, а я, если б не Диана, ходила бы одна-одинёшенька.
– Дети, тише! – кричит воспитательница, длинная и худая Юлия Борисовна, я всегда её ненавидела, такая мерзкая, вечно так и хочет меня выставить в ещё более позорном виде, чем даже я есть на самом деле, хотя природу переплюнуть сложно, но иногда после сна она мне такие ужасные причёски делала, что страх Господний, без слёз в зеркало не взглянешь, а Диане она однажды сказала, что та похожа на ведьму, ничегошеньки она не понимает в отличных девичьих причёсках и просто завидует, Диана ни капли на ведьму не похожа, ну, конечно, я имею в виду ту страшную ведьму, что снится в кошмарах. А теперь она кричит своим скрипучим голосом, кричит и хлопает в ладоши для большей значимости. Только вот её никто не слышит, все увлечены своими делами и продолжают разговаривать.
Я смотрю на Диану, а она своим прекрасным личиком корчится и пытается пародировать Юлю Борисовну, невольно мне стало смешно, и я чуть-чуть улыбнулась.
В этот же момент подоспела скрипучая ведьма воспитательница.
– Так, всё, мне это надоело! Теперь кто не спит – получит наказание. Сейчас ложитесь спать, а когда будете вставать, я буду называть вас по именам, и только кого я назову, сможет встать с кровати, остальные останутся лежать в кроватях до вечера.
Повисла гробовая тишина, никому не хотелось спать до вечера. Все дети притихли. Я отвернулась от Дианы и сделала вид, что сплю, на самом деле сна не было ни в одном глазу. Я лежу и смотрю в потолок, а те редкие моменты, когда воспитательница ко мне поворачивается, закрываю глаза.
Проходит уже час, уже больше часа, мы лежим в мучительном ожидании, тишина заползает в каждый уголочек комнаты, и создаётся впечатление, будто стенки сжимаются, пространство становится твёрдым и неприятно ощутимым.
Наконец, начинают называть имена: первое – не моё, второе – тоже не моё, третье – и опять не моё. Я лежу и думаю, думаю о том, как же жизнь несправедлива, я даже не разговаривала, а меня наказали настолько, что почти все уже вышли, а я до сих пор лежу. Лежу и слушаю, как в груди бьётся маленькое сердечко: тук-тук-тук, как будто оно сейчас выпрыгнет из телесной оболочки и взлетит к небесам.
И вдруг случается самое ужасное. Юлия Борисовна, она просто встаёт и выходит из спальни, а ещё несколько детей остаются лежать. Приговор наш понятен, лежать нам до скончания веков на этих кроватях, пока господа родители не придут нас забрать из этого ада для детей.