Тихий ребёнок. С этого и начинается моя история :)

Сердечко у меня в груди начинает отбивать невообразимо быстрый ритм, я уже задыхаюсь от тревоги. Остальные дети, а нас осталось человек пять, начинают вставать и просто уходить без разрешения воспитателя. Всё, все уходят, а я остаюсь лежать. Потому что как это я ослушаюсь воспитательницу, а вдруг мой приговор тогда изменится, и это будет публичное повешение, а вдруг меня отлупят при всех, если я выйду, нет, лучше уж буду лежать, здесь хотя бы никто меня не видит. Однако сердечко колотится, колотится и колотится. Про себя я делаю вывод, что больше никогда не вернусь в это место, скажу родителям, что заболела, или брошусь под машину по дороге из детского сада, всё лучше, чем терпеть это ещё хоть раз, ещё раз посмотреть в глаза тем людям, которые стали свидетелями моего позора, свидетелями того, как все вышли, а я осталась лежать.

Вдруг дверь в спальню опять открывается, я с надеждой поворачиваюсь, думая, что это воспитательница пришла меня вызволять. Однако это всего лишь Диана. – Николь, ты чего лежишь? Там все уже вышли, – спрашивает она, я слышу по её голосу, что она искренне не понимает, почему я лежу, а у меня слёзы на глазах, как же я встану.

– Мне не разрешили встать, – выходит из моего маленького бледного рта напуганный шёпот.

– Да хватит, всем уже можно, выходи, – зовёт меня Диана, зовёт и манит своими ручками, но я не поддаюсь.

– Нет, я буду лежать, пока мне не разрешат выйти.

Подруга лишь вздыхает и выходит из комнаты. Спустя время я слышу через открытую дверь, как Диана говорит воспитательнице:

– Там Николь лежит в кровати, она боится встать, разрешите ей, пожалуйста, вернуться в группу.

Какое же унижение я испытываю от этого момента, мне хочется сгореть, провалиться сквозь землю, заснуть прямо сейчас и больше не проснуться никогда. Я слышу шаги воспитательницы, она входит в спальню и, почти не смотря на меня, бросает небрежное «выходи».

Конечно, я рада выйти, но не таким же способом, Диана буквально опозорила меня, но я поблагодарю её за это, она же для меня старалась, она искренне хотела мне помочь.

Выхожу в комнату, все уже переоделись из пижам обратно в дневную одежду и теперь играются и развлекаются. Диана смотрит на меня с недоумением, ей непонятно, как можно быть настолько трусихой, а мне понятно, это моя жизнь. Какое же унижение я испытываю, когда приходится переодеваться у всех на виду, когда ты переодеваешься одна, а остальные лишь бросают на тебя беглые взгляды, в которых звучит непонимание, а иногда и насмешка. Могу думать только лишь о том, как же я ненавижу садик, вот и всё.

Не прошло и двух дней, как вновь что-то случилось. Я стою за дверью музыкального класса, стою и разглядываю картинки на бледных стенах, мне больше нравится смотреть на лампочку, прям в упор, иногда в их свете можно что-то и разглядеть, лично я там вижу весь ужас моего существования, и становится страшно, но я всё равно смотрю.

Ситуация вышла как никогда банальная, все кричали, я улыбалась, и моя улыбка, видимо, очень сильно выделялась среди остальных. Меня решили выгнать из класса. Теперь я стою за дверью и сгораю от стыда. В прямом смысле сгораю, в отражении стеклянного шкафа видны мои красные щёки, стало ужасно жарко, но я просто стою и продолжаю улыбаться. У меня так всегда. Когда случается что-то плохое или я очень нервничаю, я начинаю улыбаться, это не улыбка, скорее оскал, своеобразная защитная реакция, благодаря которой у меня получается сдерживать слёзы, плакать хочется часто. А как по-другому, если вся моя жизнь – это сплошной стыд.

                                    * * *

Я думала, в садике будет по-другому, что здесь мне больше не придётся терпеть этого постоянного позора, который на меня сливала бабушка Галя. Однако я ошиблась, даже здесь проходят утренники, и бабушке, конечно, захотелось, чтобы я играла главную роль, а мне, конечно же, захотелось, чтобы у меня была второстепенная и незаметная роль. Ох, сколько бабушка скандалила, сколько раз повторяла мне, что я дура, что это отличная роль.

Главная роль была у королевы лягушки, и все наверняка подумали, что я просто брезгую выступать в такой роли, но на самом же деле я просто хотела быть незаметной, а не в центре внимания. Ведь какая разница, какую роль ты сыграешь, когда тебя никто не заметит.

А как-то раз произошла ситуация, из-за которой я до сих пор хожу и стыжусь себя. Мы стояли в тишине и разминались в большом спортивном зале. И тут вдруг тишину прерывает:

– Фу, Пономарёва, ты что в носу ковыряешь, иди быстро руки вымой, – с отвращением приказал наш тренер Егор Вадимович.

Я просто онемела, ничего не могла понять и пулей вылетела в коридор, даже не знаю, как я туда дошла, вышла из зала, села на лестницу и начала плакать. Всё, все начали смеяться и оборачиваться на меня. А я думала: «За что, за что так жестоко, я же ребёнок, ему разве удовольствие доставляет доводить детей до истерики?» Как же я завидовала детям, которым не нужно ходить в садик, которые могут просто быть дома с родителями. Мне так не повезло, мои родители работали, к тому же недавно родилась Катя, моя маленькая сестричка, и за ней нужен уход. Я не буду усложнять им жизнь ещё и своими проблемами в садике, к тому же они мелкие и незначительные, каждый ребёнок должен справляться с такими трудностями, надеюсь, у меня получится, хотя даже если нет, я всё равно буду говорить родителям, что у меня всё хорошо, что в садике всё прекрасно, что бабушка никак меня не напрягает, пусть они останутся в неведении о том, как сильно я хочу поскорее уйти в свою страну фантазий, уйти и не вернуться.

Вскоре мои дела в садике ещё ухудшились. У Дианы обнаружили какие-то проблемы с речью, и её перевели в другую группу, а я осталась одна. Это ужасно, ужасно, когда не с кем даже встать в пару по пути в столовую, ужасно, что «доброе утро» говоришь только для воспитательницы, ужасно, что игрушки не с кем обменивать.

К счастью, вскоре к нам в садик пришла она, Катя. Катечка стала моей лучшей подружкой почти сразу. Я как увидела её, поняла, что вот он, мой человек. Не знаю, как толком мы сдружились, наверно, помогло то, что у неё уже были какие-то навыки общения с людьми, в отличие от меня, поэтому Кате иногда приходилось мириться с некоторыми моими странностями, и она это делала, просто закрывала глаза, а я просто старалась исправиться.

Каждый раз приходя в садик, я любовалась своей невероятно красивой подругой, мне было непонятно, как остальные не замечают её красоты. Почему воспитательница некоторым девочкам в группе говорит, что они красавицы, а Кате не говорит, я-то понятно, я не красотка, но Катя. Про себя я всегда звала её «Катя светло солнышко», она и правда была похожа на солнце, вся светилась. Она как будто сошла с картинки журнала, где показывали счастливых детей, всегда улыбается мне своими пухлыми губками, длинные, тёмно-русые, густые волосы обычно заплетены в два хвоста, туго и крепко огибающих круглое лицо.

А ещё счастливее я становилась от понимания, что в мою жизнь одновременно вошли две Кати и обе обещают сделать меня лучше и любимее.

У меня появилась сестра, и назвали мы её Катя. Помню осенний и дождливый день, когда я в своём белом пальтишке и таком же белом берете стояла под окнами роддома и вслушивалась в звуки оттуда.

– Веди себя спокойнее, – попросила бабушка Света, потому что я попыталась залезть на подоконник окна. Я тут же успокоилась, но как можно спокойно стоять, когда твоя мама и, может быть, уже сестра там за дверью, за окном, за этим вечным возмущением уборщиц.

– Почему нам нельзя войти? – спросила я у бабушки. Она мне тогда объяснила, что маме делают кесарево, что такое кесарево, я поняла уже дома, когда увидела мамин разрезанный живот. И ни в коем случае не из-за этого, наоборот, даже кесарево кажется мне наилучшим вариантом рождения ребёнка, просто когда я стояла там под роддомом, слушала крики рождающихся детей из окон открытых палат, во мне зародился жуткий страх, я не хочу рожать, уж лучше усыновить ребёнка, всё что угодно, лишь бы не терпеть эту боль. Да и не в самой боли суть, я, как только начинаю представлять, что внутри меня что-то будет жить, а потом выходить, какая же это мерзость, это даже представлять страшно, не то что хотеть такое.

Сестра оказалась совсем не такой, какой я себе представляла её, она была гораздо плаксивее и мрачнее, я-то представляла себе ребёнка радостного, а здесь Катя. Родители совсем перестали на меня обращать внимание, теперь ведь появился новый ребёнок. И пришлось мне строить как-то свою жизнь в садике.

Однако в садике всё было не так плохо, мы с Катей везде ходили вместе, в игрушки играли вместе, ели вместе, спали вместе, в этом и есть свой особенный баланс, когда находишь своего человека. Однако вскоре, когда мне уже было пять лет, к нам в группу пришёл новый мальчик Яромир, до ужаса странное имя, но его зовут именно так.

Он попытался расстроить наши с Катей отношения. Как именно, спросите вы, он начал за нами обеими ухаживать. Так он меня этим раздражал. Я понимала, что он делает всё это специально, или, может, мне просто показалось, что специально, я не верила, что в такую, как я, можно влюбиться, в Катю-то, конечно, да, она красивая, и формы у неё уже женственные, но не в обеих же сразу.

Вот так вот подойдёт он к нам одним жарким денёчком и начнёт приставать, бегать за нами и пытаться поцеловать или обнять, говорил нам:

– Девочки, вы такие красивые.

Но это ещё было нормально, хуже было, когда он говорил это нам по отдельности, просто отвратительно.

– Николь, ты такая красивая, – и мне сразу начинало казаться, что я, наоборот, некрасивая.

Мы с Катюшей делали вид, что не замечаем его, ну, по крайней мере, я делала, возможно, Катя действительно его не замечала. Однако во мне каждый раз, когда случалось что-то подобное, возгоралась непонятная вспышка, такая резкая и обжигающая изнутри. Мне вовсе не нравился Яромир, но мне нравилась эта ужасная форма внимания, она мне нравилась, и я корила себя за то, что мне она нравится, ведь это же глупость и полный абсурд.

Конечно, на долю секунды было приятно ощутить себя в центре чьего-то внимания, но потом я тут же вспоминала о Кате, он пытался разлучить меня с ней, и я, естественно, воспринимала его как врага. Один раз я его чуть не избила, точнее говоря, ударила, а дело дальше не зашло. Каждый Катин взгляд на него воспринимался мной как измена с её стороны, как будто она хочет бросить меня ради этого глупого мальчика, который ничего из себя не представляет.

И как же неприятно мне потом было выслушивать от бабушки Гали, которая забирала меня из садика.

– Как там Яромирчик ваш? – спрашивала она таким заговорщицким тоном, как будто он мой жених, и всё это из-за того, что как-то этот больно хороший мальчик подошёл к ней на площадке поздороваться и сказал ей, что я ему нравлюсь.

– Не знаю, – вздыхала я, делая вид, будто даже не припоминаю, о ком она говорит.

– Ну как же, Николь, ну что ты, поклонник же твой.

– Нет у меня поклонников.

Этот разговор сразу же начинал выводить меня из себя, я боялась, что сейчас сорвусь уже на бабушку.

– Давай не будем об этом говорить, пожалуйста.

– Ой-ой-ой, ну я поняла. То-то ты всё такая загадочная ходишь, о кавалере думаешь!

Я просто закрывала руками голову и отворачивалась от бабушки, о, как же это невыносимо, зачем вообще лезть, куда не просят?

Бывали и хорошие дни, когда из садика меня забирал мамин папа, дедушка Коля. Я очень его люблю. Его шутки всегда поражают в самое сердце. Он, если что скажет, так хоть стой, хоть падай от хохота.

Высокий, худой, вечно с сумкой через плечо и в очках, больших очках. Он не любил покупать новые вещи, даже если мама ему что-то предлагала, он отказывался, а ходил в поношенных рубашках. Мне нравился этот запах застиранных вещей, и рубашки со временем становились такими мягкими, потрёпанными, что когда я его обнимала, даже отпускать не хотелось эту бархатистую мягкую поверхность.

Так мы с ним и шли, в тишине, шаг за шагом. А я иду и улыбаюсь, оттого что мне так хорошо с ним в этой тишине, он не думает меня перебивать, я могу думать, о чём захочу. К счастью, дедушка не был любителем влезать в чужие дела, это и давало ему кучу привилегий в моих глазах. Всегда, когда родители уходили, я просила, чтобы с нами остался именно дедушка, потому что он сядет, заварит себе чай и будет смотреть телевизор, пока мы не попросим сделать еды, или ответить на наши вопросы, он идеальная нянька, прямое доказательство того, что мужчины тоже могут отлично обращаться с детьми, а иногда даже лучше, чем женщины.

Идём мы по склону вверх, от садика к моему дому. Вокруг шумят машины, ветер бьёт нам в лицо, а мы идём размеренным, спокойным шагом, как будто мир остановился, как будто есть только я и дедушка.

– Ты хочешь, чтобы я тебе что-нибудь в магазине купил? – дедушка всегда об этом спрашивает, у нас обычай заходить в магазин за небольшой коробочкой с игрушкой, такие игрушки обмениваются в садике на заднем дворе. Поэтому я киваю, и мы заходим в магазин. Дедушка берёт хлеб, пачку сигарет, а я хватаю игрушку, мы покупаем и вместе счастливые идём домой. Дедушка курит новенькую сигарету, дым разлетается и поднимается, клубится над тротуарами, пока я уже распаковала новую пони, она розовая с фиолетовой причёской, станет отличным дополнением коллекции.

– Спасибо, дедушка.

Глава 3. Запахи

Прекрасный осенний день радует ясным солнцем. Я иду в своём бирюзовом платье, которое мама украсила розовым пояском и искусственными цветами. А как она похлопотала над моей причёской, это отдельный круг ада. Мама всегда должна была выглядеть идеально, а мы с Катей как её дети должны были соответствовать.

Мне было грустно, что в садике пришлось расстаться с моей лучшей подругой, но больше меня пугало то, что теперь это будет новый коллектив, в котором я опять никого не знаю, все опять будут смеяться надо мной, а я опять буду выглядеть как одинокая дура. Да, именно так я себе представляю школу, пока мы идём по просторной улице, машины гудят, от тюльпанов в моих руках доносится прекрасный аромат, однако больше никогда я не смогу подарить кому-нибудь эти цветы, теперь они связаны в моей памяти только с этим ужасным днём.

Я уже испытываю невероятный стыд, оттого что мы идём в школу все вместе, всей семьёй, даже бабушки тут, какой же это ужас, ведь я и сама вполне могла справиться.

Школа выглядит маленькой и обшарпанной, в некоторых местах откалывается краска, три десятка таких же, как я, нарядных детей стоят у входа. Мы ждём некоторое время, я уже начинаю терять терпение.

Вдруг дверь школы открывается, и к нам навстречу выходит, ну, точнее, еле-еле идёт какая-то бабушка, поначалу я ничего не поняла, а потом оказалось, что это наш классный руководитель, вроде как эта пожилая женщина заслуженный математик, и родители настояли, чтобы она была у нас преподавателем. А мне вдруг стало страшно, что эта женщина прям здесь сейчас и без чувств грохнется, ей на вид лет восемьдесят, а по правде и того больше, восемьдесят два вроде, как она собирается нас учить?

Пока я стояла в шоке, мама подтолкнула меня в центр событий, где вся группка ребят заходила в кабинет.

Класс был самый обыкновенный и скучный, я сразу поняла, что ничего хорошего от этого места точно ждать не следует. И вдруг встал вопрос, с кем же я буду сидеть. Как-то вдруг получилось, что все рассредоточились по своим местам и нашли пару, а я стою одна-одинёшенька и смотрю на одну-единственную свободную парту, за ней сидит какой-то полный мальчик с глазами навыкате и смеётся дурным смехом. Но делать нечего, сажусь рядом с ним, и вдруг до меня доходит такая вонь, как будто этот пацан с самого рождения не мылся. И всё, дальше я ничего не понимаю. Учительница стоит, рассказывает что-то у доски:

– Здравствуйте, дети, я ваш классный руководитель, – а дальше пустота, которую заполняет запах пота. Очнулась я только тогда, когда она начала рассказывать нам про портфолио, говорила, что это очень важно, нужно иметь папку с достижениями:

– Дети, в конце года я буду проверять ваши портфолио и награждать тех, кто будет особенно стараться.

А у меня не то что портфолио, у меня достижений толком нет, ну ходила я на танцы, выступала, но мне это не пошло, и своими выступлениями я не горжусь. Стало мне понятно, что нужно искать что-то новое.

В раздумьях я и просидела весь классный час, а потом выбежала на улицу, где меня ждали родственники всей гурьбой, и поняла, что сейчас начнётся…

– Ну что, ты теперь у нас взрослая, – улыбается бабушка Галя, – а взрослая поесть ещё не хочет? – спрашивает она свой любимый вопрос. Я лишь вымученно закатываю глаза.

– Ученик наш, – поддакивает ей бабушка Света.

– Ты смотри, побольше двоек получай, – шутит дед Андрей.

– Ну как ребята, с кем-нибудь познакомилась? – доносится ко мне уже непонятно от кого, а может быть, и ото всех сразу. Стараюсь вырваться из этого круга и подбежать к маме. А она стоит наготове, у неё своя цель – сфотографировать меня. К счастью, все фотографии мы сделали по пути сюда, и теперь остаётся только небольшой снимочек на память – готово. И мы с мамой идём под руку вдоль дороги.

– Мам, мне портфолио нужно.

– Ну сделаем, раз нужно, добавим туда твои танцевальные успехи.

– Не хочу танцевальные, хочу какие-нибудь новые.

– Может тебя, на волейбол отдать, – слышу я сзади голос папы, – или на баскетбол, будешь у меня спортсменкой нормальной.

– Ну я ещё подумаю, – робко говорю я. Папу обижать не хотелось.

– Да, безусловно, надо ещё подумать, походишь, попробуешь, где тебе больше понравится, там и останешься, – приобняла меня мама, и мы вместе улыбнулись друг другу.

Через несколько дней мы с мамой и её сестрой ходили в цирк. Уже поднимаясь по лестнице из гардероба на выход, мама вдруг увидела на стене бумажку, в которой значилось, что идёт набор в молодёжную цирковую группу.

– Николь, а ты случайно не хочешь попробовать походить в цирковую студию? – спросила она меня, разглядывая в руке небольшой листок.

– Конечно, хочу! – обрадовалась я. В моей голове цирковая студия выглядела как идеальное место для игры и развлечений с животными.

Так и произошло, что мама записала меня в цирковую студию. На следующий день мы пришли туда в назначенное время. Я покрепче сжала мамину руку, потому что испугалась ещё одного нового коллектива.

Заходить надо было с другой стороны здания цирка, вход для персонала такой. Только шагнув туда, я ощутила незабываемый животный запах, он во всём цирке чувствовался, но эта часть оказалась особенно пропитанной животным духом. Я немного поморщилась, но деваться уже было некуда.

Нас встретил тренер, и мама успешно передала меня ему, только оставила мне сумку с одеждой. Я удивилась, думала, переодеваться вообще не понадобится, но когда открыла сумку, ужаснулась, там лежала форма ещё хуже, чем у меня раньше была на танцах, она полностью всё облегала и подчёркивала, а с моим животом и ляжками такое просто унизительно.

Я стояла почти не шевелясь и постоянно подтягивала коротенькие шортики ближе к коленям. Мне казалось, что смеялись с меня все, вся группа, как на самом деле – не знаю, мне хотелось только плакать.

Однако к концу занятия мне удалось успокоиться и взять себя в руки. Я даже научилась жонглировать тремя мячами, а это уже успех.

Но долго я в цирк не проходила, помешал мой безграничный стыд за своё тело. И потихонечку я оставила неудобные шорты на полке, чтобы вернуться к своему привычному образу жизни. Не сказать, что я была им довольна, скорее у меня не было другого выхода. Мне постоянно очень мешали моя дотошность и брезгливость.

Со школы меня обычно забирала бабушка Галя, хотя я скандалила и хотела ходить сама, ведь живём мы недалеко, а бабушку я стеснялась. Я очень люблю её, но почти каждый день превращается у нас в скандал.

Прохладный осенний день, мы с бабушкой Галей идём из школы. Я, как всегда, выбежала самая первая, чтобы никто из одноклассников не увидел, что меня бабушка забирает, не знаю почему, но большинство ребят даже в первом классе ходят сами.

И мы идём, бабушка берёт меня под руку, это мне тоже неприятно, я не любитель прикосновений, но разве ей это объяснишь. Я бы предпочла уйти в свои мысли и помечтать немножко, но у бабушки другие планы.

– Да… Что опять самая первая выбежала, стесняешься меня, да? – начинала она грустным тоном, который, наверно, должен был вызвать жалость, но во мне вызывал лишь безграничное раздражение, потому как одно и то же повторялось каждый день. – Старенькая бабушка ходит за ней в школу, а она стесняется меня. Чего молчишь? Как дела в школе, расскажи.

– Как всегда, – отвечала я, потому как ничего хорошего сказать было нечего, русский язык никогда мне не давался, все диктанты я проваливала и писала очень неграмотно.

– Что именно? Опять по русскому тройка?

– Да, – вздыхала я и отворачивала голову в другую сторону от бабушки.

– Ой, Николь-Николь, вечно эта твоя невнимательность. Я же тебе говорю, тебе нужно больше писать, писать – писать и писать, – она повторяла эту фразу каждый день, я просто выучила её наизусть уже, бесполезно было объяснять бабушке, что дома вечерами с мамой я пишу-пишу и пишу, потому что у мамы всё должно быть написано идеально. Бабушка никогда не слышала то, что я ей говорю, для неё меня как будто не существует, как будто я появляюсь в те моменты, когда она этого хочет.

От школы до бабушкиного дома совсем недалеко, и вот мы уже входим во двор. Ничего примечательного здесь нет, обычный двор, который находится внутри комплекса из нескольких девятиэтажных старых зданий, в одном из таких и жили бабушка с дедушкой. Я шла по двору вслед за бабушкой и рассматривала скрипучие качели в противоположном углу от меня. Они так манили, так звали к себе, но я понимала, что сейчас для меня это блаженство недостижимо.

Всё бы отдала, чтобы не заходить в этот ужасный подъезд, а остаться здесь на воздухе, тем более двор в это время свободен, никаких наркоманов и пьяных студентов, всё чисто, я бы могла пойти покататься на качелях. Однако бабушка открывает подъезд, и мы заходим.

Сразу же мне в нос бьёт отчётливый запах мусорных помоев, ужасный запах, я иду и прикрываю нос, а бабушка уже свыклась, их соседка, очень старенькая бабушка, от старости уже немного не в себе и потому таскает мусор в квартиру, а через вентиляцию запах разносится везде. Самый мой большой страх – это встретить эту старушку, когда буду одна идти к бабушке по этому мрачному подъезду.

Один раз мне уже удалось её встретить. Я спускалась от бабушки и хотела пойти домой, когда вдруг услышала перед собой шаги, она шла по лестнице, тоже спускалась вниз, худая до невозможности, волосы седые, почти белые и не собраны никак, просто растрёпаны по плечам, шла она в каком-то ободранном халатике и еле-еле переступала со ступеньки на ступеньку. Мне надо было её обогнать, чтобы пойти вниз, и медленно-медленно я начала потихонечку её обходить, пока не увидела её лицо, тоже всё ободранное: один глаз навыкате, под ним почему-то синяк и невообразимо большая нижняя губа, В совокупности всё выглядело очень страшно. И, потеряв своё последнее самообладание, я просто бросилась вниз по лестнице, только бежала и оглядывалась, думала, а вдруг она бежит за мной.

С трудом преодолев подъезд, мы с бабушкой зашли в квартиру. Дедушка, как всегда, лежал на диване и поднялся, когда услышал наши шаги.

– Привет, моя дорогая, – обрадовался, он и мы начали обниматься.

– Здравствуй, дедушка.

– Ну что? Сыграем сегодня в шахматы? Ты меня вчера обошла, жду не дождусь реванша.

Предложение дедушки было заманчивым, мы с ним частенько играли в шахматы, он же меня и научил, вообще он любил играть со мной в разные игры.

– Олег, отстань от неё, какие шахматы, ей уроки надо делать, – начала возмущаться бабушка прямо из коридора, она просто не умела отвечать спокойно, дедушка закатил в глаза и вышел на кухню попить воды.

Раньше я могла просто не замечать некоторых нюансов в силу своего маленького возраста, но сейчас я стояла в крохотной бабушкиной квартире с обшарпанными стенами, старой мебелью и могла чувствовать только запах, этот ужасный запах какой-то столовой, места, где готовили много еды, где все стены пропитаны маслом. Возможно, некоторым этот запах может показаться приятным, но я считаю его тошнотворным. А самое ужасное, что сейчас в этой антисанитарии бабушка приготовит мне еду и я должна буду её съесть во что бы то ни стало. Я ненавижу бабушкину еду, потому что когда её ем, всегда представляю, в каких условиях она готовилась, и мне просто становится невыносимо, у меня не получается просто заглатывать, а бабушка постоянно злится и обижается на то, что я не хочу есть её еду.