Белогвардеец. I том

Я подождал юных дам чтобы просит прощения за свою сию невнимательность. Заметив что я их ожидаю, ко мне подошла одна из девушек, она сияла, словно ангел, её белая кожа, словно фарфор, сочеталось с чистым детским личиком, румянец играл на щеках, её губы казались цветком, на котором ещё блестела утренняя роса, её синие, синие глаза были как лазурное море, глубокие и светящиеся, в них отражалось небо и летний свет, и я невольно задержал на них взгляд – Сударь! – её голос прозвучал строго, но мелодично. – Что за манеры? Подкрадываться к девушкам и пялиться так, будто вы не воспитанный хулиган!

Я опешил, слова застряли в горле. Наконец выдавил:

– Простите… не имел дурного умысла.

Она прищурилась, внимательно глядя:

– Хм… Похоже, вы говорите правду. Но знайте: в следующий раз я позову городового.

Я склонился в поклоне, стараясь улыбнуться:

– Тогда буду молиться, чтобы следующего раза не было.

Она чуть смягчилась, но строго добавила:

– Всё же вы виноваты! Узрели сокровенное, и нам от этого стыдно.

– Как же мне искупить сей грех? – ответил я, собравшись. – Позвольте хотя бы узнать ваше имя.

– Люба… – тихо сказала она, опустив глаза. – Люба Михайловна.

– Александр Николаевич Андреев, – представился я, робко кланяясь. – Младший офицер второго драгунского полка.

На миг её взгляд задержался на мне, и будто сама Москва-река замерла в вечерних сумерках – Тогда буду молиться, чтобы следующего раза не было – Переводя дыхание и собрав мысли, я наконец ответил: «Прошу прощения»

– Я (с поклоном, смущённо) – «Сударыня, вы меня несправедливо обвиняете в похотливом грехе».

– Она (строго, но с любопытством) – «а вы еще и отрицаете свою похотливость?»

(я с дрожью в голосе, собирая мысли) – Прошу прощения, не имел злого умысла, ни малейшей намеренности – Сударыня, изволите простить мою неосторожность – я так был поглощён своими мыслями, что не заметил, как подошёл к вам, и сердце моё полно стыда за сию невнимательность.

– Хорошо… Верится с трудом, но мне кажется, что вы человек добрый. Однако, всё же грех с вас…

– Как же мне потушить пламень стыда в ваших душах и снять тяжесть греха с моих плеч? – Меня зовут Саша… Александр Николаевич Андреев, – робко добавил я, слегка кланяясь, – младший офицер второго полка.

Она посмотрела на меня долгим, внимательным взглядом, и я почувствовал, что мир вокруг замер, оставив нас двоих наедине с тихим плеском волн Москвы-реки, убаюкивающим вечернюю набережную.

– Позвольте вас проводить, сударыня! – предложил я.

– Хорошо, – сказала она, – но только я с сёстрами, а вы, сударь, держитесь на сто шагов позади -Она улыбнулась мягко, почти игриво.

Так я провожал их до их поместья в пригороде, соблюдая указанную дистанцию и чувствуя одновременно волнение и радость, её глаза и божественная улыбка словно заколдовали меня, и каждый шаг вдоль тенистых аллей казался волшебным и одновременно неловким – сердце стучало быстрее, а разум едва успевал следовать за чувствами.

Когда мы дошли до поместья, Люба повернулась ко мне, её глаза сияли мягким светом вечернего сумрака, и тихо произнесла:

– Она – В пятницу, у деревянного моста, до заката.

Я сам не заметил, как подпрыгнул от счастья, и, хохоча от наполнявшей тело радости, побежал в сторону казармы, подпрыгивая с каждым шагом, словно весь мир разделял моё ликование. Следующие дни текли медленно, каждый миг наполнялся нетерпеливым ожиданием пятницы, как будто всё вокруг замедлило свой ход, чтобы подстраховать моё предвкушение.

В четверг утром, сразу после переклички, я получил известие, что моя дорогая мачеха, Марья Ивановна, приболела и была вынуждена остаться в постели. Мне пришлось бы отпроситься, и к вечеру того же дня, должен был отправиться в Петербург, но я, не хотел пропустить встречу с Любой. В огне двух мыслей, я провёл бессонную ночь.

Вот настала пятница. Закончив служебные дела, я отпросился на двухдневную поездку в Петербург, чтобы отправится вечерним поездом. К закату я бросился к набережной, направляясь к старому деревянному мосту, сердце моё трепетало от предвкушения встречи. У моста, в ожидании, я перебирал в голове слова, пытаясь найти те, что могли бы точнее всего передать Любе всю глубину моих чувств. По набережной появился силуэт, Люба шла по набережной, и закатное солнце играло на её платье, длинном до щиколоток, мягко облегая талию и ниспадая лёгкими складками, словно сама ткань дышала. Волосы, собранные в аккуратную косу, струились до колен, блестя в последних лучах света. В её походке, мягкой и плавной, ощущалась удивительная лёгкость, будто сама природа даровала ей грацию богини, а каждый шаг шептал о недостижимой красоте. Помню, речён был я себе: никогда прежде не встречал я лица, что дерзнуло бы так пленить мою душу.

– Я – Здравствуйте, сударыня! – сказал я, слегка склонив голову и пытаясь скрыть лёгкую дрожь в голосе. Она с лёгкостью протянула мне руку. Я осторожно прикоснулся, нежно преподнеся к губам ее руку!

– Она – Здравствуйте, сударь! – ответила она мягко, кивая головой, и её взгляд на мгновение встретился с моим, тихо спрашивая: – как вы? Благополучно ли ваши дела?

– Я – В тот день, встретив вас, я потерял покой…

– Она – Ой, бедненький… в чём же я отняла ваш покой? – сказала она с лёгким волнением.

– Я – «Мой покой утонул в ваших глазах, душа моя стремится к вашему ангельскому голосу, а сердце бьётся при звуке вашего имени».

– Она – Что же вы, сударь, льстите мне? – смущённо опустила глаза она, едва касаясь взглядом земли, в ее голосе чувствовался легкий дрожь.

Так мы говорили с ней обо всём – о семье, о мечтах, о планах на будущее. Разговор тек легко, словно тихая река, я известил её, что вечером вынужден отправиться в Петербург. Слова мои прозвучали легко, но сердце сжалось от мысли о предстоящей разлуке. Она слушала молча, и в её взгляде мелькнула тень грусти, которую я не мог не заметить. Она строго, но с заботой сказала:

– Она – Сударь! Вы обязаны навестить вашу любимую мачеху незамедлительно, ибо это поддержит её в болезни. Я буду молиться за вас и за ее выздоровления!

Глава II. Эффект домино

«Novus Ordo Saeculorum – Новый мировой порядок»

(Вудро Вильсон 28-й президент США -1918г)

1908-й год 6-й июль, за месяц до судьбоносной встречи Александра и Любы, на тысячах километров к югу, в Нью-Йорке разворачивались события, которые должны были изменить ход истории.

Нью-Йорк, 6-й авеню в Манхэттене, новое здание, открывшееся в прошлом году, на которой поселились торговые палаты, 6-м этаже, зал совещании, за круглим столом обсуждалось, не связанные между собой события в разных странах. В этом небольшом зале, где не было ни окон, ни форточек, царила густая, почти осязаемая тишина, прерываемая лишь приглушённым шорохом бумаги и едва слышным скрежетом мебели. Атмосфера была пропитана тревогой: каждый взгляд, каждый жест словно взвешивался на весах невидимой власти.

– Железная дорога до Багдада готова. Это открывает новые возможности для снабжения и контроля регионов. Любое вмешательство теперь можно проводить молниеносно.

– Передайте Серу Артуру, – произнёс высокий мужчина с холодным взглядом, – чтобы он предоставил власть Ал -Сабаху. Нам нужна опорная точка для защиты железнодорожных путей.

– Ал-сабах способен справиться, – добавил молодой офицер, уверенно постукивая пальцами по столу. – Его войска дисциплинированы, и они знают местность. Мы получаем стратегический узел и гарантию сохранности движения грузов.

– Нам необходимо убедить Императора разрешить Standart Oil войти в Карабах.

– Но Император категоричен в своём.

– Передайте фон Берхтольду, – произнёс высокий мужчина, голос его звучал спокойно, но решительно, – подготовить всю юридическую документацию. Мы создадим Императору гамбит.

– Вы уверены, что Император не поднимет армию? – спросил молодой офицер, с тревогой глядя на старших, мы ещё не все подготовили.

– Вот почему и выбрали Боснию и Герцеговину, – заметил мужчина, с лёгкой усталостью в голосе. – Здесь пересекаются интересы трёх императоров. Никто из них не уверен, что двое других не создадут союз против него. И пока сомнения существуют, не начнут войну.

– Пять миллионов золотых выделить на операцию «Молодая Турция», – спокойно сказал мужчина, опершись локтями на стол. Его взгляд был холоден, а голос ровен, будто он просто называл цифру, а не решал судьбы целой империи.

– И помните, – продолжил высокий мужчина, – внешне всё должно быть скрыто. Никаких прямых связей с Россией, никаких подписей на открытом пространстве. Всё через Асквита и фон Берхтольда и юридическую документацию от имени Британского правительство. В итоге, Император увидит лишь правильный ход, а не финансовое вмешательство.

– Передайте старому королю, – заметил высокий мужчина, с лёгкой тенью улыбки, – мы поддержим его возмущения по действиям Австро-Венгрии. Король почувствует, что стоит на твердой почве, а Австро-Венгрия – под давлением. Пусть он знает: его мнение учтено, а мы готовы к манёврам за кулисами.

Пока в Нью-Йорке за закрытыми дверями решали судьбу Востока, в Париже уже спешил курьер с новостями, дождь только что закончился, и мокрые гравийные и булыжные улицы Парижа блестели в утреннем свете. Редкие солнечные лучи, пробиваясь сквозь облака, играли на крышах и мостовой, отражаясь в лужах. В воздухе витал свежий аромат дождя и сырости старых зданий, а прохладный ветерок колыхал плащи и шляпы спешащих горожан. Толпа прохожих, спешила на работу, лошади и экипажи осторожно скользили по влажным улицам, звеня колокольчиками и поднимая брызги. Среди этого потока выделялся один мужчина, который шагал особенно быстро, словно каждый момент был на вес золота. Его взгляд был напряжён, плечи подрагивали от торопливых шагов. Мужчина выделялся из толпы своим экзотическим обликом для парижских улиц. Лицо у него было острое и выразительное, с тёмными глазами, в которых сверкала живость и хитрость, словно каждый взгляд оценивал окружающий мир. Темные, густые брови над глазами придавали лицу решительность. Он уверенно свернул к неприметному зданию, почти сливающемуся с соседними. На первый взгляд здесь не было ни вывески, ни признаков жизни. Мужчина быстро постучал по двери, и после короткой паузы дверь медленно открылась.

– Merhaba! Gazete! Sabah haberleri ve finansal durum…

(Привет! Газета! Утренние новости и финансовые сводки…)

– Teşekkürler. Durum ciddi mi?

(Спасибо. Ситуация серьёзная?)

– Evet, Amerikan bankaları ve petrol fiyatları operasyonumuzu etkileyebilir.

(Да, американские банки и цены на нефть могут повлиять на нашу операцию.)

Передав хозяйке газету, мужчина слегка поклонился и дальше спешил по дождливой улице, растворяясь в серой толпе. Женщина, получив газету, быстро пошла по коридору и постучала в один из дверей.

– Nezhmibey, izin verir misiniz?

– Girin, Fеride.

– Efendim, sabah haberleri ve finansal durum…

– Başka bir şey söyledi mi?

– Amerikan bankaları ve petrol fiyatları operasyonumuzu etkileyebilir.

Мужчина взял газету, внимательно прочитал и сказал:

– Yunanistan’a Mustafa’ya telgraf gönderin, 1 milyon altınla subayları rüşvetlemeye başlayacağız, operasyonu başlatın.

В 1908-м году восстание младотурок началось с волнений в гарнизонах Македонии. В последующие дни протесты охватили военные гарнизоны Греции, а к середине недели митинги уже распространились по всей Османской армии, возникла реальная угроза существовании империи. В последующие дни, словно ветер перемен, митинги охватили военные гарнизоны, гремели по всей Османской армии. Султан Абдулхамид II, некогда державший власть в своих руках, теперь остался лишь тенью власти – формальным правителем. Пока, молодые турки, полные решимости, плели новые узоры судьбы империи, готовя почву для перемен, что могли превратить страну в пылающий очаг гражданской войны. Султан Абдулхамид II, во избежаний кровопролития, был вынужден уступить – восстановить Конституцию и открыть двери парламента. В это время Австро-Венгрия, словно хищник, выжидающий момент, готовила продвижение войск к границам Османской империи и России, готовясь обнародовать аннексию Боснии и Герцеговины. Император Николай II каждый день получал свежие известия о бурлящих событиях на Балканах и в Османской империи. Император, понимая дальнейшие события отдал указ: мобилизовать, небольшой полк армии для патрулирования западных границ – Галиции и Бессарабии, чтобы наглядно показать Австро-Венгрии готовность России вмешаться в случае агрессии против Сербии и в качестве претензии на возможную аннексию Боснии и Герцеговины.

К вечеру той пятницы, Александр проводил Любу до её поместья и, прощаясь, срочно отправился в казарму, чтобы собрать багажа и документов, он должен был успеть на вечерний поезд до Петербурга, и мысль о возможной оплошности не давала ему покоя. Он только переступил порог казармы, как тревога прорезала воздух. Голоса офицеров отдавались в ушах: срочно собрать амуницию и выстроиться! Сердце забилось быстрее, и он бросился исполнять приказ. Через час полк начал движение к Бессарабии. Он шёл среди солдат, сердце сжималось от ожидания неизвестного, никто не пояснял, куда они идут. Разгорелась ли война – оставалось только догадываться. Судьба солдата – не спрашивать, а выполнять свой долг.

Полк начал путь пешим маршем от Москвы. День за днём солдаты шли, устало переступая ряды километров, продвигаясь по дорогам Московской губернии. Солдаты шагали устало, глаза привычно фиксировали дорогу, а ноги всё чаще вязли в грязи. Ветер приносил запах дыма костров и конской копытной кучи. Наконец они достигли Курска. В Курске хлопцев встретил гул паровозов и шум станции. Здесь, их ожидала скорая перегрузка: солдат рассадили в железнодорожные вагоны, обоз и артиллерию тоже разместили, готовясь к дальнейшему пути на юг. После, восьмидневного пути по рельсам полк наконец достиг Одессы. Солдаты, усталые, немытые и измятые дорогой, выходили из вагонов, ощущая непривычную влажность морского воздуха. После, небольшого отдыха, солдаты были распределены по гарнизонам в Хотине и Черновцах, а часть отправилась на посты вдоль Днестра и Дуная. Здесь им предстояло патрулировать, следить за переправами и поддерживать порядок, охраняя границу империи. Александр был оставлен в портовом гарнизоне, где ему предстояло нести службу и следить за порядком в порту и городе Одессы.

Три дня для Александра слились в один. Днём – работы без конца: укрепляли казарму возле железнодорожной станции, таскали ящики с боеприпасами и продовольствием, готовили оборону. Ночью он валился без сил, засыпая так крепко, что не замечал ни шума порта, ни шагов часовых. Просыпался он уже под тревожный гул утреннего сбора. На четвёртый день Александра назначили в патруль, охранявший улицы Одессы. Александра прикомандировали к патрульному штабу Жандармерии. Его участок службы приходился на базарные площади – шумный привоз и многолюдный старый рынок. Утром Александр принял распоряжения командования, собрал личные вещи и с сопровождением старого жандарма направился к новому месту службы. По дороге Александр впервые обратил внимания на Одессу: шумные улицы, спешащие извозчики, торговцы с корзинами фруктов и гул портового города. Со стороны порта тянулись склады, корпуса таможни, казармы и шумные причалы, где дымили пароходы и скрипели деревянные краны. Ближе к жилым кварталам тянулись ряды простых одноэтажных домиков, тесных хибар рабочих и трущоб с узкими кривыми улочками. На улицах сновали самые разные люди: степенные купцы и крикливые торговцы, загорелые моряки и матросы, усталые рабочие и грузчики, а среди толпы мелькали бандиты и жулики. Воздух был густо насыщен запахами: от порта тянуло морской солью, рыбой, копчёностями, смолой, угольным дымом и мазутом. Но стоило приблизиться к базару, как первый ударял в нос аппетитный и пряный аромат жарящегося шашлыка. На лавках же можно было найти всё: табак и кофе, квас и восточные специи, арбузы и дыни, даже жареные семечки – вся Одесса, шумная и пёстрая, лежала на прилавках Привоза. Едва прибыв в штаб, Александр был приглашён к трапезе. Ему подали ароматный шашлык и налили вина. Сочные куски шашлыка таяли во рту, и он с удивлением признался себе, «что не пробовал ничего вкуснее», старый жандарм захохотал, подмигнул Александру – все-таки баранина!

Старый жандарм, вытирая усы и с улыбкой, продолжил:

– Знакомьтесь, господа! Наш гость, а нынче и товарищ по службе – младший унтер-офицер… -обвёл взглядом товарищей, кивнул на Александра.

– Александр Николаевич Андреев, имею честь знакомству!

Крепкий, усатый казак, прищурившись на Александра, проговорил с лёгкой улыбкой:

– Казак, Михайло Николаевич Головин. -Он протянул широкую ладонь, тяжёлую и мозолистую, словно сама степь вложила в неё силу. Александр на миг замялся, но затем твёрдо ответил, принимая руку:

– Младший унтер-офицер Александр Николаевич… имею честь знакомству!

Их ладони сомкнулись в крепком рукопожатии. Михайло воскликнул громко, на весь стол:

– Во! Крепищ!

За столом раздался дружный смех, кто-то стукнул по кружке, а старый жандарм добавил, качая головой:

– Вот и славно. Теперь видно – сдружитесь.

Заговорил самый младший за столом – худой, высокий парень, на котором синий мундир жандарма сидел чуть мешковато, будто снят с чужого плеча.

– Рядовой, Иван Кременко.

За столом, рядом с Головиным и Кременко, сидел ещё один человек – не в военной форме, а в полицейском мундире с медными пуговицами. Коренастый, с густыми усами, он говорил медленнее других, будто каждое слово обдумывал.

– Урядник городской полиции, Георгий Васильевич Малахов – представился он, кивая Александру. – В наших краях служу уж десятый год, всякое видел. Теперь вот и вместе патрулировать доведётся.

– А я, – продолжил старый жандарм, поправив мундир, – — Поручик корпуса жандармов, Степан Карлович Гельмут.

Головин ухмыльнулся, кивнув в сторону Кременко:

– А мы его, ваше благородие, меж собой зовём – дядя Стёпа!

За столом раздался дружный смех. Сам Гельмут только покачал головой, но в уголках его усов мелькнула улыбка:

– Ну-ну… Дядя, значит. Смотрим тогда, чтоб ваши шалости мне по-отечески разбирать не пришлось – Он кивнул Александру с лёгкой иронией в голосе – С нами служба – не скучайте. В Одессе работы хватает и днём, и ночью.

Старый жандарм – поручик Степан Карлович Гельмут – откинулся на спинку стула, поднял три пальца и заговорил с расстановкой:

– Вот тебе, Сашенька, три правила службы в патруле.

Первое: парадную форму на службу не надевай. Сменишь на полевую – и шинель цела, и сам не станешь лишней мишенью для дуры-пули.

Второе: никогда не ходи один. На улице один – значит добыча. Тут и пацан с камнем из-за угла полезет, а уж шайка хулиганов тем более.

Третье: никогда не вмешивайся в базарные разборки. Хочешь порядок – смотри со стороны, а в самую гущу не лезь.

Он опустил руку и подытожил твёрдо:

– Запомнишь – доживёшь до увольнения. Зазеваешься – героем помрёшь.

Головин усмехнулся, хлопнул Александра по плечу:

– А слова-то правильные. Только герой тоже нужен, а то скучно жить.

Молодой Кременко смутился, отвёл глаза и пробормотал:

– Всё равно страшновато одному идти…

А урядник Малахов, не отрываясь от кружки, буркнул:

– Правильно поручик сказал. Одесса любит тех, кто глаза держит открытыми.

Дядя Стёпа, чуть смягчив тон, продолжил:

– Есть у нас ещё молодые жандармы в службе, познакомишься со всеми. Так теперь крышу тебе, тебя, хлопца, поселим в моей комнате. Всё-таки офицеру с рядовыми, не по чину.

Головин хмыкнул:

– Ну, тогда и к порядку держи! А то дядя Стёпа суров – в кабаке за тобой с канделябром не побежит, но отчитывать умеет будь здоров.

За столом снова раздался смешок, а Александр впервые почувствовал, что среди этих разномастных людей его принимают «своим», напомнило ему о кадетских друзей Игоря, Семёна еще Петра! И заболевшую любимую мачеху…

После трапезы дядя Стёпа повёл Александра в свой угол казармы. Комната поручика оказалась небольшой, но заметно отличалась от солдатских спален. Вместо длинных рядов железных коек здесь стояли всего две кровати – офицерская и запасная, покрытые серыми одеялами. В углу – массивный дубовый стол с лампой под матовым абажуром; на нём аккуратные стопки бумаг, чернильница и перо. На стене висели карты Одессы и Бессарабии, рядом – сабля в ножнах и вычищенный до блеска револьвер. У окна стоял шкаф, в котором угадывались офицерский мундир и полевой китель. Возле двери – вешалка с шинелью и жандармской фуражкой. Воздух в комнате был пропитан смесью табачного дыма и покрашенной кожи. Здесь царил порядок – видно, что поручик держал всё под строгим контролем. – Вот, – сказал Гельмут, кивнув на запасную койку. – Тут и располагайся. Не казённая роскошь, но лучше, чем с рядовыми толкаться. Он усмехнулся и добавил: – А порядок держи, хлопец. В моём доме бардаку места нет. Александр кивнул, поставил ранец у стены и аккуратно снял шинель. Он провёл ладонью по одеялу на своей койке, вдохнул запах табака и кожи, затем перевёл взгляд на карту Одессы. Красные отметки на ней словно напоминали: город был неспокоен. Внутри его боролись усталость и любопытство. С одной стороны хотелось провалиться в сон, с другой – мысли о новом товариществе, жандармских правилах и предстоящей службе роились в голове, не давая покоя.

Гельмут, заметив его задумчивость, усмехнулся:

– Привыкай, молодец. Завтра с утра – первый патруль. Одесса ночью не спит, так что нам тоже покой не светит.

Так прошёл оставшийся день: оформление бумаг, новые знакомства – в том числе с несколькими рядовыми жандармами, с которыми ему предстояло делить службу и улицу. Вечером, вернувшись в комнату поручика, Александр умылся холодной водой из медного таза и, не раздумывая, улёгся на постель. Уснул он почти мгновенно – то ли от накопившейся усталости, то ли потому, что офицерская койка показалась куда удобнее и комфортнее, чем казарменные нары. За окном шумела ночная Одесса – где-то вдали гудел пароход, кричали портовые грузчики, лаяли собаки, бренчала шарманка. Но здесь, в комнате Гельмута, царили тишина и порядок. И сон унёс его, как солдата в забытьи.

Глава III. Вне закона

«Я не бандит – я революционер»

(Моисей Винницкий, Япончик)

Александр проснулся ещё до утреннего подъёма. В казарме стояла тишина, лишь редкие шаги часового доносились с улицы. В тусклом свете лампы он долго лежал с открытыми глазами, мысли упорно возвращались к дому и к больной мачехе. Сев на койке, он решительно потянулся к походному ранцу, достал бумажник с несколькими деньгами и, сунув шинель подмышку, вышел в прохладный коридор. Там уже загорелся огонёк керосиновой лампы – дежурный сонно переписывал отчёт. Александр ещё не дошёл до конца коридора, как заметил силуэт у порога – дядя Стёпа, с трубкой он лениво вдыхал дым, глаза дяди Стёпы, прищуренные от дыма, стояли задумчиво. Взгляд уходил куда-то вдаль, в никуда, словно он наблюдал целую Одессу. Трубка лениво дымилась, клубы дыма медленно расплывались по коридору. Скрипел паркет от тихих шагов Александра по коридору дядя Стёпа, не торопясь повернулся, обводя взглядом молодого поросль, и сказал:

– Только человек с тревогой не спит таким утром, – сказал дядя Стёпа, опершись на трубку и внимательно глядя на Александра. – Давай, юноша, расскажи, что тебя так волнует?

Александр вздохнул, опустив взгляд на тусклый пол коридора, и тихо сказал:

– Должен был навестить больную мачеху в Петербурге… но внезапная мобилизация застала меня врасплох. Теперь нужно срочно отправить телеграмму, чтобы известить родных о ситуации и о моём сожалении.

Дядя Стёпа, выдыхая клуб дыма из трубки, прищурился:

– Понятно, юноша. Тебе в город одному не позволят ходить, о мобилизации, скорее всего, ещё не объявляли – значит, тебе вообще ничего не разрешат отправлять. Так, запиши на бумажке адрес и кому телеграмма предназначена, а я сам отправлю через штабской телеграф.

– Весьма благодарен! – сказал Александр. Дядя Стёпа кивнул. Александр вернулся в свою комнату, быстро записал на бумажке адрес и получателя, аккуратно свернул листок и поспешил обратно. В коридоре он передал бумажку старому жандарму.

В это время по коридору разнёсся протяжный звук утренней трубы – сигнал к подъёму. Старый жандарм, пробормотал с лёгкой улыбкой: – Ну, барчук, началось.

Собрались патрульные во дворе: с одной стороны – ночной дозор, с другой – дневной. Поручик принял отчёт от ночного патруля, внимательно выслушал все сведения, дал несколько кратких указаний и, удовлетворённый, распустил солдат на отдых.

Поручик обратился к оставшимся: