Кондитерша с морковкиных выселок-2

– А у тебя есть алиби на момент убийства? – спросила я серьёзно.

– Ух ты, – заметил он без особого удивления, – прекрасная вдова ещё и в римском праве разбирается? От тебя было бы больше толку, чем от Пеппино.

– Не паясничай, – почти обиделась я.

– А ты подумай, – он посмотрел мне в лицо. – Откуда я могу знать, есть у меня алиби или нет, если я не знаю, когда был убит твой муж?

– Он не мой муж, – напомнила я, потупившись.

– В суде только не вздумай рассказать об этом, – сказал Марино. – Иначе тебя точно признают ведьмой и быстренько сожгут.

– Рассказала только тебе…

– Теперь хочу, чтобы рассказала про разговор с аудитором. Начинай.

Я попыталась максимально точно вспомнить всё, что наговорила Медовому коту.

Слушая меня, адвокат хмурился всё сильнее, но про сыр с вареньем не забывал.

Когда я замолчала, Марино некоторое время сидел молча, задумчиво уставившись в пустую чашечку, где раньше лежала вываренная в сахаре черешня.

– Всё очень плохо? – не выдержала я, наконец.

– Всё очень нехорошо, – произнёс он и снова постучал пальцами по столешнице.

Пальцы у него были длинные, красивые, и рука тоже красивая – сильная, не изнеженная, как можно было бы ожидать от офисного работника. Как эти руки умеют управляться с метлой, я уже видела. И как они умеют ласкать, тоже знала… Примерно знала… Ну то есть почти знала…

Ой, Полина, ты думаешь совсем не о том, о чём нужно.

– Знаешь, обычно подобные дела решаются просто, – сказала я, потому что он снова замолчал. – Надо найти настоящего убийцу – и всё. Но тут-то проблема в том, что, скорее всего, настоящая Аполлинария и есть настоящая убийца. Так и так я выйду виноватой. Но если синьор Кот не схватил меня сразу, может, он понимает, что я ни при чём?

Марино бросил на меня быстрый взгляд исподлобья и вдруг сказал:

– А ты не хочешь уехать отсюда? Сними все деньги в банке и уезжай. Во Францию, в Польшу, можешь даже в Англию, если захочешь. Там закон герцога Миланского тебя не достанет.

– Нет! О чём ты? – сразу же откликнулась я. – Как я могу сбежать? Ты же знаешь, что я могу вернуться домой только через этот сад… через виллу «Мармэллата». А мои контракты? Куча людей доверили мне свои деньги! Как я могу их бросить? К тому же, долг перед Занхой… Он когда не дурак, то вполне себе приличный человек…

– Ну, Занха без твоего долга не обеднеет, – заметил Марино, – а когда речь идёт о спасении жизни, то все средства хороши.

– Спасение жизни… – тут я осознала, насколько всё серьёзно, если даже такой успешный адвокат советует бросить всё и бежать.

Его рука лежала на столе, и я положила рядом свою руку. Рядом. Не соприкасаясь пальцами. Чуть-чуть не соприкасаясь. И сказала:

– Уеду, только если ты уедешь со мной.

Наши руки были рядом, и я заметила, как дрогнули пальцы Марино. Он словно хотел накрыть мою руку своей. Хотел, но… Но время шло, а наши руки так и оставались поврозь. И с каждой секундой безумная надежда таяла, таяла… А были ли надежда? Разве я не знала сразу же, что именно так всё и будет.

– Я не могу, – после долгого молчания произнёс, наконец, Марино, и медленно убрал руку со стола. – Хотя не скрою – соблазн велик. Ни для кого не секрет, что ты умеешь сбивать мужчин с пути истинного. Все в городе без ума от тебя. Да и за городом тоже. Но женщинам соблазн прощается. Женщины – существа слабые. Они живут сердцем, не разумом. А я – мужчина. Я не должен поддаваться слабости.

– Получается, себя ты считаешь благородным, а мне сразу в благородстве отказал, – усмехнулась я, постаравшись за усмешкой скрыть разочарование.

Всё-таки надеялась…

– У тебя брачные обязательства, Марино Марини, – продолжала я, – у меня денежные. Поэтому побег в наш план не вписывается. Давай будем думать дальше.

Он опять посмотрел на меня исподлобья и опустил глаза.

– Версия, что мы действуем с тобой заодно, провалилась сразу, – продолжала размышлять я вслух. – Ты прекрасно знал, что у Джианне не было денег. Десять флоринов – так себе сумма, чтобы угрохать кондитера. Тем более жениться ты на мне не собираешься, так что он тебе был не помеха.

То, что Марино не стал возражать, меня очень обрадовало. Значит, признал, что я соображаю в верном направлении.

– Когда Фиоре с женой приехали ко мне, чтобы составить завещание, – сказал он, задумчиво, – у меня создалось впечатление, что он сделал это только для того, чтобы она успокоилась. Она была очень настойчивой. Мало говорила, но бросала такие взгляды, что и камень бы поёжился. Он был старше её, некрасивый, сутулый. Я сразу подумал, что она им вертит, как хочет. А он подчиняется, хотя и пытается хитрить.

– Какой она тебе показалась? Настоящая Апо? – спросила я, подавшись вперёд и поставив на стол локти.

Кондитерше можно.

И так было удобнее слушать.

– Красивая, капризная, не очень умная, но знает, чего хочет. Обычная самка, на которую так охотно западают мужчины. Такая вполне могла вынудить мужа написать завещание в её пользу – например, чтобы он таким образом доказал свою любовь, а потом пойти в ближайшую аптеку и купить там ведро мышьяка, чтобы потом отравить благоверного, насыпав ему яду в пирог с сыром.

– Фу, и ты перепутал меня с ней?! – я не смогла удержаться, чтобы не пошутить, хотя ситуация была совсем не смешная.

Марино хмыкнул.

– Но получается, что все приняли тебя за Аполлинарию Фиоре, – напомнил он. – Свекровь, другие родственники, соседи… Ты, правда, очень похожа.

– Никого даже не удивило, что я была в другой одежде, – вспомнила я первый свой день в этом мире. – Ческа решила, что я надела одежду мужа и собралась сбежать. А Ветрувия сказала, что я, вроде, похорошела.

– Если тебя сразу приняли за Аполлинарию, – Марино потёр подбородок, – то понятно, почему собирались убить. Надо было убрать нежелательного свидетеля. Тогда получается, что Аполлинария действовала не одна. У неё наверняка был сообщник. Решили убить кондитера и присвоить его деньги. Он завещал всё жене, значит, жена должна умереть. Потом наследует семья…

– Но то, что Джианне занял у Занхи, он уже потратил на сахар, – кивнула я. – Вообще, как это страшно – убить человека за каких-то десять тысяч золотых. Как мало ценится жизнь…

– С чего ты решила, что было десять тысяч?

– Но долг на десять тысяч…

– Послушай, – он тоже подался вперёд, – в твоём доме одного столового серебра на десять тысяч золотом. А приборы для алхимии стоят ещё дороже. Скорее всего, у Джианне Фиоре были сбережения, ими-то и собиралась поживиться настоящая кондитерша. Да не получилось.

– Ах ты, жук… – начала я кое-что понимать. – Ветрувия сразу тебя разгадала! Когда ты у нас поселился, она сразу сказала, что ты шпионишь! То-то ты высматривал наши серебряные вазочки!..

– Какая умница эта Ветрувия, – взгляд адвоката стал пристальным. – А что ты о ней, собственно, знаешь?

– Ничего, – честно призналась я. – Как и об остальных. Но если искать сообщника среди родственников, то это точно не Труви. Если бы она хотела меня убить, у неё была сотня возможностей это сделать. К тому же, это она спасла Апо… то есть меня, когда я тонула. Вытащила меня из озера, это крестьяне подтвердили. Она защищала меня от Занхи, когда тот хотел меня забрать. И от Чески пыталась защитить. Нет, точно не она. И не тётушка Эа. У неё, по-моему, совсем с головой не в порядке.

– Та тётушка, которая сказала аудитору, что настоящая Апо утонула? – уточнил Марино.

Я подскочила, словно села на кнопку.

Ведь точно… Тётушка Эа всегда бормочет какую-то чушь, но внезапно её слова оказываются совсем не чушью. Она сказала про лимоны на свадьбу… И про Апо, действительно, сказала, что та утонула…

– Вот и ответ, почему больше никто не пытался тебя прикончить, – Марино словно прочитал мои мысли. – Сначала убийца думал, что спаслась настоящая Апо. Но потом убедился, что ты – совсем не она. Поэтому ты и жива. Вопрос только – надолго ли. Если синьор аудитор докопается до истины.

– Вот жеж… – сказала я по-русски и закрыла лицо руками.

– Надо побольше разузнать о твоей семье, – сказал Марино. – Выяснить о каждом – что за люди. И постараться повернуть дело так, чтобы Аполлинария выглядела не хладнокровной убийцей, а невинной жертвой. Орудием в руках настоящего убийцы.

– Только для этого надо узнать, кто был организатором всего этого.

– И чем скорее мы это узнаем, тем лучше, – мрачно согласился он.

– Какой у нас план? – спросила я с услужливой готовностью.

– План такой, – ответил Марино не менее мрачно и уже со значением: – Ты ни во что не вмешиваешься. Никаких скандалов, никаких ссор, ходишь исправно в церковь и всем служишь примером.

Вот так план.

От моей услужливости не осталось и следа.

– Это план? – поинтересовалась я уже холодно. – Наверное, какой-то очень хитроумный, не для моего женского понимания. А как же – узнать, кто главный убийца? Разве мы не должны подстроить ему ловушку, чтобы он выдал себя?

– Ты – ничего не должна, – произнёс Марино с напором. – Просто побудь женщиной? Тихой, спокойной женщиной, а не кондотьером в юбке.

Про кондотьеров я кое-что помнила. То ли генералы, то ли разбойники. Все жили хорошо, но недолго.

– Послушайте, синьор… – начала я, но он меня перебил.

– Это ты послушай, – сейчас он говорил негромко и веско, и глаза так и сверкали. – Если я что-то понимаю в этой истории, ты осталась жива лишь потому, что сообщник настоящей Аполлинарии посчитал тебя неопасной. Вот и оставайся такой, пока ничего не ясно. Начнёшь выспрашивать про свою семью – можешь насторожить его, а то и заставить бояться.

– Пусть боится, – сердито ответила я. – Пусть даже сбежит!

– А ты не боишься, что он просто отправит тебя в Лаго Маджоре, вслед за настоящей кондитершей? И никакие колдовские штучки не помогут. Сколько раз за последнее время мне приходилось спасать тебя, – продолжал тем временем Марино. – Вдруг… вдруг однажды не успею?..

Голос у него дрогнул. Совсем по-настоящему дрогнул, и я уставилась на него, позабыв и про страхи, и про обиды.

– Мариночка… – прошептала я, чувствуя, что ещё немного, и растроганно шмыгну носом.

Признаться, тут я растерялась. Никогда не думала об этом под таким углом. В чём-то Марино, конечно, прав. Но сидеть притихнув, как мышь?!

– Пока тебе надо посидеть тихо, как мышь, – он словно прочитал мои мысли. – Никуда не лезь, очень тебя прошу.

– А ты?.. – спросила я так жалобно, что он улыбнулся и впервые посмотрел на меня с доброй усмешкой.

– А я постараюсь разузнать, что там разузнал синьор аудитор, – ответил Марино. – Ну и перейти в наступление. Так-то мы, в Сан-Годенцо, всегда бьём первыми. К нам лучше не лезть.

– Не женись на Козиме, – выпалила я вдруг. – Она тебе не подходит.

Он откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди, и ничего не ответил.

Тогда я заговорила снова:

– Это я тебе говорю не потому, что сама хочу за тебя выйти. Просто вы очень разные. Она миленькая, да. Но вы разные. Со стороны виднее. Вряд ли ты будешь с ней счастлив, – подумала и добавила: – И она с тобой не будет.

Какое-то время мы сидели молча. Я смотрела на Марино, он смотрел в чашку с остатками варенья.

– Езжай домой, – сказал он, наконец, поднимаясь из-за стола. – И если будут какие-то новости, я сам сообщу тебе. Не доверяй никому. И ни в чём не признавайся, что бы ни произошло. Признаться всегда успеешь.

– Не женись, – сказала я, пропустив мимо ушей его наставления.

Я вскочила и встала рядом, заглядывая ему в глаза.

– Ты же сам это чувствуешь. Ну чувствуешь же?

Он всё-таки посмотрел на меня. И как посмотрел! Будто собирался писать портрет по памяти. Будто запоминал каждую чёрточку, каждую частичку моего лица. Но потом отвернулся, встав вполоборота, поправляя шапочку и кружевной воротничок.

– Ты же сама говорила, – ответил Марино очень ровным, почти безразличным тоном, – есть обязательства, которые надо выполнять. Они есть и у тебя, и у меня. Поэтому давай делать то, что должны. А не то… что хочется.

На этом мы и распрощались. Адвокат ушёл, а я прислонилась к стене, не в силах думать ни о чём другом, как о предстоящем дне свадьбы Марино и Козы. Наверное, устроят большое торжество. А в церковь пойдут в красивых нарядах. Как с полотен Рафаэля. Или Леонардо да Винчи. А потом первая брачная ночь…

От этого стало совсем тошно.

В комнатку заглянула Ветрувия. Вид у неё был плутоватый.

– Ну что, наговорилась со своим красавчиком? – спросила она, подмигнув мне. – Я сразу поняла, что ты побежала к нему. Смотри только, не влюбись, – предостерегла она меня. – Гиблое дело – влюбляться. Пусть лучше он в тебя влюбляется.

– Труви, всё не так, – ответила я со вздохом.

– Тебе виднее, конечно, – согласилась она, – красотка у нас ты. Но что-то я не слышала, чтобы он отменил свадьбу…

– Не отменил и не отменит, – сказала я. – Только свадьба тут ни при чём. Ладно, поехали домой. На сегодня я наделала достаточно глупостей.

Ветрувия проявила деликатность и не стала расспрашивать меня насчёт «глупостей». Мы ехали не торопясь, чтобы не слишком уставала лошадь под палящим солнцем, и когда свернули с большой дороги в сторону виллы, увидели, что под раскидистым деревом у обочины сидят двое мужчин. Обычно дорога была пустынной, и хотя мужчины были одеты, как крестьяне – в широкие штаны, свободные рубахи и соломенные шляпы, мы с Ветрувией сразу напряглись.

Тем более, что мужчины, заметив нас, сразу поднялись на ноги. Один остался стоять под деревом, а другой вышел на середину дороги, встречая нашу повозку.

– А это что за черти? – сквозь зубы произнесла Ветрувия, перекладывая вожжи в левую руку, а правую поднося к пояску, где прятала нож.

– Доброго дня, милые синьоры, – сказал мужчина вежливо, когда мы поравнялись. – Не подскажете, как добраться до виллы «Мармэллата»? Мы слышали, что там требуются работники, и хотим наняться. Меня зовут Дамиан, а это, – он кивнул в сторону второго, – мой брат Себастьян. Мы из Сончино.

– Не нужны нам работники, да ещё из Сончино, – фыркнула Ветрувия. – Кто вам, вообще, сказал про работников? У нас на «Мармэллате» и так хватает дармоедов. Так, Апо?

Я не ответила. Потому что слегка струхнула.

Потому что сразу узнала этого… Дамиана. Это был тот самый монах-доминиканец, которого я видела в доме судьи, в Локарно. А тот – брат Себастьян. Которому чудились голоса в библиотеке.

– Апо? – позвала Ветрувия, с беспокойством посмотрев на меня.

– Синьоре нехорошо? – спросил тот, который Дамиан. – У нас есть вода…

– Не надо воды, благодарю, – ответила я с трудом. – Просто… жарко сегодня.

– Ну да, жарковато, – согласился брат Дамиан и брат Себастьян кивнул, соглашаясь.

Вот как это называется? Марино просил сидеть тихо и не высовываться. А как посидишь тихо, когда инквизиция уже на дом нагрянула?! Ещё и притворились крестьянами. Шпионы пятнадцатого века…

Что делать-то? Прогнать? Ветрувия, вон, сразу прогнала.

Зачем они лезут к нам? Хотят посмотреть обстановку изнутри? Или решили напасть, к примеру? Ночью нападут… Да ладно! Они же монахи, а не ниндзя! И нас на вилле семь человек, не считая волшебного домика и сада…

– Думаю, от пары рабочих рук мы не откажемся, – сказала я, и Ветрувия удивлённо вытаращилась на меня. – Я – Аполлинария Фиоре, хозяйка виллы «Мармэллата», а это – моя родственница, Ветрувия Фиоре. Если сойдёмся в цене, и будете работать на совесть, то думаю, мы поладим

Труви перестала таращиться на меня и перевела взгляд на лошадь, выразительно присвистнув.

– Идите за повозкой, – сказала я мужчинам, – посмотрите наше хозяйство, на ночлег мы устроим вас в сарае. Если понравится, то оставайтесь.

– Ты как-то странно нанимаешь работников, – вполголоса сказала мне Ветрувия, когда лошадь тронулась. – Можно подумать, ты их в гости приглашаешь, а не на работу.

– Может, они хорошие люди, – пробормотала я, невольно косясь на монахов, которые шли за нами на расстоянии двадцати шагов. – А твой муж не то чтобы очень хороший работник.

– Говори честно – лентяй он, а не работник, – фыркнула моя подруга. – Но приглашать к себе двух головорезов с большой дороги…

– Они не головорезы, они монахи, – шепнула я ей.

– Кто?! – она чуть не свалилась с облучка в повозку.

– Тише! – шикнула я. – Труви, они – из ордена святого Доминика. Это инквизиция. Приехали вместе с Миланским аудитором, живут с ним в одном доме.

– Какого чёрта они сюда притащились?!

– Как ты думаешь?

– Из-за нас?!

– Вряд ли они так нуждаются, что решили взять шабашку на лето, – я не удержалась и передёрнула плечами.

– Что взять? – озадачилась Ветрувия.

– Наверное, хотят посмотреть, как мы живём, – пропустила я мимо ушей её вопрос. – Хотят убедиться, что мы – законопослушные, добрые христианки, а не ведьмы на мётлах.

– Ну да, мы такие, – торопливо закивала Ветрувия и даже начала слегка заикаться. – Законопослушные и добрые… А ты не боишься, что они узнают, что творит твой сад? И твой дом?

– Успокойся, ничего они не натворят, ни сад, ни дом.

– А Ческа и эти две курицы? Миммо и Жутти? Если расскажут? Или Эа-дурочка проболтается? Пинуччо будет молчать, конечно…

– Ну, проболтаются. И что? Ты бы поверила, если бы тебе такое рассказали?

– Не знаю… – засомневалась Ветрувия. – Может, и поверила. А эти-то… и не такое, наверное, видели…

– Да ничего они не видели, – сказала я как можно увереннее. – Но чем они будут думать всякую ерунду про нас, пусть сами всё посмотрят, успокоятся и… уедут уже в свой Милан.

– В Рим, – поправила меня подруга. – Они из Рима.

– Какая разница, – отмахнулась я.

Но разница, конечно, была. Не успела Полиночка попасть в это условное средневековье, как уже ею заинтересовался не только Милан, но и Рим. А что я сделала-то? Просто варила себе варенье…

И хотя я говорила Ветрувии «мы», «нас», было ясно, что доминиканцев интересуют вовсе не семья Фиоре. Их интересую я. И моя усадьба, конечно же.

На вилле «Мармэллата» прибавилось проживающих.

Разумеется, я сразу рассказала своей усадьбе, кто эти люди и зачем они сюда пришли. Попросила и дом, и сад вести себя поспокойнее, ничем себя не выдавать, но в то же время присматривать, чтобы не было сюрпризов от синьоров монахов.

Разместили мы их в сарае, почти с удобствами, и я постаралась, чтобы монахи остались довольны и едой, и ночлегом. Договорилась с ними об оплате раз в неделю, в субботу, перед воскресеньем. Они даже поторговались немного – так, ради приличия. Выторговали лишние три сольдо. Просто артисты драмтеатра, не иначе.

Пинуччо был рад новым работникам и сразу позвал их выпить в воскресенье, Миммо и Жутти перешёптывались, поглядывая искоса и с любопытством, зато Синьора Ческа поджала губы и заметила, что я начала жить не по средствам. Мы ещё с долгом не расплатились, а уже начали работников нанимать.

– Кто будет следующим? – ехидно поинтересовалась она. – Может быть, горничную наймём? Дом-то у тебя большой… Это мы ютимся во флигеле…

– Флигель тоже большой, – отрезала я, и синьора сразу присмирела.

Нет, пускать её в дом я ни под каким соусом не собиралась.

Пусть у неё было алиби на момент нападения на меня, и с трудом верилось, что ради пусть даже двадцати тысяч мать решит отравить собственного сына, я всё равно относилась к Ческе с неприязнью и опасалась её. К тому же, у настоящей Аполлинарии мог быть не один сообщник, а два. Ческа отвлекала внимание, к примеру, а Миммо притащилась меня душить. Или Пинуччо. Или Жутти. Или Ветрувия. Марино прав – под подозрением все. И даже тётушка Эа могла быть мозговым центром этой операции. Так что…

Спать я легла с тяжёлым сердцем. Ветрувии тоже было невесело, я это чувствовала. И утром мы с ней встали унылые, невыспавшиеся, а предстоял рабочий день. И мне предстояло не отсвечивать, а жить тихо, мирно, спокойно.

Пока не началась жара, мы принялись собирать фрукты. И новые работники старались, не покладая рук. По сторонам они не глазели, будто явились не для того, чтобы шпионить, а чтобы, и правда, подзаработать. Я следила за ними исподтишка, но ни в чём не могла упрекнуть.

Они таскали фрукты в корзинах, яблоки-груши не ели, апельсины не пробовали, а в обед перекусили хлебом, сыром и маслинами, и прилегли в теньке, отдохнуть.

После обеда, когда мы всем семейством встали у жаровен, новые работники снова отправились собирать апельсины – благо, им и жара ни почём.

После ужина все разошлись по своим постелям, и ночь была спокойной, а потом начался новый день. И следующий, и следующий…

Две пары рук, да ещё такие работящие, оказались очень кстати. В пятницу я подсчитала доходы и была приятно удивлена. Варенья удалось сварить гораздо больше, и в воскресенье я готова была отправить Марино Марини первую тысячу в качестве выплаты долга. Оставаться его должницей я не собиралась, хотя была уверена, что обмани я его с выплатой, он ни слова бы не сказал. И не носился бы тут, как Занха, визжа и требуя денег.

Ах, Марино, Марино…

Как ни хотела я выбросить его из сердца, из мыслей, ничего не получалось. Я даже старалась найти в нём какие-то недостатки, но искать недостатки в синьоре Марини было всё равно, что искать их в ангелах небесных.

Я пыталась сосредоточиться на варенье, но всё равно постоянно думала о красавчике адвокате. И ждала, что он вот-вот появится с новостями, как прошли переговоры с синьором Медовым Котом. Марино ведь сказал, что разузнает, что у него на уме.

В четверг приехала повозка от маэстро Зино, и я узнала, что адвокат снова уехал – его не видели в Сан-Годенцо уже несколько дней.

Ну вот, а обещал поговорить…

Наверное, он поехал узнавать о моих родственниках. Собирает информацию. Скоро появится с новостями.

Марино не появлялся. Не приехал он и в субботу. А в воскресенье мы с Ветрувией потащились в церковь, чтобы соблюсти образ добропорядочных, честных женщин.

Монахи тоже пошли, и Ческа с дочками, и Пинуччо, и тётушка Эа.

Мы как-то все разом, не сговариваясь, вспомнили о своих христианских обязанностях.

Было жарко, лошадь уныло тащилась по дороге, Ветрувия правила, мы с тётушкой Эа сидели в повозке, и всё было… мирно и спокойно, да.

Послушно просидев утреннюю службу, я была остановлена на выходе священником и мне очень строго предложили исповедаться. Отец Бартеломью уже ждал.

Так же уныло, как наша лошадь, я потащилась к исповедальне.

Но как только священник ушёл, вышла из своей клетушки и отдёрнула занавесь на соседней каморке.

Конечно же, там опять расположился синьор Медовый Кот. Но, увидев его, я на секунду потеряла дар речи.

– Что это с вами?.. – только и смогла выговорить я, хлопая глазами.

Физиономия миланского аудитора больше напоминала гнилое яблоко.

Под глазами красовались великолепные синяки, на щеке и лбу ссадины, и губы похожи на раздавленные сливы.

Вместе с тем, слишком несчастным синьор Банья-Ковалло не выглядел. Он усмехнулся, насколько позволили разбитые губы, и жестом предложил мне занять место в исповедальне.

Я машинально опустила занавеску и вернулась в клетушку с очень нехорошим предчувствием.

– Так что с вами случилось, позвольте спросить? – мне пришлось откашляться, потому что голос внезапно сел.

– Что случилось? – раздался почти весёлый голос аудитора. – Да вот, лично ощутил хвалёное гостеприимство Локарно. Это не по вашей милости мне был оказан такой горячий приём?

Глава 4

От этих слов я чуть не упала в обморок прямо там, на лавочке в исповедальне.

– Побойтесь Бога! – произнесла я дрогнувшим голосом. – Как вы можете обвинять меня, слабую женщину, в нападении на доверенное лицо герцога?! Кто я, по-вашему? Главарь сицилийской мафии?

– Не понял, при чём тут Сицилия? – с интересом переспросил синьор Банья-Ковалло.

– Так, к слову пришлось, – быстро ответила я. – У меня прадедушка с Сицилии. Это была его любимая присказка.

– Забавная присказка, – согласился аудитор. – Значит, не вы?

– Нет! Как вы могли подумать такое! Я следую идеям гуманизма… христианских заповедей! Вас ограбили?

– Нет, просто подловили на улице и хорошенько отпинали, – любезно рассказал он. – Даже ничего не сломали, что не может не радовать.

– За что – не сказали? – не удержалась я от вопроса.

– Не соизволили поставить в известность. Начинаю верить, что ваши деревеньки – действительно, небезопасны.

– Чужаков здесь не любят, – поддакнула я, не зная, что ещё сказать.

Неужели… Марино?! Неужели, он пошёл на такое? «Мы в Сан-Годенцо бьём первыми», – так он сказал. Но я думала, это просто к слову пришлось…

– Вас же полюбили?

Вопрос миланского аудитора заставил меня подскочить.

– В каком смысле, простите? – пробормотала я.