О́ное

Елена Серебрякова

О́ное

Художник: Е. Гор

© Издательство «Перо», 2025

© Серебрякова Е. А., 2022

Часть I

«– Скажите, граф, Ваши дела лицедейские с подглядыванием и подслушиванием не вызывают в душе противу?

– Ваше Величество, да коли злодеи сущность свою не прятали бы, и мы тогда службу по-другому справляли!

– Только все одно дело греховное!

– Грех за теми, для кого Оное предназначено. Наши действа защитные!

– И без Оного нельзя?

– Без Оного, Ваше Величество, никак!» Из беседы императрицы Екатерины II с полковником графом Мареевым.

Глава первая

Банда Сереги Крутояра контролировала движение по Волге от Калязина до Ярославля. В разбойных нападениях на купеческие суда замечена не была. Напротив, на этом участке реки царил порядок и спокойствие. Однако владельцы грузов платин за этот проход по реке, но как и где, оставалось загадкой. Жалобщиков и свидетелей на этот счет не находилось. Только слухи разносили страшные картины разора. Рисовали Серегу Крутояра полузверем, получеловеком, то великаном, то карликом. Его образ быстро перешел в легенды. В одних он сравнивался с добродетелем, в других – с нечистой силой.

На самом деле за именем главаря разбойников стоял граф – Севастьян Кириллович Мареев, дворянин, отставной капитан.

Еще задолго до рождения образа Крутояра наш герой закончил Сухопутный шляхетский корпус и сразу угодил в действующую армию на территорию Пруссии. Случилось это в 1758 году.

Шла Семилетняя война, охватившая не только страны Европы, но также Азии и Африки. Тогда многие политики и военные называли эту войну первой мировой.

По прибытии в середине августа в полк граф сразу принял участие в своем первом сражении возле деревни Цорндорф. Тогда обе стороны понесли тяжелые потери.

Мареев увидел истинное лицо войны – ужасное и жестокое. Самым страшным оказалась не смерть его товарищей по строю, самым страшным были муки раненых, их крики, стоны и телесные метания. Молодой офицер выдержал это испытание, не струсил, устоял. Через год в битве при Кунерсдорфе граф проявил себя уже настоящим командиром, вел за собой бойцов, участвовал в штыковом соприкосновении с противником. Именно в этой битве русские войска нанесли непобедимой армии Фридриха II сокрушительное поражение. Из сорока восьми тысяч бойцов лучшей армии мира в строю осталось только три тысячи.

В декабре 1762 года при взятии крепости Кольберг командир корпуса Петр Александрович Румянцев доверил молодому офицеру курьерскую связь между сухопутными войсками и Балтийским флотом. За храбрость при выполнении задания графу Марееву присвоили звание капитана.

В декабре этого же года 25-го числа скончалась императрица Елизавета Петровна. Наследником престола по завещанию стал ее племянник Петр – сын старшей сестры Анны. Мальчик воспитывался в доме отца в Голштинии. Русский язык знал плохо, лютеранин по вероисповеданию. Кумиром наследника был король Пруссии – Фридрих II. Первое, что сделал Петр III, – прекратил военные действия против Пруссии, вернул ей доставшиеся доблестью и кровью русских солдат территории, развернул штыки в сторону вчерашних союзников России. Другим указом новый император объявил амнистию немцам, которые скомпрометировали себя перед Отечеством еще во времена Бироновщины.

Петр III подписал указ о вольности дворянства. Дворянам разрешалось служить на военной и гражданской службах без ограничения срока. А можно было и совсем не служить, и проживать в своих поместьях.

Граф Мареев с громадной болью в душе услышал о сдаче завоеваний в войне с Пруссией. Добился отставки и уехал к отцу в усадьбу Рогозово под городом Угличем. Его отец Кирилл Севастьянович жил один. Жену похоронил давно, две дочери повыходили замуж. Старшая Лукерья уехала в Москву, младшая Наталья – в Петербург. Появление на пороге дома сына и обрадовало, и огорчило отставного генерала. Конечно, совместное проживание в имении скрасило бы его старческое бытие, с другой стороны – бегство сына со службы вызвало у него раздражение и непонимание. Он считал, что военным делать дома, нечего, надо с доблестью защищать Отечество и охранять монарший трон. Вместе с тем Кирилл Севастьянович знал холодный ум и твердый характер своего сына, и был уверен, что очень быстро тот поймет совершенную им ошибку.

Посему старый барин освободил наследника от расспросов, сообщил о состоянии дел в хозяйстве, которое представляло собой двести крепостных душ, пять деревень, лесные и земельные угодья. Познакомил с ближним кругом слуг и передал лист бумаги, с изложенным на нем распорядком дня. Попросил сына особое внимание уделить времени трапезы. Предложил сыну несколько дней отдохнуть.

– А потом, милостивейший государь, прошу на разговор о Ваших планах на будущее, – после этих слов он встал и, не прощаясь, вышел из гостиной залы.

Утром следующего дня, задолго до часа утренней трапезы, Севастьян попросил управляющего подогнать для него оседланную лошадь.

– Хочу, Павел Игнатьевич, съездить в деревню Ермолино.

– Понимаю, барин, надобно друзей детства навестить Кольку с Иваном. Сие дело хорошее. О Вашем отъезде сообщу барину, когда пробудится.

– Скажи батюшке, чтобы к трапезе меня не ждал.

– В Ермолино скачи с другого края деревни. Там на пригорке строят конюшню. Всех рукастых мужиков привлекли. Колька с Иваном там же.

Граф удерживал лошадь от галопа. Ему хотелось насладиться картинками весенней природы, рассмотреть каждый кустик, каждое дерево. На войне такая роскошь считается непозволительной. Да и сам ты сего не желаешь, чувствуешь себя маленьким звеном чего-то большого подвижного. Предаваться зрительным утехам в этих условиях, значит забыть кто ты и для чего на войне. Там в часы отдыха смертельная усталость валит с ног, и остается только найти место поудобнее и забыться во сне.

Весна 1762 года выдалась ранняя и дружная. Крестьяне уже отсеялись, и теперь каждый искал для себя дополнительный заработок. Деревню Ермолино с дороги было не углядеть. Мешал густой хвойный лес. Но он лишь узким языком шел вдоль дороги и стоило чуть-чуть проскакать наперерез, свернув с основного тракта, и вот она нужная деревня. Признаки жизни обнаруживались в каждом доме: дым из трубы, плач детей, собачий лай, мычание, блеяние и прочее, исходившее от домашних животных. Единственная улица вывела Мареева к пригорку, и взгляду открылась картина муравейника из людей и каркас будущей конюшни.

До появившегося всадника никому не было дела, каждый занимался своей работой. Мареев углядел мужичка в холщовой некрашеной рубахе, который перематывал онучи. Поздоровавшись, он назвал имена своих друзей. Мужик глянул на Мареева, встал во весь рост и прокричал имена ребят. Через полминуты показался Иван. Он медленно шел в сторону Севастьяна, пока еще не понимая, зачем он понадобился незнакомому парню. Потом появился Колька. Когда все друг дружку признали, обнялись, похлопали по плечам, но восторга у крестьян не наблюдалось. Разговор тоже не получался. Наконец, Иван решил разъяснить ситуацию и сказал:

– Ты знаешь что, Сева, мы, конечно, друзья и ими останемся… Но только там в воспоминаниях. Это в детстве мы могли позволить себе чувствовать друг дружку на равных. А теперь сам понимаешь, стена между нами. Коли, что надо будет по делу, то обращайся. А вот просто так время тратить нам не позволительно. Нам работать надо.

Он подал Марееву руку, крепко сжал ее и пошел к строящейся конюшне. То же самое проделал и Колька.

К обеду молодой граф вышел голодным и злым. Кирилл Севастьянович заметил это, но не задал ни одного вопроса. Так, молча, поели и разошлись.

В своей комнате Сева походил немного из угла в угол, потом прилег на кушетку и неожиданно для себя уснул. Сколько прошло времени, он не знал, но проснулся от шума под окном. Выглянул. В пролетку усаживался тучный господин в сером кафтане и в кепке английского покроя. Кирилл Севастьянович провожал этого господина в свойственной ему манере. Только по определенным жестам гостя Сева узнал в нем Грибанова Савелия Алексеевича, помещика из соседней усадьбы.

– У всех какие-то заботы, круг общения, планы, развлечения. Я же как неприкаянный, – заметил про себя граф, но тут же другой голос возразил первому, – лучше так, чем служить царю-предателю. Сколько солдат и офицеров сложили свою голову в Семилетней войне? Сколько осталось калек и ни к чему уже не годных молодых мужиков? Сколько вдов и сирот? И по воле одного человека оказалось все зря…

Граф вышел в коридор и ноги сами привели его в библиотеку. Там он оглядел корешки книг и отчего-то выбрал издание по инженерному делу. Неизвестно какие ассоциации возникли у него от просмотра книги, но он неожиданно для себя взял лист бумаги и стал чертить на нем грифелем схему, делать надписи. Потом граф выбежал на улицу и направился к ручью, который протекал по краю усадьбы. Там что-то мерил шагами и делал пометки на листе.

Вечером за ужином он обратился к отцу с предложением построить на краю усадьбы водоем, развести плавающую птицу, поставить беседки, спустить пару лодок.

– Тогда, батюшка, жизнь в усадьбе приобретет оттенок уюта и радости, можно будет пригласить гостей, нанять музыкантов.

– А дальше что? Нас полюбят крестьяне? Они сразу станут сытыми, здоровыми и счастливыми? Нет, сынок, пусть все остается, как есть. Такого уюта и радости мне не надобно.

После ужина в своей комнате Себастьян сжег чертеж, растер пальцами пепел и достал из шкафа припасенный штоф водки.

Потянулись дни нудные, однообразные. Отец демонстрировал безразличие к пребыванию в усадьбе сына. Всем своим видом он призывал – возвращайся в армию, здесь ничего хорошего для тебя не будет. Однажды, встретившись утром с сыном, Кирилл Севастьянович сообщил ему о предстоящем их совместном визите в усадьбу Грибанова.

– Будь готов к двум пополудни. Не опаздывай!

Ехали долго и уныло. Дорога была широкая, но ухабы на Руси еще никто не отменял. У ворот экипаж ожидал слуга в ливрее. Молодой граф настолько удивился такому параду в глухой провинции, что невольно улыбнулся. Зато потом все встало на свои места. На улице оказался развернутым длинный шатер, накрыты столы, а серебряные приборы разложены по этикету. В беседке напротив пять музыкантов исполняли что-то грустное, но тонкое и нежное. Немедля к гостям вышел хозяин, за ним следовали две женщины: одна очень старая, другая совсем юная. Состоялось представление.

– Это дочь моей сестры Юлиана. А это, – Грибанов указал на молодого графа, – тот самый мальчуган и непоседа. Помнишь, Дарьюшка? А теперь – капитан Севастьян Кириллович.

Находиться за столом и вести светские разговоры для молодого графа было не впервой. Исподволь поглядывал на девушку. Наконец, хозяин объявил променад и предложил молодой паре прогулку по парку. Аллея вывела их к пруду, по которому плавали белые лебеди. Взявшийся ниоткуда другой слуга в ливрее, предложил молодой паре катанье на лодке. Сева глянул на Юлиану и, получив молчаливое согласие, спросил:

– А где же та самая лодка?

– Все сейчас будет, граф! Трифон, пригони-ка сюда лодку!

Слуга показывал рукой направление следования, и вскоре парочка оказалась на мостках, уходящих на пару аршин в воду. Там стояли два человека – крепостные Грибанова. Смотреть на них было страшно. Под чистой и только что одеванной рубахой угадывались кожа да кости. Взгляд у них был затравленный, как у той собаки, которую только что отходили палкой. Лодка пристала к мосткам. Третий крестьянин вылез из нее. Своим видом он нисколько не отличался от тех двоих.

Во время катания произошел разговор.

– Юлиана, насколько Вам нравится жить в Петербурге? Готовы ли Вы поменять его на другой город? Ведь у Вас теперь идут самые лучшие годы.

– Мне, Севастьян Кириллович, сравнивать не с чем! Я ведь нигде не была. Одно уверенно скажу – провести свои лучшие годы в такой глуши, как эта, не желаю! А вы как видите свое будущее?

– Прежде мои помыслы были связаны с военной службой. Теперь, когда я получил отставку, будущность представляется мне неопределенной. Никак не могу понять, что же мне надобно в этой жизни. Пробовать себя то в одном, то в другом было бы позволительно в более раннем возрасте.

– Все-таки в этой жизни Вам что-нибудь интересно?

– Было бы предпочтительно приносить людям пользу. Например, служить лекарем, учителем. Но как я уже сказал, это не позволительно в моем возрасте.

– Может все-таки вернуться к прежним занятиям?

– К военной службе?

– Да!

Молодой граф тут же почувствовал подвох и уловил тень тайного заговора со стороны родного отца. Он прекратил разговор на эту тему и предложил вернуться к хозяевам, ибо не очень уместна длительная отлучка при первом знакомстве.

Вновь потянулись скучные и длинные дни в Рогозово, но однажды прискакал от Грибанова курьер. Его принял старый барин у себя в кабинете, и они долго говорили при закрытых дверях. Когда курьер уехал Кирилл Севастьянович позвал сына.

– Севастьян, в стране произошла смена власти. Император Петр III скончался. Причины неизвестны. На трон посажена его венчанная жена Екатерина.

– Извини, отец, что перебиваю тебя, но ее полное имя София Августа Фредерик Ангальт – Цербстская!

– Ты меня не удивил, я это знаю.

– Ежели Петр III был наполовину немец, то его жена – немка чистокровная.

– Больно много ты стал говорить. Поумерь свой пыл. Лучше дело полезное сделай.

От этого замечания Севастьян втянул голову в плечи, упер свой взгляд в пол и тяжело вздохнул.

– Вот так, Сева, делай всегда, когда язык тебе не дает покоя. Поедешь за новостями в Москву. Сперва по Волге с купцами до Твери, а там по «сухому» до старой столицы.

– Почему не в Петербург, батюшка? Все сегодня интересное происходит там, – в интонации молодого графа слышались нотки азарта.

После стольких дней покоя он, наконец, почувствовал себя нужным.

– Потому, как в северной столице нынче соглядатаев и ищеек, что блох на дворовой собаке. А ты не всегда владеешь собой. Можешь с дуру ляпнуть что-нибудь. Хотя покойный Петр Федорович и отменил «Слово и дело», но мне думается, что времени пройдет еще достаточно, чтобы люди прекратили эту дурь выкрикивать.

Старик задумался и после длительной паузы продолжил:

– В Москве у меня живет друг. Верю ему как себе. Служит он в Тайной канцелярии, в московском отделении. Зовут его Стержнев Василий Петрович. Живет по адресу: вторая Мещанская, первый квартал, особняк Дуплетова. Передашь ему вот это письмо. Почерк он мой знает хорошо. Все, что мне надо знать, там указано. Так что с расспросами к нему не надоедай. Ночевать станешь у сестры своей Лукерьи. Они с мужем живут в отдельных апартаментах возле прихода Трех Святителей на Кулишках. Дойдя до храма, сыщешь третий квартал и спросишь домоуправителя Боброва.

И третье – надень военную форму. У них к боевым офицерам отношение хорошее. Победы в войне у народа на слуху.

Последнее – денег дам тебе поболее. Купи Лушке подарки и на шее у них не сиди.

Иди собирайся. Завтра поутру провожу тебя в Углич, да корабль помогу подобрать.

Кому принадлежало выбранное торговое судно Мареев не знал и выяснить не пытался. Владельцем груза оказался московский купец Гаврила Пегин. После знакомства он обязался не только взять попутчика до Твери, но на своем поезде из повозок доставить графа до самой Москвы.

Без общения во время плавания по реке не обойтись. Купец и Мареев оказались ровесниками, сразу нашли общие темы. Говорили о войне и мире, о любви и верности.

– Для купца такие передвижения просто необходимы. В них навар и процветание, развитие купеческого дела. Только головой думай и знай, что где купить, и что где продать. И все бы хорошо, если бы не замятии на реке. Чуть место поглуше и откуда ни возьмись ушкуйники на своих лодчонках и слева, и справа. Облепят судно, будто мухи. Ладно бы пограбили и уплыли, а то ведь часть товара в воду скинут, утопят. Что-то подожгут. А людей зачем убивать или калечить?

– Так, наверное, злобятся из-за сопротивления им.

– Какое там! Даже и не пытаемся. Залезай и грабь.

– А что же охрану не нанимаете?

– Нанимаем. Но они больше для видимости. А как до дела доходит, бросают оружие и сидят тихо. Зачем им товар защищать? Они с него навару не имут!

– Почему бы купцам не объединиться? Ведь в истории был Ганзейский союз! Можно сказать, межгосударственное сообщество.

– Это с нашими купцами не сотворишь! У всех поговорка одна «обойдусь и так».

– Какой ты видишь из этого выход? Ведь наверняка думал на эту тему?

– Конечно думал. Я бы ввел на месте властей плату за проход по реке. И выдавал бы ярлыки в виде пропуска. А вырученные деньги потратил бы на уничтожение ушкуйников.

Еще много о чем говорили попутчики. Но именно разговор о безобразиях на реке сильно врезался в память капитана.

Глава вторая

Третьего дня к вечеру Мареев прибыл в Москву со стороны Тверской заставы. Пегин высадил капитана в Охотном ряду, записав предусмотрительно в своей амбарной книге название усадьбы под Угличем и фамилию графа. Он же рассказал, как быстрее добраться до церкви Трех Святителей на Кулишках.

К дверям квартиры сестры Мареева сопроводил сам Бобров – домоуправитель. Сперва он подергал за веревочку, и где-то там в глубине раздался звон колокольчика. Потом начал стучать кулаками в дубовую дверь. В конце концов отворила дверь молодая девушка в белом переднике. Увидев красавца в военной форме, а рядом с ним знакомую рожу домоуправителя служанка силилась что-то спросить, но у нее это получалось плохо. Заминка продолжалась до тех пор, пока Бобров грозно не прохрипел:

– Зови барыню!

Лукерья сразу узнала брата. И сцена объятий сказала домоуправителю обо всем. Он, ухмыльнувшись на свои подозрения, развернулся и пошел прочь.

За столом Лукерью охватил страх. Она ойкнула и закрыла ладонью свой рот:

– Что-то с батюшкой? Говори сразу, не томи!

– С батюшкой все хорошо, – и Мареев коротко изложил причину своего появления в Москве.

Муж Лукерьи пришел уже затемно. Служил он по инженерной части, трудился от зари до зари. В этот день ему было не до встречи с родственником. Посему ограничились рукопожатием и разошлись.

Утром следующего дня мужа Лукерьи за столом также не оказалось. С первыми петухами он отбыл по делам службы. Выйдя из-за стола, сестра засобиралась на рынок, а Севастьян – выполнять отцовское поручение. На улице его догнал извозчик и предложил за скромную плату доставить к месту назначения. Мареев назвал адрес и каково же было его удивление, когда возница без лишних вопросов доставил его прямо к особняку Дуплетова.

– Нужный дом, барин! Могу обождать? Или как?

Севастьян достал раннее оговоренную деньгу. Сунул монету в руки извозчика и поблагодарил за услугу. Парадную дверь после бряцания колокольчика, открыл молодой человек приятной наружности в строгом цивильном платье.

– Что Вам угодно? – осведомился он.

– Я сын Мареева Кирилла Севастьяновича. Уполномочен передать Стержневу Василию Петрович письмо.

– Прошу, проходите!

И только, очутившись в приемной, до капитана дошло, что в этом доме произошло несчастье. С портрета человека в военной форме свисала черная вуаль. Такой же материей оказалось закрыто зеркало. Маятник настенных часов находился в неподвижном состоянии.

– Простите, видимо, я оказался не вовремя со своим письмом!

– Вы правы. Теперь адресат выбыл навсегда.

– Примите мои искренние соболезнования.

– Принимаю. Пригласил Вас в дом только потому, что мой покойный батюшка часто упоминал в своих рассказах имя генерала Мареева.

– Разрешите представиться. Капитан в отставке Мареев Севастьян Кириллович.

– Я тоже капитан, но не в отставке, Стержнев Севастьян Васильевич. Извините, более не могу уделить вам времени.

– Только скажите, когда это случилось? Ведь мой батюшка будет спрашивать.

– Случилось это четыре дня тому. Случилось неожиданно. После упразднения Тайной канцелярии, где мой отец прослужил верой и правдой ни один десяток лет, он слег от недомогания. Врачи после обследования давали твердые гарантии выздоровления. Но случилось то, что случилось! Простите, не смею более задерживать Ваше внимание.

Мареев вышел на улицу и направился куда глаза глядят. Конечно, он не знал умершего, но понимал, что тот по возрасту мало расходился с его батюшкой. Капитану стало страшно за отца. Он уже пожалел, что уволился из армии, что досаждал отцу с идеей строительства какого-то пруда, не скрывал своих метаний от вынужденного безделья. Капитан зашел в питейное заведение, над дверью которого красовался деревянный раскрашенный заяц. Внутри стоял некий смрад, но было чисто и посетителей насчитывалось немного. Чеклажка крепкого алкогольного напитка, ржаной сухарик несколько улучшили состояние капитана, но ему вдруг очень захотелось домой, в родную усадьбу, к отцу. Он уже мысленно разговаривал с ним по душам, рассказывал ему о своих подвигах на войне, о желании оказаться полезным людям. После принятой дозы поспешил на свежий воздух.

– Мареев! Севастьян Кириллович!? – капитан услышал очень знакомый голос.

Он обернулся. В непосредственной близости от него стоял его командир – полковник Луговой Григорий Макарович. При полном параде, широко раскинув руки, он улыбался и по свойственной ему привычке щурил глаза.

– Здравия желаю, господин полковник! Вовсе не ожидал повстречаться с Вами в Москве!

– А я тебя тем более не ожидал тут встретить! Ты же собирался поселиться в имении отца под Ярославлем!

– Так оно и вышло. Здесь я на пару дней, по поручению батюшки навещаю свою сестру. Она вышла замуж и живет в Москве с мужем.

– Мы с группой старших офицеров по приказу прибыли из Пруссии в Москву.

– Так что же, войска до сих пор в Пруссии? А как же переговоры покойного государя с Фридрихом? У них же полное замирение вышло!

– Все так, Севастьян Кириллович! Только не говорить же об этом на улице. Я тут недалеко поставлен на квартиру. Коль располагаешь временем, пойдем ко мне, поговорим.

По дороге полковник интересовался, каково боевому офицеру живется в мирных условиях. Не жалеет ли его подчиненный о принятом решении? Нашел ли себя в новой жизни?

Мареев рассказал все без утайки. Сообщил о душевных терзаниях, недовольстве отца, о своем подвешенном состоянии.

Квартира состояла из шести комнат. Полковник и его денщик занимали две, большую залу использовали как трапезную. Савелий, так звали денщика, быстро накрыл на стол. Еда больше напоминала походный перекус. А благодаря возвышающейся посудины из зеленого стекла и вовсе походила на холостяцкие посиделки. Полковник был уверен в своем подчиненном. И ему хотелось поделиться всем тем, что стало известно тут в Москве, да и самому услышать стороннее мнение.

– Петра III убили. Сделали это намеренно. На лицо заговор. Весь вопрос – кто за этим стоит? Смело можно предположить, что Екатерина – жена императора. Известно о ее стремлении к власти, негативном отношении к Петру как к мужу, страхе перед расправой. Император не доверял ей, намеревался постричь Екатерину в монахини, сослать в монастырь. Перед ним маячил пример деда. Петр Федорович также не признавал наследником своего сына Павла, был убежден в непричастности к отцовству. Все это объясняет причины заговора со стороны Екатерины.

Но есть, Севастьян Кириллович, другая сторона сложившейся ситуации. К моменту падения Петра III набралось достаточное количество недоброжелателей из числа государственных и хозяйственных управленцев, высших офицеров армии. Не сомневаюсь, что покойный государь хотел провести реформы в пользу возвышения Отечества, облегчения жизни. Но начал делать это весьма неумело. Вчерашние союзники Франция и Австрия отвернулись от России. Фридрих II оказался плохим союзником, имея за спиной измученную страну и обескровленную армию. Петр Федорович полез во все детали государственной жизни, застопорил работу Сената, сосредоточил управление в руках совета малочисленного и неработоспособного органа. Отстранил многих, понимающих в финансах и хозяйстве людей, от занимаемых должностей. Испортил отношения с духовенством. Скажу так, что если бы он ничего не делал, то было бы весьма безопаснее для его жизни. Круг моих рассуждений можно заключить, вернувшись к личности Екатерины. Уверен, что эта женщина почувствовала отношение к мужу основной части общества и не преминула ускорить событие. Ведь в противном случае… Что? – полковник внимательно посмотрел на Мареева в ожидании ответа.

– Ее ждала бы участь мужа.