Пока не поздно…

– Слушай, Любаша, – сказал он серьезно. – Я уже давно отчетливо понял одну вещь. Я могу вести за собой хоть целую флотилию. Но чтобы идти вперед по-настоящему, мне нужен надежный штурман. Ты будешь моим штурманом?

Он говорил не о замужестве. Еще нет. Он говорил о доверии, о союзе, о том, что увидел в ней не просто девушку, а равного партнера.

Люба смотрела на его лицо, освещенное фонарем, и кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Ветер свистел в ушах, наполняя паруса их общих надежд. Она поняла, что ее не просто любят.

Ее избрали…

Глава 5 Две недели – целая вечность

Предстоящая разлука витала в воздухе с начала декабря, но стала осязаемой реальностью, когда Олег, сжимая ее руку в своей, сказал:

– Поезд уходит послезавтра. В шесть утра.

Они шли по вечерней Одессе, и фонари отбрасывали на асфальт их длинные тени в обнимку.

– Я знаю, – кивнула Люба, глотая подкативший к горлу комок. Она знала, но от этого не становилось легче.

Причина, по которой она сама не ехала на каникулы, грызла ее изнутри. Всего неделю назад пришло письмо из Винницы, от соседки тети Кати: «Любочка, маму твою в больницу забрали, загрипповала сильно, температура высокая долго держится. Она не велела тебе говорить, чтоб ты сессию не сорвала, но я думаю, ты должна знать».

Она тут же позвонила в больницу и попросила медсестру пригласить маму к телефону. Голос матери был слабым, прерывистым:

– Ну как ты, доню? Не скучаешь там одна-одинешенька? – голос Марии Степановны, слабый, но пронизанный заботой, звучал с той самой, родной для Любы винницкой певучестью.

– Я не одна, мама. Со мной подруга, Светланка… и Олег.

– Олег? – в голосе матери послышалась привычная, настороженная нежность. – А это еще кто такой?

– Курсант… из мореходного училища. Очень хороший.

– Хороший… – мать вздохнула, и Люба представила, как она качает головой. – Ты смотри, Любонька, сердцем не залетай. Они, эти курсанты, ветрогоны. Погуляют, да и забыть могут. Ты, доню, только учебу не бросай. Диплом – вот твоя крепость. Мужчина придет и уйдет, а профессия – навсегда.

Люба слушала и молчала, сжимая трубку. Она не могла объяснить матери, что Олег – это не просто мужчина, а весь ее мир. Она лишь тихо ответила, переходя на тот же ласковый, успокаивающий говор:

– Я знаю, мама. Не горюй. Я все сдам. Выздоравливай, моя любимая.

– Ничего страшного, доню… Гриппую. Выпишут уже скоро. Ты не вздумай приезжать! Сдай сессию, потом… Обещай мне!

И Люба пообещала. Она отправила матери все свои скромные сэкономленные на завтраках сбережения – на фрукты, на лекарства – и осталась в почти опустевшем общежитии. Сказать об этом Олегу? Нет. Нельзя омрачать его праздник своими бедами. Нельзя выставлять напоказ эту горькую бедность, эту вечную борьбу за выживание, которую она знала с детства. Проще соврать.

– У меня «хвост» по латыни, – сказала она, глядя куда-то мимо него. – Преподаватель разрешил пересдать как раз в каникулы. Иначе не допустят к сессии.

Олег смотрел на нее с сожалением, но в его взгляде читалось понимание.

– Ладно, штурман, – улыбнулся он. – Исправляй навигационную ошибку. Но помни – я буду звонить и писать. Каждый день.

Вечером накануне его отъезда они зашли в пустой читальный зал библиотеки – погреться, авось не прогонят. Олег достал из кармана и положил на стол открытку с видом Херсона.

– Вот наш дом, – он ткнул пальцем в девятиэтажку недалеко от Днепра. – А вот завод, куда я, скорее всего, попаду по распределению – Херсонский кораблестроительный. Звучит, да?

«Он уже строит наше общее будущее», – подумала Люба, и от этой мысли стало одновременно радостно и щемяще больно. Какое у нее может быть будущее, когда ее маленький, хрупкий мир в Виннице трещит по швам?

Он уезжал в шесть утра. Она пришла на вокзал проводить его, кутаясь в тощенькое пальтишко. Шел тот самый редкий для Одессы колючий снег.

– Ну, зачем ты в такую рань и в такой холод пришла, Любаша? Всего-то две недели. – Говорил он, прижимая ее к себе. – Это же не время, а так, пауза.

– Я буду ждать, – прошептала она, пряча лицо в шершавый воротник его шинели. – Только не забывай.

Он наклонился и поцеловал ее. Это был их первый по-настоящему долгий поцелуй – нежный, несмелый, полный обещаний, которые не нужно было произносить вслух.

– Это не прощание, Любаша.

– До свидания, Олежка.

Она стояла на перроне, пока поезд не увез его за поворот, и снежинки таяли у нее на ресницах, смешиваясь со слезами. Она оставалась одна – с тревогой за мать, с грузом одиночества и с хрупкой надеждой на его письма.

Квартира в Херсоне утопала в предновогодней суете. Пахло хвоей и домашним печеньем. Олег молча разглядывал открытку с видом Одесского оперного театра, которую положил в книгу, как закладку.

– Ну что, сынок, как твои успехи? – раздался из-за газеты «Известия» голос отца, Бориса Ивановича. – Или ты уже только по волнам любви плавать собрался?

– Боря, не придирайся к мальчику, – мягко остановила его Анна Михайловна, вытирая руки о фартук. Она подсела к Олегу. – Расскажи нам о ней, Олежка. А то ты в письмах одни намёки кидал.

Олег отложил книгу. Как описать Любу? Слова «самая красивая» или «самая умная» казались предательством.

– Она… другая, – начал он. – Она как… попутный ветер. С ней легко дышится и хочется… стать лучше, что ли, идти вперёд. Она медик., будущий педиатр. Говорит, хочет, чтобы в больницах детям было не так страшно.

– Врач? – оживилась Анна Михайловна. – Это серьёзно. А родители её кто? Из Одессы?

– Из Винницы. Отец у неё… погиб, водитель. Дальние рейсы… А мама одна её поднимала. Она, мам, очень самостоятельная. Гордая.

– Винница… – задумчиво протянула Анна Михайловна. – Далеко. И сиротой, выходит, небогатой росла. Ты хорошо подумал, сынок?

Борис Иванович хмыкнул, откладывая газету.

– Лучше? Кого? Инженера-кораблестроителя или благотворителя? На одном ветру далёко не уедешь. Ей же за тобой в Херсон потом надо будет ехать. Бросит институт?

– Она не бросит, – твёрдо сказал Олег. – Она своего добьётся. И я своего добьюсь. А вместе мы… мы всё сможем.

Анна Михайловна невольно улыбнулась и потрепала его по волосам.

– Ладно, ладно, не кипятись. Значит, серьёзно. Значит, надо будет её как-нибудь пригласить. Посмотреть на эту… твою судьбу.

Письмо от него:

«Здравствуй, моя дорогая Любаша!

Пишу тебе с самого утра, сижу у окна. За окном – херсонский иней, а у меня перед глазами – твое лицо, каким я видел его в последний раз, со снежинками на ресницах.

Здесь всё по-старому. Родители, конечно, замучили расспросами… Я отмахиваюсь, как от назойливых мух, но в душе страшно горд. Хочется кричать на весь город о тебе.

Скучаю ужасно. Кажется, эти две недели растянулись на два года. Ты – самое яркое, что случилось со мной.

Целую тебя крепко. Твой Олег.

P.S. Родители передают привет. Говорят, что я стал гораздо спокойнее. Это всё твое влияние».

Люба перечитала письмо десять раз, тихо плача и целуя бумагу. Потом взяла свой самый красивый линованный лист. Писать правду о своем одиночестве и страхе она не могла. Ее письмо должно было стать тем самым «попутным ветром» – легким и несущим только надежду.

Письмо от нее:

«Мой дорогой Олежка!

Твое письмо получила сегодня, и сразу стало так тепло, будто в комнате появилось маленькое солнце…

Мне тоже тебя очень не хватает. Эти две недели – действительно целая вечность.

Не груби родителям. Лучше расскажи им обо мне чуть подробнее. Я ведь не монстр, а вполне приличная студентка-медичка!

Жду нашей встречи с нетерпением. Твоя Любаша.

P.S. А я стала спокойнее? Кажется, наоборот – вся на иголках от ожидания».

Звонок раздался глубокой ночью. Вахтерша, тетя Клава, постучала в ее дверь:

– Любаша, к телефону! Из Херсона! Помехи – хоть святых выноси, а пробился!

Она слетела с кровати, сердце колотилось где-то в висках.

– Алло?

– Любаша, это я, – его голос был далеким, искаженным, но родным. – Стою на почте. Просто хотел услышать твой голос.

– Олежка, – она сжала трубку так, что пальцы побелели. – Я…я тоже.

– Через три дня я буду. Встретишь?

– Встречу. В шесть. Только не на вокзале, хорошо? Я буду ждать тебя у нашего подъезда.

Они молчали секунду, слушая дыхание друг друга за сотню километров.

– Беги, – прошептала она. – А то разоришься на переговорах.

– Пока, моя судьба.

Она вышла на крыльцо общежития за час и замерзла насквозь, но не замечала этого. И вот он – шагал знакомой походкой, неся в руках не цветы, а огромный, нелепо завёрнутый свёрток.

– Это тебе, – улыбнулся он, и в его глазах плясали чертики. – Херсонские сухофрукты. Говорят, что отлично поддерживают мозги студентов. Тебе для сессии пригодятся.

Они стояли и смотрели друг на друга, как в первый раз. Потом он обнял ее, и она уткнулась лицом в его шинель, пахнущую ветром и далью.

– Все, – сказал он тихо, губами у ее виска. – Больше я никуда без тебя.

– И я тоже, – выдохнула она.

В тот вечер, отогреваясь чаем в ее комнате, он спросил:

– А что с мамой? Как она?

Люба вздрогнула. Она не говорила ему.

– Откуда…?

– Тетя Клава проболталась, когда я тебе звонил. Почему ты мне не сказала?

– Не хотела омрачать.

Олег взял ее за подбородок и посмотрел ей прямо в глаза:

– Запомни раз и навсегда. Твои беды – это мои беды. Твои тревоги – мои тревоги. Мы же штурман и капитан? Так веди меня через все рифы, а не прячь их от меня.

В тот вечер они были уверены – их корабль может выдержать любую погоду. Главное – идти вместе и не таить друг от друга своих бурь.

Глава 6 Обручение

В Одессе установились январские морозы – крепкие, уверенные, предвещавшие, что зима не скоро распрощается.

Через несколько дней после возвращения из дома Олег явился в общежитие с видом полководца. Сбросив шинель, он пил чай из граненого стакана и смотрел на нее так, будто видел в последний раз. Люба оробела и внутри нее все замерло.

– Значит, так, – сказал он, ставя стакан с таким стуком, что она вздрогнула. В его голосе зазвучали те самые командирские нотки. – Я все обдумал. Наше с тобой будущее.

Он встал и принялся мерять шагами узкое пространство комнаты. – Я получаю диплом в конце июня. Распределение у меня в Херсон, на наш судостроительный. И в первый же день после моего выпуска мы идем в ЗАГС. Подаем заявление. Я люблю тебя… больше жизни… И не намерен тебя терять. – Он сказал ей эти самые главные слова впервые. Сказал так же прямо и властно, как и все остальное. И от этого его признание в любви прозвучало как высшая, неоспоримая истина. Он говорил не спрашивая. Он провозглашал. И в этом не было мужского высокомерия – была железная, осознанная за время недолгой разлуки уверенность.

Ей казалось, что сердце, бешено колотящееся где-то в горле, вот-вот выскочит из груди. Она смотрела на него и замирала и от восторга, и от страха.

– В ЗАГС? – переспросила она, желая убедиться, что не ослышалась.

– В ЗАГС, – твердо подтвердил он, останавливаясь перед ней. – Я люблю тебя – это самая что ни на есть правда. Это просто неоспоримый факт. Ты – мой штурман. А капитан без штурмана – это просто железка, болтающаяся по волнам. Я серьезно. Очень.

На следующее утро Олег нашел Виктора в спортзале училища.

– Вить, есть гениальная идея, – начал он, не дожидаясь, пока друг снимет штангу.

– Опять? – кряхтя, отозвался Виктор. – В прошлый раз твоя «гениальная идея» закончилась ночным заплывом в запретной бухте.

– Это важнее, – Олег оседлал скамью. – Я женюсь на Любе. Летом.

Виктор замер, потом медленно поставил штангу.

– Ты это… решил?

– Решил. И предлагаю тебе сделать то же самое со Светкой.

Виктор расхохотался.

– Ты с ума сошел? Я ей еще даже не говорил…

– А зачем говорить? – перебил Олег. – Ты ее любишь. Она тебя. Мы четверо – одно целое. Так давайте скрепим это дело. Один день, два брака. Наша свадьба и ваша. Такого город еще не видел!

Виктор смотрел на горящие глаза лучшего друга и медленно улыбался. Безумие? Безумие. Но разве не ради этого они и живут?

– Ладно, адмирал, – выдохнул он. – Меня ты убедил. Две свадьбы в один день. Будет что внукам рассказать. Только вот как я ей это преподнесу? «Свет, привет, давай замуж выходи, а то Олегу с Любой скучно будет»?

– А ты по-другому, – хитро улыбнулся Олег. – Скажи: «Представляешь, какой у Олега план? Давай их переплюнем!»

В это же время Люба и Света пили чай в общежитии.

– Он сказал… что мы подадим заявление в ЗАГС в первый же день после его выпуска, – поделилась Люба, все еще не веря своему счастью.

Света присвистнула.

– Ну, твой-то решил не мелочиться! Прямо с корабля – на бал. Я смотрю, он не только корабли, но и жизни строит с той же скоростью. А ты что?

– А я…согласилась.

– Правильно! – Света отхлебнула из кружки и посмотрела на подругу с внезапной серьезностью. – Хороший он, твой Олег. Настоящий. За таким – как за каменной стеной. Хотя… – ее глаза хитро сверкнули, – мой Витек тоже не лыком шит. Думаю, он уже в курсе этого плана. Чую, что и он скоро меня замуж позовет.

– А ты… согласишься? – спросила Люба.

– Конечно! – Света рассмеялась и взглянула на задумчивую Любу. – Ты чего притихла? Не бойся. У вас все будет прекрасно. Вы же друг для друга созданы.

– Я знаю, – тихо ответила Люба. – Просто… это же… навсегда.

Вечером Олег стоял переговорном пункте на вокзале. Сначала был разговор с отцом. Короткий и сухой.

– Решение принял, папа. Она будет моей женой.

– Обдумал все? Тогда иди до конца, – и гудки.

Потом – звонок матери. Разговор был дольше.

– Мама, я люблю ее. Я без нее не могу.

– Сыночек, родной… Она хорошая девушка?

– Лучшей нет. И она станет твоей дочерью. Я прошу тебя принять ее.

Мама помолчала, а потом тихо вздохнула:

– Привози ее к нам, сынок. Раз ты так решил… Будем знакомиться. Благословляю вас.

Вечером они сидели на ее кровати, прижавшись друг к другу. За окном темнело.

– Я звонил родителям, – сказал Олег. – Предупредил. Мама благословила.

Люба вздрогнула, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Это «благословила» значило для нее больше, чем любое официальное разрешение.

– Вот только кольца у меня нет. Пока нет – с виноватой улыбкой сказал он. Огляделся, поймал взглядом хлеб на столе. Отломил кусок мякиша и, с серьезным видом ювелира, начал катать между ладонями тонкий жгутик. Через минуту в его пальцах лежало трогательное колечко из хлеба.

– Давай руку, – скомандовал он.

Люба, завороженная, протянула дрожащую руку. Олег с торжественной серьезностью надел хлебное кольцо на ее безымянный палец.

– Вот. Это – на время. Обещаю, скоро будет настоящее. Из золота. Но наше слово – сильнее любого металла. – Он поднял на нее взгляд, и в его глазах не было ни шутки, ни игры. – Любаша, ты согласна стать моей женой?

Она смотрела то на это кольцо, то в его глаза – ясные, полные безграничной любви и решимости. И чувствовала, как внутри все сжимается от щемящего, всепоглощающего счастья.

– Согласна, – прошептала она, и голос ее сорвался. – Конечно, согласна, Олежка.

Он не поцеловал ее. Он прижал ее ладонь с хлебным кольцом к своему сердцу, и они сидели так молча, слушая, как бьются их сердца – в унисон, выбивая ритм их общей, только что начавшейся судьбы. Где-то в городе в этот же вечер Виктор, вдохновленный поступком лучшего друга, делал свое предложение Свете. И две пары начали обратный отсчет до одного на всех, самого шумного и счастливого дня.

Люба знала, что теперь самое трудное – позвонить маме. На следующий же день она пошла на тот же переговорный пункт:

– Мама? – голос ее дрогнул.

– Что, доню? Снова за мной скучаешь?

– Скучаю, мама… Олег… Он… сделал мне предложение.

На той стороне провода наступила тишина, а потом вздох:

– Ох, ты ж, дитятко мое… А он… хороший человек? Он тебя любит?

– Да, мама. Очень. И я его. Он будет корабли строить.

– Ох… – снова вздохнула мать. – Ну что ж… Чтобы ты счастлива была, мое солнышко. Желаю вам того счастья, которого у меня не было. Обещай мне.

– Обещаю, мама.

Люба вышла с переговорного пункта с мокрыми глазами, но с легким сердцем. Теперь у нее было благословение самого главного человека.

Глава 7 Благословение

(Май. 1985 год)

Майское солнце заливало одесский сквер, но в воздухе между четверыми друзьями внезапно нависла гроза.

– Значит, так, – начал Олег, и по его тону все поняли: решение принято. – Свадьбу играем в Херсоне. Одну на всех.

Люба молчала, а Света вспыхнула мгновенно, как спичка.

– Одну на всех в ХЕРСОНЕ?! – фыркнула она. – Ты с ума сошел? Все наши друзья тут! Я платье здесь присмотрела! А там что? Одна родня, да и то, только те, кто приедут, да ваши с Витьком будущие начальники, которых мы в глаза не видели?

– Свет, успокойся, – попытался вставить Виктор, но тут же получил грозный взгляд.

– А я не успокоюсь!

Тут Олег поднял руку, и в его жесте была такая непререкаемая авторитетность, что Света на секунду примолкла.

– Давайте смотреть в корень, – его голос был спокоен и четок. – Мы с Виктором – не просто друзья. Мы – одна команда. Нас распределили на один завод, в один город. Наш старт, наша репутация – это теперь общее дело. – Он перевел взгляд с Виктора на Свету. – В Херсоне нас ждут. Отец мой – человек со связями. Начальство цеха и руководство завода будут на нашей свадьбе. Это не просто гулянка, Свет. Это наше вступление в новую жизнь. Первое и главное впечатление. Мы должны быть вместе. Сильными. Единой командой. Играть свадьбу в Одессе – значит, сразу отрезать себя от этого шанса.

Он сделал паузу, дав своим словам прочно осесть в сознании.

– А что касается твоих подруг и твоего платья… – он чуть усмехнулся, и в его глазах блеснул тот самый азарт, который все они так любили. – Мы устроим такую свадьбу, что твои подруги специальным поездом приедут за впечатлениями! А платье… Мы найдем в Херсоне лучшего мастера. Или привезем твое из Одессы. Я все устрою.

Света смотрела на него, и гнев в ее глазах постепенно сменялся пониманием и принятием. Она смотрела на Виктора, который молча кивнул, подтверждая слова Олега. Она смотрела на Любу, которая тихо сидела, понимая, что Олег, как всегда, смотрит на двадцать ходов вперед.

– Ладно, – наконец выдохнула Света, капитулируя перед железной логикой и заботой, скрытой за ней. – Командой, так командой. Замуж выхожу за морского волка, значит, и сама должна учиться в дальнее плавание смотреть. Только чтоб платье мое… действительно было самым лучшим.

– Обещаю, – твердо сказал Олег. И все знали – это было не просто слово. Это был план. Который он обязательно выполнит.

Затем все дружно отправились на переговорный пункт – звонить всем родителям сразу, чтобы ошарашить такой новостью. У них получилось: мамы причитали, отцы хмыкали. Но затем отец Олега твердо сказал: – Хорошо. Убедил. Идея принимается, но тебе, сын, придется абсолютно всех собрать у нас дома. Давай через неделю. Событие, сам понимаешь, не рядовое, надо серьезно все обсудить.

Июньский Херсон встретил их зноем и запахом акаций.

Первыми пришли родители Светы – Николай Иванович и Галина Петровна, преподаватели из Харькова. За ними вошли родители Виктора, с которыми хозяева давно уже были знакомы, так как их мальчишки с раннего детства были всегда вместе.

Затем, робко ступая по паркету, появились Любаша, Мария Степановна, и ее подруга Катерина из Винницы. Мария была в своем единственном выходном платье и сжимала в руках маленький сверток.

Большая квартира родителей Олега с высокими потолками и видом на Днепр казалась Любе и ее матери дворцом.

«Божечки, как на выставке… А я тут, как печка среди фарфора…», – металась в Марии тревожная мысль, но она выпрямила спину. Ради дочки. Всегда только ради дочки.

Когда все приехавшие из разных городов гости собрались за столом, наступила та самая неловкая пауза. И тогда Мария Степановна, преодолевая дрожь в коленях, поднялась.

– Дозвольте мне, как матери, первой сказать. – Ее тихий голос заставил всех замолчать. Она развернула свой сверток. В ее руках лежал старинный, но ослепительно белый рушник, украшенный чудесной причудливой вышивкой – символами любви и продолжения рода.

– Это часть моего приданого. Его еще моя бабуся вышивала. На счастье. На любовь. На крепкую семью.

Она подошла к Олегу с Любой, которые, волнуясь, встали. Ее пальцы, привыкшие к тяжелой работе, нежно провели по вышивке.

– В жизни будет все, дети мои. И радость, и слезы. Но если в доме есть такой рушник – он всегда напомнит, что вас благословили. Что вас любят. Что вы – одна семья. Вот, держите.

Она расстелила рушник на столе перед Олегом и Любой, положив на него свои натруженные ладони. В ее глазах стояли слезы, но голос не дрожал.

– Благословляю вас, дети мои. На ваш общий путь. Будьте счастливы. Любите и берегите друг друга.

В комнате стояла тишина. Даже Борис Иванович смотрел, не отрываясь, на эту простую женщину и ее дар. Анна Михайловна первая подошла и обняла ее, не скрывая слез.

– Спасибо вам, – прошептала она. – За вашу дочь. И за эту… эту семейную реликвию.

И тут Галина Петровна, мать Светы, достала из сумочки маленькую, изящную иконку в бархатном чехле. К ней тут же присоединилась мама Виктора.

– А это… это наша семейная икона. Светланка, Витенька… Мы тоже благословляем вас. Храни вас Господь.

Борис Иванович тяжело поднялся, подошел к буфету и взял каравай.

– Ну, хватит слезы разводить, – буркнул он, но его голос предательски дрогнул. – По-русски это называется – родительское благословение. Так что… – Он протянул хлеб. – Примите его все сразу, в четыре, так сказать, руки. Всех вам благ, дети. Живите. Дружно! И будьте… одной командой, как мой сын говорит.

Олег обнял Любу, посмотрел на старших и сказал:

– Спасибо вам, наши любимые родители. Верьте в нас. Мы будем очень счастливы. Мы вас не подведем.

В тот вечер в квартире на берегу Днепра родилась новая, большая семья. Они были разными – простыми и интеллигентными, строгими и сентиментальными. Но в этот миг, под общим благословением, старинным рушником и надломленным караваем, они стали одним целым.

А Мария Степановна, глядя на сияющее лицо дочери, думала только одно: «Дитятко ты мое… Чтобы только тебе было легче, чем мне…».

Глава 8 Одна свадьба – две судьбы

Август 1985 года выдался на редкость знойным, но утро в день свадьбы было ясным и свежим. В квартире родителей Олега царил благоговейный хаос. Две невесты в изящных белых платьях кружились перед зеркалом.

– Постой, у тебя локон выбился, – озабоченно прошептала Люба, поправляя фату Светы.

– Спасибо, доктор, – с улыбкой парировала та. – Только смотри, сама не расплачься, а то у меня туши на весь вечер не хватит!

Из гостиной доносился сдержанный гул голосов. Борис Иванович, в новом костюме, сурово инструктировал Виктора:

– Запомни, главное – не уронить кольца. У Олега руки железные, а ты… смотри у меня.

– Да все нормально будет, не волнуйтесь, Борис Иванович, – смущенно улыбался Виктор.

Анна Михайловна и Мария Степановна, сидя рядышком на диване, перешептывались, словно старые подруги.

– Какие они у нас красивые… – выдохнула Анна Михайловна, сжимая руку Марии Степановны.

– Чтобы Боженька берег… – тихо ответила та, смахивая украдкой слезу.

В Херсонском Дворце бракосочетаний царила торжественная суета. Когда две пары одновременно вошли в светлый зал, украшенный гирляндами, у гостей вырвался восхищенный вздох. Олег и Люба, Виктор и Света – они шли рядом, как и договорились, чтобы стать свидетелями друг у друга.

Регистратор, строгая торжественная женщина в костюме с брошкой в виде голубя, на мгновение растерялась, увидев такую процессию.

– Молодые, у нас как-то… не по регламенту, – начала она.

– Простите, – Олег шагнул вперед с той самой улыбкой, перед которой не мог устоять никто. – Но мы же одна команда. Позвольте нам этот маленький бунт против регламента. Обещаем, больше никаких нарушений.

И он снова победил. Регистратор сдалась сразу же, пытаясь скрыть улыбку.

Церемония прошла как в прекрасном сне. Дрожащие руки, обмен кольцами, первые поцелуи под радостные возгласы гостей. Когда пары расписывались в журнале, Олег и Виктор, как и договаривались, встали за спинами друг у друга, положив руки на плечи товарища, – настоящие свидетели, братья по оружию и теперь по жизни.

В ресторане зал был полон. Среди родни, где сияла счастливыми слезами Мария Степановна, теснились друзья-мореходы и однокурсницы-медички из Одессы. Между незамужними девушками и неженатыми моряками сразу завязалось оживленное общение и легкий флирт. И это придавало свадьбе еще большее ощущение праздника молодости и любви. В зале витал некий флер, который ощущался всеми гостями и заставлял их чувствовать себя такими же молодыми и бойкими как эта молодежь за столами.