Няня для Верочки

Вика красавица. У нее блестящие черные волосы до плеч, аккуратные брови с красивым изгибом, чуть вздернутый носик и пухлые, слегка подкачанные губы. Она настолько красива, что краситься не надо. Ну и ручки ухоженные, с красивым маникюром. А как иначе, если она делает людей красивыми.

Ростом и комплекцией мы с ней одинаковые, только она яркая, а я невзрачная серая мышь с русыми волосами, собранными в хвостик.

Иду в ванную.

На полках нет пустого места – все в баночках, скляночках, флакончиках…

– М–м–м! – стону от удовольствия, подставив ледяные руки под струю горячей воды.

Чуть согревшись, привожу себя в порядок, выхожу.

Вика на кухне накрывает на стол. Греется чайник.

– Давай помогу.

– Ага, – подсовывает мне разделочную досточку, нож и палку сырокопченой колбасы. – Я не готовила сегодня, бутербродов сейчас наделаем, чаек заварим.

Сглатываю голодную слюну и режу тонкими ломтиками. Подруга режет сыр.

– Ого. Это он тебя так? – поднимает мою руку, разглядывая свежие синяки от пальцев. – Отчим?

– Угу, – прячу их, натягивая рукав.

– А если в полицию на него заявить? За домогательство?

– Кто мне поверит? Да и не хочу я грязи. Матери еще достанется…

– Тихо! – поднимает нож вверх. Прислушивается. Я тоже. – Слышишь?

Глава 5

Аня

– Слышишь? – Иванова замирает с поднятым ножом в руке.

Прислушиваюсь.

– Писк какой–то, – смотрю на подругу.

– Во–от, – кивает, – из–за этого писка спать невозможно. И не только мне. Весь подъезд мучается. Идем.

Вика кладет нож, идет из кухни.

– Куда?

Сгораю от любопытства.

– Идем, идем, – манит рукой, приглашая следовать за собой.

Ведет меня к себе в спальню.

Кручу головой, осматриваясь. Не видела эту комнату после ремонта.

– Как красиво и уютно тут стало.

Белые в серебристый цветочек обои, красивый тюль на окне, плотные серебристые шторы. Кровать изголовьем к стене, тумбочка с торшером, на полу ковер с длинным мягким ворсом, в углу фикус.

– Еще тихо было бы, – ворчит подруга. – Хотела шумоизоляцию сделать, да квартира не моя, да и дороговато.

Тут действительно писк громче. Не могу понять откуда звук.

С немым вопросом обращаюсь к Вике.

– Ребенок там у него. Девочка.

– Ребенок? У него? – ничего не понимаю.

– Да мужик там живет. За стенкой, – поясняет, показывая на стену напротив. – У нас с ним спальни смежные, черт бы побрал эту планировку! Раньше–то он с женой жил, спать не давали совсем другими звуками, ну ты понимаешь, – Иванова многозначительно поиграла бровями. – Короче, жена его при родах умерла, а он вот – с ребенком. Пока похороны, то, се, малышка в роддоме была, а теперь вот – дома. Мне кажется, она у него совсем не спит. Пищит днем и ночью то тише, то громче. Я уже беруши себе купила, потому что спать невозможно. Хотела в зал перебраться, но там диван неудобный, а спальню сделать планировка не позволяет, да и хозяйка будет против.

– О боже! – ужасаюсь, представив, какое горе у мужчины и новорожденной малышки. – Он что – совсем один? А родственники, друзья?

– Не знаю. Никого не видела. Он раньше видный мужик был, я даже флиртовала с ним, думала – ну вдруг… А он нет, кроме жены никого не замечал. Смотрел на нее такими глазами… Хотела бы я, чтобы на меня так же смотрели. Как на богиню. И ноги чтоб целовали. И руки. И вообще везде, – коротко хихикает, но тут же принимает серьезный вид. – Короче, недавно встретила его, – пальцем Вика показала на стену, имея в виду соседа, – не узнала. Подумала, бомж какой к нам в подъезд забрел. Хотела участковому звонить, жаловаться, пригляделась – сосед… Оброс, постарел, даже не поздоровался. Да–а, незавидная судьба у обоих.

– Может, ему помощь какая нужна? – прислушиваюсь к писку.

Он не прекращается ни на секунду.

– Да ему уже весь подъезд помощь предлагал, отказывается. Нелюдимый стал. Замкнулся. Мне кажется, он того, – Вика покрутила пальцем у виска, – тронулся от горя. Еще немного и терпение мое лопнет. Сама лично позвоню в опеку, пусть делают уже что–нибудь с ними. Ладно, пойдем обратно, есть охота.

Возвращаемся на кухню.

Машинально режу колбасу, а сама слушаю жалобный плач ребенка. Сердце щемит от этого звука.

Помню, бабушка рассказывала, что мать меня оставляла маленькую одну, а сама уходила куда–то. Ба придет к нам в гости, я стою в кроватке, мокрая, зареванная, с соплями до колен. Иногда даже с сорванным голосом. Она говорила, что пугала мать, что пожалуется куда следует и меня заберут в детдом. В итоге, забрала меня к себе сама. А спустя какое–то время и мать к ней вернулась. Надоело по съемным квартирам скитаться. Но я помню, что она все равно, бывало, пропадала.

Как хорошо, что у меня была бабуля. Она меня любила.

– Ты режь, режь, – Вика подталкивает локтем.

– Прости, задумалась.

Чайник, вскипев, отключился. Хозяйка разлила кипяток по кружкам, кинула по пакетику заварки.

Я закончила с нарезкой, начала собирать бутерброды.

Из головы не идет история Викиных соседей, а между тем девочка продолжает плакать. Не могу не думать о ней. Сердце кровью обливается. Страдает же малышка.

– Ешь давай, – подруга двигает ко мне ближе тарелку с едой. Берет сама.

Едим в относительной тишине.

Жую бутерброд, не чувствуя вкуса.

Я переживаю, что вся такая бедная, несчастная, нелюбимая, а оказывается, есть люди, которым намного хуже, чем мне. Не знаю, как вдовцу за стенкой, а его дочке так точно очень плохо. Она маленькая совсем, а мамы у нее уже нет. Она никогда не услышит ее голос, не почувствует ее запах, не говоря уже о грудном молоке.

Я к своей матери не питаю родственных чувств, но она у меня хотя бы есть.

Как несправедлива судьба!

А вдруг ее отец ее не кормит? Может, с ним самим что случилось, а никто не реагирует…

– Ты, Анютка, тоже себе беруши купи, а то реально невозможно спать, – отвлекает меня из раздумий Вика.

– Ребенок сильно плачет, – слышу, как поменялся писк на надрывный плач. – А вдруг с ее отцом что случилось, а малышка одна или…

– Ну, иди, проверь, – скептически хмыкает подруга.

– Пойду, – вдруг решаюсь. – Мало ли…

– Ты серьезно, что ли?

Вике хватает одного пристального взгляда в мои глаза, чтобы понять, что я не шучу. Она закатывает глаза к потолку, качает головой.

– Да не откроет он тебе. А если откроет, не пустит или вообще пошлет.

Пусть не пустит. Пусть пошлет. Главное, чтобы был жив и в себе.

Я уже у порога и сунула ноги в тапки, на которые указала Вика.

– Какая квартира?

– Сорок третья. Анюта, ты только недолго. Завтра вставать рано.

– Ага.

– Если что, я замыкаться не буду, сама потом закройся.

– Ладно.

Вылетаю на площадку. Пробежавшись взглядом по номерам соседних квартир, вижу сорок третью и решительно нажимаю на звонок. Прижимаюсь ухом к двери, прислушиваясь. Ребенок кричит, ничего не происходит.

Глава 6

Аня

Вылетаю на площадку. Пробежавшись взглядом по номерам соседних квартир, вижу сорок третью. Она рядом с Викиной.

Решительно давлю на звонок. Прижимаюсь ухом к двери, прислушиваясь. Ребенок кричит, ничего не происходит. Может, звонок не работает или отключен.

Стучу. Еще раз. Громче. Дольше. Нетерпеливо.

Дверь распахивается неожиданно, едва не сбив меня с ног.

Отскакиваю, таращась на хозяина сорок третьей.

Шкафообразная фигура стоит в темном коридоре, и первая моя осознанная мысль – бежать. Потому что эта фигура внушает неконтролируемый страх.

– Ну? – звучит глухой и недовольный голос.

Какой огромный мужик. Он вообще человек? Обросший, весь в черном и смотрит недобро.

Я забыла, зачем долбилась в его дверь!

Вытаращив глаза, изображая рыбку, брошенную на сушу, делаю шаг назад. Чувствую, как пятки виснут в воздухе – я встала на самый край лестницы. Еще чуть–чуть, достаточно дуновения сквозняка и…

Но тут же сквозь грохочущий пульс в ушах слышу детский крик. И страх притупляется. Шагаю вперед.

– У вас ребенок плачет… громко… – решительно заглядываю под руку гориллы в квартиру. Там тоже темно.

– Ну?

– Грыжу накричит, лечить трудно.

– Ну?

Заладил…

Других слов не знает или оглох уже?

Мысленно сжав страх в кулак, зажмуриваюсь и… была не была!

Юркаю под руку гризли.

В чужую квартиру.

Как в горящую избу.

Ща–ас как схватит за шкирку, да как вышвырнет…

Но нет, не чувствую, чтобы кто–то ловил или орал вслед.

Приоткрываю один глаз, чтобы сориентироваться. Второй. В полумраке вижу свет из дальней комнаты. Той самой, что смежная со спальней Вики. Оттуда доносится надрывный плач, и туда несут меня ноги.

Запоздало думаю, что в квартире может быть кто–то еще кроме хозяина и младенца. И что врываться в чужую квартиру без разрешения нельзя. Но этот плач… Он перекрывает всё.

Влетаю в комнату. Взглядом выхватываю кроватку с балдахином и подвесной музыкальной игрушкой, которая в данный момент крутится без звука.

В кроватке лежит, машет ручками и кричит маленький красный комочек. Контрастно смотрится белый памперс на тельце малышки.

– Маленькая девочка, – наклоняюсь к малышке, поглаживаю ее по памперсу. Она, услышав чужой голос, притихла, прислушиваясь. – Здравствуй. Какая ты хорошенькая, – улыбаюсь ей, а у самой сердце сжимается от жалости и несправедливости судьбы. – Не плачь, маленькая моя. Ты такая красивая…

Трогаю ее пальчики. Они сжимают мой палец. Теплые, значит, ребенок не замерз, плачет по другой причине.

Беззубый ротик вот–вот разразится новой порцией крика.

– Тише, девочка, тише, сейчас мы разберемся, что с тобой. Да?

– Она голодная, наверное, – поднимаю глаза на ее отца.

Гризли прошел следом за мной, встал в проходе, смотрит зверюгой, что я делать собираюсь. Одно неверное движение и кинется.

Но при дочке, наверное, не посмеет.

Ага. Она кроха совсем.

А он сам темный, стоит в темноте, один силуэт вижу.

Страшный какой.

Пожимает плечами.

– У вас врач был? После выписки из роддома к вам должна была прийти патронажная сестра.

– Была.

Уже хорошо.

– Она должна была оставить вам график кормления.

– Там. На кухне, – взмахивает головой.

– Когда вы кормили дочку в последний раз?

– Час назад, – оглянувшись назад, видимо, чтобы посмотреть на время, ответил.

– Возможно, смесь не подходит, поэтому животик болит. Или газики…. А может быть она пить хочет или… – вспоминаю, что еще может быть, – или она вздрагивает во сне и пугается, надо пеленать.

Да что с ним говорить? Стоит чурбаном бесчувственным, плечи опустил. Такой не кинется.

– Мне нужно помыть руки. А вы пока возьмите дочку на руки, пусть она почувствует, что не одна.

А то бросил тут ее одну, ори сколько хочешь.

Шмыгаю мимо него в сторону ванной. Благо, планировка стандартная, где она примерно находится знаю. И даже нахожу выключатель.

Быстро мою руки. Намыливаю, смываю, снова намыливаю.

Когда я училась в десятом классе, у нас на площадке почти год жила семья с маленькой девочкой, такой же крохой Варенькой. Ее мама как–то попросила помочь ей, я согласилась. Тетя Лена многому меня научила в уходе за малышкой. Сейчас эти знания как раз пригодятся. Вот, например, это – дважды помыть руки, прежде чем брать ребенка.

Поднимаю глаза, смотрю на себя в зеркало. Оно отражает блеклую девушку с красными от волнения щеками и обветренными губами. В расширенных черных зрачках с зеленой каемочкой – страх вперемежку с решительностью.

– Во что ты ввязываешься, Анечка? Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – разговариваю со своим отражением.

Мне просто жаль ребенка, – оправдываюсь. – Малышка не виновата, что у нее нет мамы. А папа…

Главное, чтобы папа был вменяем. В конце концов, я просто хочу помочь крохе. Это неправильно, что она так много кричит. Я даже не уверена, что у меня получится, но не сидеть же сложа руки, терпеть страдания ребенка. Она, вон, опять заходится криком.

Попробовать стоит.

Вытирая руки о полотенце, быстро осматриваюсь. На полках стоят женские баночки – шампуни, бальзамы, гели, кремы… Как будто их хозяйка живет в этом доме…

Мужской шампунь, гель для душа, пена для бритья.

В ванной стоит детская ванночка. На ней еще этикетка из магазина.

Он не купал малышку?

На стиральной машине кусок детского мыла, шампунь, мочалка и стопка пеленок. Все новенькое, в упаковках.

Сама стиральная машина закончила стирку и мигает огоньком.

А ребенок все плачет. Жалобно так, устало.

Что это за отец такой, что не знает, что с собственным ребенком делать?

Я все понимаю, у него горе, но ведь у маленькой девочки тоже! И ей в сто крат тяжелее! Она только плакать и умеет.

Вика говорила, ему соседи помощь предлагали, почему отказался?

Несусь обратно в детскую.

Папаша на руки малышку так и не взял. Вообще с места не сдвинулся. Я уже начинаю подозревать, что подруга права и ее сосед реально умом тронулся.

– Поставьте чайник, пожалуйста, нам нужна кипяченая вода.

Приходится командовать, а не просить. По–другому он, видимо, не понимает. А тут услышал, ожил и ушел.

Глава 7

Аня

– Иди ко мне малышка, – осторожно, придерживая головку, беру плачущую девочку на руки.

Воркую с ней, устраивая ее на левой руке, придерживаю правой. Прижимаю к себе. Покачиваю.

Надо же, руки помнят, как обращаться с младенцем!

– Вот так. Удобно тебе, хорошая моя?

Малышка затихает, прислушиваясь к моему голосу. Чмокает губками, инстинктивно ищет грудь, бьет меня кулачком. Меня топит нежностью к этому крохотному существу. Как? Как можно позволять ей плакать?

– Тебе просто хотелось на ручки? – улыбаюсь ей, подушечками пальцев поглаживаю пухлые щечки. – Надоело лежать в кроватке? Скучно стало? А–я–яй, никто девочке внимания не уделяет…

Это камень в огород ее отца! Он вернулся, занял опять место в проходе и так же без эмоций наблюдает за мной. За нами. Молча.

Никаких отцовских инстинктов не замечаю в нем. Уверена, он с роддома такой чурбан с ребенком. Бессердечный, чёрствый сухарь!

– Не плачь, куколка. Сейчас мы с тобой поедим. А нет, твой папа сказал, что ты уже кушала. Значит, водичку попьем или просто погуляем, да, моя хорошая? Как тебя зовут?

– Как зовут вашу дочку? – приходится обратиться к истукану.

– Никак.

– В смысле никак?

Пожимает плечами.

– Ребенку нужно имя. Вы же ждали свою дочку, выбирали имя…

Прикусываю язык.

Что–то страдальческое мелькает в темных глазах мужчины.

Я задела его за больное. Он совсем недавно потерял жену, рана еще свежая, воспоминания болезненны. Здесь все напоминает ему о прошлом, где он был счастлив. Он тоскует очень.

Вика говорила, что он любил жену. Сильно любил.

Они вместе ждали рождение ребенка. Мечтали. Планировали растить ее вместе.

А теперь ее нет.

И даже дочка, плод их любви, не может затянуть его рану, растормошить, отвлечь.

Я не имею права осуждать его за бесчувственность.

– Мне так жаль… – произношу шепотом, не смея отвести взгляд от лица великана. Реально жаль. Так жаль, что в горле застревает ком, а из глаз вот–вот брызнут слезы.

– Вера… – с трудом выдавливает из себя мужчина.

– Что? – моргаю часто–часто, пытаясь вкатить слезы обратно, но все равно приходится отвернуться, чтобы смахнуть капельку со щеки плечом.

– Дочку зовут Верой.

– Вера, Верочка. Какое красивое имя, тебе идет, – сглотнув ком и улыбнувшись, снова обращаюсь к девочке.

Гуляем с ней по комнате. Покачивания на руках действуют успокаивающе на малышку.

– Вы ее купали сегодня? – спрашиваю ее отца.

– Нет.

– А вчера?

Стоит, хлопает ресницами.

Кого я спрашиваю, – мысленно закатываю глаза.

Ванночка с этикеткой до сих пор!

– Нужно искупать. Наберите ванночку. Градусник у вас есть?

Вопросы задаю машинально. Ответа не жду.

Шарю глазами по комнате. Градусник в виде оранжевой рыбки лежит в прозрачном пластиковом чемоданчике с сосками и погремушками.

С ребенком на руках по–хозяйски лезу в чемоданчик, достаю рыбку, протягиваю ее горе–папаше.

– Температура воды должна быть тридцать шесть градусов. Идите уже!

Странно, но гризли слушается. Этот огромный мужчина, по возрасту прилично старше меня, выполняет мои команды, не пререкаясь.

Спустя минуту слышу шум воды.

– Папа сейчас наберет Верочке водички, будем купаться, да? – улыбаюсь, глядя на лупоглазую малышку. – Будет наша девочка чистенькой, спать будет долго–долго, крепко–крепко, да, моя хорошая?

Глазки у нее еще темно–синие, реснички редкие, с засохшими корочками. Из–за них Верочке тоже может быть дискомфортно.

На самом деле, причин для плача у малышки множество. Взять хотя бы то, что ее давно не купали. Она может хотеть пить. Или просто внимания, родительского тепла, ласки.

Поглаживаю ее по головке. Волосики редкие, светленькие, мягкие как пух.

– Идем, посмотрим, как там у папы дела?

Папа навис над ванной, смотрит, как в ванночку набирается вода.

Какой же он большой! Всю ванную занял. А дочка у него совсем крошечная, от силы килограмма четыре. Пупсик.

– Послушайте…

Из–за шума воды мужчина меня не слышит. Дотрагиваюсь до его локтя. Вздрагивает. Переводит на меня мутный взгляд. Такое ощущение, что он просто спал стоя и с открытыми глазами.

– Не знаю, как вас зовут…

– Николай, – заторможенно отвечает.

– А я Аня. Я в сорок второй квартире живу, у подруги. Мы с вами соседи, – не знаю, зачем ему эти подробности. Хватило бы просто имени. – Николай, воды слишком много.

С недоумением собирает свои густые брови домиком.

– Сантиметров десять–пятнадцать достаточно, – показываю пальцами сколько нужно.

– Мгм.

Закрывает кран. Приподняв один край ванночки, сливает часть воды.

– Отлично, – одобряю количество. Проверяю рыбку, температура та, что надо. – Марганцовка есть?

Вижу, опять не понимает.

– Купите завтра. И травки еще всякие, посмотрите в интернете, какие можно, или в аптеке спросите. Будете в воду при купании добавлять. Для кожи младенца полезно и для крепкого сна. А теперь будем купать вашу девочку. Положите на дно ванночки пеленку и помогите снять памперс.

Огромный гризли Николай слушается меня, мелкую, беспрекословно. А мог бы рявкнуть, выгнать…

Видимо, совсем ему плохо, раз разрешает командовать.

Подсказываю ему как свернуть пеленку. Отодвигается, давая мне доступ к ванночке.

У Верочки расширяются глазки и застывает удивление на личике, когда я осторожно опускаю ее в воду.

Страх, что не получится, запихиваю куда поглубже. Девочке во сто крат хуже, чем нам, взрослым, и ее здоровье полностью в руках ее отца и… сегодня, сейчас в моих тоже.

– Вот так…

Кошусь назад, проверяю тут ли Николай. Он стоит сбоку, перекрывает своим мощным телом свет от лампочки.

– Нужно придерживать ребенка одной рукой: головка должна лежать у вас на запястье, видите? Погружайте малышку в ванну постепенно, вода не должна подниматься выше груди.

Вспоминаю, как купала свою дочку тетя Лена. Вроде все делаю правильно.

Свободной ладошкой черпаю водичку, поливаю на грудь, животик девочки. Верочка чувствует себя хорошо, радостно дергает ручками и ножками, будто хочет поплыть.

– Мочалку подайте, пожалуйста. И шампунь.

Сзади тишина.

Оборачиваюсь. Николай стоит, прислонившись к косяку.

Спит.

Глава 8

Аня

Купаю девочку сама, молясь только об одном: чтобы Николай под действием крепкого сна не рухнул на меня и Верочку. Но он, слава богу, приклеился к косяку. Сросся с ним.

Все равно поглядываю на него с опаской.

Девочке определенно нравится купаться. Она улыбается, что–то детским своим языком изображает, плюхает ручками и ножками, слушает мой ласковый голос. Мне кажется, она все–все понимает, каждое мое слово, реагирует на улыбку. Хорошенькая такая. Куколка.

Улыбаюсь ей, разговариваю, а у самой ком в горле, и сердце сжимается. Мамы нет, папа явно не готов растить и воспитывать малышку.

Если нагрянет опека…

Неужели у Николая нет родителей, других родственников, чтобы помогли хотя бы первое время?

Кошусь на мужчину. Ему самому помощь нужна. Как ребенок тоже. Только большой очень.

Зову его еще несколько раз. Бесполезно. Не пинать же его? Руки заняты ребенком.

Искупав малышку, вытаскиваю ее, крепко прижимая к себе. Мгновенно сама становлюсь мокрой. Без помощи сложно одной держать ребенка и одновременно укутывать его в банное полотенце. Кое–как справляюсь.

А мужчина все так же стоя спит.

– Николай, – тереблю горе–папашу за предплечье. – Николай, – приходится звать громче, – мы помылись. Дайте пройти.

Открыв глаза, тупит некоторое время. Обводит влажное помещение мутным взглядом.

Глаза у него темно–карие. Почти черные. Ресницы длинные, густые. И тонкие лучики усталости на лице.

– Я что, заснул? – хриплым от сна голосом спрашивает.

– Да. Вы все пропустили. Верочка накупалась, теперь я попробую ее уложить спать. Можно пройти?

Он будто не слышит. Трет лицо ладонями, проводит по прилично отросшим волосам пальцами. Только после этого более–менее осмысленным взглядом смотрит на меня. Как будто первый раз видит.

Без каких–либо эмоций переводит взгляд на кулек в моих руках с румяной чистенькой мордочкой, молча отодвигается, освобождая проход.

Выходим из ванной.

Несу малышку в ее комнату. На пеленальном столике осторожно раскрываю, делаю легкий массаж. Девочке нравится.

Каждое свое действие комментирую, а Верочка слушает и все–все понимает. Мурлычет что–то себе под нос, улыбается.

Расчесываю ее шелковистые волосики щеткой.

– Умненькая девочка. Красавица!

Надеваю на нее памперс, поверх – легкий комбинезончик–слип, шапочку с ушками в тон ему. Получилась милая куколка. Пупс.

Мокрая футболка неприятно холодит кожу и липнет к телу. Это такие мелочи. Зато ребенок больше не плачет.

Спиной чувствую присутствие мужчины. По шумному сопению понимаю – не спит.

– Нужна бутылочка с кипяченой водой. Сделаете? – не оборачиваясь, спрашиваю.

Не хочу светить мокрой одеждой, стесняюсь.

Через пару минут приносит.

Верочка жадно пьет водичку. Глазки слипаются. Туго пеленаю ее, а потом ношу по комнате на руках, укачивая и напевая простую мелодию.

Николай куда–то делся.

Не удержавшись, дарю уснувшей малышке нежный поцелуй в лобик, кладу ее в кроватку, укрываю тонким одеялом со зверушками.

Тушу большой свет, оставив ночник.

Еще немного любуюсь спящей девочкой. На сердце радостно, что она успокоилась и теперь даже улыбается во сне.

Выхожу из комнаты, не до конца прикрыв дверь.

В ступоре останавливаюсь от представшей моим глазам картины.

Отец малышки спит на диване. Не разделся. Будто просто присел, но сон его сморил, и он завалился на подушку, согнув ноги в коленях.

Сколько он без сна, раз его без конца рубит? Очевидно, очень–очень долго.

С минуту разглядываю заросшее бородой лицо, пытаясь представить его без нее. Наверное, он красивый. И не настолько стар, как мне показалось изначально. Просто из–за усталости на лбу, переносице и возле глаз собрались морщинки, плюс щетина, все это прибавило ему лет десять.

Бедолага, – качаю головой и укрываю пледом, тушу свет.

Выхожу из комнаты, осматриваюсь.

Справа по коридору еще одна дверь, подозреваю, там спальня. Не знаю, что мной движет, возможно, простое женское любопытство, но я оглядываюсь на Николая, проверяя спит ли он.

Спит.

На цыпочках подхожу к закрытой двери.

В груди барабанная дробь, ладошки потеют, по спине холодок.

Не знаю, что увижу там, боюсь, но ничего не могу с собой поделать, толкаю дверь.

Заперто!

В какой–то степени чувствую облегчение, что она закрыта, с другой стороны – просто так обычные комнаты не запирают.

Иду на кухню. В раковине гора посуды, на столе упаковки из–под китайской лапши, пиццы и банки с детской смесью. Несколько детских бутылочек в упаковке и после смеси.

Замечаю, что бутылок после алкоголя нет. Даже в мусорном ведре, что стоит в шкафу под раковиной, пусто. Ну, хоть не пьет, не заливает горе алкоголем.

А вообще кухня красивая, уютная, несмотря на беспорядок. С белыми занавесками на окне и жалюзи. Герани два горшка на подоконнике. На полках баночки для сыпучих продуктов в одном стиле.

Поливаю цветы, они на грани засыхания. Мою посуду, собираю в пакеты мусор, навожу порядок. Сама прислушиваюсь, не проснулась ли малышка.