Няня для Верочки

Татьяна Любимая

Няня для Верочки

Глава 1

Николай

Дочь месяц провела в роддоме. Там ее кормили грудным молоком роженицы. Так мне сказал врач.

А дома у нас смесь и привыкание к ней. И друг к другу.

Нам обоим трудно. Дочь кричит практически сутками. Я из–за ее крика не сплю и мало что соображаю из–за этого.

– Нету у меня титьки с молоком для тебя. Нету, – с отчаянием пытаюсь объяснить это ребенку.

Только дочь не понимает. Кричит.

Устроив ее на согнутом локте, с трудом скармливаю ей положенную порцию смеси. Минуты тишины, когда жадно глотает молоко. Откинув голову на спинку дивана, на пару секунд прикрываю глаза. Вздрагиваю, когда бутылочка падает из рук. Уснул, сидя с дочкой на руках. Она пугается и снова заходится криком.

– Прости, прости, прости папку, он уснул, – бормочу малышке. Только она все равно не слышит. Она занята. Ей покричать важнее.

Держу ее столбиком, слегка похлопываю по спинке. Вроде успокаивается, но куксится.

– У тебя передышка, да, доча? Или ты решила пожалеть папкины уши?

А заодно и уши всех соседей.

Осторожно приседая с ребенком на руках, поднимаю бутылочку с пола. Почти пустая.

Уносим ее с дочкой на кухню.

В раковине гора посуды. На столе тоже бардак. Все потом, все потом. Сейчас ни сил, ни желания что–то делать. Не помню, когда ел, пил. Поспать бы.

Вырубает на ходу, из–за этого стараюсь поменьше держать ребенка на руках. Не дай бог усну и уроню. Поэтому дочь большую часть времени лежит в кроватке.

Срыгивает мне на футболку. Патронажная медсестра говорила, так должно быть.

– Умница моя. А теперь спать?

Я читал, дети в этом возрасте должны спать много. Моя дочь – исключение.

Кладу ее в кроватку, включаю музыкальную карусель. Взмахивает ручками и ножками.

– Соску хочешь? – запихиваю в ее беззубый ротик пустышку.

И пока молчит, пячусь назад, из комнаты.

Далеко уйти не получается.

О нет, – устало закатываю глаза. Опять плачет.

Ну, пусть немного покричит. Может, вырастет, певицей станет. Оперной.

Снимаю футболку, кидаю ее в стиралку. Туда же еще несколько вещей из корзины для белья. Заряжаю машинку, ставлю короткую программу.

Дочь орет. Громче, капризнее.

В шкафу ищу чистую майку, рубашку или футболку. Надеваю первую попавшуюся. Под ноги падает фоторамка с карточкой.

Наша с Надей свадебная.

Красивая жена у меня.

Была.

А теперь ее нет.

– Хорошо тебе там? – зло цежу, глядя ей в счастливые глаза. – Ты этого хотела для меня и дочери?

Не могу простить.

НЕ МОГУ!

– У вашей жены было слабое сердце. Вы не в курсе? – посмотрел на меня сквозь очки пожилой врач. Константин Петрович Морозов.

Именно он сообщил мне, что жена не пережила роды. Но ребенка спасли.

И теперь оказывается, что виной всему – Надино больное сердце.

– Откуда? Она сама не знала. Не жаловалась никогда.

– Знала.

– Знала? – обескураженно переспрашиваю.

– Полное обследование еще в самом начале беременности выявило патологию. Надежда обещала мне, что расскажет вам сама…

– Не рассказала…

От бессилия сжимаю кулаки.

Почему, Надя? Почему? – мысленно обращаюсь к ней. – Не доверяла, боялась? Чего?

Я же любил тебя! Мы жили хорошо, на зависть всем. В любви и согласии. Повода для ссор даже не было.

И она… утаила…

Почему?

– Возможно, потому что хотела родить этого ребенка? – ответил врач.

Видимо, вопрос я задал вслух.

– Ценой своей жизни?

Не понимаю!

Она добровольно оставила меня! Здесь, на земле! А сама…

Мне невыносимо без нее. Мое сердце остановилось в тот же день. Я умер вместе со своей женой.

– Ради продолжения рода женщины готовы пожертвовать собой.

– Неужели ничего нельзя было сделать… до… родов. На маленьком сроке.

– Мы предлагали вашей жене прерывание беременности.

– Она отказалась…

Не спрашиваю. Констатирую. Она пожертвовала собой, родив мне дочку.

– Да. Сочувствую вам.

В груди вулкан из эмоций. Они сводят меня с ума.

Убираю фотографию на самый верх, к остальным рамкам, под новый комплект постельного белья, купленный Надеждой. С глаз долой.

От детской серенады хочется заткнуть уши.

– Что я не так делаю? – склоняюсь над орущим ребенком? – Что, скажи? – перекрикиваю дочь.

Сую пустышку, выплевывает. Красная от крика. Это нормально?

Врачи сказали, что ребенок здоров. А кричит… значит, что–то не нравится. Что? Если бы я знал.

Я так хочу спать, что чувствую себя пьяным. Стоит моргнуть, как перед глазами вертолеты, тело ведет, голова чугунная.

С трудом поднимаю отяжелевшие веки, встряхиваюсь.

Не спи, папаша! Сначала пусть уснет дочь! Когда–нибудь же она уснет?

Даю себе пять минут подзарядки, потом буду куда–нибудь звонить, спрашивать, что делать с орущим младенцем.

Куда звонить? Кому? В скорую или 112? Ночь на дворе.

Присев на пуф, кладу голову на руки, а те – на спинку кроватки. Если представить, что крик дочери – колыбельная, то очень даже неплохо «поет».

Просыпаюсь не столько от крика, я к нему уже привык. К дочкиной серенаде добавился еще один шум – требовательный стук в дверь.

Кого принесло на ночь глядя? Не ждем мы гостей.

– Докричалась? – выговариваю орущему ребенку. – Сейчас на нас кричать будут. Откроем или сделаем вид, что нас нет дома?

Глава 2

Аня

Ежусь от порывов ветра. Переминаясь с ноги на ногу, выдыхаю теплый воздух себе на грудь, под куртку, пытаясь согреться. Воротник поднят, молния застегнута до самого верха, руки засунуты поглубже в рукава. Не помогает. Холод пробирает до костей. Кожа вся в мурашках.

И не спрятаться никуда от ветра. Остановки новые и смешные: прозрачные и узкие. «Для людей». Там все равно уже занято.

Новый порыв ветра заставляет переступить с ноги на ногу и передернуть плечами. Я сейчас согласна на тулуп. И даже на фуфайку!

Дома есть старенький пуховик, ему уже года четыре, но выглядит он неплохо. Сапоги тоже добротные и шапка.

Но для зимней одежды еще не сезон, а чего–то промежуточного у меня нет. Было пальто, соседка отдавала дочкино, да из–за ветхой ткани быстро износилось.

Мимо остановки проходят две девушки, мои ровесницы. Смеются, о чем–то оживленно разговаривая. Им холодный ветер нипочем. Курточки у обеих хорошие, теплые. У одной синяя, у другой черная, дутая. Уши греют меховые наушники. Перчатки на руках.

Я не завидую, нет. Мне просто холодно.

Скорей бы добраться до дома.

Дом…

Дом для меня – это место, где тепло, уютно и пахнет вкусным чаем и печеньем. Где родные здоровые и улыбчивые. Куда хочется торопиться после учебы, делиться впечатлениями и чувствовать себя защищенной.

Но на деле у меня все не так.

С тех пор, как там живет Михаил, от уюта не осталось ни следа.

Автобуса долго нет. Меня трясет от пронизывающего ледяного ветра.

– Жесть дубак, да? – раздается сбоку.

Оборачиваюсь чисто из любопытства посмотреть кто такой участливый и к кому обращается. Встречаюсь с улыбающимися серо–голубыми глазами, опушенными густыми светлыми ресницами.

Оглядываюсь. Кроме меня и этого парня, что на голову выше меня, на остановке еще группа студентов, они стоят в стороне, под прозрачной крышей.

Ко мне обращается.

Не хочу я разговаривать!

Делаю вид, что ничего не слышала и не видела. Подхожу к краю дороги, выглядывая транспорт. Где же этот чертов автобус?

– Куртка у тебя не по сезону, – усмехается парень. – И кроссы летние.

– Это ты мне? – кидаю на него хмурый взгляд.

– Тебе. Закаляешься?

– Ага. Готовлюсь к моржеванию на Крещение, – отвечаю резко и невежливо, чтоб отстал.

На нем начищенные до блеска туфли, классические брюки, черное полупальто. Вокруг шеи намотан клетчатый шарф. Пижон. И на лицо смазливый. За ним, наверное, девчонки толпами бегают.

Не люблю таких.

Отхожу от него дальше.

– Пойдем хоть чай попьем, погреешься, – подходит и кивает на кафе через дорогу.

– Что тебе от меня надо? – ощетиниваюсь. – Чего пристал?

Он вдруг начинает разматывать со своей шеи шарф. Длинный, темно–синий, в клетку.

В процессе мелькает этикетка бренда.

– Иди сюда, – накидывает на мои плечи и быстро заматывает по самые уши.

– Ты что? Зачем? – дергаюсь.

И тут же прикрываю от удовольствия глаза, настолько эта вещица оказалась мягкой, теплой, уютной. И пахнет вкусно.

– Вот так. Теперь порядок.

А и пусть! Раз ему так захотелось.

– С–спасибо, – радостно стукнули мои зубы. – Я отдам. Скажи куда принести.

– Себе оставь, если хочешь, – усмехается.

– Он же мужской.

– Унисекс вообще–то.

– Дорогой.

– На распродаже взял. Копейки.

– Ладно, – сдаюсь я. – Уговорил. Спасибо еще раз.

– Должна будешь.

– Что?

Это он о чем сейчас? Он за кого меня принимает?!

Намереваюсь снять с себя шарф и вернуть его хозяину, но парень не дал мне это сделать. Успел перехватить мои руки.

Рывком вытягиваю ледяные пальцы из его теплых. Возмущенно распахиваю рот, чтобы высказать все, что о нем думаю.

– Тише, тише, не фантазируй, – считав мои мысли, засмеялся пижон, показав белые ровные зубы. У него еще и ямочки на щеках! – Ужин будешь должна. Когда у тебя свободный вечер?

У меня все вечера свободны. Подработку я еще не нашла.

Но вместо ответа, сдувшись, пожимаю плечами. Вот так сразу к случайному знакомству с резким переходом на ужин я не готова.

– Ладно, тогда давай обменяемся номерами, созвонимся и договоримся. Диктуй номер.

С этими словами молодой человек достал из кармана свой телефон. Черный, стильный с большим экраном. А мне свой убогий показывать не хочется.

К остановке наконец подъехал мой автобус. Как вовремя!

– Мне пора, – кричу, отступая, к открытым дверям. Меня толкают другие люди, торопясь зайти внутрь. – Спасибо за шарф, я верну! Обязательно верну!

– Зовут тебя как?

– Аня.

– А меня Андрей. Я тебя найду, Аня.

Неопределенно кивнув, скрываюсь в автобусе. Из–за рекламных постеров на стеклах не видно улицу и самого Андрея.

До самого дома прячу улыбку в случайном подарке.

Думала, пижонам несвойственно сострадание и тем более они не обращают внимания на серых мышек. Но я ошибалась. Андрей заметил, даже на свидание (свидание же?) пригласил.

Или просто пожалел?

Точно пожалел.

Вероятнее всего, вид мой был слишком жалким, и парень, не задумываясь, отдал мне свой шарф.

Может, ему мешал ждать транспорт стук моих зубов? Да нет, не настолько громко они стучали.

Просто помог, потому что сердце у него доброе. И шарфов у него, наверное, целый шкаф, девать некуда, вот и раздает направо и налево.

Ах, как бы мне хотелось, чтобы при следующей нашей встрече я была такой красивой, чтоб у него дух захватило. Чтобы не узнал даже. А я, такая вся деловая, модная, подошла бы и сказала: «Привет. Помнишь меня? Я Аня. Хочу вернуть тебе твой шарф». И он узнал бы меня и очень удивился переменам.

Размечтавшись, не заметила, как очутилась дома. И вот тут–то хорошее настроение как корова языком слизала.

Отчим дома.

С порога ударил неприятный запах перегара и пота.

По привычке задерживаю дыхание.

Сменив кроссовки на домашние шлепки, спешу к себе в комнату, чтобы там уберечь подарок от напитывания смрадом.

– Анька, ты что ль? – крикнул Михаил из кухни тяжелым басом.

Понятно, опять бухает.

Отвечать не собираюсь. Много чести.

Снимаю шарф, аккуратно сворачиваю его и прячу в куртку.

Живот сводит от голода. С утра я съела только пирожок в нашей столовой и выпила стакан чая.

Иду на кухню. В выходные покупала макароны, крупы. Можно сварить что–нибудь на ужин.

Михаил сидит на своем месте. Большой, грузный боров. Даже глазки такие же маленькие, узкие с редкими ресницами. Если бы он ухаживал за собой, мылся и брился чаще, можно было видеть в нем мужика, а так – животное. Свинья. По–другому язык не поворачивается его назвать.

Его место – между столом и холодильником. Вся кухня как на ладони. Любое перемещение в поле его зрения.

Пялится опять осоловелым взглядом, пока я кастрюлю достаю из нижнего ящика и пачку макарон из верхнего.

– Как дела, Анна? Двоек много наполучала?

Я вообще–то отличница. И в школе была, и в колледже учеба дается легко. Две сессии автоматами закрыла. А этот чуть ли не каждый день про двойки спрашивает. Терпеть его не могу.

– Нет, – выдавливаю из себя нехотя.

Наливаю воду из–под крана в кастрюлю, ставлю на плиту. Открываю форточку, потому что дышать нечем.

На столе стопки, корки, крошки и пустая консервная банка кильки в томате. От нее тоже воняет.

– Мама где? – спрашиваю, собирая все со стола в мусорное ведро.

– С утра дрыхнет, – кривится.

Убрав ведро под мойку, ухожу из кухни, чтобы не видеть противную рожу отчима, пока греется вода.

Мама спит в зале на диване. В цветастом халате, теплых носках. Темно–русые с проседью волосы торчат в разные стороны.

– Мам, – подхожу к ней, треплю за плечо.

Пьяная! От нее тоже несет.

– Мам, вставай, я макароны варю, сейчас кушать будем.

Бубнит что–то недовольное, не просыпаясь.

Возвращаюсь на кухню.

Но лучше бы я туда не заходила. И вообще не стоило в этот день дома появляться.

Глава 3

Аня

– Вик, – всхлипываю в трубку.

А ведь реветь не хотела. Репетировала перед тем, как позвонить подруге, дышала глубоко и часто, чтобы голос был твердым.

Не сработало.

Сорвалась, как только она ответила на звонок.

– Анька? Ты где? Что с тобой? Что случилось? – встревожилась подруга.

– Я из дома ушла, – голос дрожит.

Тыльной стороной ладони смахиваю со щек горячие мокрые дорожки. Неровно выдыхаю и отворачиваюсь от любопытных глаз других посетителей кафе. Хорошо, что среди них нет знакомых.

– Куда ушла?

– Совсем ушла. Не могу я там больше.

– Опять отчим шуточки похабные отпускал?

– Хуже. Приставал. Лапал.

В ушах стоят его омерзительные причмокивания и угрожающее «Никуда не денешься, вернешься, уж я с тобой поговорю как следует».

Старый извращенец! Мерзкий, поганый, дурно пахнущий! С противными свинячьими глазками, губами–пельменями и вечно сальными лохматыми волосами.

Меня передергивает от отвращения. Пятую точку до сих пор жжет от смачного шлепка Михаила, а ладонь – от пощечины об его небритую щеку. Мало я ему вдарила, но и этого хватило. Он так рассвирепел, когда я зарядила ему по морде, что я не на шутку испугалась. Схватил меня за руку, я чудом увернулась, бросилась прочь из кухни. Успела сбежать в свою комнату, запереть дверь, слава богу, догадалась еще год назад врезать замок.

Михаил стал ломиться в мою спальню, да так, что дверь начала ходить ходуном. Еще немного и снес бы ее. Я заорала, что вызываю полицию. Отчим почмокал под дверью, пригрозил «своими методами воспитания», грязно выругался, плюнул и ушел обратно на кухню. Загремел кастрюлей. Запахло сгоревшими макаронами.

А я быстро покидала документы и кое–какие вещи в спортивную сумку и сбежала.

Рука чуть выше запястья болит. На коже проступают синяки.

– А мать? – спрашивает Вика спустя паузу. Она тоже в шоке.

– Спит она. Пьяная. Будь она трезвая, он бы не посмел…

– Вот урод. Ты где сейчас?

– В кафешке напротив моего дома.

Бывшего дома! Но туда я ни за что не вернусь. Если только мать выгонит отчима или он сам сдохнет. Ни первое, ни второе, увы, не сбудется в ближайшее время. Мать за этого мерзавца держится обеими руками, прикрываясь тем, что без мужика женщине жить трудно, а на мои жалобы выставляет виноватой меня же. Ревнует.

Он здоровенный бугай. У него даже зубы никогда не болели, не говоря уже о чем–то другом. Лет до ста точно доживет.

Сквозь стекло с дождевыми потеками смотрю на дом напротив. Дом, где я жила с рождения. Половина квартиры по документам принадлежит мне, но жить я там больше не могу. И раньше это был ад, а теперь…

В окнах темно, только в кухне горит свет.

Ждет, боров поганый, когда я вернусь.

А я не вернусь! Ни за что!

Раньше я терпела его похабные шуточки, старалась не замечать жадных липких взглядов, пыталась быть тихой и незаметной. Никаких откровенных нарядов, красивых причесок, макияжа. Даже помадой не пользовалась, чтобы не привлекать внимания отчима.

Но он все равно меня видел! И ждал.

Ждал, когда я стану совершеннолетней. Пытался понравиться – комплименты, конфетки. Я его не могла терпеть с первого дня появления у нас дома. Когда мать забыла про меня и вся погрузилась в новые отношения.

Потом я выросла. Он осмелел. Начал намекать, пошло шутить, трогать! А когда мы оставались наедине – зажимать и лезть с поцелуями!

Я вырывалась, жаловалась матери. Она ругала меня.

Меня!

Собственную дочь!

Что я наговариваю на Михаила. Что он хочет стать мне настоящим отцом. А я неблагодарная!

Последний год я приходила домой только ночевать. Все остальное время – на учебе или случайных подработках. Бралась за все подряд, лишь бы накопить на съем квартиры или комнаты. Просила общежитие, но городским не дают.

Пришла сегодня пораньше домой… Лучше бы вообще не приходила.

– Ладно, дуй ко мне, диван в твоем распоряжении, – вырывает меня из грустных мыслей подруга. Она единственная, кто в курсе подробностей моей жизни.

– Спасибо, Вика! – от благодарности за приглашение щиплет глаза. – Пара дней меня спасут! А потом я что–нибудь придумаю.

– Живи сколько хочешь. Только у меня тут это… – мнется подруга.

– Что?

Неужели у Вики кто–то в гостях? Тогда я буду лишней. Не хочу доставлять неудобства. Но просить помощи больше не у кого. Перебрала номера в контактах, отмела всех сокурсниц. Родственников, кроме матери, у меня нет.

– Да так, ничего. Жду.

– Вик, если я буду мешать, то…

– Никому ты не будешь мешать, – перебила подруга. – Нам самим бы поспать дали.

Не понимаю, о чем она, но спросить не успеваю, Вика сбрасывает звонок. Идти кроме подруги больше некуда. И денег на съем жилья нет. Я скопила немного, но два месяца назад мать сильно простудилась, потому что спала пьяная с открытым балконом. Пришлось потратиться ей на лекарства. У нее самой денег не было, а что там у Михаила я даже не спрашивала. Потом еще оплатила коммуналку, купила продукты.

На данный момент у меня на карточке чуть меньше двух тысяч, а до стипендии еще неделя. Которой тоже ни на что не хватит.

Беру спортивную сумку с вещами – все, что успела собрать на первое время. Не глядя по сторонам, иду к выходу. Мне кажется, все на меня смотрят и жалеют. Как будто у меня на лице написано, что я теперь бомж.

Втягиваю голову в плечи, максимально пряча лицо в чужой клетчатый шарф.

На улице зябко, моросит ледяной дождь, осень сырая и ветреная.

Надеваю шарф на голову, перекидываю лямку сумки через плечо. Спрятав руки в рукава, иду в сторону остановки.

Еще полчаса и город погрузится в темноту, хорошо, что не слишком поздно, а то пришлось бы тратиться на такси, чтобы добраться до Вики.

Глава 4

Аня

С Викой Ивановой мы знакомы еще со школы. Изначально она училась в параллельном классе, потом, после седьмого, произошло распределение. Так, сидя за одной партой, начали общаться и дружим до сих пор.

Вика после школы пошла на курсы косметолога, а я – в педучилище. Подруга давно работает и полностью себя обеспечивает, даже позволила себе снять отдельную квартиру, а у меня всего лишь второй курс, мать–алкоголичка и ненавистный отчим.

К тому времени, как я добираюсь до дома Виктории, на улице окончательно стемнело и похолодало. Только желтые окна многоэтажек приветливо мигают сквозь жухлые листья вязов.

Надо было забрать зимний пуховик и сапоги. Курточка, в которой я ушла из дома, для такой погоды слишком тонкая, кроссовки легкие в сеточку. Когда сбегала, ни о чем не думала, кроме как быстрее скрыться с глаз Михаила.

Когда теперь смогу явиться домой – неизвестно. Если только караулить, когда Михаил куда–нибудь уйдет.

Это несправедливо! – вспыхивает во мне обида.

Квартира записана на меня и мать, отчим там вообще никаким боком, даже не прописан, а я не могу там жить. И управу на Михаила тоже не найти. Изворотливый жук. Стоит мне начать на него жаловаться матери, он во всем выставляет виноватой меня – якобы я его соблазняю. Мать бесится и… ненавидит меня. А я… ее.

За нелюбовь.

Отца своего я не знаю. По словам матери, он был командировочным. Месяц снимал комнату в бабушкиной квартире, а когда уехал, мама узнала, что беременна. Врачи запретили делать аборт. Адреса моего отца никто не знал.

Так родилась я.

Мой биологический отец не знает о том, что у него есть дочь.

Я часто думала о том, какой он, где живет, чем занимается. Возможно, у него есть семья, дети. Мои сестры и братья. Вот бы посмотреть на них. Просто посмотреть.

Всегда чувствовала себя лишней, ненужной, обузой. Мать говорит, внешне я похожа на своего отца, наверное, поэтому у нас никогда с ней было близких отношений. Она на всю жизнь затаила на него обиду, что он ее бросил. Дома ни одной его фотографии. Я даже фамилию его не знаю. Мать записала на свою девичью. Отчество дедушкино.

Одна бабушка меня жалела и по–своему любила. Когда мне было двенадцать, ее не стало. А через год мать сошлась с Михаилом, и я опять мешала. Матери. Но не ее мужику. Поэтому старалась быть тихой и незаметной. Училась хорошо, до ночи пропадала в библиотеке, лишь бы не идти домой. После окончания школы поступила в педколледж.

Со временем желание узнать своего биологического отца пропало. Если ему не интересна женщина, с которой когда–то у него была связь, то ребенок, который получился в результате, и подавно ему не нужен.

Перед дверью подруги грею ледяные пальцы дыханием, нажимаю на звонок.

Вика открывает практически сразу. Окинув меня сочувствующим взглядом, качает головой. И… порывисто обнимает.

Как родной мне человек. Как сестра, которой у меня никогда не было, но о которой я всегда мечтала. Помню, когда была маленькой, просила маму купить мне сестренку.

Не купила.

Объятия Вики рвут во мне какую–то струну. Меня прорывает. Все, что копила в себе, вырывается наружу в виде громких рыданий с подвываниями.

– Ну–ну, чего ты, Анютка? – Вика ласково гладит меня по спине. – Вот увидишь, все еще наладится.

Я не верю. Я устала надеяться. Каждое утро просыпалась с верой, что день будет лучше прежнего, а получается наоборот.

Бездна какая–то. Бездонная и беспросветная.

Подруга терпеливо ждет, когда я проревусь, затем снимает с моего плеча сумку, тащит ее внутрь квартиры.

– Проходи, раздевайся, сейчас покажу тебе где что и чай поставлю. Тебе надо согреться, не дай бог простынешь.

Сняв обувь, шарф и куртку, иду следом за ней. После лавины слез и истерики на душе стало легче, только немного трясет от холода. Я промокла насквозь, пока дошла до Вики.

Подруга ведет меня в комнату, которая служит залом. Тут окно с балконом, телевизор на стене, диван, журнальный столик. Я была здесь в гостях несколько раз.

– Вот твой диван, устроишься тут, – оставляет на нем сумку.

– Да я хоть на коврике, – шмыгая носом, улыбаюсь и стираю рукавом новый поток слез.

– Подушка, одеяло и белье внутри, – Вика приподнимает сидушку, показывая отсек для вещей. – Шкафа, правда, нет. Я хотела встроенную стенку, но дорого, блин, так что пока так… – сетует подруга, виновато разводя руками.

– Что бы я без тебя делала, Вик? Ночевала бы на лавочке или вернулась бы домой…

Второе точно нет!

– Давно тебе, Анюта, оттуда уйти надо было. Молодец, что мне позвонила. На неделе хозяйка придет квартиру проверять и за деньгами, попрошу, чтоб разрешила тебе остаться. Вдвоем веселее будет. Но оплата пополам, – поднимает вверх палец.

– Договорились! – сглатываю комок, подбирающийся к горлу. Не верится, что одним звонком подруге решилась моя глобальная проблема. – Я найду работу, буду платить.

– Когда найдешь, тогда и заплатишь. Давай, иди мой руки и на кухню приходи, будем твое новоселье отмечать. У меня конфеты с ликером есть, клиентка подарила.