Пожарка

– Ищет, – ответила Женька, проходя в свою комнату.

– Ну-ну, искатель. Мать с Антошкой до соседки пошли, говорит, там внуков привезли, поиграется малышня. А ты, чем ходить да вытягаться, посуду бы помыла, не переломишься.

– Вымою позже, – ответила из комнаты дочь. – Я до Людки сбегаю, давно у неё не была, новости хоть узнаю, а то живу с вами как в вакууме, никого не вижу.

– Перебирайся к себе, – предложил отец, протирая примус тряпкой. – Ремонт ты сделала, замок в двери я починил.

– Посмотрим, – яркая, красивая Женька выпорхнула из комнаты и чмокнула отца в щёку. – Я ушла, – пропела она, исчезая за дверью.

– Стрекоза, – выругался Трофим Иванович и улыбнулся, процитировав строки из известной басни Крылова: – Лето красное пропела, оглянуться не успела, как зима катит в глаза.

Несмотря на сложный характер дочери, он любил её и в глубине души жалел. Работала она в сельской библиотеке, где в уютном, небольшом помещении скучала, перелистывая журналы, которые подруги привозили из города. Разве это жизнь? Скукота. Опять же, с личной жизнью у неё не сложилось и сложится ли дальше – неизвестно. Постоялец, новая любовь дочери, не внушал доверия. Чувствовалась в нём какая-то маета, недосказанность, тайна, как будто он что-то стыдное скрывает от людей, прячась на летней кухне Нечеухиных.

Убрав на место инструмент и протерев стол тряпкой, Трофим налил себе молока и прямо с кружкой вышел на крыльцо. Вечеряло. Солнце потихоньку катилось к краю неба, пастухи гнали колхозных коров на дойку, тонко звенели комары, собираясь возле освещённого окна кухни. Трофим Иванович сел на верхнюю ступеньку крыльца, приласкал подбежавшего кота и зажмурился, подставляя последним солнечным лучам своё лицо.

Засидевшаяся до потёмок в гостях у подруги Женька спешила домой. Людка, работающая на почте, была в курсе всех событий, что происходят в селе. Обсудив вернувшегося Шкалика, на всех рассказывающего о том, как обходились с ним в милиции, и смерть Агафьи, перемыв косточки знакомым и выпив по несколько чашек чая, Женька собралась было домой, но хозяйка огорошила её вопросом:

– С городским-то встречаешься ещё?

– А что? – вопросом на вопрос ответила Женька.

– Мутный он какой-то, странный. По бабкам шляется, разговоры ведёт, в тетрадку песни записывает да частушки. А ещё он в город часто звонит, говорит долго, и всё у него прайс да прайс по-русски.

– А ты подслушиваешь, выходит?

– Больно надо, у меня свои дела есть, да только орёт он в трубку громко, вот и слышно мне.

– А с кем разговаривает? С женщиной или мужчиной? – невзначай поинтересовалась Женька, беря из вазочки конфету.

– Женщин не слыхала, мужики одни. Одно и тоже талдычат: эйс, эйс.

– Может, по работе что? Он у меня учёный, – похвасталась Женя.

– Ой, не знаю, подруга, смотри сама, тебе жить, а я вот на нового участкового нацелилась. Стё-ёпушка, – произнесла она мечтательно.

Женька вспомнила нескладную, высокую фигуру мужика с намечающейся лысинкой и улыбнулась: тоже мне бобёр, – но раз подруге нравится, значит, ничего ей говорить не будет.

– Ой, Женька, у него такая трагедия в жизни произошла, прям как в кино. Жена его спуталась с начальником, к нему и ушла вскоре, а тот, чтобы бывший муж рядом не отсвечивал, подсуетился и отправил работать к нам в село.

– Какая же это трагедия? Это жизнь, – по-философски сказала Женя.

– Да ты же не дослушала, – возмутилась Людка. – Жена эта сюда приезжала на днях, в ногах у участкового валялась – турнул её начальник-то.

– И откуда ты всё это знаешь?

– Он у бабки Марии живёт, как баба эта в дом вошла, она вроде как из комнаты вышла, а сама у открытого окошка присела и слышала их разговор. Жена ему, мол, ошиблась, прости, люблю тебя по-прежнему.