Пламя и Песок: Цепь Судьбы

Риф не поднял головы с рук, лишь его рыжие брови поползли вверх:

– Дай-ка угадаю! Все твои вопросы – как осенние листья? Шумят, кружатся, но сути – ноль?

Сара закивала так яростно, что каштановые локоны заплясали у неё на плече. Риф рассмеялся – звонко, будто серебряные колокольчики, – затем резко выпрямился. Его взгляд, обычно беспечный, стал неожиданно проницательным:

«Забавно, – подумал он, изучая её. – Столько пережила – и все ещё чиста, как утренний снег. Королевская служба, боевой опыт, а в душе – всё тот же ребёнок, верящий в простые ответы».

– Забудь про всю шелуху, – Риф подался вперёд, и его рыжие пряди упали на лоб, словно языки пламени. – Спроси о главном. О путах, что связывают вас. – Он выразительно ткнул пальцем в направлении её мизинца, брови изогнулись хитрыми дугами. – Этот каменный истукан не сможет промолчать.

– Да как к нему подступиться-то? – Сара скривила губы. – Вечно ходит, будто проглотил меч, а уста – на замке. Ни одной улыбки! Хотя… – её взгляд вдруг смягчился, когда в памяти всплыл тот таверенный рассвет: Тяньлун, говорящий о магической связи, она неверующая в подобную магию. А потом – та самая подавальщица, и…

Мгновение, застывшее в памяти как волшебный кристалл: его лицо, преобразилось, углы губ дрогнули, а в глазах появился тёплый свет, будто сквозь толщу льда пробилось солнце. Голос, обычно режущий как сталь, стал мягким, словно шёлк.

– Один раз, – голос Сары стал тише, а на щеках вспыхнул румянец, – я видела, как он улыбается. Это… – она потупила взгляд, – ему очень шло.

Риф вдруг оживился, как лис, учуявший добычу. Его зеленоватые глаза сузились в хитром прищуре, а губы растянулись в ухмылке, полной внезапного прозрения. Между пальцами будто из воздуха материализовалась серебряная монета – та самая, что он стащил у купца накануне.

Монета взмыла вверх, сверкнув в солнечном луче, и с тихим звоном приземлилась ему в ладонь.

– Ох, Искорка… – он нарочито медленно покачал головой, заставляя монетку танцевать между пальцев. – Да ты к нему всей душой прешь, как гном за сокровищем. – Голос его звучал напевно, словно уличный бард, распевающий сатирические куплеты.

– С чего ты взял! – Сара вспыхнула, как факел в темноте. Голос её предательски сорвался, став на октаву выше. Она и правда не понимала, что творилось у неё в душе. Даже ледяное зеркало Стылого озера не смогло прояснить этот хаос в груди.

– С того самого! – Риф ехидно высунул язык, точь-в-точь копируя её любимый жест. – Но не обожгись, Огонёк! – он сделал драматическую паузу, вращая в пальцах серебряную монетку. – Эльфы Пустынных Земель – они как их легендарные клинки из голубой стали. Ослепительны в блеске, смертоносны в движении… – монета внезапно застыла между его пальцев, – и холодны, как вечные льды Северных гор.

Сара встряхнула головой, будто отогнав назойливую мошку, и обречённо выдохнула. Её плечи поднялись в неохотном пожатии, когда взгляд встретился с насмешливыми глазами Рифа.

– Ну… – Сара намеренно затянула паузу, закусив нижнюю губу. Риф лишь приподнял рыжую бровь, наблюдая, как она собирается с мыслями. Обычно такая уверенная в себе, сейчас она чувствовала странное смущение – словно впервые провалилась на воровском задании.

– Он – как закрытая книга на забытом языке. Так и хочется разгадать, что скрывается за этим каменным выражением лица. Но в бою… – она закусила губу, – он преображается. Будто кто-то разбивает внешнюю оболочку, выпуская наружу бурю.

В ответ Рифу она показала язык, добавив дерзкий взмах бровью:

– Да, он мне нравится. Что, рыжий бес, язык прилип к гортани? – вызов витал в каждом слове, будто брошенная перчатка.

Риф промолчал, лишь усмешка играла на его губах, а глаза подмигнули с привычной беспечностью. Если бы кто-то осмелился спросить – нравится ли ему Сара, ответ был бы однозначным. Да, он смаковал их словесные дуэли, как хорошее вино, наслаждался тем, как легко выводит её на откровения. Но переступить черту? Невозможно. Он – тень, скользящая по крышам, она – живое пламя, способное спалить дотла. В его мире не было места постоянству, только мимолетные встречи и быстрые расставания.

– Ладно, Огонёк, отдыхай, – рыжий проказник шевельнул бровями, и в его взгляде читалось обещание новых пакостей. – Вечером тебя ждёт настоящее испытание.

Когда он поднялся, собираясь уйти, Сара вдруг вскочила, её пальцы вцепились в его рукав с неожиданной силой.

– Постой! – её голос дрогнул. – Расскажи мне о них! О пустынных эльфах. – Она опустила глаза, чувствуя жар на щеках. – Тяньлун первый, кого я видела. Я даже не знаю, что для них нормально, а что…

Риф замер, его улыбка стала мягче. На мгновение в глазах мелькнуло что-то похожее на понимание. Но лишь на мгновение.

– В другой раз, огонь мой, – он ловко высвободил руку, совершив воровской финт, и уже у самой двери бросил через плечо: – Когда-нибудь, когда у нас будет больше времени.

Захлопнувшаяся дверь поставила точку в разговоре, но оставила в воздухе висящее «когда-нибудь» – самое ненадёжное из всех времён.

17. Тот, кого не отражает вода

Эцио Тельмарин – отпрыск древнего, но обедневшего рода прибрежных аристократов, чей герб давно потускнел от солёных ветров. Его семья влачила тихое существование в портовом городе Тепостлане, где магия воды почиталась, но держалась на узде у местных властелинов.

С самого рождения в Эцио бушевал дар, чуждый даже самым опытным гидромантам города. Он чувствовал влагу в самых сухих камнях, вызывал туманы одним вздохом, а морские течения слушались его, как прирученные звери. Но сила его была дикой, необузданной: в ярости он затапливал покои солёными волнами; во сне насылал ливни на крыши домов; а однажды, ослеплённый гневом, сжал воду в лёгких обидчика, едва не убив его.

Родители, отчаявшись усмирить стихию в крови сына, отправили его в «Академию Приливов» – школу для неконтролируемых магов воды.

«Академия Приливов» – место, где спасение и проклятие разделяли тонкую, как морская пена, грань.

Мрачная цитадель, вросшая в скалы над бурлящей бездной, вечно окутанная ревущими штормами. Её стены, пропитанные солью и отчаянием, помнили тех, кто вошёл с надеждой – и тех, кто сгинул, так и не сумев обуздать свою суть.

Главный закон Академии звучал просто: «Вода не прощает слабости. Либо ты подчинишь её – либо она сломает тебя».

Здесь ломали. Медленно, методично, без жалости.

Учеников морили жаждой, заставляя пить лишь ту влагу, что они могли вызвать из пустоты. Бросали в чёрные подземные резервуары, где они учились дышать водой – или захлёбывались в попытках. А если кто-то осмеливался бунтовать – на их шеи смыкались холодные оковы заклятий, глушащие магию до тех пор, пока непокорный не падал на колени.

Эцио терпел. Стискивал зубы, глотал солёные волны боли – и верил, что однажды научится держать свою мощь в узде.

Но всё изменилось в тот день, когда он встретил Ицель.

Девочку, которая не боялась его силы.

– Твои глаза – как глубины, куда даже свет боится опуститься, – смеялась Ицель, – Когда-нибудь тебя будут знать, как Повелителя Приливов!

По ночам, когда шторм завывал за стенами Академии, они шептались о побеге – о тихой бухте где-то за краем карты, где волны ласкают песок, а не бьются о скалы, где их силу назовут даром, а не проклятием.

Но судьба, как и океан, редко бывает милосердной.

«Кодекс Приливных Снов» – древний фолиант, чьи страницы хранили тайны, от которых даже звёзды меркнут. В его переплетённой в морскую кожу обложке скрывались ритуалы, способные превратить воду в оковы для разума.

Хранился он в Запретном Архиве, куда не ступала нога простого ученика – только кураторы знали путь сквозь лабиринт заклятых дверей и ловушек из жидкого мрака.

Но сын ректора, Ашау, давно увяз в трясине порока. Подпольные бои гибридов – полулюдей с жабрами и перепонками – опустошали его кошель. Когда долги стали слишком велики, а угрозы – слишком реальны, он похитил Кодекс, чтобы продать его контрабандистам с Чёрного Рифа.

А когда пропажу обнаружили…

Он подбросил в угол комнаты Ицель несколько листов, вырванных из фолианта.

Ашау был полезен – его отец, ректор, покрывал тёмные эксперименты Академии. Ицель же – лишь дочь рыбаков, чья кровь не стоила и капли в океане их амбиций.

Её приговорили к «Колодцу».

Чёрный стеклянный цилиндр, холодный и безжалостный, как сама глубина. Вода здесь поднималась со скоростью ровно один дюйм в минуту – неспешно, методично, давая жертве время прочувствовать каждый момент. Но истинная жестокость ждала в конце: когда вода касалась подбородка, срабатывало заклятье. Легкие наполнялись невидимой тяжестью, даже если рот оставался над поверхностью. Ты тонул – в самом чистом, прозрачном ужасе.

Эцио рвался к ней, умолял, проклинал – но ему лишь холодно бросили:

– Если ты так силён – спаси её сам.

Он разнёс дверь в щепки, но… она уже не дышала. На запотевшем стекле, будто прощальный шёпот, были нацарапаны три слова: «Эцио… Виноваты они».

А учителя лишь переглянулись, и в их глазах читалось не раскаяние, а удовлетворение.

– Вот почему нельзя жалеть слабых, – прозвучало эхом в тишине.

Той ночью океан восстал из покорности.

Шторм, взращённый яростью Эцио, переродился в исполинский ураган. Сдерживающие заклятья лопнули, как паутина перед сапогом. Вода, всегда послушная Академии, обратилась против своих мучителей – чёрная волна высотой с крепостные башни смыла каменные стены в пучину, как ребёнок сметает песчаный замок.

Когда рассвет окрасил кровавым светом опустевший утёс, от Академии остались лишь: перекрученные обломки, похожие на кости великана; трупы, чьи лица навеки застыли в гримасе ужаса; молчание, густое, как морской туман.

Но месть ещё не была завершена.

Эцио спустился в Затонувший Собор – древний храм, где когда-то молились Богу Бездны. В чертогах из кораллов и костей он совершил три страшных деяния: вырезал своё имя из памяти мира острым, как бритва, осколком абиссального стекла; принял новое имя – Калвах, что значит «Тот, кого вода не отражает»; позволил Бездне переписать саму его природу.

Его дар переродился в нечто большее, чем магия. Теперь он чувствовал: каплю росы на лепестке за тридевять земель; пот на спине испуганного человека; и главное – кровь, бегущую по жилам, как алая река, готовая вырваться наружу.

Он хотел, чтобы каждый виновный почувствовал, каково это – задыхаться, когда твои лёгкие наполняются водой, тонуть, понимая, что никто не спасёт.

Этот вопрос грыз Калваха острее морского ежа: почему Конклав молчал?

«Академия Приливов» не была тайной. Её ужасы – запертые в стеклянных колодцах дети, опыты над живыми душами, шёпот умирающих в подземных резервуарах – должны были дойти до ушей высших магов Лиадории.

«Они знали. И позволили этому продолжаться», – думал молодой маг.

Это молчание стало для Калваха последним доказательством: Конклав не просто прогнил – он был этой гнилью. И если система защищает палачей, значит, её нужно не реформировать, а сжечь дотла.

Но огонь должен попасть в самое сердце.

Конклав не принимал новых членов три столетия. Семь мест. Семь пар рук, десятилетиями плевших паутину лжи.

Логика была проста: чтобы занять место за столом – нужно освободить одно, чтобы освободить место – нужно убрать того, кто его занимает.

Борода, сплетённая в семьсот магических кос, серебрилась инеем даже в самый жаркий полдень. Аррихон Ледяной – старейший член Конклава, живая легенда Лиадории – ступил на берега Вальсары с посохом, вырезанным из осколка павшего звёздного ядра.

Империя Мок’тар, некогда великая, теперь лежала в руинах – представляла собой конфедерацию городов-государств, где каждый правитель считал себя наследником трона. Но именно здесь, среди развалин, прогремел магический катаклизм, всколыхнувший даже древние чаши Конклава.

Порт Тепостлан встретил его запахом гниющих водорослей и шёпотом. Город, прижавшийся к скале в форме акульего плавника, помнил слишком многое: тени «Академии Приливов», чьи башни теперь торчали из воды, как сломанные зубы; слухи о детях, чьи крики растворялись в штормах; и главное – молчание, которое дороже любых слов.