Марена в зените. Часть 1. Ищейка

Павел Шушканов

Марена в зените. Часть 1. Ищейка

Глава 1

Над рекой висела луна цвета начищенной меди. Она мерцала тусклым блином ниже грозовых облаков, и даже бродячие псы понимали, что луна ненастоящая. Я старался не замечать ее и глядел на реку. Отсюда с вершины холма она казалась полоской полузастывшего гудрона, растекшегося по пепельной долине. В смолянистой воде отражались электрические звезды и вечный смог, заменяющий небо. Ее название когда-то было выбито на табличке, проколоченной к стене барака, пока он не сгорел с третьей попытки дотла. На ее левом берегу чернели, тыкая высокими трубами в затянутое смогом небо заводы и нефтяные терминалы Казанского конгломерата. А напротив, дыша паром и подсвечивая неоном клубы едкого тумана кипел в вечном движении «муравейник».

У муравейника тоже было название и скорее всего оно сохранилось где-то на старых картах или ржавых указателях, погребенных нутром громоздящихся друг на друга трущоб, но никто никогда не называл его иначе чем Пригород. Пригород, давно поглотивший остатки самого города и сотни километров вокруг него.

– Эй! Какого черта ты тут делаешь?

Голос позади меня только казался угрожающем. На деле в нем притаились плохо скрываемый страх и усталость. Корявая тень заняла все пространство между валуном и остовом сожженной машины. Я повернул голову, даже не думая подниматься с теплого камня. Просто шнырь. Совсем молодой еще – пуговица впилась в кадык, на выскобленном лице растерянность. Я молча отогнул край воротника куртки и показал темный ромбик значка.

– Ищейка магистра? Такой можно купить за сотню на Нижнем Базаре.

– И лишиться пальцев, – добавил я.

Шнырь потоптался рядом. Затем присел на край валуна. Луна на мгновение потеряла тусклый блеск и тут же вспыхнула потоком ослепительного света. Я едва успел прикрыть глаза ладонью. Вспышка длилась лишь миг, выхватив из ночи черно-белые контуры улиц. Тыльную сторону руки обдало жаром.

– Все? – шнырь отвернулся вовремя и теперь не решался открыть глаза.

– Нет. Посиди так. Я знаю интервалы – ты не знаешь.

Он согласно кивнул.

Город казался мертвым, притих от ужаса, ожидая что вместо электрического света на его замшелые крыши может пролиться поток настоящего огня.

– Это из-за тебя, верно? – потер ладонями слегка обожженное лицо.

– Да. И продолжится, пока я не закончу дело.

Шнырь уставился на меня как бы спрашивая, чего я тогда жду, если над городом висит эта непредсказуемая смертельная штука. Вступать в долгие беседы с ним совершенно не хотелось. Хотелось слегка придавить его шею, оправив в недолгий сон без светских бесед и ненужных вопросов, забрать его форму и раствориться в недрах Пригорода, не забыв засунуть в ближайший ливневый сток значок. Но нельзя. Око над городом не только поджаривать умеет. Наблюдает оно тоже очень неплохо. Я невесело усмехнулся своим мыслям, но шнырь не увидел этого. Сплюнув под ноги, он вытер подбородок рукавом и назвал меня счастливчиком.

Счастливчик. Пожалуй, он был прав. Я бы мог сказать, что родился под счастливой звездой. Но не потому, что я появился на свет в этом лабиринте, а по той причине, что смог выбраться отсюда раньше, чем мазут и дым въелись в кожу, а безысходность в мозги, быстро усыхающие от нехватки чего-либо, кроме Пригорода вокруг. Под звездой, счастливой или несчастливой, тут родиться тяжело. Их просто не видно. Даже с холмов не разглядишь ничего, кроме низких туч и электрического зарева конгломерата, а из с глубины узких улиц подавно. Над тобой только паутина проводов, капающих труб и жидкий черно-оранжевый дымок. И окна громоздящихся друг на друга домов.

– Проведи меня в клуб, – сказал я негромко, но достаточно четко, чтобы шнырь понял сразу. И все же тот испуганно и неуверенно затряс головой. Его тень на шершавом бетоне была низкой и уродливой – точно маленький божок, кивающий крупной башкой с округлым подбородком. – Хватит, я знаю зачем ты пришел. Ты не в патруле, а если и так, то вряд ли пришел бы в этот район один. У тебя есть билет, верно?

Конечно же у него был билет. Не спуская с меня взгляда, он пригладил карман тыльной стороной ладони, словно убеждаясь, что он все еще там. Напрягся, готовый к нападению. Но ради такой ерунды беспокоиться совершенно не стоило. Купить билет не проблема, проблема найти место, где его можно предъявить.

Поиски Клуба – дело сложное и опасное. Даже если ты шнырь и у тебя билет. Мне вообще не следовало показываться даже рядом с ним, мой латунный ромбик на воротнике – верный пропуск на тот свет. Обычно вокруг клуба суетились спекулянты и охотники. Первые предлагали копию билета за огромные деньги, а потом толкали тебя в спину прямо в фальшивую нору-ловушку, откуда выхода не было. Вторые делали это совершенно бесплатно. Зачистить его и переловить организаторов было еще сложнее, чем попасть туда. Клуб каждую неделю менял расположение, хоть «церемонии» в нем и проходили не чаще чем раз в квартал. Шнырь отрицал, что знает место, пока я не пообещал ему главную вещь – защиту, если что-то пойдет не так. А тайные ритуалы в Клубе частенько шли не так как задумывалось, и шансы выбраться с закрытой церемонии всегда были чуть ниже, чем хотелось бы. Он об этом знал или догадывался, потому только кивнул с готовностью и поднялся, сообразив видимо, что отнимать билет я не собираюсь.

Я шел за шнырем, держась на небольшом удалении и не спуская глаз с его сутулой спины. За нами следовали две тени, прыгая на кочках: одна от медной луны, другая от далекого фонаря, в свете которого кружились хлопья сажи. Изредка угадывались силуэты охранников подпольного клуба, но они мелькали на приличном удалении от нас, а значит шнырь вел окольной дорогой. Не обманул. Вероятнее всего, кроме билета он купил и безопасный маршрут, что могло обойтись вдвое дороже, но того стоило.

У стены пустого старого барака он остановился. В заколоченных досками окнах насвистывал ветер. Не говоря ни слова, он протиснулся в узкий, не более полуметра проулок между стенами. Я последовал за ним, мокрая кирпичная кладка царапнула спину. Небо над головой стало темно-фиолетовой полоской. Шагов десять по узкому лазу и стена под рукой стала фальшивой, прогнулась куском темного брезента. А за ним лестница в тускло-освещенный подвал без окон. С охраной хлопот не возникло, хотя на поясе каждого покачивалась предусмотрительно расстегнутая кобура. Шнырь протянул руку с билетом и покосился на меня, но я сделал зеркальный жест. Хорошо, что его попросили предъявить билет первым. Мне нужен был только чертов цвет – то, что меняется постоянно. На этот раз грязно-желтый, как стекло уличного фонаря. Тут все просто. Фальшивка желтого цвета во внутреннем кармане справа, пурпурный – в нагрудном, синий и ярко-алый в карманах брюк. Еще один кислотно-зеленый прямо в рукаве и, если честно, я ставил на него.

Кусок желтого картона с печатью оказался убедительным. Маленькие прищуренные глазки скользнули по нашим лицам, а не по номерам билетов. Будь иначе, проблем не избежать. Широкие как лопата ладони постучали по карманам и спине на предмет оружия. Охранник выудил из моего нарочно пустого кармана кислотный кубик – затравку, чтобы не копались в других усердно, с кривой ухмылкой бросил его поверх горстки мятых купюр и с легким отвращением толкнул меня вглубь подвала. Шепнул что-то про отброс, но я не обернулся. Я смотрел на лиловые шторы, отгородившие часть подвала и превратившие ее в комнату для церемоний. Все как я и представлял: стулья полукругом, большое зеркало, тонкий меч справа и кочерга слева на красной, смердящей подгоревшим салом электрической спирали. Все места заняты, даже не придется ждать. Тут обычно собирались те, кто сам считал себя элитой. Разумеется, интеллектуальной элитой. Обычная разжиревшая давно съехала под электрические небеса анклавов или столицы.

Шнырь присел на свободный стул перед шатким столиком под недовольные взгляды соседей. Я остался стоять у края ширмы, спрятав руки глубоко в карманы пальто, но досталось и мне. Подчеркнутые сажей глаза на мертвенно бледном лице дамы с неестественно прямой спиной скользнули по моей засаленной одежде, тонкие губы презрительно сжались. Я с легкой усмешкой поклонился, желая доброго вечера великосветской соседке, в каждом движении и жесте которой чувствовалась принадлежность к поэтам «высокой черни». Поклонись она в ответ, искусственный цветок из ее волос угодил бы в самую середину наполненного бокала. Почуяв неладное, гость справа от меня засуетился, раздраженно отодвинул стул, сверкая лысиной и стеклами декоративных очков. Так, еще просьбы позвать охрану не хватало. Я слился с ширмой и придал лицу выражение раздраженного любопытства.

– Ni estas super la infero, fratoj1[1]. Друзья, я рада вновь видеть вас на нашем собрании, – женщина неопределенных лет в обтягивающем кричаще-красном делала вид, что она организатор, отводя подозрения от скрытых среди публики истинных хозяев вечера. Ее сияющий блеском рот растянулся в дежурной улыбке, показав на кончиках зубов следы яркой помады. – Я вижу новые лица и с теплом и надеждой приветствую вас, надеясь, что вас привело сюда не праздное любопытство, а вера в общее дело. Впрочем, не будем многословны. Сегодня у нас особый гость.

С жестом фокусника и улыбкой его ассистентки она сдернула шелковый платок, небрежно покрывавший круглый стеклянный столик. Кто-то искренне, а кто-то с деланой притворностью удивленно вздохнул. Я стиснул кулаки в карманах. Амальгама старого зеркала пошла рябью, отражая поблескивающий в центре столика перстень.

– У нас мало времени и потому нам нужен доброволец, – она обвела рукой переглядывающихся и перешептывающихся гостей, протирающих скомканными платками напряженные шеи и потные лбы.

– Жребий, – хрипло напомнил кто-то из зала.

Женщина лжеорганизатор брезгливо кивнула на потолок, намекая на клубящееся над ним небо и развела руками. – Магистр ищет нас и потому сегодня обойдемся добровольцем. Итак, – она натянуто улыбалась. – Есть желающие стать свидетелем Infero сегодня. Может кто-то из новых лиц? Нет? Тогда, позвольте, я.

Показная жертвенность, словно кто-то еще верит в этот цирк. Дамочка отдала не меньше двух состояний за право разыграть из себя конферансье и шагнуть навстречу отражению. Может еще полгода назад я и сам бы пришел в ужас и восхищение от подобной жертвы, но тогда я и не помышлял о подобных местах.

Все строго по ритуалу. Зеркало чуть пододвинули, не рискнув трогать столик. Амальгама почернела и стала похожа на лежалое серебро. Серебристая накидка легла на плечи ставшей непривычно серьезной ведущей, платок укрыл ее локоны. Ее лицо стало бледным, глаза закрылись.

Немного допустимой артистичности, куда без этого. Такая есть и словах, и движениях Ленивого Равиля на «железном ринге», что под кожевенной мастерской. Тот, брызжа слюной и потом призывает желать ставки на натертых маслом бойцов и рвет на себе майку, когда его любимчик получает хук. Будто исход каждого боя не прикуплен заранее. Клуб мог бы быть собранием молчаливых снобов, но за немалые отданные за билет деньги, многим хотелось немного шоу, которое, к тому же, слегка скрашивало тот жуткий исход, которым заканчивался вечер.

– Все мы помним, что следует молчать, что бы не произошло. И не делать лишних движений. Mi atestas la inferon!2[1]

Она шагнула в зеркало быстрее, чем получила ответ. Крайний гость слева извлек из кармана механический таймер и показал присутствующим. Ровно минута. Я ждал, не сводя взгляда с перстня, хотя казалось, что поглотившее женщину зеркало куда любопытнее. Несмотря на малый размер, перстень казался тяжелой медной глыбой, которую каким-то чудом выдерживает тонкое стекло старого столика. Подобраться к нему ближе несложно, но завладеть им – задача посерьезнее. Почти наверняка при любом подозрительном движении в зале, руки приглядывающих за украденной вещичкой людей мгновенно скроют ее с моих глаз. И то, что несчастная женщина навсегда останется по ту сторону амальгамы, стало бы невысокой ценой. Что ж, будет небольшая, наполненная любопытством пауза между ее возвращением и тем моментом, когда перстень уберут. Я был готов.

Возвращение сопровождалось тишиной. Нестерпимо глубокой, словно все звуки выдернули из пустой комнаты и наполнили ее взамен ощущением тревоги. Так было и с этот раз. Заструился легкий сквозняк. Разрывая туманную поверхность зеркала, вышла, держа перед собой руки, женщина, чья кожа стала еще бледнее. Сделав пару шагов, она наконец хрипло вздохнула полной грудью и покачнулась. Казалось, что обрывки амальгамы повисли на ее плечах, но приглядевшись, можно было рассмотреть, что они слабо шевелятся. Полупрозрачные и скользкие, словно из живого стекла, они пытались свиться в кольца на ее плечах и голой шее.

– Не шевелитесь.

Ассистент потянулся к щипцам. Осторожно он снимал одну студенистую тварь за другой и складывал глубокое лишенное ручки ведро.

– Холод. Невыносимый холод и затхлый воздух. Светило там – лишь призрак нашего солнца. Оно не ярче луны и не затмевает света звезд. Я видела голые холмы Ада и склизкие души, копошащиеся в лощинах. Там жизни нет, там тлен. Мир магистра – это прах, это само Инферно.

По залу прокатился рокот, особенно громки от новичков. Полумертвая от увиденного, женщина больше не говорила заученных слов. Игра прекратилась, в ней больше не было смысла. Путешественницу трясло от холода и страха, и каждое слово, произнесенное ей, вселяло еще большую тревогу. Сомневаться в их правдивости не приходилось. Еще минута – другая, и она начнет брезгливо отряхивать руки и шею, затем, скорее всего, пронзительно закричит или упадет без чувств. А значит, момент настал правильный.

Достаточно странного театра. Я слегка коснулся циферблата фальшивых часов, пряча руку до времени от ненужного внимания. Прежде чем охрана успела заметить мой жест, я поднял руку на уровень глаз. Зеркальный кружок вместо циферблата – в нем отразились потные лбы, тяжелые шторы и край закрывшейся норы в место, которое так влекло завсегдатаев клуба. Ниже, нужно показать ему перстень, но его упорно прикрывало чье-то плечо. Я подался вперед.

– Зеркало! – истошно заверещал кто-то за моей спиной, видимо поняв, чем я занят.

Но было поздно, край перстня попал в отражение, несмотря на спешные попытки его скрыть. Ко мне пробиралась охрана, но давка уже началась. Напирающий разношерстный сброд в нафталиновых платьях и смокингах пытался протиснуться к выходу. Они почуяли запах озона и меди, прежде чем огненным белым прутом из зеркальца с моих часах вырвался свет. Он опалил воздух и напудренные прически и бороды, скользнул по пыльным шторам, оставляя прожженные дыры. Стекло столика треснуло. Раздался крик. Споткнувшись о ведро, к давящей саму себя толпе бросилась выбравшаяся мару минут назад из зеркала женщина, мгновенно отойдя от шока пребывания по другую его сторону. Прозрачные круглые полуслизни-получерви, едва заметно пульсируя расползались по дощатому полу.

Поток огня и света иссяк так же быстро, как и появился. Достаточно для суеты и ужаса. Я никого не собирался убивать из толпы этих идиотов. Вжимаясь в стену и уворачиваясь от прокладывающих локтями путь перепуганных людей, я медленно продвигался к сцене. Тлели шторы и выжженные в деревянном полу дыры, но, к счастью, ни дыма, ни огня. Покосившийся столик находился в паре шагов от меня и перстень все еще на нем. От него исходило легкое жужжание, словно в маленькой вещице уместились тысячи разозленных ос. Я коснулся его прежде, чем на столик легла пятерня. Тонкие пальцы царапнули стекло, на котором секунду назад лежала смертоносная вещь.

Полные отчаяния глаза смотрели на меня из-под широких полей шляпы.

– Это ты?

Я задал вопрос, но такой же задавали глаза, только безмолвно. Их взгляд скользнул к моему запястью, будто ожидая, что вот-вот вырвется из зеркальца и выжжет их беспощадное пламя. Что-то коснулось моей лодыжки. Я брезгливо отшвырнул холодное существо, пытающееся обвить мою ногу. Остальные уползали в еще идущую рябью, хоть и утихающей, нору-зеркало.

– Уходи отсюда, – сказал я путающимся под ногами гостям. – Живее!

Пустеющий клуб наполнялся легкой дымкой от тлеющих штор. От старинного зеркала веяло нестерпимым холодом. Я стоял рядом и чувствовал, что нора еще не закрыта. В зеркале копошились тени, а оно само массивным магнитом притягивало внимание. И влекло меня самого, словно имело гипнотический взгляд. Шагнув к нему, я убеждал себя, что сделал его осознанно. Просто взглянуть, не больше. Там в глубине толстого стекла за мелкой рябью торчали, втыкаясь в клубящееся небо острые пики мертвых скал. Серебряное море лежало за ними, сливаясь с горизонтом, на пустынном берегу которого копошились неведомые твари. Я заставил себя моргнуть, смахнул рукой видение. Ничего, только мутные отражения опрокинутой мебели в потрескавшейся амальгаме.

Крики протискивающийся к выходу толпы сменялись криками, доносящимися из-за стен. Ни спокойствия, ни спасения их там не ждало – они слишком быстро забыли о фальшивой луне над городом.

Я присел на край опрокинутой скамьи, снял и бросил под ноги часы. Перстень тяжелым грузом оттягивал карман. Шнырь стоял рядом и говорил, что пора бежать вместе со всеми. Не оставил меня, хотя знать не мог, что на лице начнется чистый ужас. Я жестом остановил его, убедив, что уйти успеем.

– Где ты, там безопасно, да? – спросил он и, не дожидаясь ответа, присел на скамью рядом со мной.

Зал опустел. Крики стихли. В просторный хал вернулось спокойствие запустения и ночи окраин.

– Что теперь? – спросил тихо шнырь.

– Теперь мне нужно кое-кого убить.

Шнырь понимающе кивнул, но все же покосился на меня, пожевывая губы. В его глазах читался осторожный вопрос: кого?

«Магистра», – ответил я про себя и на мгновение закрыл глаза.

Глава 2

Пригород не менялся много лет и скорее всего останется таким, даже когда солнце погаснет. Ему солнце ни к чему, за туманом смога и дыма заводских труб, он и так почти не видит его. Фонари в окнах – вот и весь свет. Кому нужно больше?

Но полгода назад ночь была веселее, без медной луны в небе и похищенных перстней. В ней витал обычный запах приключений, которые редко заканчивались хорошо. Тогда в одном из окон торчала голова Кнута, близоруко вглядывающегося с конец улицы, по которой бурным потоком неслась вода после недавнего ливня. Он тарабанил пальцами по подоконнику и страшно этим раздражал. Силуэт его головы за грязным стеклом приоткрытой створки напоминал ощипанную голову голубя.

– У нее желтый плащ? – хрипло спросил он и щелкнул зажигалкой. В комнату полился сизый дым, настолько едкий, что перебил даже вездесущий запах вареной капусты.

– Дождевик, – поправил я.

– Значит не она, – он выглянул из-за створки и выпустил в комнату струйку дыма. – Долго еще будешь копаться?

Я попросил прикрыть рот и не торопить меня. Ким не шла, хотя смена давно закончилась. В выходные смены почти вдвое короче.

– Слушай, – голос Кнута стал более тихим и елейным, – если она тебе не родня, чего ты с ней не того…? – он постучал ладонью по подоконнику, с которого посыпалась мелкими чешуйками краска и загоготал, давясь дымом.

Я сделал вид, что смущенно улыбнулся, на деле лишь скрипнув зубами. Кнут бывает идиотом, а бывает и засранцем.

– Смотри на улицу, не отвлекайся.

– Да ладно тебе, – Кнут поднял воротник, зажав окурок в зубах. – Ни себе ни людям.

Последнее он процедил, но я услышал. Не в первый раз слышу этот треп. В полумраке комнаты не разглядишь ничего. Я лишь знал, что самые ценные вещи Ким хранит здесь, за изголовьем своей узкой кровати, прикрытой потрепанным пледом. Такой же плед прикрывал стену, и под ним расползалось, я знал это наверняка, черное пятно вездесущей плесени. Рыться в вещах Ким – задача не из легких. Все слишком аккуратно расставлено, и даже огрызок карандаша на желтом блокноте всегда на своем месте. Попробуй еще верни его обратно правильно. В бардаке копаться было бы куда проще.

Но я знал, что искать. Под стопкой аккуратно сложенных квитанций и старых писем и книг отца жались друг к другу несколько розовых ассигнаций. Я вытянул одну, на секунду задумавшись, подхватил пальцами другую и сунул обе в карман. Задержался взглядом на грязно-оранжевой бумажке, торчащей между писем – разглаженная тонкими пальцами Ким обертка от какой-то дешевой сладкой ерунды, которую можно купить в центре за половину дневной выручки. Сентиментальная чушь, как и эти письма, скрепленные резинкой, которые она мне все порывалась прочесть. К ним, видимо прибавлялись и новые, хотя кто мог нам писать?

Все на месте, как и вчера, когда я так же копался тут, норовя стянуть десятку. Ким не прятала деньги от меня, но брать их в открытую я не мог, хотя на половину из них имел полное право. Особенно за тот месяц в загаженном цеху, где, закатав рукава мы таскали железную стружку в дырявых корзинах. Вчера поверх мятых купюр лежало письмо. Я хорошо его помнил, хотя и жалел, что не смял и не выбросил немедленно, как только увидел. На нем, совсем белом, еще не тронутом плесенью и пылью стояла чернильная печать Магистрата – два скрещенных ключа и витиеватая надпись на новой латыни.

– Игнат, шевелись! Кто-то идет!

Я торопливо прикрыл стопку писем желтой тряпкой, которая когда-то была сарафаном. Вернул на место россыпь бессмысленных вещей и обернулся. Кнут и не думал смотреть в окно. Держа на весу крышку, он копался пальцами в сковороде.

– Готово? – спросил Кнут и вытер руку о штанину. Уронил крышку. Грохоча, она закатилась под шаткий табурет. – Ладно, хрен с ней!

В дверях я обернулся, вытолкав в спину Кнута и ища по карманам ключ. В темноте наша с Ким крохотная комната казалась непомерно огромной. Желтое пятно света от окна косым крестом повисло на стене, и к нему медленно подползала из сырых углов темнота. В свете кружилась пыль, которая, казалось, не оседала здесь никогда. Я поморщился. Сложно ненавидеть это место еще больше.

– Ну, ты идешь или как?

Закат над Пригородом всегда грязно-красный. Он бордовой полосой протянулся по небу над маслянистыми крышами громоздящихся на холмы бараков, облезлых домиков и кирпичных уродливых зданий, казавшихся тут высотками со своими тремя-четырьмя этажами. Узкие улицы, петляя, ползли на холмы, терялись среди угрюмых заборов и стен, спускались к реке. Запахи жареного сала, дешевых сигарет, капусты и дождя наполнял улицу, по которой все еще катилась вниз мутной рекой вода.

До центра недалеко, но петлять придется изрядно. Тут и там переулки перекрыты или непроходимы от глубоких луж, грозящих остаться здесь до осени, а кое-где и вовсе не следует появляться, если не хочешь неприятностей.

– Куда? – Кнут дернул меня за рукав, не дав перепрыгнуть на ту сторону потока под дырявый навес давно закрытой швейной мастерской. – Пойдем через Тубенурам.

– Зачем такой крюк?

Проулками через склады всегда было намного ближе. За дырой в стене на вершине холма видна была россыпь гнилых спичечных коробков – таким казался оттуда Пригород – заполнивших низину до самой реки. За рекой под прожекторами охранных аэростатов чернели разбухшие шашки нефтяных терминалов, а прямо внизу неоновым заревом горел центр и манил какофонией звуков.

– Ты что ли проснулся только? – Кнут попытался щелкнуть мне по лбу все еще жирными от сала пальцами, но поскользнулся на глине и ругнувшись схватился за стену.

– Ты о чем?

– Верховный магистр же прибыл в Пригород. Тебе ли не знать? Значит, перегорожена половина улиц – это точно тебе говорю. И шнырей столько, что без пропусков шага не ступить. Магистр в нашей дыре, подумай?

Звучало не более правдиво, чем новость о выигрыше в лотерею, например. Я всмотрелся в конец улицы, на которую наползала тень домов. Вот почему Ким так долго, мог бы догадаться. Об этой новости гремел весь Пригород еще позавчера, в то время как я, дыша теплой сыростью боролся с полуденным зноем, пока он окончательно не сморил меня.

Мысли бродили в голове только о том, куда могла запропаститься Ким. От моего предложения пойти домой, Кнут отмахнулся.

– Еще скажи – на завод. Мы точно встретим пару сменщиц в баре, и они скажут видели твою сестру или нет. Разве не разумно?

Звучало действительно резонно. Но бары были все еще пусты, хотя это нисколько не мешало Кнуту опрокидывать в себя по рюмке в каждом из них. Когда казалось, что он уже не способен стоять на ногах, у Кнута вдруг открылось второе дыхание. Он говорил с какими-то типами с мутными глазами о таких же мутных делах. Мимо других торопливо проходил, вцепившись в мой локоть.

Солнце почти скрылось за крышами домов. Оно красным призраком просвечивало сквозь смог, нависший над горизонтом. А значит шесть вечера уже давно позади. Ладно, поздно о чем-то жалеть. Я забрал у Кнута только что открытую бутылку пива. Он проводил ее взглядом и покачал головой.