Клуб юных самоубийц

Дорога, вдоль которой мы шли, была лишь дорогой из города. Сам город, относительно компактный, едва виднелся отсюда – его окраины представлялись неказистыми крохотными зданьицами, подобным тому, в котором проводились бои. И сама природа, будто уподобляясь убожеству архитектуры Упадка, была на редкость невыразительна и хила – пустые поля с низкой жухлой травой. Глухая, беспросветная равнина. В отсутствие чего-либо примечательного оставалось рассматривать только линии электропередач и… грузовик, едущий из города.

– Не понимаю, – эти слова всё глубже выжигались в подкорке моего новосбитого воедино сознания, формируя стандартный способ взаимодействия с действительностью.

– Я сказал «смотри и слушай», а не «говори и глупи»! – возмутился за этого самого Я Момент. И в следующий же миг грузовик промчался мимо нас. – Лужа!

Хоть до меня не дошел смысл последнего слова, так как работа сознания не восстановилась в полной мере, физическому миру не было до этого дела – капли влаги и плеск воды донеслись и до меня. Но основной «удар» пришелся на Бесю, бывшую ближе всех и к дороге, и к луже. Облитая с ног до головы, девушка застыла на месте, прижав согнутые в локтях руки к телу. Оскал, исказивший лицо, и сведенные к переносице темные брови излучали убийственный настрой. С волос медленно закапало.

Ох-ох-ох, какой видок!Видно, кто-то здесь промок,Уж ли сразу после душа…Или видеть меня рада?

Зарядил свою песню Шекспир, кружа в сторону неё с ухмылкой и одной оставшейся щелкушкой. Пританцовывая, виляя бедрами, он дополнил вульгарные строчки «игривым» рычанием.

Ух, смущаешь, Беся, да!Но простишь ли меня?Нету в сердце места!Уступлю в шта-

– АХ! – инструмент выбило

Из его руки ножом, как и кровь из рассеченной ладони, крик из горла.

– Прибью нахрен, Блэйк! – с ярой ненавистью скрипя зубами, Беся ещё активно обтекала, но уже была готова наброситься на поэта.

– Ой-ой, как заговорила! – проведя пальцем по свежей ране, Ромео с восхищением и азартом любовался кровью. Шумно процедив воздух сквозь зубы, он поднял взгляд на Бесю, сжимая кулаки. – За этим и здесь, стерва! Давай, покажи, на что способна!

Никто не собирался их останавливать. Все просто шли дальше. И я потерял всякий интерес в наблюдении за ними, возвращаясь к уезжающему грузовику. Большой, но достаточно неприметный. Серый – конечно, какого ещё цвета ждать от Упадка! Однако на этой серости хорошо различались другие цвета. Тел в яркой одежде с пухлыми рюкзаками, зацепившихся за кузов. И уезжающих теперь на нем в бескрайние дали.

– Кто это? – обратился я к Герою.

– Счастливые люди! – оттолкнув в сторону Момента, который снова попытался встрять, Я сложил из обеих ладоней кружки с «ушами» (отставленными вверх средним и указательным пальцами). – Говоря конкретнее, зайцы. Люди с окраин, которых ты видел в «бойцовском клубе», что не окончательно увязли Упадке! У них есть цель – сбежать. И надежда – клуб, где они могут своими силами добыть всё необходимое в дальний путь.

– Это делает их счастливыми?

– Черт возьми, да! – прижав ладони подушечками растопыренных пальцев к лицу, Герой разразился радостным смехом. – Они так счастливы, что Ты и представить не можешь! И их так много, Ты ведь видел? Одной славной ночью, такой как эта, они будут так же, как мы идти по дороге. Но не просто идти, нет – ждать шанса! Возможности запрыгнуть на уезжающий грузовик. С запасами, коллегой по несчастью, ржавой трубой за спиной – кто их знает! Но счастливыми – наверняка!

– Вот как… – я задумался над его словами. Хоть и звучал он точно безумец, тяжело было не проникнуться этим безумством. Сам я и не заметил, что мои губы надломились в улыбке.

Смотря на уезжающих, я почувствовал легкую зависть. Ведь я и близко не был к их счастью. Низкий, слабый и медленный – я и помыслить не мог о побеге. Наверное, если бы я мог желать поступить так же, то вскоре бы впал в отчаяние, сознавая свою беспомощность. Но вышло так, что их цель меня не привлекала. Обернувшись на нашего молчаливого попутчика, я лишился улыбки. Иное чувство охватило меня. Замешательство? Смятение? Интерес?

– А что он? – задал я вопрос, не отрывая глаз от перемотанного лица мужчины. – Тоже будет ждать грузовика?

– Молчун странник, да? – удивительно неуверенно протянул Герой, покосив взгляд в сторону. – Нет, он особый случай. Сваливает на своих двоих, через недельку-другую возвращается, – пояснил он, останавливаясь и убирая руки в карманы джинс. – Но лучше не думай об этом, а то из клуба вылетишь!

– Что?

– Стой смирно! – вдруг выкрикнул тот во весь голос, докрикиваясь даже до самых отставших – Беси и Шекспира, катающихся по земле. – Тут и осядем. Счастливого пути, Странник!

Странник продолжал идти, никак не реагируя на сказанное. Остальные же, послушавшись, дали передышку ногам. Иннокентий с Соней сели рядом, отойдя вглубь обочины. Феня, недовольно ворча и судорожно осматриваясь, присел на колени, постелив под них клетчатый плед, вытянутый им из-под кофты. Момент всё ещё стоял подле нас с Героем, как это пошло с самого моего спуска на землю. А Песик довольно скакал, крутился колесом и вертелся волчком вокруг принявшей горизонтальную плоскость «драки» Ромео и Беси.

– Коли его! Бей её! – хохоча, скандировал резвый коротышка.

На удивление, я не находил в этом ничего странного. Наблюдая за тем, как неудавшийся поэт таскал за волосы, мягко выражаясь, склонную к истерии натуру, в неистовстве колющую ножом мимо его плеч и шеи, вследствие его же хаотичного извивания, сильно напоминавшего предсмертные конвульсии, я не ощущал ни ужаса, ни отвращения. Лишь… желание задать вопрос.

– Момент, – повернувшись к нему, я изучающе прошелся по нему глазами. – Какое у тебя второе имя?

– О-хо-хо! Ты заинтересовался мной? – театрально прикрыв лицо выгнутой ладонью, Момент выпрямился в полный рост, довольно улыбаясь. – Что же, чувствую, близок тот миг, который ответит на все твои вопросы. Кратко меня так и звать – Миг!

Не сказать, что в нем было что-то особенное. Не худой и не полный, не бледный и не темный. Не выше Героя, не ниже меня. Одет в простую монотонную водолазку грязно-бежевого цвета с широкими выпирающими и впадающими вертикальными полосами. Кроме того, заправленную в темно-синие, изрядно запачканные в пути брюки, затянутые простым черным ремнем. Прямоугольная металлическая пряжка с округлыми углами была пуста и непримечательна – без изображения, узора или ещё чего-нибудь. Разве что можно было различить парочку царапин – они были светлее потемневшего снаружи металла. Стопы скрывались поношенными остроносыми мужскими туфлями. В коротких коричневых волосах и невыразительных карих глазах Момента, как и во всем лице в целом, едва ли что-то выделялось. Разве что в носе – коротком… и, наверное, чуть островатом. Но что в нем пробуждало мой интерес – так это манера. Поведение и речь, наводящие на догадки и вызывающие вопросы.

– Момент и Миг… Это из-за твоей причины? – смело предположил я. – Не можешь у-

– Потому что не чувствую, что момент настал! – вскинув руку над головой, Миг поднял мечтательный взгляд к небу. – Вся моя жизнь подчинена моменту! Мимолетному мигу, в котором ощущаю себя так, как надо. И даже если жизнь невыносима, отвратительна и жалка, мне нельзя умирать! Нельзя, пока не наступит момент!

– Вот как, – зачарованный чувством, которое ранее, как казалось, мне удалось разделить с ним, я почувствовал зов новых вопросов. – Этот момент… Он не скоро? Как чувствуешь себя сейчас?

– Определенно не готовым к смерти! – Миг наигранно захихикал, прикрывая глаза, вытягиваясь на носке. Раскинув руки, тот собрался закружится. – Мой момент где-то там, за туманом горизонта, в последней главе! А чувствую себя лишь на пят-КХАРГ! – так я услышал его, хрипящего с ножом, вошедшим в горло.

От тряски подскакивая, болтаясь вверх-вниз, лезвие ещё немного углубилось в плоть, прежде чем было в ужасе вырвано вместе с застрявшей в зазубринах кожей. Меня окатило горячей кровью. Смотря на неё с ещё теплящемся восхищением от речи Момента, я водил окровавленными пальцами по окровавленным ладоням, затаив дыхание. А Миг упал, пытаясь кричать от боли. Но выходило лишь неприметное бульканье, неумолимо стихающее. Мне стало интересно, что чувствуют другие, и я отвел взор в сторону. На Момента смотрел Песик, улыбаясь так же, как всегда. Едва пересекшись со мной взглядом, тот хихикнул, возвращаясь к дерущейся парочке, от которой и прилетел нож. Беся оказалась безоружна, и вход пошли ногти.

– Бей её! – вновь заскандировал Песик, сообразив, как теперь нужно сказать: – Царапай его!

***

Привал

Я лежал на траве. И я тоже. Но в отличие от него – вздыхающего с облегчением и непонятной мне радостью, выпяченной дурашливой улыбкой – мне было крайне неприятно. О себе давали знать пинок в ребра и бросок через плечо Тарзана, отдававшиеся жгучей болью при малейшем движении. А от лежания в траве без движения не трудно сойти с ума – желание почесаться быстро охватило все тело, перекрывая все прочие мысли:

«Как же чешется. Шея, спина… Нет, её ни в коем случае нельзя касаться. Пока ложился, едва снова не потерял сознание. Вероятно, у меня закрытый перелом. Или переломы. Внутренние кровотечения… Не имеются. Какая разница! Так чешется! Мой бок… Может просто перестать воспринимать это? Но не ползет ли по нему что-то? Паук, например. Ну и что, если паук? Не ядовитый же… Это местность не входит в перечень сред обитания каких-либо ядовитых видов. Да и если бы ядовитый – я и так собирался умереть. Что значит «собирался»? Уже не собираюсь? Тогда это противоречит членству в клубе юных самоубийц. В позапрошлую вылазку вышли девять жизней некой «Кошки», а теперь…» – пока череду мыслей не прервал новый непреодолимый порыв чесотки, я мельком взглянул на ещё теплого Мига.

Ножа из него уже не торчало. Он ведь сам успел выдернуть его, видимо думая, что это поможет. Но даже рядом с телом оружия не было. Вскоре после происшествия Шекспир с Бесей расцепились по инициативе последней. Если таковой можно считать выкрик:

– Заколебалась! Убейся как-нибудь сам, Блэйк, – после чего та неслабо отпнула его от себя, дезориентируя плевком в лицо. – Отдай, сволочь! Мне сказано вернуть его, что значит, не допущу, чтоб он без моего ведома, каким-то клоунским, подобным тебе, утырок, образом оказался там. Только через мой труп эта херь когда-нибудь вернется на кухню, ушлепок, – рычала Беся на труп, вырывая предмет «спора» из его руки.

Заметив же, что я наблюдаю за ней, девушка оскалилась, слизнула кровь с ножа и внезапно закашляла. Лезвие опасно запрыгало в воздухе, ведомое дергающейся рукой эксцентричной убийцы. Если, конечно, верить Герою. Он сказал, что я не был единственной его ставкой. А единственной, кого можно было идентифицировать как гипотетического участника боя на смерть, была она. Кровь не появляется из ниоткуда.

– Гадость! Отвратительно! Крысиная блевотина! – пиная Мига под ребра, ругалась Беся. – Весь вкус испортил своей мерзотной кровью, выродок! А ну подымайся, тебе ещё шесть расчленений заживо должна – за каждый гребанный день, что в содержанках ходил, жопное перышко павлиньего утырка! Дегенерат редкостный, и причина твоя дегенератская!

Герой усмехнулся. Не громко, но я услышал. И Беся, видимо, тоже – она резко замолкла. Это могло быть и совпадением, но её сосредоточенный на Я взгляд указывал обратное. Перестав горбиться, девушка прокрутила нож в ладони, после чего пропихнула его ручку в шлевку, прикрывая лезвие футболкой – натянув её поверх. Тычущее в ткань острие выпячивалось при ходьбе, но это, очевидно, не волновало Бесю, отходящую вглубь обочины.

– Куда, черт возьми, второй улетел? Черт, наверное, туда… Пойду поищу, – неестественно тихо и невыразительно причитала Беся, внезапно начавшая избегать смотреть на меня и Героя и вскоре скрывшаяся из виду.

Реальность оборачивалась лишенным логики сновидением. После «боя» насмерть я – вполне живой – мирно лежал на травке совсем рядом с тем, кто меня на это подписал. Неподалеку валялся труп человека, с которым ещё недавно разговаривал о жизни, будучи знакомым не более семи часов. А чуть дальше, хотя тоже сравнительно рядом, в поисках орудия убийства расхаживала маньячка, прирезавшая, возможно, не один десяток человек. В голове мельтешило такое обилие вопросов, что выбор из них какого-то одного порождал с десяток новых. Но это, отчего-то, не раздражало или расстраивало, а наоборот – радовало, успокаивало. Сам того не заметив, я начал улыбаться. Из разрозненных вопросов собиралась стык в стык цельная структура. Между её кусочками пробегали искры, отыскивая связные ячейки информации. «Ши-».

– Момент в клубе всего четырнадцатый день, – произнес Герой спокойным тоном. – Тринадцать, если не считать этот. Ведь уже за полночь, новый день. Но он его не пережил… Считается ли это за две недели? Или всё-таки тринадцать дней?

– Не знаю, – отвечать на вопросы без точного знания мне не хотелось. Всё равно, что бросать игральную кость со стертыми числами и гадать, что же на ней в действительности выпало. Смысл был в поиске другого кубика, в новом вопросе. – А сколько пережила Кошка?

– Кошка? – прыснул от хохота Я. – Десятая в клубе… Вторая пятерка, приведенная первой. Иннокентий приводит только девочек, что странно. Вероятно, совпадение. Не думаю, что он на это вообще смотрит.

– Иннокентий привел Кошку? – странная деталь, вставшая стык в стык, искрясь. «-н».

– Да, девять месяцев назад, – протяжно вздохнув, Герой приподнялся на руках, вглядываясь в дорогу, по которой мы пришли сюда. – Умерла на девятый день с прихода Мига. Могла бы и раньше, приведи её я! С относительно недавнего времени предпочитаю не церемониться и сразу пробиваю почву в плане решимости.

– Прощупываешь? – попробовал поправить я.

– Не-а! – довольно и уверенно улыбнулся Герой. – Именно что пробиваю! Как с тобой! Если уж юноше и правда не для чего жить, то туда ему дорога! Ошибкой было отвлекать, так быстро и исправлюсь.

– И ресурсов для клуба раздобудешь? – вспомнился мне разговор перед «боем».

– Ага! Приятный бонус. Вот только Иннокентию не по душе, так что часто туда не ходим. И Момента пробивал иначе, не так действенно.

– Как?

– Все тебе спросить надо! – поднявшись на ноги, Я присвистнул. – Я ушел, Ты за старшего, – протянул тот криком, оборачиваясь на меня с ехидной улыбочкой. – О Кошке, о Моменте… О нем не подскажу, но Кошка вечно вокруг Пари вилась, расскажет побольше моего. Только сказанного мной и не скажет, но это уже пройденный этап. Поручаю тебе разобраться в этом самому! – прошептал Герой, тут же отворачиваясь и убегая. – Отвечайте на его вопросы, не обижайте! Сигнал стандартный!

Оставив такое завещание, Герой оставил оставшихся, махая рукой на прощание. Семеро в ночи на обочине дороги. Не считая трупа. И я «за старшего»? Едва ли мне были понятны его намерения, но остальные, похоже, не удивлялись. Беся зашипела, чертыхаясь, но уже когда тот был достаточно далеко (он бежал обратно в город):

– Старший? Этот сопляк?! Да грязь на моем ботинке будет постарше и поспособнее!

Песик захихикал, то ли соглашаясь, то ли просто оттого, что такой смешливый. Не поддавалось осмыслению, как он умудрялся без остановки вертеться и точно так же смеяться – едва нашлось бы хоть что-то отдаленно напоминавшее повод. Шекспир не отставал, едва отряхнувшись, начал настукивать тупой стороной (хотя «заточка» Беси делала их различия не столь существенными) ножа о треснутую тарелочку едва складный ритм:

Старший Тень? Младший же!Шутки такие смешны, но не мне!Первый день, не второй!А Ты уже важничает, ой!Ой-ой-ой-ой, дурит наш Герой…Не думай, Ты, только, что тут как родной.Нет у нас дома, нет и друзей.Мне вот, к примеру, нет песни родней.

Ускоряя темп голоса вместе с добиванием крошащегося на глазах «инструмента», Ромео топтал ногами траву, вышагивая взад-вперед и кланяясь.

Не важно, что скажет чудом выживший Тень!

Окажешься трусом – не…

И без того не складный слог, очевидно, зашел в тупик. Танец застопорился, а лицо исказило напряжение.

– Черт возьми! – в сердцах крикнув, Шекспир швырнул тарелочку, тут же рассыпавшуюся в полете, и нож, куда глаза глядят.

А глядели они сперва на Феню, жалобно хныкнувшему, когда пластиковая дробь оросила его голову, а затем… на меня. Беспорядочно вертевшийся нож летел в меня. В голове тут же вспыхнул образ Момента, и я неосознанно обхватил шею ладонями. Этим резким движением я не защитился – угрозы мне и не было. Рукоять, которой тот бы долетел до меня в любом случае, до столкнулась с оттопыренным локтем. С тем нож отправился в другую сторону, где никого не было. Мой локоть пронзила неприятная, но терпимая боль. Тут же выключенная.

– Ай, – осознанно сказал я, отчего-то чувствуя в том необходимость.

– То-то же «ай»! – возопил Феня, растирая ладонями голову. – Психи вы психованные, не можете перестать бросаться хотя бы на пять минут?! Убить меня же всё равно не можешь, так теперь за так Мигу дело облегчил! Ну спасибо, теперь голова болит! Сначала железяку, теперь эту гадость! Фу, по мне будто снова тараканы ползают! Жуть, пакость, страх, ужас! – судорожно перебирая пальцами разнородные пряди волос, лысые участки головы, а затем и плечи, вытряхиваясь от крошек, истерично подвывал тот.

– Да заткнись, нытик! – гневно разразился Ромео. – Сам шанс профукал. Точно в тебя ведь его выбил из рук этой кикиморы, да ведь отразил.

– Будто бы специально! – надулся Феня.

– А как ещё? Как ещё? Не поверю ни во что! – без аккомпанемента, но с резкими, обрывистыми пасами руками отчеканил поэт. – Брешешь же про проклятье! Знаю точно, не прогнать тебе! Чушь несешь и вечно ноешь – сопли твои тошнотворны! Сдохни уж и не нуди! – глухо топнув ногой о землю, скалясь, он обернулся ко мне, ставя ощутимую точку: – Ты, раз старший, рассуди!

Едва ли тот выглядел младше меня. Конечно, я давно не смотрел на себя в чистом зеркале, но сложены мы были весьма похоже. Разница в росте всего пара сантиметров. Небрежность во внешнем виде плохо сочеталась с гладким молодым лицом, легкими, прыгающими локонами. Да и его поведение… Эти жаркие, злящие волны, исходящие от него! Раздражение, гнев, сила. А ведь сильным должен был быть я. Мне было дано право задавать вопросы, и что он тут же попытался сделать? Заставить отвечать меня! Нагло и смешно. И я засмеялся.

– Что, сам не можешь разобраться? – с неожиданной для сознания дерзостью фыркнул я на него, отмахнувшись. – Может, если переживешь бой насмерть, прислушаюсь. А пока посиди смирно, подожди сигнала!

– Чего? – опешив, Шекспир упал на задницу. Раздражение смешалось с недоумением, сомнениями и удивлением, вмиг переполнившими его. – Да разве Ты-

– И без песенок, Ромео! – поддаваясь захлестнувшей меня язвительности, я оставил поэта, уходя к обозначенной ранее цели.

Паря. Он же Маря, он же Соня. «Как только его не зовут?» – мне стало до злобы интересно. Или интересно от самой злобы. Непримечательный до незаметности парень теперь легко нашелся. Взгляд застыл, споткнувшись об него. Сгорбленно сидя на траве, он лениво смотрел в пустоту полуоткрытыми глазами. Иннокентий рядом с ним же рыскал ладонями в траве. У его колен лежала свеча… Нет, мне нужен был не он.

– Соня, – спокойно позвал я. – Или Маря? Паря?

Пассивность, излучаемая им, притупляла агрессию, ещё теплившуюся в груди. Соня никак не отреагировал на зов, оставаясь неподвижным. Точно Момент, лишь в другом положении. Но всё-таки жизнь в нем была, и спутать с мертвецом я его не мог. Пятый, ухватив у основания жухлую травку с разветвлённым стеблем, вырвал её с корнем, прежде чем обратить на меня внимание.

– Со-

– Хоть как его зови! – встряла криком Беся, подбирая ударивший меня нож. – Только докричись. Глуховат, Хоть-как, с первого раза не слышит! – ухмыльнувшись, она трижды шваркнула ножами, проясняя взгляд Мари.

Лениво оглядев её, меня и Иннокентия, он послушался Бесю (та кивком и лязганьем указала на меня), слабо улыбнувшись и кивнув. Медленно отведя руку за голову, парень зевнул, поглаживая затылок. Простой парень в простой одежде – плотном светло-сером свитере и тусклых целых джинсах, слегка истрепанных у пяток. Грязи, очевидно пришедшей с затасканных черных туфель со шнуровкой, чьи концы свободно валялись на земле, было, наверное, даже меньше, чем следовало после такой прогулки. Дикорастущие, будто заброшенные пшеничные поля, волосы закрывали уши примерно до середины, у лба кончиками свисая перед глазами. В отличие от того же Момента он почти не говорил, никак не привлекал к себе внимания, и потому его присутствие здесь вызывало вопросы.

– Хоть-Как? – с сомнением окликнул я, будучи неуверенным в понимании слов Беси. – У меня к тебе пара вопросов.

Соня молчал, смотря на меня всё тем же пассивным взглядом. Моя непрямая просьба не была воспринята как таковая. В повисшем молчании слышалось лишь, как Пятый шуршал травой, снова находя что-то, вырывая и обтряхивая. Спокойствие и лень перекрывали путь к разговору, что мог бы дать ответы. Стремления истончались. Но сложив травку в образовавшуюся горку, Иннокентий всё-таки подал голос.

– Ты хочет спросить тебя о чем-то, – положив руку тому на плечо, он несильно потряс его. – Тебе следует ответить.

– Надо? – неохотно протянул Соня.

– Надо? – недоуменно вопросил я.

– Надо, – ответил тому Пятый. – Указ Героя.

– Надо… – выгибая шею, Паря поднял лицо к небу Упадка. Раскрыв глаза, более голубые, чем то, на что они были обращены, он медленно повалился на спину. – Значит надо. Спрашивай, Тень.

***

Юность

Окутанный туманом, потухший вид. Мутные очертания нереальных, будто слепленных из пластилина предметов интерьера. Голая барная стойка, тусклая настольная лампа, стоявшая на ней. А за стойкой красное пятно – вытянутое, высокое… в капюшоне. Подле него другое, сильно ниже. Светлая, пушистая голова – мальчик-одуванчик. Они говорили, но вязкий воздух не донес до ватой забитых ушей ни звука речи. Только мягкий, мурлыкающий скрип. Вперёд-назад – взгляд покачивался вместе с телом. Много правее стойки, будто «стертая» дешевым ластиком, дверь. Наружу, в этот кукольный, пластиковый мир. Где ходили и будут ходить мерклые куколки, одна на другую похожая. Ничего нового, ничего важного. Игра без смысла и конца.

Но дверь открылась. Из тумана игровой площадки в подвальный сумрак спустились гости. Серый великан и незнакомое темное пятнышко. За руку проводя пятнышко вглубь помещения, Иннокентий остановился, оборачиваясь на Героя. Бесформенная волна его голоса слабо отзвенела, едва беспокоя. Мыльная серая дымка отделилась от губ Иннокентия, указывая на дачу ответа. И с содроганием Героя, хотя и не сразу, воздух разразился звоном. Взмахи руками, прыжок через стол – далеким грохотом доходили до моих ушей – и вот Герой уже совсем рядом. Одуванчик хвостиком за ним. Темное пятнышко – за спину Иннокентия. Много суеты. Мир накрыла тьма – то глаза закрылись. Но мгновение сна привычно прервало касание. Грубый толчок в плечо. За ним слышался окрик:

– …ак! Ушли… …тра… …ошка на те… – то приглушаясь, то проясняясь, доходили до сознания толчки ватного голоса. – …тереги тут! …юзга никче…

Вновь явившийся свет проветрил обзор. Узнались стены клуба и фигуры уходящих. Героя, Пятого, Ромео, Фени… и Беся, только отворачивающаяся. Ушли на вылазку. Оставили здесь. С незнакомым пятнышком.

– …ошка. И… …ожно… …иса, – приблизившись, темное пятно стало немного четче, приобретя очертания молодой девушки. Или, скорее, девочки. – Ты в … рядке? – обеспокоенно протянув руку, но тут же одернув её, неуверенно спросила она.

Отвечать не хотелось. Нет, нежелания не было. Но не было и желания. Чужое вмешательство не нарушало внутреннего спокойствия. Безмятежности, которая охватывала весь мир этим мягким туманом. В нем было так бесстрастно, что делать хоть что-то казалось преступным. Но девочка, несмотря на неловкость, не отставала:

– Прости, ты живой? – негромкий, но звонкий голосок уверенно проходил сквозь дремучий лес восприятия. Проходили минуты, а может и часы. Но несмелые вопросы, тычки и щепки периодически доходили, не давая уйти в дрему. – Как тебя звать?

– Хоть как… – протяжно тихо простонал… я? – Пофиг.

– Хоть-как? Пофиг? – хлопая веками, спрашивала она, склоняясь всё ближе.

Зрачки пары желтых глаз заметно расширились. Темно-темно-каштановые волосы до плеч расстилались шторками, когда та наклоняла голову то влево, то вправо, бдительно рассматривая человека перед ней. Девочка в белой блузке, почти полностью скрытой за несоразмерно большой, черной вязаной жилеткой, из-под которой выходила достаточно длинная черная юбка. Низенькая, ниже лица сидевшего в кресле-качалке, она была чуть пухловатой. А надув щеки в какого-то рода брезгливости, та показалась ещё круглее.