Колодец желаний

Эдвард Фредерик Бенсон

Колодец желаний

Школа перевода В. Баканова, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Эти истории написаны в стремлении приятно пощекотать нервы читателю. Тот, кому случится на досуге развлечь себя чтением перед сном, когда за окном темно и дом спит, должно быть, не раз бросит взгляд в дальний угол комнаты, желая удостовериться, что в тени ничто не таится. Ведь это главная тема мистических рассказов, повествующих о мрачных незримых силах, которые порой проявляют себя самым пугающим образом. А посему автор горячо желает читателям с испугом провести время.

Э. Ф. Бенсон

Колодец желаний

Среди торфяников северного Корнуолла притаилась долина, похожая формой на треугольник; в том его углу, что глядит на море, лежит деревушка Сент-Джервас. Поверьте, даже в Камберленде [1], этом краю холмов, не сыскать населенного пункта, который был бы столь же труднодоступен. Четыре мили бездорожья – точнее, каменистых круч – отделяют Сент-Джервас от шоссе, в туристический сезон утопающего в облаках пыли, поднимаемой автобусами, что катят в Бьюд и Ньюки [2]. Что до ближайшей железнодорожной станции, до нее и вовсе целых восемь миль. Любознательный путешественник, справившись с путеводителем, сочтет Сент-Джервас стоящим своего внимания в лучшем случае единожды за лето (да и то не каждый год) – а все потому, что путеводитель игнорирует все местные достопримечательности, кроме древнего колодца желаний. Расположен этот колодец прямо у воскресных ворот [3], что ведут на кладбище при церкви. Вообще, внешнему миру очень мало дела до Сент-Джерваса, а Сент-Джервасу едва ли больше дела до внешнего мира. В той точке, где проселок вливается в шоссе, редко когда заметишь местного жителя, который ждет автобуса; да и автобус редко здесь останавливается ради высадки пассажиров. Иногда прогремит телега, груженная мешками с углем или бочонками с пивом, ибо всеми остальными жизненно важными продуктами местные жители снабжают себя сами (в долине есть фермы, при коттеджах – огороды, да еще горстка рыбачьих лодок регулярно доставляет на берег дары морские). Плоды науки, культуры и религии, если только они не взращены здесь же, в Сент-Джервасе, не соблазняют его уроженцев, ибо местная почва дает мудрым дщерям своим целебные травы для недужной плоти, а традиционные темные искусства открывают тайны наведения чар, годных для приворота и отмщенья. О последнем вслух говорят лишь в одном доме; в остальных это не принято. Страшным шепотом передаются сакральные знания от матери к дочери с тех времен, когда три столетия назад целая толпа визжащих женщин со связанными руками была угнана отсюда в Бодмин, где несчастные выдержали пародию на судебный процесс и заживо сгорели на костре.

Тем более странно, что дом викария – казалось бы, обитель, не зачаженная дымом древних суеверий, – сделался лабораторией, где открыто и усердно изучались магия и колдовство. Впрочем, преподобный Лайонел Остерс питал к сим предметам интерес сугубо научный, являясь признанным во всей Англии фольклористом. Приходские его обязанности были несложны и оставляли много свободного времени – преподобный считал, что духовные запросы его паствы вполне удовлетворяются парой воскресных проповедей, и остальные дни недели проводил в библиотеке пасторского дома, густо затянутого плющом и расположенного непосредственно за воскресными воротами. Здесь преподобный Остерс вот уже много лет терпеливо и неустанно трудился над энциклопедией волшбы, иногда отдавая в печать отдельные главы; к примеру, глава о происхождении метлы для полетов была написана весьма живо. Будучи человеком обеспеченным и не имея затратных привычек и увлечений, если не считать страсти к книгам по своему предмету, преподобный Остерс не жалел на них денег. Он пристроил к пасторскому дому библиотеку, и всего несколько полок на ее стеллажах покамест оставались пустыми. Двадцать лет назад, когда слабое здоровье вынудило преподобного бежать с глинистых, пронизанных сыростью кембриджских улиц, он был определен сюда, в эту глушь, столь располагающую к занятиям. Здесь, в теплом мягком климате, преподобный почувствовал себя гораздо лучше, а его хобби вышло на новый уровень.

Он давно уже овдовел; хозяйством занималась его сорокалетняя незамужняя дочь. Наиболее благоприятные для вступления в брак годы ее девичества прошли здесь же, в Сент-Джервасе, в полной изоляции от женихов, равных ей по статусу. Порой, узнав, что в деревне намечается сватовство или у молодых супругов родился ребенок, Джудит, упустившая свое время, чувствовала жгучую горечь. Однако она давно и твердо знала: чары Сент-Джерваса над нею слишком сильны. Потаенную долину она, Джудит Остерс, покинет только вместе с тем воздыхателем, который сумеет стать магнитом для ее сердца; иначе о выходе в мир за пределами корнуоллских торфяников и речи идти не может. Конечно, Джудит навещала отцовскую и материнскую родню – но визиты были редки, и всегда она рвалась домой. О, эти пробуждения навстречу солнцу, золотящему дрок на склонах холмов, или навстречу западному ветру, что с ревом швыряет в окно целые пласты дождевой воды! Поистине, даже ненастный день в Сент-Джервасе стоит всех солнечных дней вдали от него; поистине, пляж в бухте (неважно, дремлет ли море или ярится, оставляя на песке клочья пенного кружева) куда лучше лучезарности южных лагун. Только здесь, в Сент-Джервасе, Джудит имеет доступ к сокровищам подсознания, которые дают истинную отраду, – не то что поверхностные удовольствия, предлагаемые цивилизованным миром. Здесь тайные чары ежедневно ткут свое полотно, а нити – долевые и уточные – проходят сквозь душу и плоть.

С тех пор как умерла мама, дни текли для Джудит в унылом однообразии. Хлопоты по хозяйству отнимали один лишь краткий час от ее утра. Затем она шла в библиотеку, к отцу, чтобы под его диктовку предать бумаге очередной параграф – если, конечно, тот уже был набросан; если же нет, если отец еще только готовил текст, всегда изобилующий примечаниями, Джудит приходилось открывать справочники, бесконечные ряды которых громоздились на стеллажах. Каждая глава была посвящена тому или иному заклинанию или обряду – например, такому, который гарантировал плодовитость домашнего скота или обещал, что женщина скоро станет матерью. Попадались любовные привороты, но сталкивалась Джудит и с заговорами иного толка – они почему-то вызывали ее особый интерес. Тут речь шла об отмщении за безразличие; влюбленная девушка, которую игнорировал предмет ее страсти, могла напустить на него неведомую хворь и мало-помалу свести бессердечного в могилу. Шли месяцы; шаг за шагом преподобный Остерс продвигался сквозь туманы древних таинств, а его дочь между тем все больше подпадала под их сатанинское влияние.

Преподобный добрался до феномена, известного как колодцы желаний; в то утро он мерил шагами библиотеку и диктовал дочери, то и дело заглядывая в черновик.

– В могущество так называемых колодцев желаний, – вещал преподобный Остерс, – верили практически все европейские народы, однако нигде не находим мы свидетельств, будто бы силы, приписываемые таким колодцам, готовы служить всякому, кто бы ни воззвал к ним. Одни только ведьмы да персоны с оккультными способностями могли сделать так, чтобы колодец заработал, причем заклинания, несомненно, имели сатанинскую природу. До победы христианства колодцы использовались исключительно для того, чтобы пробудить зло. Все колодцы, как ни странно, очень сходны по внешнему виду: каждый имеет каменную арку либо навес, а в стенках, выступающих над землей, обязательно проделаны миниатюрные ниши. В наши дни, осиянные христианской верой, в эти ниши принято ставить свечки и класть благодарственные подношения, а вот каким целям ниши служили прежде, пока не очень понятно. Не вызывает сомнений одно: их использование связано с наведением пагубных чар. Лично я предполагаю следующее: имя персоны, обреченной на гибель, выцарапывалось на монетке или записывалось на клочке бумаги либо ткани и помещалось в нишу, с тем чтобы дьявольские силы взялись за дело. Из известных мне колодцев желаний наиболее хорошо сохранился тот, что находится в Корнуолле, в деревне Сент-Джервас; его покатая каменная крыша в превосходном состоянии, сам же он, как и положено колодцу, очень глубок. Местные жители верят, что могущество этого колодца не убыло до наших дней, хотя никто уже, насколько мне удалось выяснить, не обращается к нему, имея в виду осуществить злой умысел. Случается, будущая мать пьет из этого колодца с молитвой или девушка, чей возлюбленный ушел в море, выцарапывает его имя на серебряной монете и бросает в воду, полагая, что обеспечила ему благополучное возвращение. Жители Сент-Джерваса почему-то очень не любят говорить о подобных ритуалах, но я ручаюсь: они имеют место…

Преподобный Остерс замолчал и принялся теребить свою вандейковскую седеющую бородку.

– Джудит, милая, тебе не кажется, что я переступаю границы благоразумия? – спросил он. – Впрочем, маловероятно, что экземпляр моих трудов, напечатанный в университете и стоящий целую гинею, каким-то образом попадет сюда, в Сент-Джервас. Словом, рискну, пожалуй. О боже, звонят к обеду! Продолжим вечером, дорогая, если у тебя будет время; сам-то я готов.

Джудит, нумеруя уже исписанные под диктовку страницы, загадочно улыбалась…

Ей было куда больше известно о здешней пастве, нежели самому пастырю, ибо он, ученый затворник, обитал как бы на опушке бытия своих прихожан, в то время как сама Джудит нередко появлялась в деревне, где запросто болтала с кумушками, покуда те, сидя на порогах своих коттеджиков, постукивали вязальными спицами. В отличие от своего отстраненного отца, Джудит имела доступ к сердцам тех, для кого преподобный Остерс оставался чужаком. К примеру, она знала, что старую Салли Тренейр в деревне считали ведьмой – недаром, когда неделю назад она скончалась, все местные облегченно вздохнули. Так вот эта Салли постоянно торчала у колодца желаний, бормоча что-то себе под нос. Каждого, кто ей не потрафил, ждали всяческие несчастья: корова рожала мертвого теленка, начинался падёж овец или на выпасе, откуда ни возьмись, вырастала белена, смертельно опасная для скота. Вот почему благоразумные деревенские жители почтительно здоровались с Салли и присылали ей гостинцы – первую пробу меда с собственных пасек и шмат свежины при убое поросенка. Джудит, впрочем, не стала пересказывать отцу деревенские слухи – ее удержала природная скрытность. А ведь преподобный, узнав, о чем говорят деревенские кумушки, пожалуй, пересмотрел бы свою убежденность насчет того, что сентджервасский колодец давно не ассоциируется с мольбами к силам зла. Впрочем, может, это были обычные предрассудки, ведь если бы кто напрямую спросил Джудит, верит ли она в россказни о старой Салли, – услышал бы твердое «нет»… И все-таки нечто в глубине ее души шепнуло бы: «Не просто верю, а знаю наверняка».

После обеда преподобный Остерс вернулся за письменный стол, а Джудит прошагала две мили до фермы Джона Пенарта, чьи предки с незапамятных времен владели этой плодородной землей. Последние восемь лет Пенарт и его жена жили здесь совсем одни, ведь их единственный сын Стивен шестнадцатилетним юнцом отправился в Америку искать счастья. Увы, со счастьем он разминулся и вот решил, что пора и домой, тем более что отец стареет и слабеет. Короче, Стивен возвращался с намерением больше не уезжать. Джудит хорошо его помнила: не по годам крупный привлекательный юноша – глаза синие-синие, как море, в волосах спрятался солнечный свет; интересно, думала Джудит, каков теперешний, взрослый Стивен? По слухам, он уже на ферме. Джудит жаждала встречи, но причиной своего визита на ферму она, как и всегда, назвала бы желание поговорить с миссис Пенарт, матушкой Стивена. Ибо никто, по мнению Джудит, не имел таких познаний о вещах истинно важных. Миссис Пенарт ни в жизнь бы не нашла Индию на глобусе, что стоял в кабинете пасторского дома, и не ответила бы ни на один из элементарных, школьных вопросов о королеве Елизавете. Ей понадобилось бы задействовать свои пальцы, чтобы прибавить пять к четырем – но что значат эти пустячные умения, если миссис Пенарт владеет мало кому известными, тайными сведениями! К примеру, наложением рук умеет исцелять людей и животных; ей достаточно прикоснуться к хворой корове – и назавтра та уже снова на выпасе; достаточно пошептать на ушко малышу, лежащему в горячке, и аккуратно вырвать у него из темечка волосок (а заодно и головную боль) – и малыш спокойно засыпает. Вдобавок, единственная во всей деревне, миссис Пенарт не заискивала перед Салли Тренейр и не делала ей подношений. Однажды ей случилось проходить мимо коттеджика Салли; старуха разразилась проклятиями, бросилась догонять миссис Пенарт и проковыляла за ней половину пути до фермы, визжа без умолку. И вдруг миссис Пенарт обернулась, наставила на Салли палец и отчеканила:

– Ты, пьянчужка, старая безмозглая карга! На колени – и о прощенье меня умоляй, а потом проваливай восвояси и больше мне не попадайся.

И что же? Салли так и рухнула перед миссис Пенарт, коленями прямо на камни; Салли, крадучись, поплелась домой, и с тех пор, если миссис Пенарт случалось появиться в деревне, Салли спешила запереть свою дверь – ведь, судя по всему, миссис Пенарт владела тайнами, неведомыми даже ей.

Джудит срезала путь, взойдя по крутому склону холма; даром что жарко светило солнце, она была без шляпы, а подъем вызвал легкую одышку. Высокого роста, миловидная брюнетка, Джудит отличалась чистотой кожи и здоровым румянцем, какой дают только солнце и свежий воздух. Пухлые губы намекали на тлеющую страсть, брови, тонкие и прямые, почти сходились у переносья, глаза были большие, черные. Правда, имела Джудит один дефект – сходящееся косоглазие. Впрочем, конвергенция была столь незначительна, что вовсе не портила Джудит; когда она смотрела прямо на собеседника, тот вообще не замечал, что с ее глазами неладно. Намек на косоглазие возникал, только если Джудит сидела погруженная в себя. Неоспоримым же оно становилось в минуты, когда Джудит под диктовку отца записывала какой-нибудь мрачный рассказ о пагубном обряде или колдовстве…

По мощеной дорожке Джудит прошла через сад и очутилась возле пенартовского дома. Вдоль шпалерных яблонь пышно росли цветы и травы, а сама миссис Пенарт сидела с вязаньем у стены, в тенечке. Здесь она всегда проводила жаркие послеполуденные часы, и лишь когда в воздухе делалось свежее, шла в вольер для домашней птицы или под навес – доить коров.

– А, мисс Джудит! – проговорила миссис Пенарт с певучим корнским акцентом. – Мы вам тут завсегда радешеньки. Что ж вы по такому солнцепеку да без шляпы? Ну да у вас что с солнышком, что с дождичком дружба, вот только покуда одни они с вами компанию водят, других-то приятелей еще наживать надобно. Пожалуйте в дом, душенька. Выпейте смородинового морсу да расскажите мне, каковы дела в Сент-Джервасе.

Стоило местным заговорить с Джудит, как она живо перенимала и акцент, и манеру речи.

– Новостей особенных и нету, – начала она. – Вот, правда, дня два тому, как улов хороший случился, да еще вчера схоронили старую Салли Тренейр.

Миссис Пенарт налила в стакан рубинового напитка: она мастерица была готовить смородиновый морс.

– Дивлюсь я, мисс Джудит, как это деревенские боялись этой пьянчужки – чучело ведь чучелом! – заговорила миссис Пенарт. – Только и знала, что пару-тройку бормоталок; только и могла, что язык распускать. Она и мне однажды проклятье выплюнула, да еще небось имечко мое в стенку колодца запихнула; я, само собой, проверить не потрудилась.

– Как это – запихнула имя в колодец? – спросила Джудит, сразу вспомнив утреннюю диктовку.

Миссис Пенарт скосила глаза на гостью; длилось это, впрочем, одно мгновение. Замечала, ох, замечала она кое-что за барышней – прелюбопытные вещи!

– Да вам, дорогуша, эти сказки без надобности – вы ж умница-разумница, и притом ученая, – протянула миссис Пенарт. – Когда я девицей была, матушка моя, помню, речь об них заводила, да только я и до сей поры не пойму, где правда, где выдумка.

– Ах, расскажите, расскажите! – воскликнула Джудит. – Мой отец как раз дошел в своей книге до колодцев желаний. Нынче утром я писала о них под диктовку.

– Вон оно что! Ну так и быть, слушайте. Когда я в невестах ходила, много всякого творили эти самые колодцы. К примеру, прибежит девчонка к старой карге, вот вроде Салли, пожалится: люблю, мол, парня. Сразу ей – заговор: читай, пока водицу колодезную пить будешь. А то парень осерчает на соседа – и скорей к ведунье. Та имечко на бумажке накарябает и велит: отдай колодцу на хранение. Глядишь – на бедолагу невзгоды так и посыплются, и не прекратятся, покуда бумажка в стене колодца спрятана. Коровы не доятся, лодка в щепки разбита, у детишек судороги, жена брачный обет нарушила. Или сам слабеет, чахнет, еле ноги волочит, а там и колокол погребальный по нему, болезному, прозвонит. Да только все это пустое; враки, одним словом.

Джудит жадно поглощала слова миссис Пенарт: так иссушенная почва впитывает ливень или изголодавшийся человек впивается зубами в пищу. Губы Джудит растянулись в улыбке, кровь стучала в висках – словно миссис Пенарт сообщала о великих богатствах, положенных ей по праву рождения. Тут раздались шаги, а в следующий миг открылась дверь.

– А вот и Стивен, – сказала миссис Пенарт. – Иди сюда, сынок, вырази почтение мисс Джудит; может, она тебя помнит.

Как ни высока была Джудит ростом, а Стивен Пенарт прямо-таки навис над нею. Его лицо ничуть не загрубело за эти годы, в глазах по-прежнему плескалась морская синева, в волосах играло солнце. И Джудит почувствовала: нет такого мужчины-магнита, который смог бы увлечь ее настолько, чтобы она покинула Сент-Джервас.

Тем вечером отец опять диктовал ей до самого ужина. После трапезы он вернулся к своим книгам, а Джудит вышла из дому – у нее в обычае было прогуливаться перед сном, особенно в такую жаркую погоду. Никогда еще Джудит не ощущала столь мощного эмоционального подъема, как нынче. Миссис Пенарт, поведав о суевериях времен своего девичества, невольно явила Джудит ее собственную суть. Где-то в тайных клетках мозга эти знания уже хранились, Джудит требовалось только напоминание о них – и оно было получено. Притом же восхитительный момент обретения себя совпал с приходом Стивена: Джудит потянулась к нему всем сердцем. И вот смесь из двух мощнейших ингредиентов – узнавания и плотского влечения – бурлила в ней, выпуская на поверхность то один, то другой светящийся пузырек. Джудит металась по саду; силы, столь долго лежавшие под спудом, пришли в движение и вызвали дрожь, как при ознобе. На миг она замерла у калитки, недоумевая, куда девать энергию.

Ночь была пасмурная и душная, дорога к деревне еле виднелась сквозь мрак – этакая извилистая серая лента. И вдруг послышались быстрые, упругие шаги, и на дороге возник силуэт. Ни тьма, ни расстояние не стали помехой: путника выдали рост и походка. Это был Стивен, и направлялся он в деревню. О, как жаждала Джудит окликнуть его, пойти с ним – но об этом и речи быть не могло. Вдобавок ею завладело новое желание; когда Стивен скрылся из виду, Джудит поспешила на кладбище при церкви. Белые надгробия чуть светились в темноте, но Джудит интересовала свежая могила – та, у которой она стояла два дня назад; та, в которую опустили тело старой Салли. В следующее мгновение у Джудит занялся дух – ибо из холмика словно бы сочилось беловатое сияние. Джудит бросилась к могиле. Никаких сомнений: темная, недавно потревоженная земля светилась. Да ведь это Салли, догадалась Джудит. Не мешок с костями, опущенный в яму, – а сама старая колдунья. Столь ярко было видение, что Джудит решилась прошептать:

– Салли! Салли, ты ли это?

Ответа не последовало – в смысле такого, который могут расслышать уши. Ответом стала дрожь каждого нерва самой Джудит. Салли была рядом – не бледный блуждающий призрак, но сестрински близкая сила, хотя по сути своей – порождение зла. И сила эта наполнила жаром вены Джудит, как если бы в них влили новую кровь. Джудит бросилась к колдовскому колодцу и, стоя коленями на каменной кромке, все пила и пила, черпая воду ковшиком собственных ладоней.

Внезапно поодаль что-то шелохнулось. Сухонькая фигурка, закутанная в погребальные пелены без единого пятнышка, светилась изнутри, а темное от старости, сморщенное личико, которое Джудит в последний раз видела облагороженным таинством смерти, теперь определенно было живо и каждой чертой выражало готовность сблизиться с ней. Охваченная страхом, Джудит вскочила, вытянула руки, как бы отталкивая призрак, – и он сгинул. Остались пустынное кладбище, надгробия тех, кто здесь упокоился, да чернота невидимой воды у ног Джудит – той самой воды, которой она только что испила. Презирая себя за то, что испугалась, однако подгоняемая страхом, не разбирая дороги, Джудит бросилась прочь с кладбища. Она перевела дух, лишь оказавшись возле дома. Окна библиотеки светились – значит, преподобный Остерс засиделся над исследованием пугающего потустороннего мира, двери коего отныне воистину распахнуты для его дочери.

Следующие несколько дней Джудит прожила под впечатлением ужаса, испытанного на кладбище; зато теперь она чувствовала вкус к прежним рутинным занятиям. Она часто виделась со Стивеном, ведь именно Стивен привозил в пасторский дом молоко с утренней дойки, и Джудит в этот ранний час была уже в саду – срезала розы для украшения комнат, а то и выполняла не столь деликатную работу – полола клумбы. Поначалу она лишь кивала Стивену и говорила «доброе утро», но вскоре их болтовня стала затягиваться уже на целых пять минут. Джудит упивалась сознанием своей стройности, силы и сноровки. Замечала: Стивену по нраву, что она так и пышет здоровьем. Он глядел на Джудит, невольно отдавая ей дань уважения – ту самую, которую каждый мужчина платит привлекательной женщине. И вот безумные желания запали ей в разум, и корни их поползли, невидимые; опутали подкорку, закрепились намертво… Однажды утром Джудит услышала, как Стивен поет, трясясь на своей дребезжащей повозке; голос был сочный, сильный, высокого для мужчины тембра. Сама Джудит в церкви играла на органе, а по воскресеньям дирижировала хором; и вот уже через неделю Стивен сидел среди других хористов мужского пола и под руководством Джудит тянул псалмы и гимны. Женская половина хора исполняла партии альтов и сопрано; солировала двадцатилетняя Нэнс Паско – сущий розовый бутон, который вот-вот расцветет пышным цветом. Слепой инстинкт внушил Джудит неприязнь к этой девушке; случалось, она приказывала хору замолчать на середине фразы и заявляла, что сопрано фальшивят; значило это, что всему виной Нэнс Паско. Или Джудит требовала, чтобы тенора по очереди пропевали строфу, которая вызвала заминку, и превозносила Стивена. Или отправлялась на ферму якобы ради болтовни с миссис Пенарт. Пара вопросов, заданных небрежным тоном, открывали ей, что Стивен сейчас на выпасе – изгородь подстригает. Моментально Джудит вспоминала, что к завтрашнему дню ей нужна курица, и спешила дать Стивену соответствующий наказ; да, она сама сходит, ведь это от фермы в двух шагах. Иными словами, сотни мелочей позволяли догадаться о чувствах Джудит.

Но, переплетенная с вожделением, которое было уже не выкорчевать, крепла в этой женщине страсть иной, пагубной природы. Джудит предлагали помощь – а она, как последняя дура, обратилась в бегство. И вот, осознав, что со Стивеном толку не выходит, Джудит вновь задумалась о случае на кладбище и нашла, что ее страх поблек, а жажда войти в сношения с темными силами остра не только потому, что эти силы наверняка посодействуют ей, но и потому, что ее влечет к ним сердце. Однажды вечером, когда отец сидел над своими книгами, Джудит вновь отправилась к колодцу желаний.

Звуки ее шагов скрадывала густая кладбищенская трава; так, бесшумно, Джудит добралась до кустарников, за которыми, словно за стеной, и был колодец. И вдруг раздался мужской хохот, оттененный женским голоском.

– Втюрилась она в тебя по самые уши, Стивен. Я едва не хихикаю, когда на спевке она говорит: «Превосходно, мистер Пенарт». Понимать-то иначе надо – вот как: «О, Стивен, иди ко мне, обними меня!»

Стивен вновь расхохотался.

– А я вот ее боюсь. Матушка – та чуть со смеху не лопается, когда она к нам на ферму является ради одного-единственного яйца или веточки мяты. А мне не по себе, особенно по утрам: как ни привезу молоко, непременно эта старая дева уже в саду – либо полет, либо мотыжит. Как силач на ярмарке себя выставляет, честное слово.

– Жалко ее, – протянула Нэнс. – Уж я-то знаю, каково оно – тебя полюбить. Бедное одинокое сердечко!

– Вот что, Нэнс: хватит нам таиться, – перебил Стивен. – Я робею, но ты поцелуй своего милого, он храбрости наберется, к пастору пойдет и скажет: огласите, отче, нашу помолвку в ближайшее воскресенье.