Детские политические сказки для взрослых

Василий Юдин

Детские политические сказки для взрослых

К УВАЖАЕМОМУ ЧИТАТЕЛЮ

Перед вами не просто сборник рассказов. Это – кабинет кривых зеркал, перенесенный в пространство общественного устройства и человеческой души. Название «Детские политические сказки для взрослых» – не оксюморон, а точный диагноз нашему времени, когда самые сложные и мрачные политические коллизии обретают примитивные, почти детские формы, а взрослым приходится заново учиться различать добро и зло на этих странных, упрощенных картах.

Традиция, в которой написаны эти тексты, восходит к плеяде визионеров, сумевших облечь тревоги XX века в бессмертные литературные формы. Джордж Оруэлл, Юрий Олеша, Олдос Хаксли, Уильям Голдинг и Энтони Бёрджесс – каждый из них был картографом кошмаров своей эпохи. Они понимали, что для описания абсурда тоталитаризма, лжи пропаганды или насилия технологий порой нужен не сухой репортаж, а емкий, почти сказочный образ: свинья, вставшая на две ноги; говорящий луковица; общество, отказавшееся от любви и семьи во имя стабильности; мальчики, устроившие ад на необитаемом острове; подросток, чье насилие стало предметом холодного государственного эксперимента.

Настоящий сборник – это попытка продолжить этот диалог с тенями ушедшего столетия, перенеся его в реалии столетия нынешнего. Мир изменился, но природа власти, искушение несвободой, парадоксы прогресса и вечная борьба индивидуальности с системой остались прежними. Для их исследования книга структурирована по нескольким ключевым направлениям, каждое из которых раскрывает общую тему с новой стороны.

Аллегории и сатира

Здесь, в духе «Скотного двора» и «Чиполлино», политические системы и социальные иерархии переносятся в миры животных, растений или предметов. Эта форма позволяет обнажить механизмы власти, лицемерия и угнетения, сделав их до смешного очевидными. Когда король – это просто толстый помидор, а революционер – бедный луковица, вся псевдовеличественная шелуха власти осыпается, обнажая ее голый и нередко уродливый каркас.

Антиутопии и дистопии

Развивая традиции «1984» и «О дивного нового мира», эти рассказы исследуют логику тотального контроля, доведенную до ее абсурдного и ужасающего предела. Речь идет не только о прямом насилии, но и о соблазнительных формах рабства – через комфорт, потребление, развлечения и отказ от сложного выбора в пользу сытого спокойствия. Это мир, где несвобода стала настолько привычной, что ее уже не замечают.

Социальные драмы и сатира

Вслед за «Тремя толстяками» и «Незнайкой на Луне» эти тексты исследуют классовое неравенство, социальную несправедливость и механизмы экономической эксплуатации. Часто облеченные в форму острой сатиры, они показывают, как абстрактные политические и экономические концепции – капитал, долг, социальный лифт – ломают реальные человеческие судьбы.

Философские притчи и абсурд

Здесь, в традициях Кафки и «Повелителя мух», повествование уходит от прямой социальности в область экзистенциальных вопросов. Абсурд бюрократической машины, непознаваемость законов, по которым живет общество, и темная, хтоническая природа человека, вырвавшегося из-под узды цивилизации, – вот темы этой части. Это попытка задаться вопросом: что остается от человеческого, когда рушатся все внешние скрепы?

Фантастика и киберпанк

Продолжая линию, намеченную «Заводным апельсином», эти рассказы вглядываются в будущее, где технологии не освобождают человека, а становятся новыми инструментами контроля, насилия и стирания личности. Вопрос о свободе воли, ответственности и природе зла обретает новое звучание в мире, где преступление можно «вылечить», а сознание – перепрограммировать.

Пост-апокалиптика и утопии, которые не состоялись

Если антиутопия – это кошмар сбывшейся мечты о порядке, то пост-апокалиптика – это мир после краха всех надежд. Эти тексты исследуют жизнь на обломках прежних цивилизаций, как великих, так и ужасных. Они задаются вопросом: что люди вынесут из пепла? Старые ошибки или семена нового, более справедливого мира?

Острые социальные темы и фантастические аллегории

Эта часть фокусируется на конкретных, злободневных проблемах современности: миграция, ксенофобия, экологический кризис, манипуляция информацией. Однако, будучи облеченными в фантастические и аллегорические формы, эти рассказы избегают прямолинейности, предлагая взглянуть на проблему под неожиданным углом, что зачастую позволяет увидеть ее суть острее.

Рассказы о надежде и сопротивлении

Завершающий раздел книги – не сиропный happy end, а трезвое и твердое напоминание. Даже в самой беспросветной тьме находится место для личного мужества, тихого сопротивления, солидарности и силы человеческого духа. Эти рассказы – о том, что система, какой бы всеобъемлющей она ни казалась, никогда не может подчинить себе всего человека. Последний бастион свободы – в сознании отдельной личности, и он способен пережить любые бури.

Уважаемый читатель, эта книга не предлагает готовых ответов. Ее задача – задавать неудобные вопросы и будить тревожную мысль. Она не разделяет мир на черное и белое, но показывает, как просто серое может выдать себя за белое, а черное – облачиться в одежды добродетели. Читая эти «сказки», помните, что все их монстры, тираны, луковичные революционеры и заводные подростки – это лишь отражения нас самих и общества, которое мы ежедневно создаем, разрушаем или молчаливо принимаем. Возможно, именно такой, «детский» взгляд, очищенный от сложных терминов и идеологических догм, и является сегодня самым взрослым и необходимым.

Корнеплод №1

Огород, носивший гордое имя «Удел Солнечной Благодати», был миром строгих вертикалей и предопределенных судеб. Возделанный рукой Садовода, чьи башмаки были размером с баклажан, он жил по Непреложному Уставу Роста. Высокие грядки-этажи делили общество на аристократов Усадьбы, получавших лучший свет и самые жирные червяки, и обитателей Низины, довольствовавшихся крохами и влажной прохладой.

На самом верху, пышно развалясь под солнцем, краснели Помидоры – спесивая олигархия, чья круглая полнота была символом успеха. Рядом, тянусь по шпалерам, слыли интеллигенцией Огурцы – зеленые, полные собственной значимости, они вели тихие разговоры о «соке жизни» и «внутренней влаге». А внизу, в сырой земле, жили Корнеплоды. Серые, невзрачные, их ценность определялась лишь прямотой и длиной. Кривые шли на суп. Прямые – на продажу. Так было испокон веков.

Среди них выделялась одна Морковь. Не размером – она была довольно хиленькой, – а неукротимой прямотой и странным пятном на боку, похожим на присматривающий глаз. Ее звали Рыжик. Он помнил день, когда его друга, старую Кривую Репку, с хрустом выдернули из грядки с приговором: «На суп!». И все вокруг, от робкого Лука до высокомерного Укропа, лишь шептали: «Таков Устав».

«А кто написал этот Устав? – думал Рыжик, впиваясь своими корешками-пальцами в глубь земли. – Почему Помидор имеет право краснеть на солнце, а я должен довольствоваться тем, что просочится сквозь их тень?»

Его единственным слушателем был старый Чеснок, дряхлый и рассыпающийся на зубки. Он жил на самой окраине, и от него пахло историей и горечью.

«Не рыпайся, Рыжик, – шипел он. – При Садоводе хоть порядок есть. Был у нас тут… до него… Одуванчиковый Мятеж. Так они свободу провозгласили. Кончилось все тем, что сад зарос сорняками, а их сдуло Ветром Забвения. Всякая власть – это грядка. Одни наверху, другие внизу».

Но Рыжик не унимался. Он находил союзников среди отверженных: горькую Редьку, чья острота мешала ей вписаться в слащавое общество Огурцов; молодой Зеленый Лук, который рвался в бой, но легко поддавался любому влиянию; и даже несколько молодых Огурчиков, которым надоела спесь предков.

Идея созревала медленно, как плод в тени. Она зрела в шепоте под землей, в переплетении корней, в обмене соками недовольства. Лозунги были просты и гениальны: «Земля – корнеплодам!», «Долой баррель Помидора!», «Каждой морковке – по солнцу!».

Перелом наступил в день Сбора Урожая. Садовод, верный Уставу, решил проредить грядку Корнеплодов. Его огромная рука потянулась к самому крупному и перспективному экземпляру – к брату Рыжика. И тогда Рыжик, собрав всю свою ярость, крикнул то, что слышали все, но боялись произнести: «Восстание! Корнеплоды, вяжите его!»

Это был хаос. Морковки, свеклы, репки – все, что было в земле, – облепили руку Садовода, впиваясь корешками, связывая движения. Зеленый Лук бил по глазам едкой зеленью. Редька источала такие пары гнева, что Садовод начал чихать. Аристократы-Помидоры в ужасе срывались с веток и катились прочь, их красный цвет стал цветом паники. Огурцы в панике цеплялись за шпалеры, призывая к «диалогу и разуму».

Садовод отступил. Впервые за всю историю Удела.

Победа была полной. И ужасной. Первым делом Рыжик, провозглашенный Великим Корнеплодом, учредил новую столицу – Алая Урна (бывший компостный ямник, переименованный для солидности). Была принята «Конституция Равной Тени», где провозглашалось равенство всех овощей. Но очень скоро выяснилось, что равенство – понятие растяжимое.

Бывшие угнетатели – Помидоры и Огурцы – были объявлены «вредителями» и «солнцеедами». Их переселили в Низину, лишили права на прямой солнечный свет. Теперь они должны были довольствоваться тем, что им «великодушно позволит отрастить ботва братьев-корнеплодов».

Рыжик, некогда худой идеалист, стал странно пухнуть от власти. Его пятно-глаз стало официальным символом – «Всевидящим Оком Революции». Он обзавелся гвардией из самых тупых и прямых Морковок – Алыми Стрелками. Их униформа – листья, выкрашенные в красную глину – стала символом нового порядка.

Старый Чеснок, назначенный на синекуру Министра Исторической Правды, только горько усмехался в своем углу: «Я же говорил… Грядка та же, просто овощи поменялись местами».

Новый режим был построен на абсурде, возведенном в догму.

Экономика: Единицей расчета стала «Прямота». Кривые огурцы и помятые помидоры считались браком и шли на переработку. Главным ресурсом стал «Сок Верности», который выдавали по талонам за демонстрацию преданности Корнеплоду №1.

Идеология: Главный лозунг сменился на: «Морковь – голова, остальные – трава!». Был введен «Указ о Солнцевещании», который гласил, что истинный свет исходит не сверху, а изнутри – от Корнеплода №1. Все остальные овощи должны были совершать утренний ритуал «Лицезрения Ботвы», поворачиваясь к Алой Урне.

Бюрократия: Процветала. Каждый огурец должен был получить «Сертификат Лояльности», а каждый помидор – «Справку о Благонадежности Сока». За этим следило невероятное количество контор, где засиделись бывшие маргиналы – мокрицы и дождевые черви, внезапно почувствовавшие вкус к власти.

Редька, ставшая главой Алой Стражи, с рвением искореняла «криводушие». Зеленый Лук, возглавивший министерство пропаганды, каждый день выдумывал новые подвиги Рыжика: то он якобы победил Садовода в одиночку, то он был потомком древней Моркови-Пророка.

Однажды под стражу взяли старую Тыкву – некогда уважаемую, но аполитичную. Ее обвинили в «недостаточной оранжевости» и «скрытой симпатии к круглым формам» (намек на помидоров). Ее расщепили на месте, как пример для других.

Рыжик, глядя на это из окна своей Урны, испытывал странное чувство. Это уже не была радость освобождения. Это была тяжелая, удушающая ответственность. Во сне он видел башмак Садовода, нависающий над ним. И просыпался в холодном соку.

Финал наступил тихо, как гниение.

Маленький Огурчик, сын одного из сосланных аристократов, осмелился задать вопрос: «Папа, а почему, если мы все равны, Морковки живут в Урне, а мы в грязи?»

Донос поступил мгновенно. Алые Стрелки явились за семьей Огурца. Рыжик, уже совсем обрюзгший и потерявший свою былую прямоту, подписал указ о «перевоспитании» без тени сомнения. Система пожирала своих детей, а потом и своих создателей.

В ту же ночь к нему приполз старый Чеснок. Он был еще более высохшим и прозрачным.

«Ну что, Великий Корнеплод? – прошипел он. – Понравился тебе вкус власти? Он сладкий только вначале, а потом оказывается горьким, как я. Ты стал тем, с кем боролся. Только Садовод был честен в своем деспотизме. Он не притворялся нашим благодетелем».

Рыжик хотел приказать арестовать и его, но не смог. Потому что он понял, что Чеснок – это его собственная совесть, которую он старался задавить.

А утром случилось неизбежное. Ворота в Зеленом Заборе скрипнули. На пороге Огорода стоял Садовод. В одной руке у него была новая пачка семян, в другой – тяпка.

Он равнодушно осмотрел свои владения. Заросшие, полные сорняков интриг, с прогнившей от ненависти землей. Он не видел разницы между Алыми Стрелками и испуганными Огурцами. Для него это был просто неудачный эксперимент.

Великий Корнеплод №1, Рыжик, увидел надвигающуюся тень. Он попытался издать указ, призвать гвардию, но его ботва беспомошно задрожала. В последний миг он понял страшную истину: все революции, все диктатуры, вся борьба за власть в этом мире – это всего лишь сорняки на грядке у того, кто держит в руках тяпку.

Садовод аккуратно выдернул его и швырнул в ведро с сорняками. Рыжик упал рядом с горькой Редькой и трусливым Луком. Они были равны. Абсолютно.

На следующий день Садовод засеял грядку новыми, улучшенными, генномодифицированными семенами. Они давали обильный урожай и не имели склонности к бунтам. А на краю компостной кучи, рядом с высохшим Чесноком, лежала кривая, никому не нужная Морковка с пятном, похожим на закрытый глаз.

Ветер шелестел листьями, пересказывая старую, как мир, сказку о том, как одни овощи стали другими, а грядка осталась прежней. И где-то вдали скрипели ворота, за которыми был другой, большой огород. Но это уже совсем другая история.

Кислый привкус рая

В Городе Солнечной Цедры счастье было не чувством, а химической формулой. Его дистиллировали, разливали в ампулы и впрыскивали в вены каждому гражданину с младенчества. Это называлось «витаминизацией». Активным веществом был «Мандарин-9» – цитрусовый алкалоид, вызывающий волну блаженного единения с Коллективом, Государством и лично Апельсином-Благодетелем, чей портрет, составленный из тысяч долек, висел на каждом углу. Воздух постоянно пах сладковатой, приторной цедрой. Это был запах порядка.

Элиас просыпался ровно в 7:00 под бодрые звуки гимна «Славься, Цитрусовая Отчизна!». Его рука сама потянулась к акриловому шприцу-дозатору на тумбочке, прозванному в народе «Соковыжималкой». Стандартная доза для работника фабрики «Аромат Согласия», где Элиас штамповал те самые портреты Апельсина-Благодетеля.

Щелчок. Теплая волна разлилась по телу. Мгновенная эйфория. Мелкие неприятности – скрипящая кровать, надоевшая работа – растворились, как сахар в чае. В голове пронеслись знакомые, успокаивающие мысли: «Государство заботится о нас. Апельсин-Благодетель видит все. Мы – единый организм». Он улыбнулся. Он был счастлив. Так было каждый день. До сегодняшнего.

На фабрике произошел сбой. Конвейерная лента, несущая заготовки портретов, дернулась и остановилась. На секунду, не больше. Но Элиас, чья рука уже совершала привычное движение, оставил на белоснежной эмалированной пластине глубокую царапину. Прямо через лицо Благодетеля.

Легкая рябь пробежала по его «витаминизированному» спокойствию. Что-то холодное, неприятное, чужое. Что-то вроде… страха. Не перед наказанием, а перед этим изъяном. Перед этим знаком неповиновения, который он, сам того не желая, совершил.

«Брак», – сухо констатировал надзиратель, благоухающий дорогим концентрированным «Эликсиром Единения», доступным только чиновникам. Его звали Грейпфрут. Он был крупным, горьковатым на вид и имел привычку смотреть на рабочих свысока, как на недоразвитые фрукты.

Элиас ожидал выговора, но вместо этого Грейпфрут, пристально посмотрев на него, мягко сказал: «Переутомление. Вам требуется внеплановая витаминизация. Я запишу вас на прием в Диспансер Благополучия».

Что-то в этой мягкости было страшнее крика.

Диспансер был стерилен и пах так сильно, что у неподготовленного человека слезились глаза. Здесь «лечили» тех, у кого «Мандарин-9» вызывал недостаточный энтузиазм: скептиков, неудачливых художников, стариков, тоскующих по «старому времени» (о котором никто уже не помнил), и просто случайно оступившихся.

Элиас вжимался в кресло, пока санитар с безразличным лицом искал вену. Вдруг его локоть столкнулся с локтем человека в таком же кресле рядом. Тот был худ, с желтоватой, подозрительно неровной кожей. Его глаза – тревожные, несчастные – на секунду встретились с глазами Элиаса.

«Не бойтесь, – прошептал незнакомец. – Сладкий сок заглушает горечь, но не устраняет ее причину. Ищите… лимон».

Санитар грубо всадил иглу. Сладкая волна накатила, смывая страх, сомнения и странные слова незнакомца. Эйфория вернулась. Но когда Элиас выходил из Диспансера, под ногами хрустнул клочок бумаги. Машинописный текст: «Вкус правды – кислый. Ищите Лимона».

Лимон. Это слово было крамолой. В официальной мифологии Лимон был исчадием хаоса, темным антиподом Апельсина-Благодетеля, существом, которое хотело, чтобы все были несчастны и разобщены.

Но в тот вечер, лежа в кровати, Элиас поймал себя на мысли. А что, если «Мандарин-9» не открывает счастье, а лишь закрывает несчастье? Что, если рай с цитрусовым запахом – это тюрьма с позолоченными решетками?

Поиски Лимона были похожи на попытку вспомнить забытый сон. Элиас начал замечать детали. Как застывшие улыбки прохожих не доходят до глаз. Как в пропагандистских передачах одни и те же фразы повторяются с гипнотической частотой: «Единство – это счастье. Сомнение – это болезнь». Как его сосед, старый филолог, однажды проговорился, что слово «витаминизация» раньше означало нечто полезное, а не контроль.

Через несколько недель нервных поисков он получил знак. На дверце его шкафчика на фабрике лежала смятая, высохшая мандариновая корка. Внутри – крошечный бумажный свиток с нарисованной стрелой и одним словом: «Подвал».

Сердце колотилось. Это была ловушка? Или ответ?

В сыром, темном подвале, пахнущем плесенью и землей (настоящей землей, а не цедрой!), его ждал тот самый желтоватый незнакомец из Диспансера. Его звали Кассиус.

«Ты начал просыпаться, – сказал Кассиус. Его голос был хриплым, без следов сладкой наркотической благозвучности. – „Мандарин-9“ подавляет миндалевидное тело – центр страха и критического мышления. Он делает тебя счастливым рабом. Мы… предлагаем альтернативу».

Он протянул Элиасу маленькую капсулу с прозрачной жидкостью. «Антидот. Экстракт лимона. Он не делает тебя счастливым. Он возвращает тебе право чувствовать. Все. Включая боль, страх и гнев. Это цена свободы».

Элиас принял капсулу. Эффект был шокирующим. Сладкий туман в голове рассеялся, словно окно распахнули в душной комнате. Мир обрел резкость, и она была уродлива. Он увидел усталость в глазах коллег, ложь в улыбках пропагандистов, свой собственный страх. Это было мучительно. Но впервые за много лет он чувствовал, что это – его собственные чувства.

Подполье было малочисленным. Философы, утратившие вкус к сладкому, ученые, сомневавшиеся в догматах, рабочие, подобные Элиасу. Они называли себя «Кислотой». Их план был безумен: заразить центральный цитрусовод – гигантский завод «Вита-Солар», обеспечивавший «соком» весь город.

Но у Элиаса был свой план. Используя свой доступ к фабрике, он начал тайком штамповать листовки с простым текстом: «Твой страх – настоящий. Твоя печаль – настоящая. Твоя жизнь – твоя. Откажись от дозы. Узнай правду».

Он стал опаздывать на утреннюю «витаминизацию». Эффект был подобен ломке. Мир без розового фильтра «Мандарина-9» был жесток и сложен. Он ссорился с женой, которая в ужасе умоляла его «полечиться». Он видел, как его лучший друг, узнав о его «болезни», донес на него Грейпфруту.

Паранойя стала его постоянной спутницей. Каждый сладкий запах был угрозой. Каждый улыбающийся прохожий – потенциальным агентом.

В конце концов, его схватили. Во время попытки пронести «кислоту» на фабрику. Повел его на допрос лично Грейпфрут.

«Ты не понимаешь, Элиас, – сказал Грейпфрут, с почти отеческой грустью. Он не был карикатурным злодеем. Он был логичным менеджером от тирании. – Люди – слабые, испуганные существа. Они не могут вынести бремя свободы. Мы даем им то, чего они хотят: покой, порядок, уверенность. „Мандарин-9“ – величайшее благо в истории. Он избавил нас от войн, преступлений, депрессий. Ты хочешь вернуть этот хаос? Твоя «правда» сделает людей несчастными».

Его поместили в палату интенсивной витаминизации. Это была комната без углов, вся белая и мягкая, откуда доносился непрерывный гимн и запах концентрированного «Мандарина-9». Ему вводили дозу за дозой. Сначала он сопротивлялся, кричал, вспоминал слова Кассиуса, вкус лимона.

Но система знала свое дело. Неврологи давно вычислили нужную концентрацию и частоту. Постепенно его воля начала таять. Сладкий туман затягивал раны его пробудившегося сознания. Страх, боль, одиночество – все это растворялось в блаженном ничто.

Он перестал вспоминать Лимона. Мысли о свободе стали казаться болезненным бредом. Ему показывали фотографии его бывших товарищей по «Кислоте» – несчастных, испуганных, жалких. «Вот каковы они без единства», – голос психолога был ласковым, как плед.

Через несколько недель его выпустили. Он был здоров. Снова счастлив.

Элиас снова стоит у конвейера. Его движения точны и выверены. Он снова улыбается, глядя на безупречные портреты Апельсина-Благодетеля. Иногда, очень редко, сквозь сладкий наркотический туман пробивается какой-то обрывок, что-то вроде воспоминания о кислом вкусе. Но это мгновенно гасится очередной волной химического блаженства.

Он – идеальный гражданин Города Солнечной Цедры. Он абсолютно послушен. Абсолютно лоялен. Абсолютно счастлив.

Однажды он проходит по улице и видит молодого парня, который смотрит по сторонам с тем же потерянным, испуганным выражением, что когда-то было у него. Парень роняет клочок бумаги. Инстинкт, остаток чего-то старого, заставляет Элиаса поднять его.

На бумаге одно слово: «Лимон».

Элиас смотрит на него секунду, две. Затем его рука с идеально отлаженным движением подносит бумагу к носу. «Мандарин-9» обострил его обоняние. Он не чувствует запаха лимона. Он чувствует только сладкий, надежный, успокаивающий запах цедры.

Он улыбается, комкает бумажку и бросает ее в урну. Идет дальше. На душе у него светло и спокойно. Он счастлив. И это – самый страшный финал из всех возможных.

Золото на железе

В Град-на-Железе благополучие измерялось весом. Не моральным, а самым что ни на есть физическим. Град был сердцем Железной Империи, вся жизнь которого крутилась вокруг добычи руды и выплавки стали. В Низинах, в вечной дымной мгле, жили «Железные Легионы» – рабочие, чьи тела с юности покрывались окалиной, а легкие выплевывали черную мокроту. Их девизом было: «Куй и повинуйся». А на Вершине, в сияющем Мраморном Квартале, обитала аристократия – «Золотые Унции». Они не прикасались к железу, но именно они владели им. Их богатство проступало сквозь поры, раздуваясь в тучные, обвисшие тела. Их девиз был: «Мы обладаем, значит, мы существуем».

Лир был пажом. Не по крови – он был сыном умершего от чахотки кузнеца, – а по милости Барона Глютта, самого тучного из Унций. Лира взяли за большие глаза и проворные руки, способные подать упавшее или поднять уроненное. Он жил в мире позолоты, но помнил запах Низин – едкий, как пепел.

Сегодня был Великий Бал Урожая Руды. Лиру выдали новый камзол, от которого пахло нафталином, а не потом.

«Запомни, щенок, – шипел главный дворецкий, костлявый, как щепка, человек по имени Мr. Стрикт. – Ты – тень. Тебя не должно быть видно и слышно. Один неверный жест, и ты отправишься обратно в дым, а то и в рудники».

Дворец Барона Глютта был памятником чревоугодию. Люстры были сделаны в виде виноградных гроздьев, а пилястры обвивали каменные гирлянды из колбас. По стенам висели портреты предков Барона, каждый последующий был объемнее предыдущего. Сам Барон восседал на специальном расширенном троне, его тело, похожее на опару, колыхалось под парчой. Рядом, как изящная змея, извивалась его дочь, Герцогиня Лилия, чья красота была холодна и отточена, как алмаз.

Бал начался. Это был не танец, а тяжелое, размеренное перемещение массивных тел. Музыка едва пробивалась сквозь гул разговоров и чавканье.

И вот внесли главное блюдо – «Гору Изобилия». Это была настоящая руда, но не железная, а съедобная. Мясо, дичь, рыба были уложены в точности как пласты породы в руднике, политы соусами, напоминающими жидкую глину, и увенчаны «самоцветами» из заливного. Это был шедевр кулинарного цинизма.