Полная версия
Вдруг Пол, до этого ни проронивший ни слова, выстрелил в лицо, стоящему перед ним человеку. Пуля попала тому между глаз.
Парень резко дёрнул головой и стал пятиться назад. Сделав несколько шагов, он спиной наткнулся на девушку и, в падении, увлёк её за собой. Струя крови из пулевого отверстия небольшим фантанчиком хлынула наружу и попала девушке на живот.
Милиционер, в предсмертных судорогах, задёргал ногами, а девушка в это время, заскользила каблуками по плиточному полу, пытаясь выбраться из под навалившегося на её тела.
То ли от увиденной вблизи смерти, то ли от вида крови, с ней случилась истерика. Она истошно завопила, потом начала пранзительно пищать, махать перед собой руками, словно отталкивала от себя кого-то невидимого.
Пол сделал к ней шаг и, наставив в лицо пистолет, злобно пробасил -"Заткнись сука".
Гудвин подскачил к девушке сзади и зажал рот рукой.
– Тише… тише… тише… – шептал он, придвинув лицо к самому уху.
Со временем, он стал медленно опускать ладонь.
Девушка уже не кричала, её рот был открыт, глаза бессмысленно смотрели на Пола.
Милиционеры, после убийства товарища, сразу же выполнили все команды грабителей. Их обыскали, отобрали мобильники, связали, потом подняли и, вместе с девушкой, заперли в глухой комнате, с остальными работниками банка. Потом налётчики спокойно вышли из здания, сели в машину и уехали.
Обычный, серый «Мерседес» ничем не отличался в потоке машин, движущихся по улицам города. Правда, иногда он резко срывался с места, и тогда, человек по кличке «Ферзь», властно командовал – «Не гони… Там знак сорок".
Приблизительно через полчаса, этот «Мерседес», выехал за черту города, свернул в лесной массив и проехал ещё километров пять. Вышедшие из него люди, выглядели уже совершенно по-другому. Пятеро мужчин, в высоких резиновых сапогах, штормовках, защитного цвета, с капюшонами, головных уборах, в виде летних кепок, разных цветов и фасонов. Каждый из них держал в руке спиннинг и у каждого через плечо был перекинут вещмешок. Они спустились к реке, прошли вдоль берега, через густые заросли кустарника, и дальше, лесной тропинкой, вышли к станции.
Через пятнадцать минут сюда прибыла электричка и они в неё сели.
А на станции «Тишкин Бор» также никто не обратил внимания на обычных рыбаков, которые появились на перроне, и дальше, не спеша проследовали в сторону дач.
***
По кругу шла уже пятая бутылка водки…
Пятеро человек стояли у передвижного мангала, представлявшего из себя паровозную топку на колёсах, и молча смотрели за бушующим в ней пламенем. Сжигались свёртки с одеждой, в которой совершалось преступление.
– Много пластмассы. Вонище будет на всю округу – сказал Шест.
Гудвин только махнул рукой – сколько здесь жгут этой пластмассы….
– Ребята, а почему вы не едите жареного карася? – засуетился он вдруг – Я специально купил, что бы всё выглядела естественно. Мы, всё же, приехали с рыбалки.
Действительно, в самом начале, как только они разожгли мангал, хозяин довольно быстро на двух решётчатых протвенях поджарил, заранее приготовленную, рыбу. Он поставил её на столе, в беседке, но к ней так никто и не притронулся.
– Потом, потом… – сказал Ферзь – Сначала основное.
– Так уже последний пакет – Гудвин повернул кочергой внутри мангала – Завтра выгребу золу, отнесу на речку и выброшу.
– Сегодня… – глухим, но твёрдым голосом пробасил Ферзь – Сегодня отнесём и выбросим.
Как только догорел последний пакет, пепелище залили водой, выгребли золу.
– Надо бабло закрыть в доме – произнёс Гудвин, указывая кивком головы на чёрную сумку с блестящей застёжкой.
– Нет! Бабло берём с собой! – грозно возразил Бахча.
Ферзь внимательно посмотрел на него, на мгновение задумался, и, с какой-то хитрецой, проговорил – "Ну, бери…".
– Я? – удивленно спросил Бахча – Вы доверяете мне все деньги?
– Конечно. Мы даже будем гордиться, что ты их несёшь.
Здесь уже явно проступала ирония, и Бахча, вскоре, понял почему – сумка была далеко не лёгкая.
Через какое-то время вся компания не спеша двинулась в сторону реки. Они вели себя так, словно не было никакого ограбления, никакого убийства. Говорили на совершенно посторонние темы, смеялись, шутили. По их внешнему виду и поведению, никто бы и не предположил, что это шайка дерзких бандитов. Обычные люди на отдыхе, которые после застолья вышли к реке проветриться, и вместе с тем, чтобы не терять нить удовольствия, взяли с собой целую сумку выпивки.
Потом, какое-то время, они все пятеро стояли на берегу и молча смотрели, как течение уносило тёмное пятно, не успевших ещё утонуть, пепельных остатков.
– Вот и концы в воду, в самом прямом смысле – с какой-то даже грустью в голосе произнёс Гудвин.
Они той же не торопливой походкой вернулись обратно, заперли ворота и вошли в дом.
Посреди большой комнаты стоял круглый стол и пять мягких кресел.
Гудвин высыпал содержимое сумки на клеёнчатую скатерть. Напротив него сел Ферзь и рядом – Шест. Пол расположился на диване, стоящим у стены, раскинул руки в стороны, положил голову на спинку и вытянул ноги, снимая таким образом напряжение в теле.
Бахча зашёл в дом последним, держа под мышкой бутылку водки и две в руке. В другой руке находились стаканы.
– Господа, мне только что позвонили и я хочу сообщить, что известного вам "Мерседеса" как автомобиля, уже не существует в природе. Он запчастями разъехался в разные стороны – гордо объявил он, и стал мотаться по комнате, с целью куда-нибудь пристроить ношу – А вот рыбу сожрали вороны. Я видел как одна улепётывала с карасём в клюве.
– Куда ты ставишь на подоконник! – крикнул на него Гудвин – Возле телевизора ставь. И поправь штору! Дырка светиться.
Бахча сел рядом с Полом, но усидеть на месте не мог. Он то откидывался на спинку дивана, то сдвигался к краю, то поворачивлся боком. И всё это время непрерывно стучал по полу каблуком.
Наконец Гудвин облегчённо вздохнул, выпрямился и, сцепив пальцы в замок, на вытянул руки ладони вперёд.
– Ну вот – сказал он – В общем-то, на брата вышла по пятьдесят восем штук. Но… Но есть одно обстоятельство. Вот эту часть – он указал рукой на внушительную стопку денежных купюр, лежащих почти на самом краю стола – надо "отмывать". Это новые, "не езжаные" банкноты. Мы на них в миг "спалимся". Даже после пяти лет "отстоя", им опасно давать ход. Вообще, "отстаивать краплёнае бабло", я считаю "гнилым" делом. Лучше "отмывать". Кароче, теперь на брата "налом" – по десять штук.
– Что?! – возмутился Бахча – Я рисковал жизнью за десять штук?
И тут Пол взорвался.
Казалось, на какое-то время у него руки и ноги взлетели вверх. Потом всё это опустилось и тело сложилось уже в совершенно другой позе. Теперь, сидя на диване, Пол левой рукой держал Бахчу за воротник, а правой, наставлял ему между глаз пистолет.
– Вот только вякни мне ещё что-нибудь… – сквозь зубы процедил он.
Все присутствующие повскакивали с мест с криками – "Пол! Пол! Пол!… Пол остановись… Спокойно… Тихо… Опусти ствол…". Ферзь подошёл почти вплотную к нему и, занеся ладонь над оружием, медленно направил ствол в сторону.
Но в это время Пол сам всё прекратил: отпустил Бахчу, поставил пистолет на предохранитель и плавным движением спрятал его у себя за спиной.
Бахча, как обречённая жертва, по воле счастливого случая, вырвавшаяся из цепких лап хищника, начал метаться по комнате с криками – "Я ничего… я ничего… я ничего". Остановившись в самом дальнем углу, срывая голос стал кричать – "Чего он ко мне?… Чего?… Что я такого сделал?".
– Ты ничего не сделал – отвечал ему Ферзь – Просто, если нас "заметут", то ты получишь "срок", а он – "вышку".
Шест подал Полу полный стакан водки.
– Выпей – сказал Ферзь – выпей и успокойся. Всё будет хорошо.
Пол залпом опустошил стакан, после чего, на какое-то время, крепко сжал зубы и закрыл глаза. От закуски отказался.
– Значит так – властно произнёс Ферзь, обращаясь ко всем присутствующим – каждый берёт свою "чистую" долю и сваливает. Но ходу ей не давать! Я скажу когда можно будет. Краплёную часть, пока что, ложим к общаку. Всё понятно?
Гудвин предложил Полу остаться ночевать, но Ферзь отказался за него.
– Я отвезу. Сейчас приедут мои люди.
Они сидели в мягких креслах на самом последнем ряду микроавтобуса и, чтобы не слышал водитель, разговаривали вполголоса.
Пол закрыл глаза, запракинул голову на спинку сидения, а Ферзь говорил, задумчиво глядя в окно.
– Это было кажется, около двадцати лет назад, на северной окраине города Южар. Мы там устроили сходку, а менты на нас – облаву.
Мы через чердак выскочили на улицу и метнулись в рассыпную.
Я маханул через канавы, бурелом… И вдруг, на пути у меня, буквально на расстоянии вытянутой руки, вырастает мент… Молоденький такой парнишка, лет двадцать, двадцать пять. Я ему тут же "пику" под ребро… Это вышло даже как-то машинально, неосознанно. Такая защитная реакция, что ли… Я никогда не забуду его удивлённый взгляд… Ни страх, ни боль, а вот именно удивление… И я, вдруг, понял его мысли: он шёл в ментовку, представлял себя бравым чуваком, героем, блюстителям закона, щемящим нарушителей налево и направо. Он, наверно, никогда не думал, что может быть наоборот, что его могут убить. Ему ведь должны были сказать, да и говорили, я думаю, что поймать преступника, это не то же саме, что поймать бабочку, прихлопнув её ладошкой. Преступник, это хищник и если его загоняют в угол, то он очень опасен.
Ты знаешь, во мне до сих пор сидит что-то такое… как заноза в душе… А поначалу я даже спать не мог. Хотя, казалось бы – змочил мента… Что там такого? Это даже престижно в нашей среде… Но рубец на сердце остался.
Он какое-то время помолчал, потом заговорил снова.
– После института я работал в стройтресте прорабом. Ты представляешь, Пол, что такое прораб на стройке? Специфика этой работы такова – можно любого, не глядя, сожать за хищение и растрату материала. Не знаю как и где, а в этой отрасли, бардак был, наверно, всегда. Это знают все и даже ОБХСники.
Когда приехали с проверкой, я не испугался, и даже не удивился. Но потом, ко мне, вдруг, является один паренёк, где-то моего возраста, статный, симпатичный. Предложил ознакомится с заключением комиссии. Потом, вдруг, намекает, мол может сделать так, что они закроют глаза на хищения и растраты, если я окажут одну услугу…
В институте я учился с Блахиным. Дружбы у нас особой не было, просто знакомство. Так вот, этот Блахин связался с наркотой. Наркота – дело опасное, там работают с большой осторожностью. Прямые контакты исключены, никто никого не знает, везде коды и пароли. Вскрыть такую систему, практически, невозможно, и горят там, в основном, на новых клиентах.
Мне этот паренёк, точнее – "следак", предложил засветить Блохина. В противном случае – моё дело о растратах, пойдёт в суд. А у меня семья. Я согласился.
По-началу мне казалось, что затея не сработает. Однако, вижу – дело наклёвывается, наживка проходит.
Этот Блохин, по натуре, был фраер, любил рисоваться. На "дуре" деньги приличные, он пальцы веером, про катедж стал втирать, крутую тачку. В общем, повёлся на дозу, сговорились о стрелке.
Я откатил в последний момент. Нет, не то чтобы сдрейфил, а просто подумал, что менты, как только получат своё, меня крыть не будут и даже не вспомнят. Братва меня, в любом случае порешит, будь то на воле или на зоне. А тут ещё уязвимое место – семья… Никак не увернёшся.
И вот десять лет с конфискацией, мне накрутили десять лет… За растрату, в которой я, практически, не виноват, за хищения, в которых я не учавствовал… Десять лет, Пол, понимаешь? На полную катушку, ещё и доточили. Нет, я, конечно, не святой. Мне тоже кое что перепало. Но не до такой же степени, чтобы на червонец. А они всё раскопали, в каждую мелочь носом тыкали. Целый консилиум собрали: ходили по объектам, мерели объёмы, считали. Даже самосвал с раствором "подняли"… Тогда, утром, привезли машину, а после обеда – вторую. Я говорю, что вторую не заказывал. А водитель, мол ничего не знаю, вот путёвка. Я звоню в управление. Они там между собой перетёрли и говорят – "У тебя стройка в начальной стадии, похорони его. Не везти же обратно". Я сначало упирался, но они вышли на начальника участка. Ну, и что я мог сделать? Раз начальство сказало, значит надо выполнять. Или когда проектировщики накосячили… Мы площадку забетонировали, а оказалось, что большая, надо меньше. Этот бетон подняли отбойниками и тоже в землю зарыли… Ну а документы: накладные, путёвки и прочее, я в землю не зарою. Следак спрашивает – где все эти материалы? Я говорю как было, он не верит… А прокурор и судья, тем более не поверили. И ни одна сука из наших не заступилась… Все молча прикрывали свои задницы. Даже те кто мне напрямую приказывал, умыли руки.
Откинулся я уже в солидном возрасте. В перспективе – всё по нолям. Ни работы, ни семьи, ни дома. Единственное – авторитет среди "урок". Ты же знаешь – на зоне уважают тех, кто не повёлся у ментов. И решил я пойти по этой дорожке. Потом сочинил маляву, изобразил новые документы. Так я похоронил Канаплёва, с его уголовным прошлым и стал Грачёвым Викторам Ильичём, с чистой биографией.
– Я знаю – глухо пробасил Пол.
– Ты не всё знаешь – продолжал Ферзь – А ты, к примеру, знаешь что я женился на собственной жене? Это довольно интересная история. Можно было бы даже написать роман. Когда я сел, жена со мной развелась. Я настоял, так было лучше для детей. Она потом вторично вышла замуж, но там тоже не сложилось.
Я всегда интересовался судьбой семьи. Жена этого не знала. Она прекратила со мной все связи, думала, что я не прощу ей второго замужества. Она и понятия не имела, что там, на зоне, об этом человеке у меня было больше информации чем у неё.
Когда я стал Грачёвым и обосновался здесь, у меня, как ни странно, пошёл карьерный рост. Да ты об этом знаешь. Я ведь тебе предлагал хорошую должность. Всего-то и надо было – вступить в партию.
– Я знаю – снова произнёс Пол не меняя позы, только на этот раз более твёрже.
После его слов Ферзь как-то стушевался, обмяк.
– Да, я помню, твою поддержку. Я об этом всегда буду помнить. И я благодарен тебе – проговорил он наклонившись, глядя на свои колени и, немного помолчав, снова поднял голову – Ну, да ладно… Короче – я приехал к ним Грачёвым. Они меня узнали – и жена, и дети. Расчувствовались, расплакались… Даже у меня слёзы телки. Короче – всё кончилось тем, что я, со временем, женился на своей жене и усыновил собственных детей. Помнишь, было время я носил бороду? Так это чтобы отличаться от сына. Он сильно похож на меня. Получалось абсурдная ситуация – пасынак похож на отчима. А потом я сбрил бороду, потому что сын отпустил.
Вдруг Пол поднял голову и глядя Ферзю в глаза спросил – "А ты почему пошёл на этот скачок? Дело ведь – гниляк?".
– А ты? – вопросом на вопрос ответил тот.
– Я, на тебя глядя…
– А я, на тебя…
– Но у тебя же семья.
– Да, семья… – Ферзь тяжело вздохнул – Они ничего не знают, они думают, что я завязал. Они уверены – рецидива не будет, потому что я выдохся. Это, ты знаешь, даже как-то обидно… Но… пусть не теперь, а когда-нибудь, они будут правы… С моим знакомым, начальником главка, случился инсульт. Его парализовало. Как его "рвали" бывшие подчиненные… А до этого ведь – на "цырлах" ходили, каждый старался получше лизнуть его ональное отверстие… Да, старость вещь коварная: сегодня ты на коне, а завтра тебя уже топчут… А ведь Гудвин прав, благородная эпоха сходит на нет. Кто нас заменит? Вот эта шваль? Они же, при первой возможности, порвут нас, а потом и сами вцепяться друг другу в глотки. Пусть уж лучше тебя настигнет ментовская пуля, чем такой конец. Но на этот раз, вроде, обошлось…
Автомобиль остановился, они вышли.
Ферзь осмотрелся и, удивлённо глядя на Пола, спросил – "Ты здесь живёшь? Но ведь это, если не ошибаюсь, Сиреневая гряда?".
Пол молча кивнул.
– Но подожди, по моему, у тебя была квартира в районе Лихачёвки?
– Она и есть. Просто я её сдаю.
– А здесь?
– А здесь снимаю.
– Оригинально… Хотя, для страховки – вариант неплохой.
Ферзя удивляло здесь всё: и само здание, похожее на средневековый замок, и подъезд, формой напоминающий средневековую башню, и лестница, по которой они поднимались, и сама квартира, в которую Пол предложил зайти.
Квартира состояла из двух комнат – зал, общей площадью около тридцати метров, и комната поменьше, где располагалась спальня. В зале имелся настоящий камин, массивный, объёмный, отделанный тёмным кафелям с изразцами.
– И что – работает? – спросил Ферзь, указывая на камин.
Пол, как бы в ответ на его вопрос, открыл две створки кованной железной дверки, расположенных внизу, слева от топки, где хранились дрова.
Две стены этой комнаты, от пола до потолка, были заставлены стеллажами с книгами. Причем книги, в основном, старинные, массивные, в жёстком переплёте, с тиснением золотыми буквами. В этом же углу находился старый, но хорошо сохранившийся, кожаный диван. Рядом с ним – лестница-стремянка, сложенная и прислонённая к стелажу. Она, как, впрочем, и всё здесь, кроме телевизора, была из "тех" времён: кованная, высокая, тяжёлая, но надёжная. Широкий письменный стол из красного дерева, на котором стояла очень древняя настольная лампа, с основанием из бронзы. Из того же металла восьмирожковая люстра, размашистая и угрожающе большая, висевшая на толстой цепи, второй конец которой крепился к потолочному крюку, в центре выступающего диска из лепнины. Окна, оставшиеся со старых времёни и каким-то чудом сохранившиеся, имели в высоту два с половиной метра. Плотные, двойные шторы из тёмно-синего бархата свисали от потолка до пола. Дневной свет сквозь них практически не пробивался. Но когда их, особенно в солнечную погоду, полностью поднять и раздвинуть, то света было более чем достаточно, поскольку окна находились с южной стороны.
Ферзь сел в кресло возле камина, откинулся на спинку и словно утонул в его мягкости.
– Да, что берлога, то берлога, но довольно комфортно – сказал он, поворачивая голову то влево, то вправо.
По обе стороны от камина находились два буфета, изготовленных из сплошной древесины и обильно украшенных резьбой. На правом, между верхними шкафчиками со стеклянными дверцами, расписанными под золото, стоял телевизор. На левом – бронзовая статуя Фемиды.
Ферзь, не отрывая взгляда от статуи, спросил – "А кто хозяин квартиры?"
– Не знаю – ответил Пол – Судя по библиотеке, скорее всего, какой-то учёный. Говорят – уехал за границу. Мне её сосватал Мичман. Хозяева искали одинокого чистоплотного человека. Ведь это их вся обстановка. А я, так сказать, вытираю пыль, поливаю цветы.
– Всё верно… – вполголоса произнёс Ферзь, продолжая словно под гипнозом, застывшим взглядом смотреть на статую.
Вдруг Пол подошёл к буфету, на котором находилась Фемида, открыл дверку верхнего шкафчика, достал бутылку коньяка и два хрустальных фужера.
– Нет-нет… Я пить не буду – резко подхватился Ферзь, словно освободившись от гипноза – У меня сегодня ещё дела.
Он направился к выходу, но вдруг остановился и, немного подумав, произнёс – "Ты не обижайся на Бахчу. Он, конечно, суетливый, падкий на деньги, но, в общем-то, мужик надёжный, проверенный".
Пол виновато опустил голову
– Не знаю.. Не нравиться он мне… Почему, не знаю.. – сказал он и, подняв глаза, добавил – Ты… никому не говори про эту "хату". Кроме тебя ведь, никто не знает.
– Магила! – ответил Ферзь.
После его ухода Пол налил себе коньяка, сел в кресло перед камином, и,отрешённым взглядом стал смотреть в чёрную, открытую пасть топки. Теперь она ему напоминало вход в преисподню.
Он сидел долго, хотя и не знал, сколько точно прошло времени, потому как часов поблизости не было, окна закрыты и зашторены. Ни света, ни звука. Чёрная пустота преисподняй и такая же пустота в голове… Казалось, сама чернота выползшая из камина, заполнила собой весь окружающий мир.
Наконец, поставив бокал, с нетронутым алкоголем, на журнальный столик, он сново подошёл к буфету и достал таблетки. Определил для себя дозу – две снотворного и одна успокоительного. Как-то, было время, он плохо спал и знакомый врач дал эти медикаменты.
"Не много ли?" – предостерегающе мелькнула мысль. Он даже представил себе фатальные последствия, но они не вызвали в нем страха. Такое безразличие к себе появилось впервые.
"Значит и правда – старею" – подумал он. Если раньше неизбежность возрастных изменений его сильно пугали, потому как физическая немощность и умственная отсталость делали его уязвимым, то теперь он вдруг пришёл к выводу, что старческого процесса можно избежать именно таким образом.
"Некоторые говорят, что самоубийство – признак слабости.... А вы попробуйте… Попробуйте лишить себя жизни, перетупить эту черту" – думал он, одновременно как бы заглядывая в себя и спрашиваю себя – есть ли у него такие силы?
"Не в коем случае не принимать вместе со спиртным…" неожиданно вспомнилось предупреждение врача.
Пол криво усмехнулся и вдруг, сам того не ожидая, запракинул голову и бросил в рот все три таблетки. Затем запил их коньяком, сел в кресло и закурил.
Он всегда курил перед камином: пепел стряхивал в топку, дым пускал в дымоход. Здесь была хорошая тяга. Даже всего лишь при открытой форточке, помещение проветривалось полностью. Скорее всего так делали и последние хозяева и тот кто здесь жил до них. Наверно, этот камин восстановили, или даже построили именно с такой целью.
После каждой затяжки, Пол наблюдал, как шлейф сизого дыма плывет в разинутую пасть камина, закручивается к верху и исчезает словно в пустоте. Вдруг, ему стало казаться, что он сам очутился там, внутри дымохода, весь стал как будто воздушным и его потянула за собой полоска табачного дыма. По началу, в полной темноте, он плыл к верху. Сначало медленно, потом всё быстрее и, наконец, скорость возрасла до головокружения и тошноты. Плотный ком подпирал горло и стоял у крепко, до боли, сжатых зубов. Казалось, стоит только немного расслабить мышцы челюстей, и приторная, рвотная масса вырвиться наружу, заполнит собой всё и он потонет, захлебнётся в ней.
Пол проснулся и сразу же почувствовал себя плохо. Причём – не просто плохо, а очень плохо. Такого состояния у него ещё никогда не было. Оказалось, что он лежит в постели, как положено, раздетый и накрытый одеялом. И это стало открытием, потому что Пол не помнил, как раздевался и ложился. Но главным было всё же состоянии: тело превратилось в сплошной камок воспалённых нервов. Боль вызывало всё: движение, прикосновение и даже мышление. Сердце билось словно в истерике и от его ударов, казалось, тряслись все внутренние и наружные органы.
"Вчера было много водки… – проскальзнула в сознании мысль, которую, как кирзовый сопог суетливого таракана, раздавил следующий вопрос – Что делать?"
Раньше Пол никогда так остро не страдал от похмелья. Он мог выпить много, но всегда контролировал себя. На следующий день ему было тяжело, но он справлялся. Теперь же, первыми тревожными симптомами стали виденья. Он очень ясно представлял две картины, чередующиеся перед глазами. В одной он стрелял из пистолета себе в висок, в другой – совал голову в петлю. Дальше он ничего не видел. Начальный процесс суицида, бесконечно повторялся в воображении. И всё это на фоне страшной депрессии. И здесь он окончательно убедился, что сегодняшнее состояние так просто не переживёт.
В доме всегда имелся разнообразный запас спиртного. Если что-то заканчивалось, то сразу же и восполнялось. И если раньше Пол не поддерживал принцип, клин-клином, то теперь, без колебаний, решил воспользоваться им, уверенный что оправдание этому есть.
Пол достал вчерашний коньяк и собирался уже открыть бутылку, как вдруг заметил на журнальном столике три таблетки.
– Как? Разве я их не принял вчера?
Этот вопрос настолько обескуражила его, что даже вышибла из головы какую-то часть хмеля.
Он поставил обратно бутылку, взял таблетки, перевернул их на ладони, словно убеждаясь, что они настоящие, затем резким движением руки отправил в рот.
Конечно, спиртное действовало бы эффективнее и быстрее. Однако, Пол решил – если есть возможность обойтись без него, то лучше так и сделать. Он, вообще, хотел как можно скорее избавиться от последствий алкоголя.
После того как запил медикаменты небольшим количеством холодной воды, его начало сильно трясти, словно он вышел на улицу обнажённым в сорокоградусный мороз.
Мондраж продолжался и в постели, не смотря на то, что он, почти с головой, укрылся одеялом. По этой же причине мысли прыгали и тряслись в такт телу, создавая, тем самым, в голове хаос и сумбур .
Сон пришёл неожиданно и неприятно. Появилась ощущение будто бы Пол вдруг оказался в огромной куче дерьма: липкой, зловонной, но тёплой. От этого тепла он согрелся и, в отсутствии сил и желания что-то делать, уснул, словно опустился на самый низ этой кучи.
