Обещания, которые мы собирались сдержать

Моника Мерфи

Обещания, которые мы собирались сдержать

Monica Murphy

PROMISES WE MEANT TO KEEP

Печатается с разрешения литературных агентств New Leaf Literary & Media, Inc и Andrew Nurnberg.

© 2022 by Monica Murphy

© А. Ивлева, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Пролог

Сильви

– Мамочка! – Мой голос звучит хрипло, горло так и саднит. Все тело болит, мне никак не устроиться в постели. Как бы я ни легла, мне все равно неудобно. Одеяла кажутся тяжелыми, жаркими, и я раздраженно откидываю их в сторону.

– Сильви, дорогая! – Мама врывается ко мне в спальню, хватает отброшенное одеяло и снова закутывает меня. – Лежи под одеялом. Ты и так плохо себя чувствуешь, неужели хочешь разболеться еще больше?

Меня с такой силой захлестывает раздражение, что хочется кричать, но вместо этого я закрываю глаза и фокусируюсь на том, чтобы сделать глубокий вдох и при этом не закашляться. Последние пару дней приходится сидеть дома, и мне ужасно скучно.

– Я и так уже простужена.

Мама вздыхает.

– Верно. Поэтому тебе вообще не стоит ходить в школу. Ты вечно что-нибудь подхватываешь. – Она говорит об этом так решительно, что мне остается только смотреть на нее во все глаза. – Это же просто рассадник инфекции! Уж казалось бы, в самой дорогой школе города все должно быть совсем по-другому.

– Мне нравится в школе. – Она постоянно угрожает лишить меня возможности туда ходить, а я все время плачу и умоляю не забирать меня. Не хочу учиться дома. Тут целый день только мы с мамочкой. Мне нравятся учителя и мои друзья, хотя их у меня немного. Я никогда не задерживаюсь в школе надолго, так что меня не приглашают с ночевкой в гости и на праздники по случаю дня рождения.

Я вечно болею. Не знаю даже, что со мной не так и почему я постоянно хожу по врачам. Им, похоже, тоже никак не удается выяснить, в чем проблема.

– Который час? – спрашиваю я, отчаянно пытаясь сменить тему. Если мама чересчур зациклится на школе, она может попытаться что-нибудь предпринять. Например, окончательно забрать меня оттуда.

Она так уже делала. Нынешняя моя школа – третья по счету (детский сад не в счет), а я ведь только в третьем классе. Папочка говорит, мне нужна стабильность, но, когда мы с мамой остаемся наедине, она объясняет, что папа понятия не имеет, о чем говорит.

Я ей, пожалуй, верю.

– Почти девять. Пора принимать лекарство.

Я сажусь в кровати, устраиваюсь поудобнее. Мама тянется к комоду, где стоит сироп от кашля, и я морщусь. Вкус у него отвратительный.

Так что я принимаюсь ныть.

– А это обязательно?

– Да. – Она поворачивается ко мне, наливает в крошечный стаканчик густой бордовый сироп и протягивает мне. – Давай, все до капли.

Я делаю как велено: скривившись, глотаю мерзкую жидкость. Сироп от кашля всегда мерзкий на вкус, но этот даже хуже обычного. После него во рту остается странный металлический привкус – даже не понимаю, какой именно, а каждый раз, когда я спрашиваю почему, мама говорит, что так и должно быть.

– Вот и умничка, – бормочет она, когда я возвращаю пустой стаканчик. – Спасибо, что не споришь, милая.

Я поправляю подушки, устраиваясь поудобнее. Мне ужасно хочется сбежать из комнаты – пойти посмотреть, что сейчас по телевизору. Может, идет какой-нибудь фильм? Но мама ни за что не позволит, я точно знаю. Скажет, что уже поздно.

У нее всегда найдется повод.

– Тебе надо поспать. Уверена, ты вымоталась. – Она натягивает одеяло до самого моего подбородка, склонившись, целует в лоб. – Моя малышка, дорогая моя красавица. Надо ведь, чтобы кто-нибудь о тебе позаботился, да?

Я игнорирую ее слова – мне от них не по себе.

– Я не устала. Я весь день спала.

– Тебе надо отдыхать.

– Мне скучно. Ты позвонила моей учительнице, узнала, что задали? – Мне очень хочется хоть чем-нибудь заняться. Я не получила задание на неделю, и мне надо выучить таблицу умножения.

Мама выпрямляется во весь рост и будто возвышается над моей кроватью.

– Ты ведь не собираешься на самом деле делать уроки, а?

Уроки. Она это слово произносит как какое-то ругательство.

Я пожимаю плечами.

– Мне нравится учиться.

– Я тебя столькому могла бы научить – в школе такого не расскажут. Разным практичным, полезным вещам, которые потом пригодятся в жизни. – Она садится на краешек кровати, улыбается мне. – Мы не такие, как все, понимаешь. Наша семья, у нас другой образ жизни. Некоторые предметы из тех, что тебе преподают… Тебе это никогда не понадобится.

Она постоянно так говорит. Что мы не такие, как все. Как будто мы лучше остальных. Иногда мне и самой хочется в это верить, а иногда…

От подобных мыслей у меня появляется чувство вины.

– Но мне нравится в школе. И нравится общаться с друзьями.

Она хмурится.

– А мамочка тебе разве не нравится?

– Я люблю тебя, – без колебаний отвечаю я.

Лицо мамы тут же разглаживается.

– Тогда лучше, если ты всегда будешь дома. Со мной.

Вот только я не хочу. Как ей сказать об этом так, чтобы не обидеть?

Нас прерывает стук в дверь – резкий, быстрый. Дверь приоткрывается, и в проеме появляется мой отец. Он смотрит на меня, и лоб его прорезает морщинка, как бывает всегда, когда он беспокоится.

– Ты тут в порядке, букашечка? – ласково спрашивает он.

Ответить я не успеваю – вклинивается мама.

– Не называй ее так. Она не букашка. – Когда мама произносит слово «букашка», у нее кривится рот. Как будто это слово плохое.

– Все нормально, – говорю я папе. Хватаю плюшевого единорога, купленного им пару лет назад, прижимаю к груди. – Просто простыла.

Будто в подтверждение моих слов меня вдруг разбирает кашель.

Папа хмурится еще больше, поглядывает на мамочку.

– Голос у нее ужасный.

– Завтра утром мы идем к врачу, нам назначено, – прохладно отвечает мама.

Меня тут же переполняет разочарование. Не хочу к врачу. Я и так только и делаю, что по врачам хожу. А это всего-навсего простуда. Ничего страшного.

– Ты ее постоянно по врачам таскаешь, а лучше ей, судя по всему, так и не становится. – Папа мельком улыбается мне, а потом устремляет все внимание на маму. – Почему, как ты считаешь?

– Что ты хочешь сказать? Ты во мне сомневаешься? Они все еще пытаются выяснить, что с ней не так. – Она поворачивается к выходу из спальни. – Скоро вернемся, дорогая.

Я смотрю им вслед. Слышно, как они яростно шепчутся в коридоре, а когда оба повышают голос, я закрываю глаза и стараюсь покрепче вжаться в подушку.

– Давай я хотя бы раз сам займусь этим? Что бы ты ни делала, ничего не получается.

– Да как ты смеешь! Как будто я виновата, что она болеет. Мы даже не знаем, что с ней не так! Я хоть что-то пытаюсь предпринять и помочь ей.

– Я тоже хочу помочь, но ты мне никогда не даешь. Такое ощущение, что ты пытаешься заполучить ее целиком.

– Может, так и есть. Может, у меня кроме нее ничего и никого нет. Тебе ведь плевать на то, что мне нужно, да и на то, что ей нужно, тоже.

Отец замолкает. Я буквально сквозь стену чувствую исходящую от него злость – и от мамы тоже.

Они постоянно сердятся, когда говорят обо мне. А оставшись наедине со мной, мама и о папе многое говорит. Жалуется, что он ее больше не любит.

Мне все это не нравится. Не хочу ничего об этом слышать. Мамины слова пугают меня. А иногда…

Иногда меня пугает она сама.

Глава первая

СильвиТри года назад

– Выбирай, – наседает мать, не выпуская моей руки. Хватка у нее стальная, такая, что синяки останутся, а голос напоминает шипение гадюки.

Я вырываю руку, потирая то место, где она прикасалась ко мне, сверлю мать взглядом. Разумеется, на нее это не оказывает ровным счетом никакого воздействия. Как всегда.

– Нет. Ты просишь у меня невозможного.

Она изгибает изящно очерченную бровь. Мама у меня красива – классической, традиционной красотой. Благодаря многочисленным современным процедурам она прекрасно выглядит для своих лет, на лице у нее ни морщинки, хотя никому до ее морщинок в любом случае нет никакого дела: отец ушел от нее много лет назад, мужчины в ее жизни нет, внимание направить не на кого.

Разве что на меня.

– Нет ничего невозможного, дорогая. Кто-кто, а ты должна это понимать. Взгляни на себя. Ты же сама – воплощение чуда.

Меня охватывает такая ярость, что, кажется, даже кровь застывает в жилах. Я до сих пор жива только по одной причине: я выяснила, что творила моя мать. Она годами убеждала целую гвардию врачей, что со мной что-то не так, хотя на самом деле я была в полном порядке.

Абсолютно здорова.

А она все это время травила меня токсинами неизвестного происхождения. Подрывала мое здоровье, разрушала его основы, не давала толком высыпаться, из-за чего я выглядела и вела себя все хуже и хуже.

Клянусь, у меня сохранилось смутное воспоминание о том, как она прижимала к моему лицу подушку, а я задыхалась. Неужели такое на самом деле было? Или это лишь плод не на шутку разыгравшегося воображения?

Я до сих пор не знаю наверняка.

Хотя я несколько раз вызывала ее на разговор, обличала в том, что она со мной сотворила, она делает вид, что наших душераздирающих споров никогда и не было, – и я следую ее примеру. В предпоследний год обучения в школе у меня чуть не случилась передозировка, причем на сей раз по моей собственной вине, а не по вине моей матери, и вот тогда она прекратила весь этот фарс. Все это представление.

Всю мою жизнь мама чертовски убедительно играла свою роль. Она не просто актриса, ей за лицедейство награда полагается. Вечно строила из себя исступленную, обезумевшую от беспокойства мать, которая не в силах помочь своей бедной больной дочурке. Я не сразу поняла, что происходит, но первые подозрения у меня появились лет в восемь.

В восемь.

Тогда я моментально выбросила подобные мысли из головы. В конце концов, никто не захочет признаваться себе, что его мать творит с ним что-то настолько ужасное. Я и представить себе не могла масштабы ее жестокости, а потом осознала простой факт: она хотела, чтобы я умерла.

Вот только почему? Потому что это гарантировало бы ей внимание? Я не смогла придумать другой причины. Отец пренебрегал ею. Мой брат избегал ее, а моя сестра притворялась, что матери попросту не существует.

Так что она сосредоточила все свои дьявольские потуги на мне. В ее собственной жизни царил настоящий хаос, и лишь меня она все еще могла контролировать.

Ирония заключалась в том, что, когда я чуть не умерла, это произошло из-за решения, принятого мной самой, а не из-за маминых действий. Я тогда предала лучшую подругу, разрушила наши отношения и просто обезумела от горя. Казалось, жить дальше не имело смысла. Вся моя жизнь представлялась мне огромной ложью – так я тогда думала.

А теперь выясняется, что у моей матери до сих пор имеются на меня далеко идущие планы: она снова намерена отправить меня на смерть, только теперь совершенно другим способом.

– По крайней мере, я предоставила тебе варианты, – продолжает она. У нее холодная улыбка, расчетливый взгляд. – Давай. Выбирай.

Вся эта сцена разворачивается в мамином кабинете в пентхаусе на Манхэттене, хотя место действия можно было выбрать любое – этой битвы было не избежать. Мы постоянно сталкиваемся лбами, постоянно спорим, с самого моего детства. Мы будто попросту не умеем общаться по-другому – только разрывая друг друга на куски.

Мой старший брат Уит всем сердцем презирает нашу мать – настолько откровенно, что у нее перехватывает дыхание каждый раз, когда он прогоняет ее от себя (иными словами, часто). Каролина, моя младшая сестра, с головой окунулась в обучение балету – благодаря этому ей не приходится сражаться с вечными мамиными попытками контролировать всех и вся. Каролина уехала из дома в тринадцать и с тех пор не возвращалась.

Прошло уже много лет. Меня всегда забавляло, что она выбрала балет – самую жесткую, самую косную форму танца на свете, – и все равно Каролина нашла в нем свободу. Вот какой деспот наша мать, если только дать ей волю.

А я дала. Именно у меня все комплексы и проблемы – из-за отношений с матерью, из-за нехватки ее любви. Именно я вечно пытаюсь добиться от нее внимания, одобрения, принятия. Она чуть меня не убила, а я все равно люблю ее. И буквально жажду ее любви в ответ.

К моему бесконечному стыду, из трех детей в семье только мной наша мать и может толком манипулировать.

– Ну так что? – Резкий материнский голос вырывает меня из размышлений. Я на мгновение теряюсь – смотрю на нее и только глазами хлопаю. А потом спохватываюсь, о чем шла речь.

Мое решение. Мой якобы выбор. И за кого же мне выйти замуж, матушка? Может, за мистера Кризис-среднего-возраста? Или за мистера Из-которого-песок-сыпется?

Даже не знаю, какой вариант хуже.

– Дай мне подумать до завтра. – Распрямляю спину, вздергиваю подбородок, выискивая в душе остатки сил. К величайшему моему прискорбию, я пуста и взять их неоткуда. – Завтра я тебе отвечу.

– Тебе нельзя давать ни минуты времени, это попросту опасно. Сама знаешь. – Мама недовольно складывает руки на груди, окидывает меня сердитым взглядом – словом, всем своим видом источает неодобрение. – И даже не пытайся сбежать от меня, дорогуша. Я тебя найду. Всегда нахожу.

– О, я знаю. – Я улыбаюсь, но улыбка выходит вымученной. Видимо, не стоит и пытаться. – Сбегать я не планирую.

Какой в этом смысл? Она права. Она меня всегда найдет.

Теперь меня уже никому не спасти. Даже тому мальчику, который вечно клянется, что в любой момент примчится мне на помощь.

Я чувствую, как при мысли об этом мальчике губы невольно складываются в улыбку. Милый, глупенький Спенсер Донато. Только он меня и терпит – на такое больше никто не способен, и меня это с ума сводит. У его отца якобы имеются связи с мафией (по крайней мере, ходят такие слухи), но сам Спенсер куда больше похож на свою мать – очень приятную, преданную семье женщину, уроженку Среднего Запада. Когда мне хочется забыться, я могу рассчитывать только на Спенсера.

Даже если забытье мое недолговечно.

– Хорошо. – Мама делает пару шагов мне навстречу – я уж думала выйти из комнаты, но нет. Она останавливается прямо напротив меня. – Ты ведь знаешь, что я пекусь о твоих же интересах, Сильви. Ты совершенно не способна о себе позаботиться, особенно после всего, что случилось. Надо, чтобы тебя кто-то направлял, и кто справится с этой задачей лучше, чем муж, особенно если он будет старше и мудрее тебя? Сблизившись с юношей своего возраста, ты можешь… совершить ошибку.

Я молчу. Одно наследство я уже получила. Трастовый фонд станет моим – причем безо всяких оговорок, – когда мне исполнится двадцать один год, то есть меньше чем через два года. Мама, видимо, уверена, что я потрачу впустую все до последнего доллара, а долларов в трастовом фонде несколько сотен миллионов.

Она мне не доверяет. И никогда не доверяла.

Стало быть, мы с ней играем на равных условиях, ведь я ей тоже не доверяю.

– Взять хотя бы твоего очаровашку Спенсера. – Я вздрагиваю, когда с маминых губ срывается его имя, и она тут же это замечает. Ну конечно, как же иначе. Она улыбается, и посторонний человек счел бы ее улыбку доброй, но это не так. Оружие пущено в ход, удар достиг цели. Ей удалось ранить меня, а она как раз на это и надеялась. – Он же как плюшевый медвежонок, милая. Не понимает нашего мира. Совершенно не понимает. Весь в простачку-мать.

Сильвия Ланкастер ни к кому не испытывает ни уважения, ни симпатии. Она считает себя выше всех.

– У него очень богатая семья… – начинаю я, пытаясь как-то защитить Спенсера, но она тут же перебивает меня.

– Их богатство не чета нашему. И близко нет. Кроме того, значительная часть средств, принадлежащих его семье… запятнана. – Она притворно вздрагивает. – Лучше сразу отсечь этот вариант, разве нет? Кто знает, может, теперь он работает вплотную со своим отцом.

Я даже не утруждаю себя ответом. Мы и правда не знаем, чем он там занимается. Я его не спрашиваю. Мы не разговаривали несколько месяцев. Если верить соцсетям, он теперь учится в Нью-Йоркском университете, но так ли это на самом деле? Я не знаю.

А если моя мать пожелает, то никогда не узнаю.

– Тебе нужен надежный человек. Состоявшийся. Вроде тех, кого я тебе предложила. Оба – прекрасные кандидаты в мужья. За кого бы из них ты ни вышла, о тебе позаботятся, даже несмотря на твое… недомогание.

Мое недомогание. Какая очаровательная формулировка, чтобы объяснить, что родная мать с детства подрывала мое психическое здоровье. Она говорит так уже много лет. С тех самых пор, когда впервые отвела к врачу, чтобы он разобрался, что со мной не так.

Со мной не так абсолютно все. Вот к какому выводу я пришла. Я – развалина. Кто меня такую захочет?

Впрочем, судя по тому, что мне успела поведать мать, на меня претендует Эрл Уэйнрайт Четвертый и еще один, куда более пожилой господин, чье имя я уже благополучно забыла.

Эрлу почти семьдесят. Он разведен и одинок и ищет смазливую молоденькую девицу, которая будет сопровождать его на светские мероприятия.

Хочет меня. И моя мать не против отдать меня в полное его распоряжение – за приличную сумму, разумеется. Не знаю, сколько именно она потребовала, но знаю, что мама за последнее время совершила ряд неудачных вложений и здорово поиздержалась.

При мысли о том, что меня кому-то пообещали, меня охватывает дрожь.

А ведь сердце мое принадлежит совсем другому человеку. Всегда принадлежало.

Всегда будет принадлежать.

* * *

В дверь я стучу с такой силой, что умудряюсь содрать кожу на костяшках пальцев. Поспешно зализываю ранки, другой рукой сжимаю холодную бутылку шампанского, и тут дверь резко распахивается.

На пороге стоит Спенсер. Смотрит, как я стою у него под дверью и лижу себе руку, и на его красивом лице проступает неописуемое изумление.

– Как ты вошла в здание?

Я опускаю пораненную руку и окидываю его мрачным взглядом.

Никаких тебе «привет, входи».

Никаких тебе «о боже, как я по тебе скучал, Сильви».

Ничего подобного. Ему всего-навсего интересно узнать, как я пробралась в здание.

– Подрочила швейцару. – С этими словами я протискиваюсь мимо него в квартиру, оглядываюсь. Вокруг чисто, просторно. К горлу подступают слезы, и я пытаюсь подавить их усилием воли.

Не время грустить. У меня есть дело.

– Ты разве не рад меня видеть?

Мы не виделись несколько месяцев: Спенсер устал от моих игр.

Он именно так и сказал тогда и, помнится, сильно меня ранил. Мне и сейчас больно, но я отчаянно хотела увидеться с ним. Прикоснуться к нему.

Обнять в последний раз.

Я поворачиваюсь к Спенсу лицом, демонстрирую бутылку шампанского. Жаль, что я не выпила заранее – не ощутила легкость пузырьков на языке, приятный трепет в животе, покалывание по коже.

Дверь Спенсер закрывает медленно – и так же медленно подходит ко мне. От него ощутимо веет настороженностью. Я смотрю на него во все глаза, жадно запоминаю каждую черточку его лица, как будто вижу в последний раз. Вполне возможно, так оно и есть.

Спенсер всегда был невыносимо красив, а теперь, когда он позврослел и сформировался, – особенно. Темные глаза, темные волосы – он подобен грехопадению, глотку густого шоколада. Широкие плечи, могучий торс, а еще он высокий – такой высокий! – особенно по сравнению со мной.

Я крошечная, изящная, как сильфида, – так он однажды меня назвал. Тогда мы оба еще учились в «Ланкастере», и я помогала ему пробраться тайком ко мне в спальню, чтобы он мог побыть со мной. Странное время.

Мы часто так делали в ту пору. Часто встречались тайком. Мне этого не хватает.

Не хватает его.

Последняя наша встреча состоялась в городе. Здесь, в этой самой квартире. Я явилась неожиданно, без приглашения (за мной такое водится), а он пытался меня спровадить, как будто я ему помешала, хотя в квартире никого не было.

По крайней мере, насколько мне известно.

Кажется, я здорово тогда наорала на него. Кажется, сказала, что больше не хочу его видеть.

Я ведь лгунья. Постоянно вру. Ему это прекрасно известно.

– Я-то думал, ты меня ненавидишь. – Голос его лишен всякого выражения, во взгляде – сплошное равнодушие, и все мое тело каменеет от страха.

– О, я и правда тебя ненавижу, Спенсер. Меня здесь и быть не должно. Какая ошибка с моей стороны – вот так явиться к тебе на порог. Ты это знаешь. Я это знаю. – Во взгляде его разгорается раздражение, и меня это несколько успокаивает. Стало быть, ему не все равно. Ему еще есть до меня хоть какое-то дело. – Но это не значит, что мне от тебя ничего не надо.

Я подхожу к нему вплотную, хватаю за рубашку, резко тяну на себя, заставляю склонить голову. Он молчит. Губы его совсем рядом с моими – такие пухлые, сочные, греховно-соблазнительные. Я крепко и коротко целую его, а потом, поддразнив, отстраняюсь.

– Давай напьемся.

– Сильви…

– Мне надо напиться, Спенсер. Сегодня особый повод. – Мой голос похож на шепот, на хрип. Я боюсь, что он откажет.

– И что за повод? – Его взгляд жадно скользит по моему лицу, будто запоминает каждую мелочь, все несовершенства и шрамы. Он единственный, кому всегда удавалось разглядеть меня настоящую. И при этом он меня не отталкивает. И не пытается изменить.

Таких, как Спенсер Донато, больше нет.

Нет, и все.

– Мне надо напиться, чтобы набраться храбрости и хоть раз по-настоящему трахнуться с тобой. – Я отпускаю его рубашку и иду прямиком на кухню. Бутылка шампанского отправляется на стол, а я – рыться в шкафчиках в поисках бокалов.

А вот и они.

Не знаю точно, откуда во мне взялась такая уверенность, что у него дома будут бокалы для шампанского. Может, все дело в том, что раньше я проводила немало времени у него дома, в квартире его семьи, а потому знаю, что там есть все на свете, особенно все, что связано с выпивкой.

Он следует за мной по пятам в кухню, включает свет. Я киваю в сторону бутылки.

– Открой, пожалуйста.

Он закатывает рукава темно-синей рубашки и берется за дело. Вскоре пробка вылетает из бутылки, и я вздрагиваю от громкого хлопка. Повернувшись к Спенсеру, я на мгновение замираю, завороженная видом сильных, мускулистых предплечий. Он берет бокал, наливает мне шампанского, потом себе.

Я салютую ему дрожащей рукой.

– Ну, выпьем.

– За что? – спрашивает он. Тихо. Спокойно.

Этот вопрос вкупе с выражением его лица…

Это просто уничтожает меня.

Я улыбаюсь, распрямляю плечи, и представление начинается. Главное – сделать вид, что на свете нет никого и ничего, кроме нас с ним, хотя на самом деле уже завтра никаких «нас» больше не будет. Я обещана другому, и неважно, что сама я всегда хотела связать свою жизнь со Спенсером.

– За будущее.

Бокалы встречаются с негромким звоном, мы оба отпиваем шампанское, не сводя друг с друга глаз. Я пью большими глотками, осушаю бокал за несколько секунд, а вот он потягивает по чуть-чуть, потом и вовсе ставит шампанское на стол. Я меж тем хватаю бутылку, наливаю себе еще, собираюсь плеснуть и Спенсу… и вижу, что он почти не притронулся к шампанскому.

Пожимаю плечами. Как хочет.

Шампанское льется через край – я не рассчитала силы. Смеясь, хватаю бокал. Шампанское брызгами разлетается в разные стороны, но мне плевать. Оно заливает стол. Мое пальто. Стекает по моей шее. По моим губам. Я все пью и пью, и с каждым глотком мне все жарче.

– Ты почему в пальто, Сил? – спрашивает Спенсер. Он отбирает у меня бокал, пока я не налила себе еще.

Даже не знаю, сколько я выпила, – потеряла счет. Знаю только, что недостаточно.

– Эй. – Окидываю его мрачным взглядом. – Я хочу еще.

– Сними пальто. Посиди. У нас весь вечер впереди.

Ничего он не понимает. Нет у нас всего вечера. У меня есть, наверное, не больше пары часов, а потом надо возвращаться домой. Одному богу известно, чем сейчас занимается моя мать, но она оставила меня без присмотра, и то была первая ее ошибка. Я воспользовалась возможностью и сбежала, зная, что это мой последний шанс. Моя последняя ночь.

Со Спенсером.

– Хочешь, чтобы я сняла пальто? – Оно из плотной черной шерсти, с воротником из искусственного меха. Пояс крепко затянут на талии, из-за чего любой мог бы увидеть, что я просто жутко худая.

– Тебе разве не жарко? – Он с сомнением разглядывает меня, вопросительно изгибает темную бровь.

– Сейчас узнаешь.

Развязываю пояс, скидываю пальто – оно растекается у моих ног.

А под ним я абсолютно голая – угощение для единственного мужчины, чьи прикосновения мне приятны.