Путь Довженко. От существования к жизни

Путь Довженко. От существования к жизни

Сергей Довженко

© Сергей Довженко, 2025

ISBN 978-5-0068-3571-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящение

Эту книгу я писал не чернилами – я писал её собственными воспоминаниями. Не пером – а обломками своей судьбы, выстраивая букву за буквой из осколков разбитых бутылок, из обугленных остатков того, кем я был когда-то. Каждая её страница – это не текст. Это шрам. Это крик, запечатлённый на бумаге. Это отголосок падения, растянувшегося на долгие семь лет, и тихий, неуверенный, но настойчивый шепот подъема.

Я писал её в моменты ясности, которые давались мне дороже любого золота. Писал в те редкие минуты затишья, когда боль отступала, а надежда, казалось, была такой хрупкой, что её можно было раздавить одним неверным вздохом. Я выцарапывал эти строки памятью, которая, казалось, навсегда пропиталась запахом перегара и отчаяния. Это не литература. Это – документ. Свидетельство о смерти и воскрешении одной человеческой души.

Эта книга посвящается памяти моему дорогому учителю, Петру Васильевичу Борисовскому!

Тому, кто не дал мне заученных советов из умных книг, не отгородился от меня стерильным халатом и профессиональной дистанцией. Тот, кто увидел в моем отчаянии, в моих трясущихся руках и потухшем взгляде – не безнадежного пациента, не очередную единицу статистики, а будущего собрата. Увидел того, кто способен не только принять помощь, но и передать её дальше.

Он не просто научил меня методу. Он увидел во мне достойного человека, что сможет нести знания дальше. Что сможет помогать людям и исцелять их. Что сам в один день станет совершенно свободным!

Слова благодарности, которые я могу произнести или написать, – лишь бледная, немощная тень того, что я чувствую. Это не благодарность ученика к наставнику. Это – благодарность сына, которого обрели на пороге небытия. Он не просто вернул мне трезвость. Он вернул мне меня самого. Он дал имя тому, кто был готов исчезнуть навсегда. И за это – низкий поклон до земли.

И я посвящаю эту книгу себе из прошлого.

Тому парню с пустыми глазами и вечно трясущимися руками, который стоял на краю крыши собственной жизни и смотрел вниз, уже почти решившись шагнуть в пустоту. Тому, кто ненавидел своё отражение в зеркале до тошноты, но каждое утро снова шёл к нему, как на плаху. Кто терял друзей, работу, уважение отца, любовь матери и, самое страшное, – самого себя, по кусочкам, по клеточкам, по глотку.

Тому, кто ночами слушал, как стучит его собственное сердце, и думал, что это не сердце, а часовой механизм, отсчитывающий последние секунды до полного краха. Кто прятался от самого себя в дыму дешёвых сигарет и в едком перегаре, пытаясь убежать от невыносимой реальности, но всегда просыпался в ней снова – с ещё более чудовищной ясностью и болью.

Посмотри на нас сейчас. Мы с тобой – это одно целое. Ты – моя память. Я – твоё будущее. Мы выстояли. Мы прошли сквозь ад, и мы не сгорели. Мы вынесли оттуда не пепел сожаления, а огонь – огонь яростного, непоколебимого желания жить и нести жизнь другим.

Каждая ночь, которую ты провёл в борьбе с демонами, каждый день, который ты прожил, стиснув зубы до хруста, каждое искушение, которое ты преодолел, – всё это было не зря. Твоё упрямство, твоё собачье, неразумное, животное нежелание сдаваться, даже когда разум кричал, что всё кончено, – это и есть тот самый гранитный фундамент, на котором стоит всё, что у нас есть сегодня. Этот дом, эта семья, это дело, эти спасённые жизни – всё построено на твоей боли и твоём упорстве.

Эта книга – наш с тобой мост. Мост через ту пропасть, которая когда-то казалась непреодолимой. Мост, выстроенный из наших общих ран, наших слёз, наших падений и наших побед. Я бросаю этот мост через годы отчаяния – прямо в руки тем, кто сейчас там, где были мы. Кто считает, что выхода нет. Кто уверен, что он одинок в своей борьбе, что его никто не понимает и никогда не поймёт.

Пусть каждый, кто возьмёт в руки эту книгу, услышит не только мой голос, но и твой тихий, надтреснутый шёпот: «Держись. Я был там, где ты есть сейчас. В той же яме. В той же тьме. Я чувствовал тот же страх и то же бессилие. И я смог. Значит, и ты сможешь. Я верю в тебя, потому что, если поверил в себя – значит, чудо возможно».

Эта книга – наш памятник. Памятник не из камня или бронзы. Памятник из боли, преодоленной надеждой. Памятник нашей силе, которую мы в себе не подозревали. Нашей победе, которую мы одержали не над кем-то, а над самими собой. Нашей жизни, которую мы с боем, с кровью, со слезами отвоевали обратно у забвения.

И пусть каждый, кто прочтёт эти строки, узнает: дно – это не конец. Дно – это всего лишь точка опоры, от которой можно оттолкнуться, чтобы выпрыгнуть к свету.

С бесконечной благодарностью прошлому и непоколебимой верой в будущее.

Сергей Довженко.

Глава 1. «Годы в тумане»

Впервые я столкнулся с этим в 21 год. Так принято говорить, когда речь заходит о тех, кто не может остановиться. О тех, кто угодил в злую, коварную паутину, сотканную из зависимости и самообмана. Мне казалось, что эта история точно не про меня, а про кого-то другого – кто жил в маминых рассказах или по ту сторону экрана телевизора, в чьих-то чужих, вымышленных семьях. Но тот период жизни, когда я вновь и вновь вёз отца в клинику, ощущая его дрожащие руки, стал для меня моментом истины.

Это не та история, где герой жил в неблагополучной семье, видя вокруг лишь деструктив и саморазрушение близких людей. Нет, мой отец, как и любой другой среднестатистический мужчина его поколения, любил культурно выпить вечером за ужином и просмотром какой-нибудь программы по телевизору. В то время у многих мужчин было любимое хобби – изготавливать домашнее вино и гнать самогон. Почти в каждой семье был самогонный аппарат. Такая ситуация произошла из-за антиалкогольной кампании в СССР в период перестройки, начавшейся 7 мая 1985 года.

С первого класса я уже был алкогольно запрограммирован, так как культурное употребление алкоголя в нашей семье и обществе было нормой. Я помню, как приходил в гости к одноклассникам – почти у каждого отец гнал самогон, и у них часто стоял бидон с брагой и несколько трёхлитровых банок самогона. Это было обыденным делом. Все ходили на работу и культурно выпивали.

Да, представляете, так бывает, когда зависимость проникает в твою жизнь максимально мягко, плавно и почти незаметно. Тебе кажется: «Я не зависим, просто это меня расслабляет, да и любой сейчас может пригубить стопочку». Вот только в один момент эта одна стопочка может стать поворотной.

Отец. Человек, который научил меня многому в этой жизни, в один миг стал безвольной куклой в руках невидимого кукловода – алкоголя. Ритуал выходного дня, когда он выпивал, чтобы расслабиться и отдохнуть от труда, перерос в запои. Запой за запоем, бесконечные обещания «больше не пить», а потом всё по новой: после выходных он шёл опохмеляться, чтобы смочь пойти в нормальном состоянии на работу – иначе плохо. Попытки вернуться к нормальной жизни, программы реабилитации, где его убеждали, что он сильный, что он справится.

И я, двадцатиоднолетний, полный интереса к жизни и веры в то, что смогу вытащить его из этой трясины, в которую он угодил ненамеренно. Я возил его на лечение, поддерживал, слушал его клятвы, которые, как оказалось, были не более чем миражом, растворяющимся в следующей бутылке. Эта болезнь, эта неутолимая жажда, была сильнее всего. Она высасывала из него жизнь, оставляя лишь оболочку, бледную тень того, кем он был когда-то.

А потом, словно громовой раскат, пришла новость о дяде. Он тоже попал на эту скользкую дорогу зависимости, дорогу в никуда, дорогу, ведущую на самое дно. Мой дядя Андрей, человек с вечной улыбкой и звонким смехом, который всегда рассказывал уморительные истории, катал меня на мотоцикле, возил на рыбалку, тоже попал в алкогольную западню.

В моей голове несменяемой пластинкой звучало:

– Почему же ты не можешь оттуда вырваться? У тебя ведь растёт дочь, разве о ней ты не думаешь?

Он, правда, боролся. Ходил ко многим врачам, кодировался, проходил различные программы. Почему-то тогда, мне казалось, будто достаточно одного твоего желания, чтобы выбраться из разрушающей пучины. Знаете, вот просто взять и отказаться от неё раз и навсегда. Разве это сложно? Теперь я понимаю, как ошибался, недооценивая такого серьёзного противника под названием «зависимость». Мой дядя действительно пытался противостоять, но не смог.

Я помню тот день, когда раздался телефонный звонок. Тогда, знаете, ещё существовали кнопочные домашние телефоны, и вот как раз на такой пришёл звонок с работы дяди. Голос на другом конце провода – незнакомый, немного хрипловатый, сообщил то, что я никогда не хотел услышать:

– Приезжайте на опознание тела.

Дядю нашли. Нашли мёртвым в какой-то грязной мелкой луже. Одинокого, забытого всеми. Мы с отцом молниеносно добрались до места происшествия. Я увидел страшную картину: мой родной дядя лежал мёртвый, головой в луже. В тот момент не верилось, что это правда. Мы дождались труповозку, отец оформил какие-то документы. И вот эта картина, этот образ – он до сих пор, как клеймо, выжжен на сетчатке моей памяти. Дядя, который смешил меня до слёз, теперь был просто воспоминанием о жизни, которую очень быстро и легко можно загубить. В 37 лет он ушёл из жизни…

И тогда, казалось бы, должно было наступить прозрение, должен был появиться настоящий страх за свою жизнь, желание беречь себя. Но нет. В свои 25, а потом и в 26, 27, 28, 29 лет, я был абсолютно уверен – со мной такого никогда не случится. Алкоголизм казался мне чем-то внешним, чем-то, что может поразить кого угодно, но не меня. Я был сильным, я контролировал всё. Алкоголь – это просто алкоголь. Если не усугублять, то никогда не случится ничего, что может привести к таким последствиям, с которыми столкнулись мои родные.

Алкоголь был для меня чем-то обыденным и повседневным, не имеющим роли, олицетворяющей зло. Я просто выпивал, совершенно не гнушаясь и не сопоставляя свою жизнь с теми событиями, что когда-то ударили по мне, оставив боль на сердце. Это ведь совсем другое, как тогда казалось мне.

Каждые выходные – это был наш негласный, но священный ритуал. Я, мои друзья – мы собирались вместе. Пиво, крепкий алкоголь, громкий смех, разговоры до самого утра. А потом – утро понедельника. Головная боль, тошнота, туман в голове, ощущение полной опустошённости. Но это в кругу друзей называлось: «Хорошо погуляли», просто нужно было перетерпеть временное недомогание. Я даже не задумывался, что это уже начало, что это маленькие, но уверенные шаги в ту же пропасть, куда шли отец и дядя.

Первая важная мысль, за которую я, кажется, впервые ухватился, прозвучала, когда мне стукнуло тридцать. Очередная пьянка, очередное утро, когда я проснулся не от солнечного света, а от ощущения тотального упадка, отвратительного состояния, которое невозможно было списать на обычное похмелье. Но в этот раз что-то было иначе.

Я лежал, тупо уставившись в потолок, и вдруг, как молния, меня пронзила мысль: алкоголь перестал быть просто способом расслабиться или повеселиться. Он стал препятствием. Он стал стеной между мной и жизнью, которую я хотел прожить. Он мешал строить планы, мешал наслаждаться простыми вещами, мешал быть тем, кем я себя видел, кем я себя чувствовал.

Я больше не хотел этого. Я больше не хотел этого утра, этого состояния, этой зависимости. Это было не моё. Я не хотел быть таким.

Первая мысль, которая пробилась сквозь алкогольный туман:

– Что делать?

Мозг, привыкший к быстрым, но разрушительным решениям, казалось, отказывался работать. Я вспомнил, что по месту прописки есть нарколог.

– Может, он что-то посоветует, – подумал я, чувствуя себя одновременно идиотом, что загорелся какой-то дурацкой идеей, и при этом человеком, полным отчаяния.

Прошёл месяц. Месяц, который был наполнен внутренними сомнениями, борьбой с самим собой, но также и новой, настойчивой мыслью, которая не давала покоя:

– Надо действовать. Надо что-то менять.

Но как мне идти к наркологу? Я же не какой-то наркоман или заядлый пьяница. Был страх, что если я всё-таки туда пойду, меня поставят на учёт, а впоследствии могут лишить водительских прав. В общем, к одной проблеме сверху положат ещё несколько, чего мне ужасно не хотелось.

Но я решился.

Я переступил порог наркологического кабинета, словно шёл в неизвестную пропасть. Передо мной сидел человек в белом халате, с таким равнодушным выражением лица, что казалось, будто он не врач, а робот, запрограммированный на выполнение рутинных действий. График, протокол и полное отсутствие личной заинтересованности.

– Пейте таблетки, – сказал он, не поднимая глаз, – они снимут тягу. Месяц, два – и всё будет хорошо.

Он выписал мне рецепт, и приём, который длился не более пяти минут, закончился.

Приём показался мне странным. Сразу бросалось в глаза, что здесь тебе не особо-то и хотят помочь, надеясь видеть тебя на постоянных приёмах раз в два месяца. «Ты только плати деньги, и мы будем тебе рады».

Но я всё-таки начал принимать эти таблетки. Побочные эффекты были ужасны: головокружение, тошнота, странная апатия, словно мир вокруг стал тусклым и безрадостным. Но самое главное – тяга не ушла совсем. Она лишь приглушилась, как уголёк, который тлеет под пеплом, готовый вспыхнуть в любой момент. Стоило пропустить приём препарата, как она возвращалась с удвоенной силой, требуя своего.

Я понял, что это не выход, а лишь временная отсрочка, и, что ещё хуже, – это зависимость от таблеток, которую нельзя назвать здоровой жизнью. Этот «бизнес» на таблетках, казалось, был единственным, что их интересовало.

Мама, конечно, видела мои метания, мои неудачи. Я делился с ней всем – всеми своими переживаниями и мыслями. Она слышала о безуспешных попытках справиться с зависимостью. И вот однажды она рассказала мне о курсах при церкви. Православные, по методу Шичко.

Честно говоря, для меня, человека, который едва ли помнил, когда последний раз переступал порог храма, это звучало как-то отдалённо, совсем не близко моему миру. Но в тот момент, когда я чувствовал себя уставшим от постоянной борьбы, когда искал выход, эта идея, которую предложила мама, показалась мне чем-то новым, чем-то, за что можно зацепиться.

Это было как маленький, но чёткий сигнал, который пробился сквозь шум моей жизни. Я понял, что готов попробовать что-то другое. Желание избавиться от зависимости стало сильнее, чем моё недоверие к новым методам. Я был готов ухватиться за любую возможность, которая могла бы помочь мне выбраться из этой ситуации.

Мама, словно почувствовав мою готовность, мой внутренний запрос на перемены, продолжила:

– Я знаю, это может показаться необычным, но многие люди говорят, что именно это им помогло.

И я согласился. Просто согласился. Это не было проявлением безнадёжности, скорее наоборот – ощущалось начало нового этапа, другого пути. Я согласился, потому что чувствовал, что мне нужно попробовать что-то иное. Где-то глубоко внутри, под слоем привычного алкогольного тумана, ещё оставалась искра желания жить по-другому. Жить жизнью, где нет места этой всепоглощающей жажде, жизнью, где я смогу смотреть в глаза своим близким без чувства вины.

Курсы вёл Николай Зиновьев – профессор, человек, который сам прошёл через ад алкоголизма, и теперь, будучи частью межрегиональной академии трезвости, делился своим опытом.

Девять дней, по два часа каждый вечер. Он рассказывал о вреде алкоголя с такой убедительностью, что становилось по-настоящему страшно. Его методом избавления от любой зависимости была работа с мозгом. Каждый день ты должен был писать дневник самопрограммирования, что в один момент твоё внимание с алкоголя перешло на настоящую, нормальную жизнь, а желание выпить утихло насовсем.

– Каждый вечер перед сном, – повторял он, – пишите о том, как прошёл ваш день, о своих мыслях, о том, как вы боролись с тягой.

Но помимо дневника обязательным заданием были утренние и вечерние молитвы, которые я усердно выполнял.

Он делился своей личной историей: как однажды, будучи в запое, упал под стол, почувствовал страшный приступ, понял, что не может встать, и в отчаянии обратился к Богу, пообещав, что больше никогда не прикоснётся к алкоголю. И, казалось, это сработало. Но потом случился срыв.

Он стал одним из моих первых учителей. Я честно отходил эти 9 занятий, а потом ещё месяц упорно писал дневники, стараясь следовать его наставлениям. Казалось, я чувствую себя лучше, становлюсь сильнее. Я был уверен, что вот теперь-то стал настоящим убеждённым трезвенником и про своего врага, зависимость, уже всё знаю.

Но потом… Наступила обычная жизнь. Я перестал писать дневники, в принципе забросил мысли о них, будучи уверенным в том, что больше они мне не понадобятся, ведь теперь я знаю всё. Далее – работа, стресс, какой-то мелкий бытовой конфликт… и вот я снова пью, забыв обо всём, что было сказано и написано когда-то мною в дневниках.

Этот месяц без алкоголя показался лишь короткой передышкой, миражом перед возвращением в привычный, разрушительный «минус».

Зиновьев, видя, что мои попытки не приносят полного исцеления, посоветовал мне Душепопечительский центр Иоанна Кронштадтского.

Каждую субботу я ездил туда, преодолевая десятки километров. Там были молитвы, психологические беседы, групповые занятия. Я записался на исповедь к Анатолию Берестову, доктору медицинских наук, чьё имя было известно в кругах, борющихся с зависимостями.

Кроме того, мне назначили личную встречу с монахом Иоанном Адлевайкиным. Перед тем как попасть к нему, я должен был заполнить анкету. Там были вопросы о сектах, которые разрушили жизни людей, о случаях, когда зависимость сводила с ума, заставляя слышать голоса. Этот центр боролся со всеми проблемами, со всеми видами зависимостей.

Когда я вошёл в его кабинет, он поднял на меня взгляд – пронзительный, будто он видел меня насквозь, будто считывал все мои грехи и страхи. От этого взгляда по спине пробежал холодок, стало не по себе.

Монашеское одеяние, огромная пряжка на поясе, большой крест – настоящий, «козырный» монах, как мне тогда показалось.

– Ну а чего ж ты так? – сказал он. Его голос был спокоен, но в нём звучала какая-то древняя мудрость. – Мать за тебя переживает. Мы все не безгрешные, я ведь тоже всякое по молодости творил. Ходи в церковь, покайся, и Бог тебе поможет.

Всего 20 минут. Его взгляд был строгим, но в нём было что-то, что, как мне казалось, вселяло надежду.

И вот, после всех этих встреч, после исповеди у Берестова, каким-то чудом, или, скорее, благодаря его подходу, меня хватило на три месяца. Я не пил. Чувствовал невероятный прилив сил, настрой был отличный, я был полон решимости.

Но потом… какой-то праздник, обычное дело.

– Ну, это же праздник, – мелькнула мысль, – я же уже три месяца не пью. Я смогу контролировать. Я только чуть-чуть.

И, как по накатанной, началось снова…

Параллельно с другими попытками я начал посещать клубы трезвости, которые действовали при церкви. Это было скорее, как часть общего поиска, попытка охватить все возможные пути.

На встречах священник рассказывал об иконе «Неупиваемая Чаша», мы вместе участвовали в общих молитвах и пели акафисты. После молитвенной части обычно устраивали чаепития, во время которых люди делились своими историями и поддерживали друг друга. Тогда это создавало атмосферу общности и служило дополнительной поддержкой.

Я понимал, что встречи и ритуалы являются частью более широкой системы помощи, но сам по себе я ощущал, что они не приносили того глубокого внутреннего изменения, того перелома, который я так искал. Это было скорее, как внешняя поддержка, которая не затрагивала корень проблемы.

Тем не менее, я был готов пробовать всё. Если пение акафистов или участие в молитвах могли бы помочь, я был готов делать это ежедневно. Я был готов прилагать любые усилия, чтобы избавиться от тяги, которая так сильно влияла на мою жизнь.

В рамках этих же поисков я съездил в Оптинскую пустынь, что было скорее ознакомительным посещением. Я молился, надеясь получить какую-то поддержку или знак, который помог бы мне. Однако никаких ощутимых изменений или прозрений я не почувствовал.

Следующая поездка случилась в город Серпухов, к той самой иконе «Неупиваемая Чаша», о которой рассказывал батюшка. Я хотел лично помолиться перед ней, обратиться с просьбой об избавлении от тяги. Я надеялся, что личное присутствие и молитва окажут более сильное воздействие. Однако и эта поездка не принесла желаемого результата. Ощущение того, что я искал, не появилось.

Казалось:

– Ну, если Бог существует, он то обязательно мне должен помочь!

Но шло время, одни церкви сменялись другими, а свобода, о которой мне говорили, так и не наступала.

– Может, я не там ищу? – перебирались мысли в моей голове.

Честно, на веру я ставил больше всего, видимо, сказалось воспитание матушки. И я бы, наверное, так и продолжил скитаться по различным храмам в поисках избавления, если бы не узнал об одной женщине, которая, оказывается, сама могла исцелять. Ну, как женщине – бабушке.

Для вас, скорее всего, мои метания кажутся дикими. Возможно, в вашей голове возник вопрос:

– Ты что, даже в бабку-заговорщицу умудрился поверить?

И ответ мой вам: определённо да. Когда вы готовы опустить руки, когда ваша жизнь ощущается беспросветным дном, поверьте, вы готовы принять за истину всё, что хоть с вероятностью в 0,01% сможет помочь вам. Поэтому, да, я поверил.

В детстве, когда впервые узнаёшь о бабках-заговорщицах, они кажутся персонажами из страшных сказок. Но жизнь, как оказалось, куда более изощрённый сказочник.

И вот я, уже не мальчишка, а человек, утонувший по горло в алкоголе, еду в глухую деревню к такой вот «бабке». Семь раз. Семь раз мне придётся преодолевать эти долгие часы пути, чтобы она, эта старуха с запахом трав и коптящих свечей, попыталась вытащить меня из бездны.

На первой встрече её изба, пропахшая дымом от свечей, словно окутанная древними тайнами, мне показалось, что я попал в другой век. Она шептала молитвы, крестила воздух, а от свечей, казалось, поднимались не просто клубы дыма, а настоящие бесовские тени, что коптили всё вокруг. Это, как она объяснила, выходила моя тяга тяжёлым дымом.

Признаюсь, это завораживало и пугало одновременно. Старушка не брала денег, но могла взять крупы, макароны – обычные, житейские вещи, если человек хотел как-то помочь или отблагодарить.

– Семь раз, сынок, – проговорила она, – семь раз приедешь, и всё наладится.

Я возвращался из деревни, и с каждой поездкой свечи коптили всё меньше, а её шёпот, казалось, очищал не только воздух, но и мою ауру.

В последнюю нашу встречу она заговорила бутылку водки, пообещав, что если вдруг я снова захочу выпить, от неё меня будет тошнить, если я вдруг всё-таки решусь пригубить. Будет отвращение.

Тогда я думал:

– Зачем же мне бутылка, что лишь станет напоминать о жажде, если я хочу совсем избавиться от зависимости?

Я ходил вокруг этой бутылки целый месяц, стараясь сдержаться, но не смог. Ждал хоть малейшего отвращения. И… ничего. Ни тошноты, ни омерзения. Только усилившаяся тяга.

– Внушение, – понял я, – это когда тебе говорят «не делай», а ты, наоборот, как бы повышаешь внимание к тому, что хочешь сделать, и ещё больше хочется.

Я продолжал выпивать, осознавал, и в эти моменты отходняка, когда боль отступала, я думал. Думал о том, что надо как-то решать эту проблему, но не понимал как.

От отца я узнал о мужчине, психиатре, который занимался кодированием. Идея показалась мне разумной. Решил попробовать, многие же такое себе делали.

Меня приняли в группе человек двадцать. Сам процесс занял часа четыре-пять. Потом – гипноз. Выбрал срок – сразу десять лет. А чего, думаю, мелочиться.

Первые пять месяцев я не пил. Вообще. Не знал, что такое срыв. Всё шло на автомате.

Но однажды я приболел. Простуда, слабость, состояние было как в тумане. Ночью с просони я пошёл на кухню попить воды, открыл шкаф, чтобы взять стакан, и увидел недопитую бутылку водки, оставшуюся после гостей. И на автомате, без мысли выпить, достал бутылку и выпил стакан.