Магия тыквенных огней

– Ян, – представился он, слегка склонив голову.

– Варвара, – выдохнула она гордо, чуть свысока глядя на своего собеседника.

– Варвара… – повторил он, имя в его устах прозвучало как старинная, забытая мелодия. – Хм, что же, Варвара, раз уж ваша тыквенная цитадель не разрушает доверие поклонников, может, рискнёте сделать вылазку? Всего один танец. И я сразу же верну вас обратно к страже.

К своему удивлению, она… кивнула. Ян протянул руку, покрытую тёмной перчаткой из тончайшей мягкой кожи. И её ладонь, растерянно дрогнув, осторожно легла сверху.

Он повёл её в центр зала. Мелодия вальса, та самая, меланхоличная и далёкая, окутала их, став плотнее воздуха. Ян держал её уверенно и нежно, его рука на талии ощущалась скорее мягкой поддержкой, чем цепкой хваткой. Варвара на первых шагах двигалась скованно, тело упрямо не слушалось, а ноги растерянно путались. Но он вёл ее так легко и умело, что постепенно она начала расслабляться, попадая в классический ритм раз-два-три.

– Вы знаете, отчего в старых усадьбах такой особый запах? – тихо спросил он почти шёпотом, склонившись к её уху. – Так пахнет время. Оно осело в книгах, в портьерах, в древесине полов. Оно тяжёлое, как чугун. И никуда больше не торопится.

Она молчала, слушая столь непривычные её уху размышления.

– А вы, Варя, пахнете городом, – продолжал он. – Не грязью или топливом. Спешкой. Накалённым нервом. Горько, терпко и… интенсивно.

– А вы пахнете дымом и вишней, – почти шёпотом ответила она, пытаясь поддержать диалог.

– Правда? – с легкой усмешкой переспросил он. – Что-то новенькое. Обычно я пахну завышенными ожиданиями или, на худой конец, полынью. Вишня куда приятнее. Пусть будет так.

Они кружились, и Варвара чувствовала, как реальность начинает терять чёткие границы. Пламя свечей расплывалось в тягучие золотистые полосы, лица других гостей превращались в бледные пятна. А в самом Яне ощущалось что-то гипнотическое, завораживающее. И всё же где-то там, в глубине сознания, копилась тревога. Что-то было не так. Было не тем?..

Свет неожиданно дрогнул и исчез на миг, словно порыв ветра из щели оконной рамы заставил пламя сотен свечей прилечь, погрузив зал в трепещущую тьму. Варвара случайным образом взглянула на большое, чуть треснувшее зеркало на стене. Отражения пар кружились в такт музыке. Её лицо – раскрасневшееся, с расширенными от темноты и страха зрачками. Часть гостей, самые нарядные и спокойные, отражались совсем иначе, словно полупрозрачные тени. Бледные отблески реальных фигур плясали в зеркальном пространстве, очерченные сияющим, плывущим контуром.

Десяток ледяных игл страха пронзили её насквозь. Так не бывает… Она лихорадочно перевела взгляд на других гостей. Те, уставшие, серые – отражались как всегда, в полумраке их практически не было видно. А вот её партнер, Ян… нет! В зеркале вместо него было лишь блеклое пятно, кружащее рядом с её реальностью.

Свет выровнялся. Ян смотрел на неё спокойно и чуть взволнованно.

– Что-то не так, Варвара? – спросил он, и его бархатный голос прозвучал как убаюкивающий яд.

Она легонько махнула головой, пытаясь убедить себя, что это лишь игра света, бессонница, переутомление. Но её тело напряглось, пальцы непроизвольно впились в его крепкое плечо.

И тогда свет мигнул вновь. На этот раз – резче, тревожнее. Она сразу же повернулась к нему и тут же увидела лицо Яна вблизи. Его глаза… Вместо карего обода с золотистыми искорками вспыхнуло холодное серебристое сияние. Такое же исходило сейчас от особенно нарядных гостей.

«Они как хищники».

Ужас, острый и животный, вырвался из груди комом, подступив к горлу, лишая девушку дыхания. Она ждала, что Ян набросится, что его черты исказятся нечеловеческим образом. Но он лишь стоял, глядя на нее с бесконечной усталостью и любопытством. Этот непривычный, уж больно тоскливый оттенок в его сияющих глазах был куда страшнее любой потусторонней гримасы. И в этой парализующей мгле тихие шаги Яна пробивались сквозь разум, просачиваясь сквозь пелену ужаса. Сперва она замерла. Но затем с силой, о которой сама не подозревала, оттолкнула его и попятилась.

– Не трогай меня! – её голос сорвался на шепот, полный отвращения и страха.

Варвара не помнила, как очутилась в коридоре. Её каблуки отдавались гулким, насмешливым эхом в пустынной усадьбе. Варя бежала, чувствуя, как холодный пот выступает на спине колкой ледяной плёнкой, а ноги становятся непослушными, ватными, путаясь в дурацких расшитых юбках. За спиной не было слышно погони – лишь нарастающая, давящая тишина, а вдалеке всё тот же вальс, словно игравший где-то глубоко в голове.

Варя не сдавалась, пока в груди не закололо от нехватки воздуха. Она рванула в первую попавшуюся дверь и, с силой захлопнув её, прислонилась спиной к грубой древесине, пытаясь отдышаться. Сердце билось где-то в горле частыми болезненными ударами.

Комната оказалась кабинетом или, скорее, небольшой картинной галереей. Дышать было сложно, воздух здесь ощущался неподвижным, спёртым, густо пропахшим старым лаком, красками и пылью. Окна плотно закрыты тяжёлыми бархатными портьерами, скрывавшими мир. Свет от единственной тусклой люстры отбрасывал длинные корявые тени на стены, сплошь увешанные портретами в потемневших золочёных рамах с крошечными подписанными табличками.

Почувствовав себя в относительной безопасности, Варвара сделала несколько глубоких, прерывистых вдохов. Дрожь в коленях понемногу утихала, сменяясь волнительным любопытством. Она подошла ближе к стенам, вглядываясь в лица на полотнах. Мужчины в мундирах и сюртуках, дамы в пышных платьях с чудаковатыми причёсками. Лица давно ушедшей жизни смотрели на неё с холстов надменными, застывшими взорами.

И тут её кровь похолодела, сердце с болью дрогнуло. Она узнавала их… Томную красавицу в платье цвета жёлтой алычи – она кружилась в вальсе с уставшим юношей в помятом пиджаке. Строгого мужчину с густыми усами – он первым пригласил её на танец в начале вечера.

Она шагала дальше, и галерея превращалась в зловещий каталог гостей бала. И вдруг остановилась. Замерла. На портрете, писанном маслом, смотрел на нее он. Ян… Тот самый насмешливый взгляд, те же тонкие губы. «Арх-р. Ян Вольский. 1820–1853». От страха скрутило живот, руки затряслись мелкой дрожью, судорожно хватаясь за локти. Что это? Он… призрак? Фантом? Несмешной розыгрыш?

– Варвара, вы нашли мой скромный кабинет? – раздался за её спиной бархатный, хорошо знакомый голос.

Варя резко обернулась, прижимаясь к стене с портретами. Ян стоял в нескольких шагах. Он не входил через дверь – на нём проступили тени, словно он сам состоял из частиц мрака. Его лицо не выражало ни ярости, ни злобы, лишь лёгкую, задумчивую усмешку.

– Кто… Кто вы? – выдохнула она, и голос её испуганно дрогнул.

– Что ж. Я – урок, который никто не учит, – произнес он, медленно делая ещё шаг вперед. Его фигура на мгновение стала полупрозрачной, мерцающей, и сквозь него проглянул шкаф с книгами. – Мы – те, кто ценит жизнь. А вот наши гости, увы, обменивают её на долг. На карьеру. На чужое мнение. На бесконечную гонку за сказочным успехом. Каждый из нас заслужил своё бессмертие. А вы? Раз уж приглашение на осенний бал настигло кого-то, сожалею, значит, жизнь бедолаги проходит совершенно впустую. Бесполезно.

Он приблизился ещё немного. Варя не могла пошевелиться, охваченная страхом и странным, парализующим смирением, исходящим от него.

– Каждую осень, во время бала, мы выходим из этих портретов, чтобы напитаться жизнью тех, кто идёт по нашему бессмысленному пути, – его голос стал тише, но от этого лишь жёстче. – Тех, кто, как и мы когда-то, добровольно совершает глупые ошибки. Надевает на себя оковы из должностных инструкций и глупых бесконечных обязанностей. Не прожитая, растерянная по мелочам жизнь для нас – сладкий мёд. Он подтверждает, что наш путь не был напрасным. За счёт гостей мы проживём ещё год.

Он был уже совсем близко. Его холодное дыхание, пахнущее терпкой полынью, вишней и жжёной древесиной, коснулось её щеки.

– Но ты… Варя… – он посмотрел на неё, и в его сияющих глазах не было голода. Была мучительная, неподдельная тоска. – В тебе я слишком чётко вижу себя. Того юного дурака, что закопал свою жизнь под чертежами и схемами. Я сгорел дотла из лучших побуждений… То же пламя разгорается и в тебе. Я вижу твою душу. И ты ещё не сдалась. Ты борешься, сама того не осознавая… Брать то, что ещё так нежно надеется жить, – все равно что убить последнюю частичку самого себя.

Его слова повисли в тишине, тяжелые и откровенные. Они коснулись самой сути её боли, её веры, в которой она боялась признаться даже себе. И странным образом леденящий страх внутри начал таять, сменяясь горьким пониманием и даже сочувствием.

– Вы… прошли через это? – тихо спросила она, не в силах отвести взгляд от его печальных карих глаз.

– Ха, да уж… Я был архитектором, – коротко кивнул он, легонько усмехнувшись. – Одержимым идеей построить вечное, безупречное и неповторимое. Проектировал мосты, здания, которые должны были пережить века. А сам погас в тридцать три, не оставив после себя ничего, кроме тех бесполезных чертежей. Я стал рабом своей идеи, как ты стала рабыней отчётов. Я забыл, что такое жить. Чувствовать, наслаждаться, мечтать. Влюбляться. А когда понял – было поздно.

Варя молчала, впитывая каждое слово его исповеди. Она смотрела на Яна и видела не призрака, а такого же заложника собственных ошибок, пренебрегающего безвозвратными днями и годами, такого же монстра, как и она сама. Только вот его срок уже настал…

– Что же тебя держит там? – спросил он, и в его голосе прозвучала не насмешка, а искреннее любопытство. – Внимание руководителя, который забудет о тебе на следующий день после увольнения? Премия, что уйдёт на оплату долгов за ту самую ловушку, в которой ты живёшь? Ты оставила труды ради этого бала. Скажи, а правда ли оставила?

– Ну… пожалуй, не совсем, – прошептала она, и это было самым честным признанием в ее жизни. – Моя работа со мной. Всегда. И здесь тоже…

– Так дай же нам жизнь… – начал было он заученную ужасающую фразу, но голос внезапно сорвался. Ян смотрел на нее, и его лицо исказилось внутренней борьбой. Он сжал кулаки, будто превозмогая невыносимую боль. – Нет.

Он отступил на шаг, и его фигура вновь задрожала, теряя на миг четкость.

– Исчезни, Варя, беги… – прошептал он, и это прозвучало не как приказ, а как мольба. – Пока тебя не нашел кто-то другой.

Но она не двинулась с места. Она смотрела на него, на этого мерцающего мужчину, который оказался честнее всех живых людей, кого она встречала за последние годы.

– Почему? – выдохнула она. – Почему вы… ты меня отпускаешь?

Он опустил голову, его плечи сгорбились под невидимой тяжестью.

– Потому что ты мой шанс, – его голос стал тихим и мягким, как шелест опавших листьев. – Шанс не повторить своих ошибок. Я не позволю ещё одной душе похоронить себя заживо в четырёх стенах из-за чужих ожиданий. Так долго я был вечным напоминанием, предостережением. А толку? С каждым годом вас всё больше. Хотя бы один раз… Я хочу стать искуплением. Памятью.

Он поднял на нее взгляд, и в его сияющих глазах она видела не голод, а глубокую тоску и… облегчение.

– Живи, – сказал он просто. – По-настоящему. Прошу.

Он медленно протянул ей руку в тёмной перчатке из тончайшей кожи, молча, слегка смущённо приглашая на танец. Варвара чуть робко шагнула вперёд и взяла его за прохладную ладонь. Он привлек её к себе, перекладывая руки на талию, склонив голову трепетно ближе, и они закружились в плавном, почти невесомом танце. Не было музыки, звучал лишь отголосок его шагов и бешеный стук её сердца.

Он таял на глазах, становясь всё более прозрачным, как утренний туман, рассеивающийся под лучами солнца.

– Ещё увидимся, Варя, в другом виде, – его голос звучал тихо-тихо, только в её голове. – А пока… живи!

Фигура Яна распалась на мириады серебристых пылинок, которые на мгновение повисли в воздухе, а затем медленно осели на его портрете. В руке Варвары осталась лишь одна перчатка, хранящая легкий, холодный след его прикосновения и аромат жженого дерева и пряной вишни. Это был не трофей. Долг. Обещание. Память.

Автор на ЛитРес:

https://www.litres.ru/author/33474352/

Светлана Вахеметс «Вернуть имена»

Автобус остановился с тихим шипением, и Марта вышла, первая ступая на гравий старой остановки.

Вечер в Нарочанском крае пах дымом из печей и влажной хвоей. Лёгкий туман тянулся от озера, будто кто-то пролил молоко на дальний лес.

Она подтянула рюкзак и огляделась. Маленькая станция – деревянный павильон, за которым чернела сосновая полоса. Лампочка под навесом мерцала, и в этом мигании было что-то уютное и тревожное одновременно.

– Мартка! – позвал знакомый голос.

Тётка Аксинья шла навстречу в вязаном платке и резиновых сапогах, сияя так, будто племянницу не видела целую вечность.

– Ну наконец-то, – обняла крепко, пахнущая дымом и яблоками. – Соскучилась, моя ты дорогая. Устала с дороги?

– Нормально, – Марта улыбнулась. – Главное, доехала.

Дорога и вправду вымотала, но сердце колотилось не от усталости. Она с детства любила эти края – озёра, тропы, старые легенды, которыми Аксинья щедро делилась долгими вечерами. В Минске Марта вела небольшой блог о мистике и фольклоре, и каждая поездка сюда была как маленькая экспедиция.

По пути домой тётка рассказывала о местных новостях, про новый магазин и про праздник, что намечается завтра:

– «Вячоркі агнёў»[1], не слыхала? – глаза Аксиньи загорелись. – Наши в эту ночь тыквы со свечками по озеру пускают. Чтобы души предков дорогу нашли.

Марта кивнула, пряча улыбку. Такие обычаи – то, что она обожала.

– А почему я раньше про этот праздник не слышала? – спросила Марта, когда тётка поставила чайник на плиту.

Та лишь пожала плечами, стукнув крышкой.

– Ты ж до осени тут никогда не оставалась, вот и не попадала. Это больше для своих. Не ярмарка какая, тихий вечер. Сами для себя.

Аксинья разлила чай, и в кухне запахло сушёными яблоками и мёдом.

– Завтра увидишь, – добавила она, смягчив голос. – Только не забудь тёплое надеть, на озере к ночи холодно.

Они посидели ещё немного, слушая, как за стенами шелестит ветер.

– Кстати, – тётка вдруг хлопнула себя по лбу, – я ж обещала соседке торт принести, а магазин скоро закроется. Не сходишь? А то я тут с пирогом вожусь.

Марта улыбнулась:

– Конечно, схожу. Где он теперь, старый или новый?

– В новом, за школой. Там и выбор получше.

Она накинула куртку и вышла в уже потемневший двор. Луна подсвечивала туман над лугами, и от озера тянуло прохладой и чем-то пряным, словно горелой травой

Марта расправила плечи и вдохнула полной грудью. Эти места были ей почти родными. И именно благодаря своей тётке она так полюбила поверья, мистические рассказы и местный фольклор.

Деревенская улица была почти пуста: редкие окна светились мягким жёлтым, где-то лаяла собака. У магазина горел фонарь, под ним стоял парень в тёмной куртке, листал телефон. Марта сначала прошла мимо, но потом остановилась: знакомый профиль, чуть взъерошенные волосы.

– Илья? – позвала она неуверенно.

Парень поднял голову, прищурился и расплылся в улыбке.

– Мартка! Сколько лет! Я почти не признал!

Воспоминание о летних играх на берегу мелькнуло так живо, что Марта засмеялась. Они быстро разговорились: про Минск, про деревню, про то, как странно снова встретиться. Илья рассказал о «Ночи огней» – завтра вечером весь посёлок соберётся у озера запускать тыквы со свечами.

– Приходи, – сказал он, когда они вышли из магазина. – Самому скучно, а тебе понравится. Это как раз твоя тема – мистика, старые обычаи.

Марта кивнула, чувствуя лёгкое возбуждение, то самое, что всегда приходило, когда рядом мелькала мистика и загадки.

После ужина Аксинья принесла из кладовой две небольшие тыквы.

– Давай, помощница, – улыбнулась, ставя их на стол. – Надо светильники сделать, без них праздник не праздник.

Марта провела ладонью по шершавой кожуре.

– Это для завтрашней «Ночи огней»?

– Угу. У нас старый обычай: раз в год зажигаем огонь для тех, кто ушёл, чтоб дорогу к живым нашли. – Тётка достала нож и начала вырезать крышечку. – Говорят, в эту ночь граница тонкая. Кто не успел попрощаться, может явиться, хоть на миг.

– А живые? – Марта наклонилась ближе, наблюдая, как ложка выскребает золотистую мякоть. – Могут сказать то, что не успели?

Аксинья подняла глаза, в которых отразилось пламя лампы.

– Могут. Если осмелятся. Но только раз в году и только тем, кто по-настоящему зовёт.

Марта почувствовала, как под кожей пробежал холодок. Она вспомнила бабушку, ушедшую внезапно, и недосказанную фразу: «Я приеду летом». Не успела. Не доехала.

– А ты когда-нибудь… – начала она.

Но тётка перебила мягко:

– Каждый несёт своё. Главное – не путать тоску и страх.

Они вырезали лица-фонарики, и Марта ловила себя на том, что нож двигается сам, словно знает, какой узор нужен. Тыквенные головы с зубастыми улыбками получились не злыми, а скорее задумчивыми.

Когда всё было готово, Аксинья засыпала внутрь сухие травы.

– Чтоб огонь ровно горел. И чтоб слова, что в сердце держишь, дым донёс туда, куда надо.

Марта молча кивнула, ощущая, как воздух в кухне густеет – то ли от пряного запаха, то ли от невидимых ожиданий.

Когда огни в доме погасли, Марта ещё долго не могла уснуть. В окне висела круглая луна, и казалось, что озеро шепчет прямо за соснами. С детства она любила истории о том, как «тонкая грань» растворяется, но сегодня каждая тень казалась живой.

«Что, если можно сказать хотя бы одно слово?» – мелькнуло и не отпускало.Мысли упорно возвращались к бабушке. В последний их разговор Марта спешила, помнила только: «Я приеду летом, обещаю». И не успела.

Аксинья уже хлопотала на кухне, у окна дымились две готовые тыквы-фонарики.К утру сон всё-таки накрыл её, и проснулась она от запаха свежего хлеба.

– Сегодня вечером к озеру идём, – сказала тётка, поправляя платок. – Возьми свою, только не спеши за толпой. У нас у каждого своя тропка.

К сумеркам улицы деревни ожили. Дети смеялись, мужчины несли ведёрки с углями, кто-то звонил в колокольчик. Казалось, само озеро зовёт.

У ворот в мягком свете фонаря ждал Илья. На плече у него висела старая фотокамера, а в руках он держал ещё одну тыкву, вырезанную резкими, но красивыми линиями.

– Для компании, – улыбнулся он, приподнимая тыкву. – Говорят, чем больше огней, тем ярче дорога.

Они пошли вдоль тропы, где сухая трава пахла мёдом и гарью. Над водой клубился туман, отражая десятки крошечных огоньков. Люди запускали тыквы, и те плавали, как рыжие звёзды.

– Красиво, правда? – Илья шепнул, будто боялся спугнуть тишину.

Марта молча кивнула, чувствуя, как сердце гулко откликается. Она зажгла свечу в своей тыкве и аккуратно опустила её в воду. Лёгкая волна подхватила огонёк – и вдруг он не поплыл к середине, как остальные, а медленно двинулся вдоль берега, словно выбирая путь.

Илья заметил это первым.

– Странно. Тут течения нет.

Марта, не раздумывая, пошла следом. Лес за их спинами тихо сомкнулся, а тыква мерцала впереди, как живая, и вела их к тёмному силуэту старой мельницы.

– Туда нельзя, – Илья остановился. – Место… нехорошее.

Но Марта уже чувствовала то самое внутреннее притяжение, будто её собственные недосказанные слова ждут за той дверью.

– Март, может, не надо? – снова попытался воззвать к ней Илья. – Сама же помнишь, какие байки про эту мельницу ходили!

Марта остановилась, бросила взгляд через плечо.

– Про призрака мельника? – в её голосе слышалось скорее любопытство, чем страх.

– Не только, – Илья нахмурился. – Говорят, он молол не одно зерно. В голодные годы дети пропадали. Наши старики шепчут: он будто «жерновами судьбы» их перемалывал. И теперь по ночам там слышен смех. Детский, но холодный.

Тыква-фонарик качнулась на воде, и свет отразился в мутных стёклах мельницы, словно кто-то за ними стоял.

– А ещё… – Илья понизил голос. – Если внутри назвать имя умершего, он ответит. Но приходят не только те, кого ждут. Иногда – совсем чужие.

Ветер донёс с озера влажный запах гнили, и Марта ощутила, как тонкие мурашки пробежали по рукам. Но вместе со страхом – всё сильнее ощущалось странное притяжение, как будто за дверью кто-то ждал именно её.

Марта осторожно ступила на покосившийся настил моста, что вёл к двери мельницы. Доски стонали под ногами, и каждый шаг отдавался в груди тяжёлым эхом. Илья остался на берегу, но взглядом не отпускал её.

– Март, не дури… – донеслось из тумана, но она уже толкнула дверь.

Та открылась легко, будто давно ждала. Внутри пахло сыростью, пылью и старой мукой. Луна пробивалась сквозь дыры в крыше, ложась бледными пятнами на пол.

Скрипел какой-то механизм – то ли двигались остатки жерновов, то ли ветер крутил колёса. Но в этом скрипе слышался странный ритм, похожий на слова.

Она замерла, прислушиваясь.

Ма… рта…

Имя прозвучало тихо, будто из-под пола.

Воздух дрогнул, и по комнате прошёл холод. Пыль поднялась вихрем, и в ней проявились фигуры – неясные, словно силуэты, нарисованные дымом. Их было несколько: высокие, низкие, сгорбленные. У всех вместо лиц – пустота.

Марта резко рванулась к двери, но та захлопнулась прямо перед носом. Дерево содрогнулось, замок щёлкнул сам собой. Снаружи раздался вскрик Ильи и глухой стук: он бился в дверь, но без толку.

– Откройте! – закричала Марта и забарабанила кулаками.

В ответ раздался шёпот.

Он приходил со всех сторон сразу, холодный, как земля в могиле. Слова складывались и рассыпались, будто сотни голосов шептали одновременно:

– Не… уйдёшь…

– Останься…

– Тепло… нужно…

Тени сгущались, удлинялись, и их движения напоминали рывки хищников, что окружают жертву. Один силуэт качнулся ближе – от него пахнуло мокрой землёй и гнилым зерном.

– Кто вы? – сорвалось у Марты, и голос её прозвучал сдавленно, чужим.

Шёпот ответил смехом, глухим и детским. Где-то в углу щёлкнула жердь, будто маленькая рука постучала по доске. В другом конце мельницы скрипнули жернова, хотя колёса давно обросли мхом.

Голоса сливались, перебивали друг друга:

– Мы голодные…

– Мы забытые…

– Отдай… тепло…

Холод обволакивал её плечи, дыхание перехватывало. Тени тянулись всё ближе, и в какой-то миг Марта почувствовала – ещё немного, и они сомкнутся на ней, утянут туда, где только мрак и шёпот.

Холод коснулся её плеча. Будто кто-то приложил ледяную ладонь к коже. Марта вскрикнула – и мир вокруг дёрнулся, растворился.

Она стояла на кладбище. Трава была по пояс, кресты завалились набок, и только одна могила выделялась особенно – крошечный холмик, заросший крапивой, с почерневшей дощечкой вместо плиты. Буквы почти стёрлись, но Марта всё же разобрала несколько: «…леник…»

Сердце болезненно сжалось.

И в тот же миг чужая боль хлынула в неё, как ледяная вода. Тоска, обида, отчаяние – будто кто-то забыт здесь, никем не оплакан и годами ждёт единственного: чтобы его вспомнили.

Вокруг послышался гул голосов – сотни, тысячи, они шептали в унисон, накатываясь волной:

– Видь нас…

– Помни…

– Скажи…

Марта отпрянула, хватая ртом воздух, и снова оказалась в мельнице. Духи сгущались, но теперь она видела: у каждой тени нет лица лишь потому, что их имена стёрлись из памяти живых.

Она медленно выдохнула, вдруг поняв:

– Вы хотите… чтобы я рассказала о вас?

Тени замерли. В тишине скрип жёрнова зазвучал громче, будто подтверждая её догадку.

Илья с грохотом ворвался внутрь, с плеча выбив дверь. Холодный воздух рванул вон, и тени заструились, словно дым, растворяясь в ночи. Мельница стихла, будто ничего и не было. Только Марта стояла посреди зала, бледная, с расширенными зрачками.

– Ты в порядке? – Илья подбежал, схватил её за руку.

Она кивнула, но голос вернулся не сразу.

– Они… они не злые. Просто забытые.

Позже, уже в доме у тётки, под одеялом и с чашкой горячего чая, Марта долго не могла уснуть. В ушах всё ещё звучали их шёпоты. Видения не отпускали: та могила, покосившиеся кресты, бесконечное «Помни нас».

И именно там, в ночи, родилась мысль.

Через неделю Марта уже сидела в районном архиве. Пожелтевшие бумаги шуршали под её пальцами, и каждая фамилия, найденная среди забытых записей, будто отзывалась внутри тихим эхом. Она записывала их в блокнот – и чувствовала, что за её спиной кто-то одобрительно смотрит.

Весной она вернулась в деревню с группой волонтёров. Вместе они вырубали крапиву, ставили кресты прямо, очищали надгробия от мха. Для блога Марты это стало целой рубрикой – «Вернуть имена».