Магия тыквенных огней

– В тебе достаточно проницательности, чтобы разглядеть истинную природу опасных даров, – продолжил Ноябрь. – Нет властолюбия: ты легко отказалась от иллюзии контроля над миром. И довольно мужества, чтобы выбрать трудный путь смертной жизни со всеми её горестями и радостями. Мы не ошиблись в тебе, юная ведьма. Так прими же настоящую награду.

Сентябрь протянул мне небольшой мешочек с зёрнами.

– Они взойдут на самой скудной почве, в самые неурожайные годы. Те, кто тебе дорог, не будут знать голода.

Октябрь держал ведьмину спицу из латуни.

– Распутает любые узлы в судьбах и отгонит зло, – сказал он.

В ладони Ноября возникло чёрное зеркальце в серебряной оправе. Казалось, это миниатюрное лесное озеро с заиндевевшими берегами.

– Зеркало, которое покажет суть вещей, – пояснил он. – И поможет развеять чужое колдовство.

– Я не понимаю… – растерянно произнесла я, не спеша принимать мешочек с зёрнами и зеркало. – Вы всё-таки хотите сделать меня своей жрицей?

– Мы хотим, чтобы ты оберегала равновесие между нашим миром и миром живых, – поправил Октябрь. – Дитя грани, выбравшее нужную сторону. Храни осенний Предел и не позволяй миру соскользнуть в вечную зиму.

А Сентябрь озорно подмигнул мне и добавил:

– Люби своего кузнеца, ведьма. И пусть огонь в ваших сердцах горит ярко и жарко! А своих помощников мы, пожалуй, заберём. Теперь наблюдатели ни к чему.

Он поманил котов, и те, обтёршись напоследок круглыми боками об мои ноги, радостно устремились к Лордам. Я тихонько вздохнула, проводив их взглядом. И моя грусть не ускользнула от внимания Октября. Ещё один щелчок пальцев, и из тумана выступила чёрная кошка с янтарными глазами и прозрачно-белыми, точно выточенными из первого льда, коготками.

– А это помощница для тебя, – произнёс он с улыбкой. – Пусть станет твоей тенью и верной спутницей.

Золотая Осень благословляла нас.Владыки осени растаяли в тумане, и у берёзы остались лишь мы с кошкой. Я присела, провела ладонью по гладкой чёрной шёрстке, и моя новая питомица тут же замурлыкала. Над лесом всходило солнце. Первый рассвет после Самайна, и первый день моей новой жизни. Повернувшись, я поспешила к деревне, и ещё издали увидела у околицы Огнеяра. Заметив меня, кузнец бросился навстречу, и с каждым шагом тревога на его лице таяла, уступая место радости и облегчению. Сойдясь, мы замерли на миг напротив друг друга. Я бережно коснулась обожжённой щеки Огнеяра, провела ладонью, лаская и одновременно стирая печать чужого злого колдовства. А затем вложила свою руку в его. Горячую, сильную. В этот миг с ближайшего клёна сорвался последний алый лист. Важно и плавно покружился в прозрачном воздухе и лёг на наши сплетённые пальцы – как сургучная печать на договоре.

А откуда-то издали донёсся тихий, многоголосый смех, в котором сплелись и мягкий шелест спелых колосьев, и шёпот опадающей листвы, и хрустальный перезвон первых льдинок на лужах. Лорды Осени ликовали, отыскав наконец ту, что не побоялась сделать собственный выбор.

Конец

Автор на ЛитРес:

https://www.litres.ru/author/nika-veymar-17333880/

Элен Миф «Бабушка»

1

«И тогда Красная Шапочка говорит: “Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие глаза?” – А Волк ей и отвечает: “Чтобы лучше тебя видеть, дитя мое”. – “Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?” – снова спрашивает Красная Шапочка. – “Чтобы съесть тебя!” – зарычал Волк, откинул одеяло, бросился на Красную Шапочку и съел её».

Баба Маша замолчала, глядя на нас с Ниной. В комнате стало тихо-тихо, так, что я мог слышать тиканье ходиков на стене. Нина забилась под одеяло – я видел только два больших синих глаза, в ужасе таращившихся на бабу Машу, а еще чувствовал, как сестрёнка мелко дрожит. Я ждал, что бабушка продолжит рассказывать сказку, но она молчала и задумчиво смотрела куда-то в окно.

– А почему Красная Шапочка сразу не поняла, что это волк? – спросил я нарочито громко, чтобы голос не дрожал.

– А? – баба Маша вышла из своих мыслей и уставилась на меня выцветшими серыми глазами.

– Замолчи, – зашипела Нина мне в ухо и пнула под одеялом.

– Отстань! Баб Маш, я спросил, почему Красная Шапочка не поняла, что это волк? Я бы никогда не перепутал волка с тобой, даже если бы он надел твой халат. Волка же сразу видно.

Мне было уже десять, я был большим мальчиком, не боялся страшных сказок и всегда задавал умные вопросы, чтобы взрослые понимали, что ко мне надо относиться серьёзно.

– Есть волки, а есть Волки, – загадочно сказала бабушка надтреснутым старческим голосом. – Таких от людей не отличить.

– Как можно не отличить волка? – настаивал я. – У него же шерсть и пасть. И говорить они не умеют.

– Это просто сказка, Андрей, – снова зашипела Нина и добавила громче голосом «хорошей девочки». – Правда, бабушка? Это же просто сказка? В сказке всё может быть.

– Это не просто сказка, не будь дурочкой. Сказки – это предупреждения маленьким мальчикам и девочкам, что с ними будет, если они не будут слушаться. А сейчас быстро к стенке повернулись и спать. А то волк придет за вами, – резко ответила баба Маша, встала, выключила лампу и вышла из комнаты.

В темноте тикали ходики, всхлипывала напуганная Нина, а по моей спине бегали приятные мурашки ужаса.

2

Поезд остановился, качнувшись, и я проснулся. За окном было темно, в жёлтом свете станционного фонаря было видно, что на улице идёт мелкий осенний дождь. Октябрьская желтая хмарь билась мордой в стекло, а поезд выдыхал, как большой, уставший зверь. Я дремал один в купе, чему был очень рад. Глянул на экран телефона – до Подсвилья оставалось ехать ещё три часа.

Нина наотрез отказалась ехать со мной, она ненавидела бабу Машу. Я не понимал сестру. Да, баба Маша, которая на самом деле была нашей прабабушкой, была очень странной. Жила в какой-то вымирающей деревне под Подсвильем, переезжать не хотела, даже когда ей девяносто стукнуло, и она уже не могла кормить кур и гусей, держать корову и полоть свои грядки. Да, у неё в доме всегда странно пахло, не было телевизора и игрушек, а еще она постоянно рассказывала какие-то более страшные версии сказок. Особенно любила сказки про волков: «Красную Шапочку», «Трёх поросят» или «Волк и семеро козлят» – эти сказки всегда доводили маленькую Нину до истерики.

Но в остальном баба Маша была хорошей, заботилась о нас как могла. Брала нас к себе на всё лето, разрешала брать в хату жёлтеньких цыплят, беременных уличных кошек, тощих, голодных псов. Не запрещала прыгать с тарзанки в озеро, угощала вкусными блинами из домашнего молока.

Теперь баба Маша умирала, родители должны были приехать на выходных, я сорвался сразу, среди недели. А Нина фыркнула в трубку и заявила, что ноги её не будет в доме «этой старой ведьмы». Я снова погрузился в воспоминания. Мы ездили в деревню Кубочники каждое лето, пока мне не исполнилось двенадцать, а Нине девять. Я не мог вспомнить, почему мы перестали туда ездить. Возможно, из-за Нины, ей с каждым годом всё меньше и меньше хотелось ездить к бабе Маше.

Справедливости ради, баба Маша тоже недолюбливала мою младшую сестру: старалась напугать её, дать побольше работы, пригрозить запереть в чулане. А Нина шкодничала – мелко и злобно, как могут только маленькие дети. Однажды спрятала икону из красного угла – бабушка разозлилась ужасно, высекла Нину настоящими розгами. Но еще сильнее бабуля разозлилась, когда с верхней перекладины на двери пропал её сухой букет. Она спрашивала нас, не мы ли его сняли и куда дели, но я понятия не имел, а Нина смотрела своими честными синими глазами, полными слёз, и лепетала: «Это не я, бабушка, это правда не я». В тот же вечер за нами приехали родители, хотя был только конец июня, нас забрали, и уже в машине Нина повернулась ко мне с лукавой ухмылкой и сказала: «Я бросила в костер её драгоценный веник».

Я так и не понял, почему баба Маша обозлилась настолько, что отдала нас родителям – это был просто сушёный щавель да волчье лыко, но с тех пор она даже перестала поздравлять мою сестру с днём рождения и Новым годом – открытки с зайчиками и белочками приходили только мне.

3

Поезд снова тронулся, стук колёс усыплял, а я всё думал, почему же Нина так не любила бабушку? «Это всё её страшилки, – пронеслось в голове. – Она ненавидела, когда баба Маша своим старушечьим низким голосом в полутьме начинала рассказывать мрачные истории».

Почему-то в исполнении бабы Маши обычные сказки казались страшнее, чем были на самом деле.

«Козлятушки, ребятушки, отоприте, отворите, ваша мать пришла, молочка принесла», – пропел Волк голосом мамы-козы. – Козлята и говорят: «Не откроем тебе, ты – Серый Волк. Просунь в щель свою лапу, тогда посмотрим». Просунул Волк в щель под дверью лапу, мукой обсыпанную, поверили козлята, открыли дверь – Волк ворвался и задрал их всех.

Мне самому не по себе было от хрипловатого шёпота бабушки, от её немигающего взгляда куда-то в пустоту.

– А как же охотники? – тихо, тоненько пискнула Нина.

– А что охотники? – непонимающе воззрилась бабушка.

– Ну, пришли охотники, разрезали волку живот и выпустили козлят, – в голосе Нины звучала робкая надежда на счастливый конец.

– Чушь. Эту концовку придумали для глупых трусишек. Даже если вскрыть живот волку, живые козлята оттуда не выйдут, – жёстко отрезала баба Маша.

– Но в сказке так было! Было так! – закричала сестрёнка, из глаз брызнули слезы.

– А в жизни не так! В жизни, если ты глупая, доверчивая и открываешь двери всем подряд, то тебя сожрут и даже косточек не оставят – и никто тебя не спасёт, понятно?

– В жизни волки мамами не прикидываются, – встал я на защиту сестры.

– Волк может прикинуться кем угодно, а ты не поймёшь, пока не станет слишком поздно…

Поезд снова сильно качнулся, я вышел из полудрёмы. Баба Маша никому не доверяла, у нее была сильная паранойя – это я сейчас понимал, а тогда мы были детьми, так что совершенно естественно, что вспышки бабушкиной подозрительности пугали нас.

«Как с дядей Лёшей», – пронеслось у меня в голове. Надо же, я и не думал, что вспомню дядю Лёшу. Он был бабушкиным соседом, часто заходил к ней, они пили самогон, а после – пели песни и вспоминали какие-то истории из прошлого. А потом бабушка перестала пускать его в дом.

4

– Мария, впусти, плохо мне, – голос звучал глухо, хрипло, как у больного ангиной.

Я и Нина уже были в кровати, накрывшись простынёй до самых макушек, чтобы комары не покусали. Стук в дверь разбудил нас – и теперь мы лежали, затаив дыхание, боясь пошевелиться.

– Пошёл вон отседава, – баба Маша кричала неожиданно сильным, глубоким голосом. – Нет тебе сюда входа, забудь дорогу к нам!

– Мария, это ж я, Лёша. Плохо мне, Маш, помру того и гляди, помоги мне, – сипел дядя Лёша не своим голосом.

– Не пущу тебя! Сгинь!

– Маша, пусти, пожалуйста, неужто ты меня бросишь умирать на пороге? – голос стал совсем жалобным, отчаянным.

– Дяде Лёше плохо, надо ему помочь, – прошептала Нина мне в ухо.

– Бабушка его не пускает, – сказал я очевидную вещь.

– Бабушка сошла с ума, – совсем тихо проговорила сестрёнка, широко раскрыв глаза.

– Может, он просто пьяный очень? – пожал я плечами.

Тут Нина выбралась из-под простыни, слезла с кровати и, шлёпая по деревянному полу босыми ногами, вышла из комнаты. Я никак не ожидал от неё такой смелости, поэтому продолжал лежать под простынёй, когда услышал:

– Баб Маш, впусти его, это же дядя Лёша, ему плохо.

– А ну рот закрыла, малявка! Пошла вон, в кровать к себе! Ишь, удумала, впустить! – рявкнула баба Маша так, что я вздрогнул.

Потом раздался звонкий звук оплеухи, крик сестрёнки – и через мгновение баба Маша приволокла Ниночку за волосы в комнату, швырнула на кровать.

– Только двинься или скажи что-то, – злобно прошипела она, выставив в её сторону узловатый палец. – Лежите оба, как мыши, понятно вам?

Мы не могли уснуть до самого рассвета, а баба Маша жгла что-то горькое, пела себе под нос да иногда ругалась с дядей Лёшей, который то снова скрёбся в дверь, то уходил. На следующий день она строго настрого запретила нам ходить к нему домой, сказала, что он плохой человек и ест детей. Родители, услышав эту историю в конце лета, переглянулись, покачали головами, потом долго что-то обсуждали с бабушкой полушёпотом на кухне, прежде чем мы уехали. А через год дяди Лёши в деревне уже не было. Его дом был заколочен, как и еще три соседних.

5

– Подсвилье! – громкий голос проводницы вывел меня из воспоминаний.

– Спасибо, – поблагодарил я женщину, надел куртку, шарф, закинул рюкзак на плечо и вышел.

Воздух был влажным и холодным, что заставило меня поежиться. Густой туман мгновенно облепил меня, лицо сделалось мокрым, мелкие капли влаги заструились по щекам. Фонари в тумане казались далекими и призрачными. Я перешел через железнодорожные пути и двинулся вниз по Вокзальной улице. Вскоре из темноты выплыл костёл Сердце Иисуса, чёрные окна слепо смотрели куда-то вперед. Справа заплескалась вода, в темноте и тумане я ничего не видел, но знал, что это Алоизберг – озеро, в котором мы с Ниной купались.

С каждым годом детей на озере становилось все меньше. Баба Маша говорила, что все уезжают из деревни. Так оно и было: сперва три заколоченных дома, потом еще пять – жители Кубочников бежали в города, бросая свои жилища. Сейчас я шёл по тёмной улице, а далеко впереди маяком светилось мне окно бабушкиного дома.

«Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие уши?» – вспомнилось мне. «Чтобы лучше слышать тебя, дитя моё», – подсказало сознание голосом бабы Маши. Волк не может прикинуться бабушкой, волк не может прикинуться мамой-козой, волк не может залезть в дом к поросёнку через дымоход. Но оборотень может. Все эти сказки были об оборотнях, и заканчивались они плохо. Сказки были предупреждением для детей, чтобы те знали, чего опасаться, а хорошую концовку им придумали гораздо позже.

Где-то вдалеке тоскливо завыла собака – и меня пробрал озноб. Интересно, волчье лыко отгоняет волков?

– Успокойся, – сказал я себе вслух. – Оборотней не бывает, нечего себя накручивать. Ты трусишь, совсем как Нина.

Но что тогда произошло с дядей Лёшей? Возможно, допился до «белочки» – с кем не бывает?

Я подошел к ветхому дому, он казался гораздо меньше, чем в моём детстве. Открыл дверь своим ключом, шагнул за порог. В кухне с большим деревянным столом горел свет, на столе стояли грязные тарелки, стояли явно очень давно. В нос мне ударил запах плесени, гниения и пота. Бедная баба Маша, как тяжело ей было одной справляться со всем, ведь ей уже почти сотня лет.

– Андрей? Андрюша, это ты? – донёсся хриплый старческий голос из спальни, где раньше спали мы с Ниной.

– Да! – мое «да» было сиплым и неуверенным.

– Иди ко мне, внучек.

Баба Маша лежала на кровати под одеялом. В свете прикроватной лампы её лицо казалось болезненно-жёлтым, высохшим, а черты – заострившимися. Сухенькие руки, лежавшие поверх одеяла, были скрюченными от артрита и напоминали птичьи лапки. Баба Маша открыла глаза – они лихорадочно блестели, как от высокой температуры, казалось, что они стеклянные. Жёлтый свет лампы отражался в них, делая весь её вид еще более нездоровым.

– Подойди, – тихо сказала она, протянув ко мне руку.

Я приблизился, взял ее за руку, сел на кровать, вглядываясь в забытые черты. И почему-то выдал:

– Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?

Жёлтые, звериные глаза уставились мне в лицо, рот ощерился в хищной улыбке, когтистая рука в моей ладони покрылась густой серой шерстью. Острые жёлтые клыки клацнули перед самым моим лицом. Прежде, чем они сомкнулись у меня на горле, я услышал хриплое: «Чтобы тебя съесть, Андрюша».

Дарья Каравацкая «Осенний бал бесполезных душ»

Утро так давно не начиналось с будильника. Куда раньше срабатывал сухой короткий щелчок в висках – приступ тревоги, заставлявший вскочить с кровати, рывком покидая липкие, бесформенные сны, наполненные нескончаемыми цифрами, отчётами и планами. Сознание понемногу приходило в себя, пока осенний свет уныло просачивался в окна.

Варя лежала неподвижно, прислушиваясь к этому щемящему чувству где-то под рёбрами. Она вновь легла недостаточно поздно, сводная таблица и месячный отчёт так и не дописаны. Надо сделать, успеть до созвона. Надо… Эти мысли погружали её в глубокую тоску. Не было сил ни злиться, ни сопротивляться. Была лишь пустота. Выжженное местечко в груди, где должна была радостно плескаться душа. На том месте осталась жалкая оболочка, отдаленно напоминающая прежнюю жизнь.

Пальцы нащупали у подушки телефон. Яркий свет экрана резанул по глазам, заставив щуриться. Шесть утра. Три новых письма. Одно от клиента с пометкой «СРОЧНО!» – знакомый, липкий ком бессилия сжался в груди. Она отбросила смартфон дрожащей рукой, и тот глухо шлёпнулся о стопку непрочитанных пыльных книг в углу комнаты.

Не вставая с кровати, она дотянулась до ноутбука, запуская рабочие приложения. Пока система обновлялась, Варя сонно побрела на кухню. Кофеварка шипела и булькала, наполняя крошечную комнатушку горьковатым, якобы бодрящим ароматом. На вкус кофе был как пепел. Что ж, первая чашка пошла, главное не дойти до седьмой, как на той неделе, а то вновь не удастся поспать и часу за ночь. Её взгляд скользил по строчкам, даже не пытаясь цепляться за смысл. Правки в креативах и воронках продаж, бесконечные согласования рекламных интеграций. Когда-то всё это казалось хитрой игрой, творческим процессом, нацеленным влюбить пользователя в продукт талантливыми алгоритмами. Теперь же от любви к маркетингу осталось лишь ощущение нескончаемой конвейерной ленты, бессмысленно высасывающей продажные души.

Чашка вторая, созвон с руководством. Варя кивала, поджимала под себя затёкшие ноги и чувствовала, как по спине медленно ползут холодные мурашки. Через час доставка, через два планерка. Она уж не помнила, когда последний раз просто так любовалась на бульварчик под окном или брала в руки хороший роман. Вся жизнь юной девушки сводилась к работе, оставляя выбор между кроватью и офисным столом.

Именно в такой момент, когда голова гудела от перенапряжения, а в глазах мерцали разноцветные пятна, на корпоративную почту пришло письмо. Без имени отправителя. Умелая стилизация под старину, с виньетками из дубовых листьев и причудливым витиеватым шрифтом. «Приглашение на Осенний бал в доме культуры г. Дубки. Сотрудникам компании будет предоставлен недельный оплачиваемый отпуск по случаю мероприятия».

Это такая шутка? Рука сама потянулась к кнопке с урной. Какой бал? Какие Дубки? Это, вообще, где? Но взгляд вновь и вновь цеплялся за единственно ценную деталь: «…недельный оплачиваемый отпуск…»

Неделя. Семь дней. Сто шестьдесят восемь часов, когда можно без оправданий не открывать ноутбук. Не слышать назойливого звона в ушах, не реагировать на сроки, чаты, правки… А может, и вовсе не испытывать столь гадкой тошноты, страха чего-то не успеть в этой жизни.

Мечтала ли Варя поехать в Дубки на бал? О нет! Можно было бы солгать руководству, взять отгул и остаться на недельку дома. Но предвкушение семи дней в этих стенах, наедине с давящей тишиной и зовущим монитором, вызывало приступ паники, куда более мрачной, чем любой бал, город, Дом культуры – да всё. Не было больше выбора. Лишь повод наконец-то сбежать от себя под благовидным предлогом. Варя отправила запрос на отпуск не раздумывая, почти с отвращением к самой себе. После проявленной слабины всё равно придется навёрстывать… Но как иначе наполнить свою жизнь хоть чем-то ярким?

Пару часов пути на старенькой электричке сквозь пожухлые леса – и она на месте. Дубки встретили её звенящей, опустошающей тишиной. Улицы городка были пустынны. Избы с покосившимися ставнями и резными наличниками, почерневшими от времени и непогоды, стояли по обеим сторонам разбитой дороги. Двухэтажные бетонные домики казались давно заброшенными и забытыми, хоть в окнах и горел свет, зеленели фикусы.

Варя привычно взглянула на телефон. Казалось, время здесь идет совершенно иначе – медленно, вязко, как густой засахаренный мёд. Оно застыло в ржавчине опавшей листвы, в неподвижности чёрных ветвей, в мерном дыхании земли, готовящейся к томному зимнему сну. Связь не ловила, не было сети. Варвара шла по улице, ботинки громко чавкали в грязи. Она чувствовала себя неуместно, чужой, занесённой случайным ветром. Уж очень тихо, до неправильного спокойно.

Шаг за шагом, следуя указателям, она дошла до Дома культуры, который, видимо, по какой-то нелепой ошибке располагался в здании старинной усадьбы. Крепкий особняк из потемневшего от времени и дождей бурого камня, с высокими окнами и массивной кованой дверью. Здание стояло на границе с лесом, засыпанным рыжей листвой дубов и клёнов, от дорожки до крыльца вела багровая аллея из яркого, пёстрого сумаха. Воздух вокруг был наполнен ароматами сладковатой прелой листвы, влажной пряной земли и едва уловимым шлейфом величественной старины.

Небольшой вестибюль с шершавым каменным полом вёл в распахнутые резные двери. Оттуда доносилась приглушённая трогательная музыка – томный, меланхоличный вальс, больше похожий на эхо винтажных пластинок, нежели на современную интерпретацию.

Варвара нашла небольшую комнату со старинными шкафами на ключиках. Здесь, очевидно, гости переодевались в более подобающий для бала вид. Она надела изящное винтажное платье, кружева на корсете кололи кожу, напоминая, что и эта роскошь – лишь временная уловка, взятая на прокат.

Бальный зал был невелик. Паркет под ногами – старый, протёртый до матовости, с глубокими трещинами, в которых навсегда застряла пыль ускользающих эпох. Стены украшали гирлянды из медных дубовых листьев и багровых кистей рябины. Запах, густой и плотный, смешивался с ароматом горящих свечей в хрустальных подсвечниках. Освещение было мягким, сизым: тусклый свет конца октября из окон пытался одолеть мерцающее жёлтое пламя канделябров и люстры, создавая зыбкий полумрак.

Людей было немного. Варвара чувствовала себя здесь неуютно, белой вороной. Она прижалась к стойке у стены, где были разложены тыквы – от жёлтых до бурых, самых причудливых форм, покрытых буграми и наростами, словно слепленных небрежно из глины рукой чудаковатого творца. Невольно она задумывалась, совершенно буднично и профессионально, какой же бюджет закладывали организаторы, во сколько обошлась почтовая рассылка и кто является спонсором мероприятия…

Варвара окинула зал взглядом, отчаянно пытаясь отвлечься, узнать хоть одно лицо. Но здесь не было ни коллег, ни случайных знакомых. Гости были разными: нарядными и не очень, старыми, с высохшими, как пергамент, лицами, и молодыми. От одних гостей ощущалось странное, завораживающее спокойствие. Они не суетились, громко не смеялись. Говорили тихо, мягко, сдержанно улыбались, а двигались так плавно и размеренно, словно всю жизнь провели на балах. Другие ощущались собранной в комочек суетой и напряжением. Все гости казались наполненными каким-то внутренним незримым светом, от которой на Варю накатывала волна острого стыда за собственную опустошённость и усталость.

Время от времени к ней подходили мужчины, учтиво кланялись, предлагая танец или бокал сидра. Она отказывалась, односложно и сухо, чувствуя, как внутри всё сжимается от неловкости и желания до конца бала оставаться в тени. Ей не хотелось ни танцевать, ни говорить. Как было бы чудесно просто раствориться в этом полумраке, стать частью узора потрескавшегося паркета…

После очередного отказа любезному мужчине за спиной раздался голос. Негромкий, низкий, с бархатными, чуть насмешливыми нотками.

– Этот был пятым, – произнес он. – Притаиться среди пёстрых тыкв – интересная стратегия. Неприступно и выглядит эффектно.

Варвара обернулась. Перед ней стоял мужчина. Чуть старше её, с приятно резкими чертами лица, русыми волосами, небрежно спадающими на лоб, и карими глазами, в которых при окружающем свете мерцали золотые искорки. В его взгляде ощущалось спокойствие и уверенность. Он был одет в строгий, идеально сидящий костюм, как раз в стиле старинной усадьбы. Качественная подготовка к осеннему балу, очевидно.

– Я здесь не для танцев, – кратко ответила она, отводя взгляд. – А для отдыха.

– Отдых – это когда перестаёшь бороться, – парировал он. – А вы стоите, будто готовы в любой момент ринуться в бой. Какие призраки стоят за вашей спиной? Дом, работа? Что притаили?

Его слова задели за живое своей точностью. Она хотела огрызнуться, но не нашла слов в ответ. Дерзить ради дерзости не хотелось, а подобрать что-то столь же остроумное не вышло. Вместо этого она лишь смерила его, как ей показалось, своим самым напряжённым взглядом. Он же, не смущаясь, внаглую рассматривал её. Он задержал внимание на растерянных глазах, и на мгновение в его собственном выражении мелькнуло нечто похожее на растерянность, удивление. Ей показалось, что он увидел там что-то знакомое и невозможное. Однако уже через секунду его взгляд вновь обрёл былую уверенность.