Мы все неидеальны. Других людей на эту планету просто не завезли!

Про давнее знакомство шефа с Серовой Антонина ничего не знала, но вот про способность Максима Викторовича вычленять из немыслимого потока ежедневной информации значимую именно для их деятельности, даже если никому другому таковой эта информация при первичном получении не казалась, была осведомлена очень и очень хорошо, за долгие годы совместной службы имела возможность в этой его феноменальной способности моментально не только анализировать информацию, но и интуитивно оценивать ее значимость неоднократно убедиться, поэтому к выполнению задания приступила сразу же и с заметным интересом. Ей всегда очень хотелось, по мере сбора информации, самой понять что же так заинтересовало шефа, в чем он увидел связь, казалось бы, совершенно бессмысленных и разрозненных фактов с их текущими делами, и часто увидеть эту связь ей довольно быстро удавалось, не даром же в свое время именно ее Максим Викторович выделил и назначил аналитиком, даже специально «выбив» под нее такую должность, которой раньше то и в штатном расписании не было.

Антонина пришла работать на Петровку сразу после окончания РГГУ в 1999 году на должность архивариуса, устроиться на эту работу ей оказалось совсем несложно, профильное образование именно в этом направлении (недаром РГГУ был создан в 1991 году именно на базе Московского историко-архивного института, основной специализацией которого как раз и было архивное дело) было для этого вполне достаточным пропуском. К 1999 году архивное дело и соответствующее ему образование всякую престижность утратили, впрочем, как и множество других, до развала СССР весьма востребованных специальностей, никто из сокурсников Антонины работать по специальности не собирался, учебу в РГГУ рассматривали исключительно как способ получения «корочек», поэтому и конкуренции в этой сфере на рынке труда не было ровно никакой. Работу на Петровке Антонина получила практически сразу, как только заявление подала. Пришлось, правда, пройти несколько согласований на предмет: «не был, не привлекался, не состоял», все-таки Петровка, но для Антонины, с ее почти «пролетарским происхождением», прохождение таких согласований никакой проблемы не составляло.

Именно эту работу Антонина выбрала неслучайно, очень поздний, по советским меркам, ребенок (на момент ее появления на свет маме было 44 года, а отцу 52), причем ребенок первый и единственный, она росла в атмосфере огромной любви и заботы. Родители – интеллигенты в сто пятом поколении, как любили шутить в семье, всю жизнь проработали в провинциальной подмосковной газете, мама – корректором, отец – выпускающим редактором, и до начала перестройки и помыслить не могли, что их совсем небогатая, но такая тихая и предсказуемая жизнь, к которой они и дочку Тоню готовили, в одночасье может круто поменяться.

Тоню с детства водили в музыкальную школу, вместе с ней разучивали и декламировали стихи, а вот на ее успехи в обычной учебе особого внимания родители не обращали, считали, что для девочки это не особенно важно, поэтому училась Тонечка, как говорится, ни плохо ни хорошо, зато романтична была совершенно не в меру, считая самым достойным образцом для подражания Татьяну из «Евгения Онегина»! Еще из умений у Антонины было экономное ведение домашнего хозяйства, в этой области мама ее с раннего детства ко всему настойчиво приучала, причем именно с упором на экономность, поскольку этот фактор родители считали едва ли не самым основным для построения дочерью достойной взрослой жизни в будущем.

А потом началась перестройка, а вместе с нею и гласность! Жизнь стала совсем другой, а уж журналистика и подавно! Родители в новую реальность встроиться не сумели, советская ментальность не позволила, да и возраст у обоих уже был пенсионный, поэтому с работы они, помучившись еще пару лет, почти одновременно уволились, что и без того небогатое материальное положение семьи сделало уже совсем плачевным.

Тоня тогда еще в средней школе училась, происходящих в обществе процессов, в силу излишней романтичности и совершеннейшей оторванности от действительности, абсолютно не понимала, меняться, подстраиваясь под них, даже не думала, так и доучилась до самого выпускного, окончательно отдалившись от сверстников и превратившись в их глазах в «синий чулок» – одета хуже всех, в голове одни стихи и прочие, по тем временам уже совсем немодные, романтические бредни, в аттестате все четверки, только по русскому языку и литературе пятерки, да по физре трояк. Ну куда еще поступать с такими данными, как не в историко-архивный! Даже в учительницы не пойдешь, там и то конкуренция выше!

Так она в РГГУ и оказалась, и за годы учебы там ничуть не поменялась – все те же очень дешевые совершенно немодные одежды, их даже нарядами не назовешь, все те же стихи и романтика в голове, все те же четверки в дипломе, и жила по-прежнему с родителями в их двухкомнатной хрущевке в старых Химках. Архив, с его ворохом бумаг и вечной пылью – самое для нее место.

Проработав в архиве на Петровке примерно полгода, Тоня в жизни разочаровалась окончательно. Устраиваясь на работу в милицию, где были практически одни мужчины, в глубине души, она все-таки рассчитывала выйти замуж, пусть и не за какого-нибудь предпринимателя, которые тогда считались самыми завидными женихами, а за самого простого парня, да хоть участкового, но все-таки так, чтобы по любви и один раз и на всю жизнь! Не получилось, от слова «совсем», никто из мужчин, заходящих в архив, ее, казалось, даже не замечал. С ней не шутили, не заигрывали, ей не улыбались, как любым другим девушкам, работавшим на Петровке, хоть уборщицами или поварихами в столовой, хоть молодыми следачками. Иногда ей вообще казалось, что люди смотрят сквозь нее, это было очень обидно, хотелось с такой работы куда-нибудь срочно сбежать, но никакой другой работы с ее то незавидными данными она боялась вообще не найти.

Глава 2.

Все переменилось почти моментально и совершенно непредсказуемым образом. Максим Викторович, тогда уже возглавлявший убойный отдел, однажды зашел к ней в архив с запросом материалов уголовных дел за 1990 – 1999 годы по нераскрытым убийствам женщин с малолетними детьми, совершенным в Москве и Подмосковье. Пока Антонина такие дела ему подбирала, она поразилась как много их оказалось, хотя особо удивляться было нечему – временной период четко покрывал 90-е – время безудержного разгула криминала. К концу рабочего дня все папки с такими делами были сняты с полок и сложены в углу на полу, больше девать их было просто некуда. Груда дел смотрелась неаккуратно, а из убойного за ними все никто не приходил.

Антонина, никакой неаккуратности не любившая, от скуки решила дела эти хоть как-нибудь рассортировать, хотя совершенно не понимала по какому признаку их можно одно от другого отделить и классифицировать. Стала листать и очень быстро поняла, что львиная доля всех этих дел – это не нераскрытые дела в прямом смысле слова, это дела, в которых лица, совершившие преступление, были очевидны, ну, или не конкретные лица, а преступные группировки, по заказу которых было совершено убийство, но доказать ничего не удалось, а возможно, учитывая специфику работы милиции в 90-е, никто ничего доказывать особо и не стремился, вот и попали дела в архив в качестве нераскрытых. Да и в категорию дел по убийствам женщин с малолетними детьми эти дела тоже вписывались только по формальному признаку, ни в одном из них собственно женщины и дети объектами преступления не были, жертвами они становились или вместе с реальными объектами, чаще всего – своими мужьями или сожителями, или вообще случайно, пострадав от преступления, совершенного так называемым общеопасным способом, от взрыва машины, рядом с которой они случайно проходили в том момент, например.

Реально же нераскрытых дел по убийствам именно женщин с малолетними детьми, как объектов, непосредственно в отношении которых совершается преступление, оказалось всего семь. Антонина отложила их отдельно и принялась читать более внимательно, пытаясь уловить между ними хоть какую-то связь, найти в них хоть какую-то общую черту или характеристику. Читала вдумчиво, долго, даже окончание рабочего дня пропустила. Опомнилась около 23.00 и решила домой уже не ехать, возвращаться так поздно с Петровки в подмосковные Химки было совсем небезопасно, да и связь в делах никак не улавливалась, а уж очень хотелось ее найти. Антонина позвонила родителям и сказала, что останется на работе до утра. Это был первый раз в ее жизни, когда она ночевала не дома.

К четырем утра все дела были прочитаны, никакой взаимосвязи между ними Антонина так и не нашла, из-за чего довольно сильно расстроилась. Спать легла там же в архиве, сдвинув в ряд несколько стульев, и к 8.00 уже снова была на ногах.

В 7.55 в архив зашел Максим Викторович, он вчера совершенно закрутился и забыл поручить кому-нибудь из своих подчиненных забрать из архива подобранные Антониной дела, опомнился только с утра, вот и забежал за ними сам первым делом. Отдавая ему дела, Антонина нехотя пояснила, что вот те, которые в углу на полу, они только условно нераскрытые, а вот эти семь на стойке – именно нераскрытые и именно по убийствам женщин с малолетними детьми.

«Тоня, я так понимаю, Вы их всю ночь сортировали? У Вас вид уставший!» – спросил Максим Викторович.

Он, оказывается, имя мое знает, удивилась Тоня, а в слух ответила: «Условно нераскрытые я быстро отсортировала, я вот эти семь всю ночь читала, пыталась уловить между ними связь, понять почему Вы их запросили, что хотите в них найти.».

«Ну и что, нашли?» – спросил Максим, глядя на нее с видимым интересом.

«Ничего, к сожалению, то есть вот вообще ничего, ни одной общей черты!» – расстроено ответила Тоня.

«Тоня, да что же Вы расстраиваетесь, Вы же основную работу за нас проделали, всю шелуху ненужную отсортировали! Спасибо Вам огромное! А что общих черт не нашли, так их между этими семью делами и нет. Я связь не между этими делами собирался искать, а между теми, что у меня сейчас в производстве, и одним из этих. У нас серия преступлений, вот только мне кажется, что самого первого эпизода в этой серии в текущих делах нет. Этот первый эпизод я и хотел в старых делах поискать.».

После этих слов Максима Викторовича настроение Тони заметно повысилось, во-первых, ее не только по имени назвали, но и искренне похвалили, а во-вторых, оказывается ничего она в тех семи делах не упустила, просто искала то, чего там и не могло быть, вот и не нашла.

«С собой в отдел я только эти семь дел для изучения заберу, их выдачу оформляйте, а остальные – назад на полки, пусть там пылятся пока, когда-нибудь и до них руки дойдут, в итоге никто не уйдет от ответственности, я уверен.» – сказал Максим.

Тоня оформила выдачу, протянула Максиму бланк на подпись, он молча его подписал, сгреб дела в охапку и направился к выходу. И уже от двери вдруг обернулся: «Тоня, а пойдемте со мной, у меня сейчас как раз оперативка в отделе, будем всю имеющуюся информацию по текущим делам обсуждать, вдруг, услышите что-то такое, что будет связано с этими семью делами, Вы же их читали. Это на полчаса, не более, сможете из архива на это время уйти?».

«Конечно, с удовольствием!» – даже не ответила, а выдохнула Тоня, схватила ключ от архива, быстро заперла дверь и побежала вслед за Максимом, «А разве можно? Я же не сотрудник Вашего отдела, разве можно при мне текущие расследования обсуждать?» – спросила Тоня уже в коридоре.

«В принципе, нет, но некритично, Вы же, как сотрудник архива, допуски оформляли, так что разберемся.» – ответил Максим.

В убойном уже все опера собрались, когда вошел Максим, а за ним Тоня, встали, приветствуя, затем расселись вдоль длинного приставного стола, ожидая начала совещания. Максим кивнул Тоне на стул в углу, она тут же на нем и устроилась, и Максим передал ей дела, принесенные из архива.

Обсуждение информации, собранной операми по текущим делам за вчерашний день, шло, на удивление Тони, очень оперативно, короткий доклад, изредка – обмен мнениями, и указания от Максима на текущий день.

Когда начали обсуждать дела той самой серии по убийствам женщин с малолетними детьми, Тоня поначалу вообще ничего хоть как-то связанного с прочитанными ночью делами не услышала. И только ближе к концу Старшина сказал, что вчера, при повторном опросе соседей последней жертвы, ему, наконец, удалось встретиться с жильцами квартиры 46, которых ранее не было в городе. Так вот они рассказали, что как раз в день убийства рано утром уезжали в аэропорт на такси, сами они ничего подозрительного не заметили, но таксист, который их вез, спрашивал не живет ли в их доме какая-то «большая шишка», а то, пока он их ждал, вокруг их дома крутился какой-то мужик, похож на охранника, территорию осматривал, явно встречать кого-то собирался, потом, правда, куда-то ушел и больше не возвращался. На вопрос таксиста им ответить было нечего, дом самый обычный, никто известный в нем, вроде, не жил. Никакой прямой связи этого мужика с убийством, которое было совершено в этом доме в тот же день, но уже поздним вечером, не просматривалось, но Старшина дело свое знал, не поленился, таксиста того нашел и в тот же день не только опросил, но и фоторобот неизвестно мужика заставил составить. Этот фоторобот сейчас по очереди и рассматривали опера, сидящие за столом. Тоне его видно не было, она то сидела не за столом, а в углу.

«А почему таксист решил, что мужик – охранник?» – спросил Максим у Старшины, «В том смысле, почему именно охранник, а не воришка, или наркоман, или мелкий наркоторговец какой-нибудь, например, те ведь тоже территорию вокруг осматривают, чем таким он выделялся?».

«Да уж больно внешность, по описанию таксиста, у него примечательная.» – ответил Старшина, «Ростом под два метра, огромные руки, ноги, плечи, даже шея – и та размером с голову обычного человека, а волосы – чисто солома, светлые, прямые, подстрижены под горшок, еще и борода с усами имеются. Прям типичный русский богатырь, как из сказки!». В этот момент Тоня замерла, практически такое описание она вчера точно видела в одном из прочитанных ночью дел!

«Надо бы его найти, да непонятно пока как. Ладно, пока просто запомним, что есть такой колоритный фигурант, если еще где встретится, тогда и будем его предметно искать.» – подвел черту под обсуждением Максим.

Опера продолжили обсуждение, перейдя уже к другим вопросам, Тоня же тихонько стала перебирать дела, сложенные у нее на коленях, ища то самое, в котором видела похожее описание. Нашла, пролистала и заложила нужную страницу пальцем.

Примерно через пять минут Максим объявил, что совещание окончено. Опера уже задвигали стульями, стали вставать, собираясь уходить. Тоню никто ни о чем не спросил, а она даже не знала как привлечь к себе внимание. И просто подняла руку, прямо как школьница. Максим этот ее жест моментально заметил и сразу отреагировал, подав рукой операм знак оставаться на местах. Все тут же снова сели.

«Антонина Дмитриевна, у Вас есть что сказать?» – посмотрел на нее Максим, за ним и все опера тут же на нее обернулись.

«Он и отчество мое знает, не только имя!» – поразилась Тоня, «И называет при всех так уважительно: Антонина Дмитриевна, а не просто Тоня, как ранее в архиве!».

У Тони даже руки задрожали от волнения и такого неожиданного уважения, и дела, лежавшие на коленях, тут же посыпались, но нужное, заложенное пальцем, к счастью, осталось в руках. Собирать посыпавшиеся дела Тоня не стала, тем более на них никто и внимания не обратил, все смотрели прямо ей в лицо, заинтересовано ожидая ответа. Вот только ответить Тоня не могла, у нее горло от волнения перехватило, поэтому молча встала, подошла к Максиму Викторовичу и положила на стол перед ним дело, открыв его на странице, заложенной пальцем.

Максим быстро просмотрел показанную Тоней страницу, поднял на нее глаза и сказал: «Ну, Антонина Дмитриевна, да Вы же только что, считай, серию раскрыли! Слов нет, какая Вы молодец!».

Потом окинул взглядом оперов, сидящих за столом: «Слушайте, мужики, что Антонина Дмитриевна за вчерашнюю ночь нам в своем архиве нарыла!», и коротко пересказал им прочитанное в деле, которое ему дала Тоня.

Вкратце, такой пересказ сводился к следующему: в июле 1998 года в своей квартире в Капотне были обнаружены трупы малолетнего Ивана Рязанцева, четырех лет, и его матери – Веры Рязанцевой, 29 лет. Оба были задушены, причем, сначала убили ребенка, и только потом мать. Трупы обнаружил отец семейства, придя вечером с работы, он же заявил в милицию. На момент приезда милиции мать с сыном были мертвы уже точно больше трех часов.

Отец семейства – Кирилл Владиславович Рязанцев, 32 лет, внешность имел весьма приметную (в деле были не только его фотография, но и довольно подробное описание, сразу было понятно, что следователь тогда его на подозреваемого «примерял») – рост 198 см., крупного телосложения, волосы русые, прямые, размер обуви 48. С фотографии, которую Максим показал операм, повернув к ним раскрытое на нужной странице дело, прямо в объектив смотрел огромный мужик, богатырского телосложения, коротко подстриженные русые волосы, усы, правда, без бороды.

Под описание, несколько минут назад озвученное Старшиной, мужик на фотографии подходил просто идеально. Но дело тогда так и осталось нераскрытым: исходя из собранных по делу данных, убить жену и сына мог только сам отец семейства Кирилл Рязанцев – квартира не вскрыта, следов взлома нет, из квартиры ничего не пропало, никаких следов сопротивления жертв обнаружено не было (ладно, малолетний ребенок, он мог вообще ничего не понять и даже испугаться не успеть, но мать то что? Просто смотрела как душили сына и даже вступиться не попыталась, а потом сама покорно дала себя задушить, даже не вскрикнула ни разу, ведь никаких криков, слез, просьб о помощи никто ни из соседей ни из случайных прохожих, которых операм удалось найти и опросить также не слышал (на дворе был жаркий июль, окна в квартире открыты, а сама квартира на третьем этаже, прохожие, по любому, крики о помощи должны были услышать)). И задушены фигуранты были голыми руками, а для этого нужно недюжинной силой обладать, далеко не каждому взрослому мужику это под силу, поэтому обычно различные удавки и используют, но тут душили именно руками.

Но все собранные следователем улики были косвенными, для обвинения Кирилла Рязанцева в убийстве жены и сына их было явно недостаточно – экспертиза следов на телах жертв никакого результата не дала, потому что следов ДНК на теле жертв не было, а следы от удушения оказались настолько расплывчатыми, что по ним также ничего определенно заключить было нельзя.

По показаниям всех знакомых, семья считалась благополучной, дружной, никаких особых ссор, а тем более драк, между ними никогда не было. Под конец еще и у старшего Рязанцева алиби на время убийства нарисовалось, не стопроцентное, но все-таки алиби – видела одна старушенция крупного мужчину, под стать Рязанцеву, вечером, когда Рязанцев, по его словам, с работы шел, как раз в нужном месте и в нужное время, видела, правда, только со спины! Следствие приостановили «за неустановлением лица, подлежащего привлечению к ответственности за совершение преступления», и дело сдали в архив.

Вели это дело следователи и опера «на земле», а не с Петровки, хотя дело по убийству малолетнего вполне могли и в Главк (на Петровку) передать, но не стали, сочли «бытовухой» и оставили «на земле», поэтому никто из отдела Максима никогда до этого дня об этом деле даже и не слышал.

Глава 3.

Ровно через двое суток после такого памятного для Тони участия в оперативке Рязанцев был задержан.

За эти двое суток опера из отдела Максима не только раскопали улики, свидетельствующие о его причастности к убийствам текущей серии, но и доказали, что никакого алиби на первый эпизод по убийству его жены и сына у него нет.

Повторный опрос той самой старушенции, которая его якобы видела в день этого первого убийства идущим по пути с работы вечером, позволил установить, что время, когда она видела Рязанцева, в ее показаниях было определено неверно. При первом опросе, она показала, что видела его примерно в 19.00, так как как раз вышла прогуляться на время новостей, которые показывали ровно в 19.00 в перерыве между сериями ее любимого сериала, уж очень ей этот перерыв не нравился, предыдущую серию закончили на самом интересном месте, а новую только после новостей покажут, от переживаний за героев и неясности последствий очередного поворота их любовной судьбы у нее аж сердце закололо, вот и решила она прогуляться.

Эту информацию еще при первом расследовании опера проверили и подтвердили, в деле была справка о том, что сериал латиноамериканского производства с таким-то названием действительно демонстрируется в эфире ежедневно по рабочим дням по две серии – одна до девятнадцатичасовых новостей, вторая после.

При повторном опросе Максим своим операм поставил задачу период, за который свидетельница будет давать показания, существенно расширить, спросить, что делала за день до этого, а что на следующий, расспросить о содержании сериала – такая любительница «мыльных опер», как такие сериалы тогда называли, уж точно должна общую канву сюжета и через год и через два помнить.

Ответ старушенции про все дни был один – сериалы смотрела, я вообще целыми днями их смотрю, благо, показывают их сейчас много. А вот с вопросом про содержание сериала вышла нестыковка – свидетельница начала рассказывать, а потом сама же и остановилась, мол, ой, да нет, это же в другом сериале было! Очень скоро стало понятно, что из-за однотипности сюжетов и похожих имен героев (сериалы то ее любимые почти все были латино-американскими, героев много, вот и имена их довольно часто повторялись, только в одном сериале условный Луис Альберто был одним из главных героев, а в другом – второстепенным) старушенция просмотренные сериалы между собой путает.

Запросили телепрограмму за июль 1998 года повторно и выяснили, что сериалы каждый будний день показывали дважды, один в дневном эфире, второй – в вечернем, и оба сериала между сериями на новости прерывали, только первый – на новости в 15.00, а второй – в 19.00.

В третий раз следователь, принявший к своему производству всю серию, включая тот самый первый эпизод, свидетельницу уже сам допрашивал. Вызвал ее повесткой к себе в кабинет, предупредил об ответственности за дачу ложных показаний, старушка прониклась и на вопрос могла ли она прогуливаться не во время девятнадцати-, а во время пятнадцатичасовых новостей честно ответила, что совершенно не помнит, когда именно это было. Она одинокая, давно на пенсии, на часы практически не смотрит, просто незачем, живет от сериала до сериала, из дома выходит только когда в магазин нужно или вот как в тот раз прогуляться, если сердце прихватит. А сердце прихватить могло и во время дневного показа и во время вечернего, там же везде такая, ну такая, любовь!!!

Причастности Рязанцева к убийству семьи такие показания свидетельницы, конечно, не доказывали, но алиби на момент первого убийства у него уже не было, а в совокупности с собранными материалами по другим эпизодам серии его уже можно было задерживать и основательно допрашивать, что и сделали.

На допросе Рязанцев заговорил практически сразу, показания по каждому эпизоду давал подробные, следователь еле фиксировать успевал.

Из рассказа Рязанцева картина складывалась следующая: еще в конце 80-х – начале 90-х, когда на рынок сначала СССР, а потом новой России хлынул поток литературы сомнительного качества, но самых разнообразных направлений, Рязанцев увлекся книгами по философии, которые давали «новый взгляд», до того советской наукой не признаваемый и в литературе, соответственно, не упоминаемый. В чем состоял этот «новый взгляд» понять было сложно, уж больно много совершенно разных философских учений и течений, все и всех объясняющих, одномоментно стали доступны Рязанцеву со страниц ежедневно прочитываемых им книг. Постепенно Рязанцев стал понимать, что ни одно из этих многочисленных течений и учений, на самом деле, ничего не объясняет и объяснить не может, и, ища ответы, он обратился к религии.

Сначала к традиционной, но того самого одного, простого и все объясняющего ответа не нашел. Затем стал изучать менее традиционные религии, проповедников и адептов которых тогда со всего мира в Россию понаехало просто немеряно, а потом уже и вообще перешел к религиям, которые иначе, как альтернативными, и не назовешь. Но ответа все не находилось! И тогда Рязанцев понял, что для того, чтобы найти ответ, ему нужно самому создать свою собственную новую религию! Вот он выход из тупика непонимания и невежества, вот его собственный светлый путь к прозрению!

Непонятно, сошел ли с ума Рязанцев уже в этот момент или несколько позже, это предстояло установить профильной экспертизе, которую следователь уже точно принял решение по делу назначить, удивительно было другое – все эти трансформации в голове Рязанцева происходили как бы параллельно с течением его обычной жизни, до поры до времени никак на этой самой его повседневной жизни не отражаясь. За время своих исканий Рязанцев успел жениться на Вере, а в 1994 году у них родился сын Иван. На работу свою он также ходил исправно.