Я пришёл дать вам победу

Юрий Ковальков (Земляк)

Я пришёл дать вам победу

КНИГА ПЕРВАЯ. ВЕТРА ВРЕМЁН И ПЕРЕМЕН.

Глава 1. "ЧУДЕСА ПРИХОДЯТ ВНЕЗАПНО"

Предупреждение

Представленное вашему вниманию творчество не относится к документальному, исторически достоверному. Всё, здесь написанное, является авторским вымыслом, от первой до последней буквы. Упомянутые в тексте исторические личности никогда ничем подобным не занимались и заниматься не могли. Названия населённых пунктов, учреждений, адреса – суть совпадения и выдумки и упомянуты исключительно в рамках художественного вымысла. Никаких вторых смыслов в произведение заложено не было. Автор с глубоким уважением относится к чувствам возможных родственников упомянутых в книге личностей и никоим образом не имеет умысла на оскорбление этих чувств. Автор с глубоким уважением относится к представителям любых рас, религий и приверженцам любых политических и философских воззрений.

Эпизод первый. Год 1998.

Василия хватились, когда бригаду косарей "почтил"своим «царственным» присутствием сержант Зуев. Блуждающим взглядом, неверным от влитого в себя непомерного до неприличия количества сомнительного качества самогона, он обвёл неровную шеренгу своих подчинённых. Что-то в этом небольшом строю его неприятно смутило, и он, заторможено соображая, кто же должен перед ним стоять в данный момент и где находится он сам, процарапал глазами каждого в отдельности.

– Ни-и по-я-ял!? Алё-о! А де Шилов, ы? – мотнул он головой, стремясь стряхнуть похмельную пелену с глаз.

Все недоумённо переглянулись друг с другом, огляделись туда-сюда, в начало шеренги, в конец её и тупо уставились на сержанта.

Все недоумённо переглянулись друг с другом, огляделись туда-сюда, в начало шеренги, в конец её и тупо уставились на сержанта.

– Алё! Не слышу ответа, военные! Цыпа, ёпт, де Иваныч?

Цыплаков неопределённо пожал плечами.

– А я знаю? На деляне вроде работал. Цифра, скажи!

– Точно. Косил так, что валки чуть ли на метр не отлетали в сторону. Работал, товарищ сержант, – встрепенулся Анцифиров. – Сам видел.

– И ка-ада это было? – трезвея и более осмысленным взглядом окидывая округу покоса, протянул Зуев.

– Када ты его видел?

– С обеда сразу. Часа в два. Потом я внимания не обращал. Меня Слащёв загонял. Вон – пузыри на ладонях.

– Уроды, а щас семь, – взбеленился сержант, посмотрев на часы.

– Куда он мог деться? В деревню ушёл? Может, баба у него там? Ду-умайте, бакланы. Скоро замок [1] приедет, проверять, чё наработали. Он нам жопы розочками распишет.

– Шилов не дебил. Он же, считай, бумажный дед [2]. Резону вставать на лыжи [3] у него нет. В самоход он тоже не дёрнет. Не такой он, – высказывая своё мнение, вступил в разговор подошедший, на вид более трезвый, чем Зуев, жёсткий по своей сути, но справедливый по отношению к подчинённым, сержант Огнёв.

– Забей, Федя! Иваныч давит на массу где-нибудь в сене, а мы о жопе своей бойся, – закуривая, сквозь зубы сплюнул Цыплаков.

– Я тебе, блять, разрешал курить? А ну, олени, мухой все копны, всё, что рядом с ними, – протрясите. Каждую соломинку – продуйте! Каждый куст по веткам разложите. И не дай вам Бог не найти Шилова.

Увы и ах. Это – залёт, воин! Федя, Федя. Такие вот ватрушки, сержант Зуев. По ускоренной на дембель намылился? Ну-ну… Накось! Во всю морду. Крепким кулаком капитана. Или уже звёздочка слетела и теперь старлея? Разбор полётов ожидается знатный. И до каких погон он дотянется, пока и комбриг этого не знает…

А Шилова так и не нашли. Литовка в кусах валялась, а самого Василия нигде не было…

––

[1] Замок-заместитель командира взвода.

[2] Бумажный дед – то есть ненастоящий. После окончания высшего учебного заведения, «вышки». Солдат призванный на год и уже после шести месяцев службы становящийся бумажным дедом.

[3] Встать на лыжи- совершить побег, самовольно оставить военную часть, дезертировать.

––

Эпизод второй. Год 1998.

.. Голова гудела. Казалось, что в затылок вбит стержень и по нему размеренно долбят молотом. Что-то ритмично качало его вверх-вниз и всем телом сразу. Ноздри терзал непонятный запах.

Василий осторожно, боясь выплеснуть боль из затылка на всю голову, с трудом приоткрыл глаза. Перед носом колыхался мокрый от пота коричневый бок лошади, а внизу, казалось где-то далеко и недоступно, проплывала густая трава. Смотреть было больно, и Василий закрыл глаза. Он смутно помнил, что же произошло…

… Задание было простое, и всем очень понравилось. Когда капитан Мищенко объявил, что требуются добровольцы для оказания помощи сельскохозяйственному кооперативу на сенокосе, взвод дружно шагнул вперёд. Офицеры отлично знали, что председатель кооператива является другом детства командира части, и, дабы не ударить в грязь лицом, отобрали десять человек из числа тех, кто деревенский труд знает не по книжкам, и которые худо-бедно привычны к литовке.

– Кормить вас будет местная кухня. Так что отожрётесь на дармовщинку, везунчики, – павлином, вдоль короткого строя, прошёлся капитан, словно это он благодетель-кормилец из своих личных закромов выделяет продукты и своей собственной персоной стоит у плиты на кухне, кашеварит во здравие своих бойцов.

Кормили и вправду, как на убой. Смущало лишь одно. Алтайка Тана, которая при косарях состояла кухаркой, после окончания школы в Чемале, выйдя во взрослую жизнь, как-то играючи напрочь забыла о правилах гигиены и об элементарной чистоте в столовой. Она элементарно на это всё забила. Кормлю, вот и радуйтесь.

Блюда, поданные поварихой, выглядели неплохо, но уже через полчаса после обеда Шилов почувствовал нехорошие позывы своего пищеварительного тракта, требовавшие срочно бросить работу. В кусты он отошёл недалеко – метров на десять. Василий видел, как Слащёв, кило под сто парняга, без устали швырял сено вверх на стог, навильник за навильником, а щупленький Анцифиров едва поспевал за ним укладывать. Цифра просил Кислого подавать пореже, так как у него уже лопаются мозоли на ладонях, ему больно, но Слащёв ехидно посмеивался и темп работы не снижал. Василий слышал, как храпит в тени, обустроенного солдатами шалаша, пьяный в уматину сержант Зуев, а его дружок, тоже «дедушка», Огнёв – щедро изрыгает из себя, не пошедшие впрок, спиртное и закуску под берёзой. А потом…

Потом – тупой удар и нудная пчела вонзилась в ухо. Он попытался ковырнуть её ногтём, но гудение не прекращалось. Вдобавок ко всему перед глазами полетели искры невидимого костра. Пчела улетела и наступила тихая ночь.

Пробуждение было болезненным. Василий опять приоткрыл глаза. Крутой бок лошади размеренно колыхался в такт движения и дыхания. Руки были связаны грамотно, не взатяг, таким образом, чтобы не нарушать кровообращение, но и выдернуть руку из узла тоже было не возможно. Сам же Василий был перекинут через мягкое седло и приторочен к подпруге верёвкой, чтобы, не дай Бог, не свалился на ходу. Он осторожно попытался приподнять голову и оглядеться, что ему на удивление удалось.

Впереди, метрах в двух, маячила широкая спина в мокрой от пота рубахе. Мужик дышал устало, с какой-то хрипотцой, но не останавливался, а даже вымученно выталкивал слова некоего подобия песни.

– Ох ты, Ва…нюшка, фух… Ваню-юша… кхм…

– Евсей, никак болезный очухался, – раздалось сзади, и Шилов, забыв про тягучую боль в голове, резко обернулся. На него совсем не злыми, а какими-то выцветшими – то ли от солнца, то ли от возраста – глазами смотрел бородатый детина.

– Тр-р! – остановил лошадь шедший впереди Евсей и подошёл к пленнику.

– Как голова-то? Небось гудит? – сочувственно, но без ехидства, спросил Евсей у Василия.

– Ну-кась, Маркел, пособи-ка маненько.

Мужики вдвоём приподняли Василию плечи над седлом и бережно сняли его с лошади.

– Сам-то иттить горазд, али так кулем и поедешь дале? – без злобы поинтересовался Евсей.

По всему было видно, что он был за старшего, да и по годам он был явно постарше второго. Особо не приглядываясь, ему можно было определить лет семьдесят. Но телом Евсей был крепок не по годам.

Василий похрустел затёкшей шеей и, послушав своё состояние, утвердительно кивнул. "Смогу".

– Ну что ж, прохлаждаться нам – сроку нет. Путь не близкай, чада. Тронемся, однако, помолясь.

Евсей высвободил Шилову от узла руки и, сунув сыромять в наплечную суму, размеренно зашагал вдоль небольшой, но гремучей, бурной речушки.

–ТикАть не советую. От людей мы отмахали вёрст двадцать. Кругом горы, лес, сам видишь. Зверья полно, да и ночь вот-вот обвалится, – ведя рядом под уздцы лошадь, беззлобно, как бы между прочим, сказал Маркел.

Василий и без пояснений Маркела прекрасно понимал, что пытаться выбраться из этой тайги ему самому бесполезно. Нет, конечно, кое-какую подготовку по выживанию в тайге, ориентированию на местности и в лесных условиях, он в училище прошёл, но… Практики – пшик и маленький пузырь… Ну, пойдёт он сначала вдоль этой вот речухи, все малые воды бегут к большим. Ну выйдет он к большой реке, скорее всего к Катуни, а там, рядом с Катунью, всегда трасса лежит. Ну возрадуется он этой дороге… О чём мыслить, когда и похитители его догонять, искать будут тоже вдоль речки? Путь-то один. Другого Вася не знает и, уйди он чуть в сторону от этой «громатухи», так сразу же и заблудится.

– Не убегу, – впервые за всю дорогу разлепил губы Шилов.

– На что я вам?

Мужики, степенно переставляя кривоватые ноги, молча шли дальше. Не получив ответа, Василий решил больше не беспокоить своим любопытством бородачей.

Эпизод третий. Год 1998.

…Подходил к закату четвертый день пути. Солнце неуверенно зацепилось за верхушку благодатного кедра, укололось о смолянистые иголки и, обиженное таким негостеприимством, упало в горную, тёмную лощину. Округу укутали серые сумерки.

Осторожно, даже как-то застенчиво, откуда – то из-за вершин выползла луна. Потянулась разморённая сном и наконец решила сделать находящимся внизу одолжение – залить пространство холодным, но ярким светом.

Маркел, насвистывая что-то весёленькое себе под нос, мастерил костровище. Евсей заботливо обтирал мягкой травой мокрые бока лошади. Каурый устало и лениво ворошил губами содержимое надвинутого на морду суконного мешка. Василий свои обязанности определил себе сам. Его никто не заставлял, но ему совестно было смотреть, как мужики разводят костёр, готовят пищу, моют посуду, устраивают лежанку на ночь, а он словно барин какой – жрёт да спит.

– Валежник на костёр и воду принести, котелки и посуду помыть. Давайте уж это будет моей обязанностью, – предложил Шилов, и Маркел, пожав плечами, молча протянул Василию топор.

За всё их не короткое путешествие поговорить с похитителями по душам так и не удалось. Василий задавал вопросы, рассказывал о себе, о своей жизни, а попутчики только хмыкали в ответ да пожимали плечами, мол, чего пристал, репей.

– Хоть скажите, долго нам ещё по этим камням лазить? – не надеясь получить ответ, спросил Шилов.

Евсей подвёл лошадь на водопой.

– Даст Бог – в день уложимся, – пробасил он и вошёл в бурлящий поток.

Василий, тяжко вздохнув, принялся драить травой с песком жирный от пищи котелок и не сразу заметил, как Евсей неловко оступился на скользких камнях, упал в воду, и его потащило, переворачивая, ударяя о валуны, ревущее течение. Конь заржал, и Шилов, подняв голову, увидел мелькнувшую в пенном водовороте руку Евсея. Лунного света хватало, чтобы отслеживать происходящее в реке.

Ещё гремел по камням отброшенный в сторону котелок, а Василий уже припустил изо всех сил вдоль берега вдогонку за удалявшейся фигурой бородача. Действуя, как запрограммированный автомат, он схватил на ходу с земли колечко скрученной верёвки, прибавив скорости, обогнал мелькнувшего в буруне Евсея, добежал до склонившегося над водой ствола ветлы[1],захлестнул один конец верёвки за дерево, другим обвязал себя и ринулся в горный, холодный поток. Он поспел вовремя. Бородача проносило как раз мимо. Боясь упустит момент и не успеть ухватить мужика, Василий бросился на него, как будто нырнул с обрыва.

Мощное течение играючи, словно насмехаясь, довольное ещё одной своей дополнительной жертвой, потащило тела двух людей вниз, вырывало Евсея из рук Василия, хлестало мелкими камешками по пальцам спасателя, но надёжная верёвка натянулась, звенела, но не давала утащить барахтавшихся мужиков дальше своей длины. Постепенно, не обращая внимания на боль в разбитых в кровь босых ногах, Шилов подтянул Евсея к берегу. Сапоги уплыли. Голова Евсея была в крови, левая рука беспомощно телепалась на воде, но сам он был в сознании. Подбежал Маркел и вытащил обоих на берег. Василий замёрз, зуб не попадал на другой, всё тело трясло мелкой дрожью.

– Дядько, дядько, – с нежностью в голосе звал Маркел.

Евсей приоткрыл глаза.

– Ничё, паря, ни чё! Поживём ишшо, – натянуто, через боль, произнёс Евсей.

Василий помог Маркелу взвалить дядю на плечи, и осторожно, мелкими шагами, они тронулись к костру.

– Надо шину наложить, – разложив у огня на бревне мокрую одежду, кивком указал на сломанную руку бородача Шилов.

Маркел и сам это понимал без сторонних подсказок и уже на место перелома начал мастерить лубок из коры. Василий, не зная, есть ли у бородачей что-то наподобие бинта или перевязочного материала, оторвал широкую полосу от своей нательной рубахи, чтобы использовать её для фиксации руки на груди Евсея.

Через час дядька слегка оправился, пришёл в себя и благодарно посмотрел на Василия.

– Да хранит тя Бог, паря! Спаси Христос!

Небо перемигивалось звёздами с летящими из костра искорками. Гудела по валунам недовольная, оставшаяся без жертвы голодной река. Пришлось довольствоваться одними сапогами.

Закончился четвёртый день пути.

––

[1] Ветла – так в России чаще всего называют иву белую, или серебристую. Произрастает: на плавнях, по берегам рек, арыков, прудов и водоёмов, на плотинах, насыпях, откосах, вдоль дорог и около жилья в населённых пунктах.

––

Эпизод четвёртый. Год 1998.

…Их ждали.

Удивительно, но стоило им перевалить через гряду [1],как они увидели, что за рекой, более широкой и не такой свирепой, чем та, по берегам которой эти дни пробирались путники, стоят человек пять мужиков и смотрят в их сторону. Стояли не просто из праздности, а именно ждали.

Евсей приветливо помахал здоровой рукой, и ему ответили. Четверо резво подбежали к двум берёзам, стоявшим на берегу как одна большая рогатина, и дружно стали что-то тянуть. С левого берега, на котором находились Василий с попутчиками, огромной змеёй, вздрагивая между двух берёз этой стороны, поднялся подвесной деревянный мост. Спуск с гряды занял минут двадцать. Когда подошли к переправе, Шилов заметил, что на другом берегу их дожидается только один человек. Остальные дружненько отступили в неизвестном направлении.

– Нельзя им с тобой беседовать, – увидев в глазах Василия немой вопрос, пояснил Евсей.

На слова благодарности Евсей был скуп, но отношение к спасителю после происшествия стало братским. Обратив внимание на то, что течением у Василия сорвало и унесло кирзачи, он попросил Маркела соорудить из перемётной кожаной сумы подошвы и подвязать их сыромятью к стопам. Не любитель пустых разговоров, он с охотой беседовал с Василием на отвлечённые темы и только на щепетильные вопросы: «Зачем он похищен? Куда его ведут?» – ответа Василий не получил.

– Придёт срок, всё узнаешь. Не для лихого дела мы посланы. Благое свершили.

– А вы – это кто? Вот кто… вы… такие? – допытывался Шилов, но Евсей лишь прятал в густой бороде беззлобную ухмылку.

– Чада божьи. Люди…

Несмотря на кажущуюся хрупкость и ненадёжность, мост был достаточной ширины и крепости, чтобы по нему спокойно в поводу перевели с одного берега на другой лошадей.

… Белая борода старца развевалась на уровне опоясавшего худую фигуру узкого ремешка. Она была даже не седая, а бесцветная от возраста. Изрезанное глубокими морщинами лицо, с крючковатым, тонким носом, отталкивало взгляд, но бездонные, голубые глаза притягивали своей колкостью и загадочностью. Облачён старик был по старинному. Такую одежду Василий видел только в кино и на картинах. Как будто сошёл на землю грешную один из древних волхвов. Белое длинное до пят платье. В избитых красными пятнами и буграми вен руках, старец держал отполированный, с набалдажником в виде головы марала, посох. Подошедший к старцу Евсей что-то кратко ему обсказал, изредка мотая головой в сторону Василия. Духовник Тихон оценивающе рассматривал доставленного в общину Шилова.

– За праведника Евсея благодарствую тебя, Василий Иванович. Веруешь ли ты в Господа Исуса нашаго, чадо? – голос у старца был низкий, но подсевший с годами до скрипа.

– Крест ношу.

– И крест кладёшь щепотью Никоновой? – подслеповато прищурился старец.

Василий, недоумевая, оглянулся на Маркела. Тот, с поклоном, шагнул к Тихону.

– Дозволь, отче честный, молвить? Кукишем крестится, отче. Сам видел един раз.

Тихон огладил бороду и улыбнулся.

– Ништо, чадо. Ништо. Мы научим тя блюсти святость старой веры!

– А – а, – понял Шилов, – так вы раскольники! Старообрядцы?! Читал про вас, как же, как же. Ни хрена, попал в замес!

Все стоявшие отринулись от Василия, как от вспыхнувшего факела, и замотали руками, осеняя себя крестным знамением.

– Свят, свят. Не можно так говорить, чадо. Ну, ништо, образуется всё, – милостиво перекрестил Василия духовник, – Есть в ём благость, благоверные! Чую. Есть.

Старец отвернулся и гордо вскинув лысеющую голову, посеменил мелкими, но твёрдыми, шажками к стоявшей невдалеке добротной избе. Маркел облегчённо выдохнул из себя страх за Василия и придвинулся к нему.

– Принял святый отче нашу работу, паря. По душе ты ему пришёлся, знать и нам повинностей лишних не будет ни каких. Слава те, Исусе!

– Я что-то не до конца въехал, – провожая недоумённым взглядом Тихона, протянул Шилов.

– Белица Анисия у батюшки Тихона подросла. Муж ей надобен. Община наша небольшая, все возрастные оженились. Кровь мешать не можно. Вот тебя в наречённые и выкрали мы.

– Ни шиша себе, – присвистнул Василий, взъерошив короткие волосы, – Без меня меня женили! Отлично! И сколько ж лет той белице? Судя по батюшке, то лет пятьдесят, как минимум.

– Два десятка. – буркнул Маркел и пошагал к избам.

– Как это? Старик у вас что, ходок ещё тот? – догнал его солдат.

– Придёт час, она сама тебе расскажет, а может и отче откроется. Наберись терпения.

Маркел отёр о камышовую половицу сапоги и, перекрестившись, шагнул в темноту дверного проёма. Василий спешно шаркнул пару раз по камышу самодельной обувкой, и намерился пройти следом, но упёрся в ладонь Маркела:

– Погодь. Тебе времянку соорудили эвон под берёзами. – указал в сторону берега подвижник. – Не нашей ты веры, нельзя нам под одним кровом. Поживи, покамест, один. Не боись, то не надолго.

Шилов стоял, как оплёванный, у крыльца Маркеловой избы и беспомощно крутил головой по сторонам, ища поддержки. Но с помощью никто не спешил. Он медленно побрёл к времянке, на которую ему указал Маркел. К небольшим окнам избушек прильнули жители общины. Любопытными взглядами они провожали Василия, словно хотели понять: «Каким ты будешь товарищем? Уживёмся ли?»

В хибару Шилов заходить не стал, что там рассматривать? Он присел на бревно, лежавшее у стены, и оценивающе огляделся. Место для поселения апостолом было выбрано изумительное.

Второй час вертел башкой Василий и всё не мог налюбоваться красотами природы.

Покрывшись густой растительностью, лиственными и хвойными деревьями, могучими кедрами, лощина раздвинула горы по сторонам на добрый километр. Речку пустила не по центру, а сместила по течению к левобережным скалам, тем самым ровную местность подставив под длительный солнечный прогрев. Небольшие полянки, которые община облюбовала под огороды и пасеку, природа мудро прикрыла со всех сторон стройным кедрачом. Не ограничивая при этом доступ солнечным лучам. Жильё строили под пахучими серёжками берёз. Сторонний глаз поселение мог бы заметить, только если бы нарочито пригляделся. Десяток добротных домов подвижников, срубленных венцами из брёвен диаметром около сорока сантиметров, блестел глазницами окон.

В течение всего времени, прошедшего с момента появления Василия на земле общины, за пределы спасительных стен домов не показалась ни одна живая душа. Он ходил по тропинкам мимо жилищ, всматривался во мрак оконных проёмов, и ухмылка не покидала его лицо. Как малые дети, заметив, что он глядит в их сторону, жители отскакивали от окон в глубь комнат. Наконец, из избы старца Тихона, смущённо прикрывая платком половину лица, вышла молодая девушка.

Видя лишь одни глаза, Василий понял, что Бог наделил девицу приятной красотой. Нет, не картинной, обструганной, а именно живой, чистой.

– Добрый день, – поправляя под ремнём гимнастёрку, склонил в приветствии голову солдат.

Девушка быстро перекрестилась и юркнула назад в сени.

«Дубизм какой-то», – хлопнул ладонью с досады по бедру Василий. – Я что, так и буду сам с собой беседы вести? Одни прячутся, другие молчат. На улице никого, и "трухлявый"куда-то подевался".

Скрипнули дверные петли, и на крыльце, словно услышав мысли Василия, забелела худая фигура старца.

– Осмотрелся чуток, воин?

Шилов отрешённо махнул рукой.

– Да ты не машись, чай не мельница, – положив скрюченную ладонь на плечо иноверца, сказал Тихон.

– Пойдём, пройдёмся и поговорим.

Интонации в речи духовника изменились, в них появилось что-то от человеческого языка.

– Сложно тебе внимать наши слова?

– ЧуднО! – согласился Шилов. – Я уж думал, что вам подобных нет давным-давно. Ну, Агафья Лыкова, это понятно, и вдруг – вы. Здесь, в какой-то сотне–другой кэмэ от райцентра. ЧуднО.

– От грязи мирской уходят люди. Строят, кирпичик за кирпичиком, свою… Святую Русь, внутри обезумевшего от бездуховности общества. Против порчи мира люд идёт… А вера… Что ж, поспорить можно по всякому. Давай, присядем. Тяжко мне ноги таскать.

Они опустились на вырубленное сиденьями бревно, устроенное рядом с бурлящим потоком.

Старец мял пальцами вытянутые ноги, приклеившись взглядом к бегущим пенным бурунам, и молчал.

– Тебе привычна современная, поповская церковь. Ты её видишь ежедённо, и не мыслишь, что другая вера – более истинна. А ить это нечестивый патриарх Никон совратил церковь с пути праведного. Попрал нашаго Аввакума – великомученика. Спасителя Исуса Иисусом зовут; кукишем, щепотью крестятся. Аллилуйю во храме Божьем поют три раза, а не два, как по старой вере.

– Да какая разница, как Христа назвать? Сколько пальцев держать? Сколько раз хвалу петь? Ну, стоит ли из-за этого волками друг на друга глядеть и по тайге прятаться?!

– Э–э, чадо, не разумен ты. Ведь щепотью соль Иуда брал.

Василий в бессловесном бешенстве воздел к небу руки.

– Боже… И что с того? Что эти два пальца? Тут – три вверху, там – три внизу. Один хрен.

Недовольно дёрнулась борода старца.

– Кто хранит уста свои, тот бережёт душу свою. Не сквернословь.

Он степенно перекрестился и осенил крестом губы Василия.

– Большой палец, безымянный и мизинец соединяются, символизируя Святую Троицу, а указательный и великосредний, своим сложением, символизируют два естества Исуса Христа – Божественное и человеческое. Символ соединения во Христе Божества и Человечества.

Старец Тихон почертил посохом на песке, подождал, когда парень успокоится.

– Хошь, али не хошь, а веру нашу тебе принять нужно. Немощь меня грызёт, да и годов я уже на девятый десяток разменял, а белицу мою замуж выдать должен успеть. И хозяином у неё быть тебе Богом положено.

– Ну, при чём здесь вера? Без этой вашей веры что, нельзя нам слюбиться с Анисией, если придёмся друг другу по нраву? Да и не хочу я тут от скуки дохнуть, в тайге вашей. Я цивильно жить хочу, в городе. Хату, машину, деньги, работу любимую иметь хочу… Хотел… Поймите, меня и так жизнь по тыковке шибанула кувалдой.

Василий нервно вскочил с бревна, но наткнувшись на бездонный взгляд старца, вновь сел рядом.

– Я всю жизнь мечтал стать офицером. Защитником… Поступил в Новосибирское высшее военное командное училище. Учился отлично… Но… Однажды, … дебилоид, заметил, что денежное довольствие мы стали получать какое-то усечённое. И случайно из коридора услышал телефонный разговор нашего начфина с девицей…

Обсуждал он с ней поездку в Сочи. А потом он поспешил к машине и не заметил, как обронил красивый блокнотик. Я погнался ему передать его, да начфин уже уехал. А в блокнотике том я увидел «плюсики» напротив фамилий курсантов, у которых удержаны деньги из довольствия. И мне, дураку, нет чтобы к начальству сходить и всё выложить, так нет же, я принёс блокнот начфину и спросил, на каком основании он удерживает молчком у нас деньги. Слово за слово, хреном по столу, перешли мы с ним на повышенные тона, а тут на крик и народ сбежался. А я не выдержал и при всех обложил урода по матушке. Крыса, говорю, ты, майор… В итоге, выперли меня с четвёртого курса… Аттестацию, естественно, я не получил и офицером не стал. Отправили в армию. Не знаю уж, как так получилось, но к комбригу Иванову попали мои документы, и он, изучив их, вызвал к себе, выслушал и сказал: «Печальный случай. Вот что, боец, раскидываться людьми с башкой – преступно, поэтому начнём-ка мы с тобой движение по служебной лестнице с отделения. А там поглядим». И сержанта мне почти сразу присвоил. И ведь у меня могло всё сложиться, но теперь, из-за вас, я – дезертир. Понятно?