Замерзшая карусель

«20 мая 1898 года. Я на грани банкротства. Банк грозит отобрать все имущество. Моя мечта превращается в пепел. Я готов на все, чтобы спасти ее. На все».

Следующая запись была сделана другим почерком, торопливым, почти неразборчивым.

«1 июня 1898 года. Она сказала, что духа можно не только разозлить, но и задобрить. Сделать его хранителем, а не разрушителем. Она дала мне знаки. Она сказала, что нужен ритуал. Простой ритуал, чтобы призвать его и заключить договор. Она – ведунья, последняя в этих краях. Люди ее боятся, но я в отчаянии. Ее зовут Аграфена. Она говорит, что дух земли – это сила, и эту силу можно направить в нужное русло».

Кирилл лихорадочно листал дальше. Дневник превращался в хронику безумия. Его прагматичный, рациональный прадед погружался в пучину мистицизма. Он описывал, как ночами ходил в лес, чертил на земле знаки, которые дала ему ведунья, читал какие-то древние заклинания, смысл которых сам до конца не понимал.

«15 июня 1898 года. Сегодня ночь летнего солнцестояния. Аграфена сказала, что это лучшее время. Я должен пойти к центру болота, к старому идолищу, что стоит там с незапамятных времен. Я должен принести дар и попросить духа стать хранителем моего парка, моего детища. Взамен я обещаю ему… служение. Я не совсем понял, что она имела в виду. Но я сделаю это. У меня нет другого выбора».

Последняя запись на эту тему была короткой, написанной дрожащей рукой. Буквы плясали, чернила расплылись, словно на страницу капнули слезы.

«16 июня 1898 года. Боже, что я наделал. Я разбудил не хранителя. Я разбудил голод. Оно пришло. Оно не имело облика, оно было самим холодом, самой тьмой. Оно требовало плату. Не символический дар, не клятву. Оно требовало живое. Теплое. Чистое. Оно требовало душу. Я в ужасе бежал, прервав ритуал. Но я чувствую, что оно здесь. Оно ждет. Я открыл дверь, которую нельзя было открывать. Теперь я должен построить замок. Запереть его. Запечатать. Навеки».

Кирилл захлопнул дневник. Его руки дрожали. Все встало на свои места. Карусель. Она была построена не для радости. Она была замком. Тюрьмой. А руны на плане – это прутья решетки, магической клетки, построенной его обезумевшим от ужаса предком, чтобы сдержать то, что он сам выпустил на волю. Игнат Орлов не просто «потревожил покой». Он попытался заключить сделку с древней силой, но не рассчитал цену. И расплачиваться за это пришлось десятилетиями. Сначала – гибелью невинной девочки, чей крик, видимо, ослабил печать. А теперь – жизнями новых жертв, потому что кто-то неумелый и несведущий во время «реставрации» сломал замок на этой тюрьме.

Он сидел на пыльном чердаке, в окружении призраков прошлого, и чувствовал ледяное дыхание этого прошлого на своем затылке. Это больше не было городской легендой. Это была история его семьи. Его личная история. И его ответственность.

Он достал телефон. Пальцы плохо слушались. Он нашел в списке вызовов ее номер. Алиса Волкова. Девушка с глазами, полными отчаяния. Он был должен ей правду. Он был должен ей помощь.

– Алиса Волкова? – сказал он, когда она ответила. – Это Кирилл Орлов. Я думаю, нам нужно поговорить. Я кое-что нашел.

Он не стал рассказывать ей все по телефону. Такие вещи не говорят по телефону. Такие вещи можно рассказать, только глядя в глаза человеку, который, как и ты, заглянул в бездну и не отшатнулся.

Глава 7

Они встретились у бокового входа в парк, там, где забор был подломан и зиял черной дырой. Ночь была безлунной и промозглой. Фонари на прилегающей улице горели тускло, их желтый свет тонул в густой, влажной темноте. Город затих, погрузился в сон. Только они вдвоем, два случайных союзника, готовились шагнуть в самое сердце его кошмара.

Алиса приехала первой. Она сидела в машине, курила одну сигарету за другой и смотрела на темную громаду парка. Днем он казался просто запущенным, меланхоличным. Ночью он превращался в нечто иное. Он дышал. Медленно, глубоко, как огромное спящее чудовище.

Кирилл появился бесшумно, словно тень. На нем была темная куртка с поднятым воротником, лицо почти скрыто в тени. В руках он держал большой фонарь.

– Готовы? – спросил он тихо. Его голос был спокоен, но Алиса уловила в нем напряжение.

Она кивнула, выбросив сигарету.

– Давно готова.

Они пролезли через дыру в заборе. Внутри парка темнота сгустилась, стала почти осязаемой. Запахи обострились: прелая листва, сырая земля, хвоя. И холод. Он был другим, не таким, как на улице. Более плотным, проникающим под одежду, до самых костей.

Кирилл включил фонарь. Яркий луч выхватил из мрака знакомые Алисе с детства силуэты. Ржавые качели-лодочки, застывшие в вечном взлете. Кабинки «Колеса обозрения», похожие на виселицы. В свете фонаря они казались скелетами доисторических тварей, застывших в парке юрского периода. Ветер гудел в конструкциях, и этот звук был похож на протяжный стон.

Они шли молча, стараясь не шуметь. Их шаги тонули в ковре из мокрых листьев. Алиса держалась рядом с Кириллом, чувствуя себя немного спокойнее от его присутствия. Он, выросший с этими легендами, казался здесь более уместным, чем она, со своим рациональным умом, который сейчас отчаянно цеплялся за остатки логики.

– Мой прадед ошибся, – вдруг сказал Кирилл, не останавливаясь. Его голос в тишине прозвучал оглушительно громко. – Он думал, что сможет управлять этой силой. Но такие силы нельзя контролировать. Можно только попытаться отгородиться от них.

– И у него почти получилось, – отозвалась Алиса. – Почти на сто лет.

Чем ближе они подходили к центру парка, тем сильнее становился холод. Он уже не просто пробирал до костей. Он словно сгущался в воздухе, затрудняя дыхание. Алиса заметила, что на траве появился иней, хотя на улице была плюсовая температура. Белесые, игольчатые кристаллики хрустели у них под ногами.

И тут она ее услышала.

Сначала это был лишь призвук, тонкая нотка, вплетенная в шепот ветра. Но постепенно она становилась все отчетливее. Та самая мелодия. Простая, как колыбельная. Она доносилась со стороны поляны, где стояла карусель. Но сейчас в ней не было ничего убаюкивающего. Она звучала как зов. Как обещание.

Алиса посмотрела на Кирилла. Он тоже слышал. Его лицо напряглось, он крепче сжал фонарь.

Они вышли на поляну. Карусель в темноте казалась еще больше и зловещее. Она не была освещена, но казалось, что само дерево, из которого были сделаны лошадки, источает слабое, фосфорическое сияние. Их нарисованные глаза в темноте казались черными провалами. Они смотрели. Алиса была уверена в этом. Они смотрели прямо на них.

Музыка теперь звучала громко, она заполняла собой все пространство. Она вибрировала в воздухе, проникала в тело, заставляя вибрировать что-то внутри. Алиса почувствовала, как уходит страх. На его место приходило странное, тягучее спокойствие. Мысли в голове замедлились, стали вязкими. Вся ее боль, ее вина перед Мишей, ее отчаяние – все это начало отступать, растворяться в этой простой, незамысловатой мелодии.

Она сделала шаг к карусели. Потом еще один.

Она видела Мишу. Он лежал в своей больничной палате, такой бледный и неподвижный. Но вот он открывает глаза, улыбается ей. Он говорит: «Иди сюда, Алис. Тут хорошо. Тут нет боли».

Сигнальная лента была совсем близко. Ей захотелось перешагнуть через нее. Подойти к одной из лошадок, прикоснуться к ее холодной, гладкой шее. Сесть в седло. И пусть карусель кружится. Вечно. В этой тишине, в этом покое.

– Алиса!

Голос Кирилла донесся словно издалека, сквозь вату. Она не хотела его слышать. Он мешал. Он пытался разрушить это хрупкое, прекрасное забвение.

Она уже протянула руку, чтобы коснуться облупившейся гривы ближайшей лошадки. Ее пальцы были в сантиметре от дерева.

И в этот момент сильная рука схватила ее за плечо и резко дернула назад.

Заклятие рухнуло. Музыка снова стала просто звуком – навязчивым, неприятным. Покой исчез, сменившись ледяным ужасом от осознания того, что сейчас произошло. Она стояла, тяжело дыша, и смотрела на Кирилла. Его лицо было бледным, в глазах плескался страх.

– Не подходи к ней, – выдохнул он. – Она зовет. Она почти тебя забрала.

– Я… я не знаю, что на меня нашло, – пролепетала Алиса. Ее колотило. Она поняла, что чувствовали все эти люди. Миша. Это была не просто музыка. Это был гипноз, ментальная атака. Сладкий яд, который обещал избавление от страданий, а на деле дарил вечный сон.

– Это холод, – сказал Кирилл, не отпуская ее плеча. – Он проникает в разум, замораживает волю. Я… я представлял себе руны с карты. Представлял, что они окружают меня. Это помогло.

Они попятились с поляны, не сводя глаз с карусели, словно боялись, что она бросится за ними в погоню. Когда они отошли на достаточное расстояние, музыка снова стала тише, превратилась в едва слышный фон. Холод немного отступил.

Они выбрались из парка и остановились под тусклым светом уличного фонаря, пытаясь прийти в себя. Их дыхание вырывалось изо рта белыми облачками пара.

– Теперь ты веришь? – спросила Алиса тихо.

Кирилл посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом.

– Я не верю. Я знаю. Мы имеем дело с чем-то, что не подчиняется законам физики. С чем-то, что питается человеческими душами. И мой прадед, будь он проклят, сам выпустил это на свободу.

Они стояли молча. Общий ужас, который они пережили там, на поляне, стер все противоречия между ними. Больше не было журналистки и архитектора, скептика и жертвы. Были только два человека, которые заглянули в глаза древнему злу. И поняли, что бороться с ним в одиночку – самоубийство.

– Мы должны найти способ это остановить, – сказала Алиса. Ее голос был твердым, в нем снова появилась сталь. Пережитый ужас не сломил ее, а наоборот, закалил ее решимость.

– Дневник прадеда, – сказал Кирилл. – Там должны быть ответы. Он не мог просто построить тюрьму, не оставив инструкции, как с ней обращаться. Или как ее уничтожить. Я должен прочитать его от корки до корки. Каждое слово.

Они разошлись. Но теперь это было не бегство друг от друга. Это было тактическое отступление. Им нужно было время, чтобы осмыслить произошедшее и подготовиться к следующему шагу. Потому что они оба понимали: это была лишь разведка боем. Настоящая битва была впереди. И она будет страшной.

Глава 8

Кирилл вернулся в свой дом, но не узнавал его. Прежде молчаливый и надежный, как старый друг, теперь он казался чужим и враждебным. Стены, пропитанные историей его рода, больше не защищали – они давили, напоминая о том, что он часть этой истории, ее наследник, ее заложник. Холод, принесенный из парка, не отпускал. Он забился под кожу, поселился в легких, и каждый вдох отдавался ледяным покалыванием. Кирилл не стал зажигать свет в гостиной. Он прошел в свой кабинет, плотно прикрыв за собой дверь, словно мог отгородиться от призраков, заполнивших дом.

На столе, в круге света от настольной лампы, лежал дневник прадеда. Толстый, в кожаном переплете, он походил на гроб, в котором были похоронены тайны целого столетия. Кирилл сел в кресло, но не спешил открывать его. Он смотрел на тисненые инициалы «И.О.» и пытался представить себе этого человека. Игната Орлова. Строителя, мецената, человека новой эпохи, чье лицо на портрете дышало уверенностью и силой. И этого другого Игната – сломленного, напуганного, втянутого в сделку с первобытным ужасом. Какой из них был настоящим? Или, что страшнее, они оба были одним и тем же человеком?