Замерзшая карусель

Вера Морозова

Замерзшая карусель

Глава 1

Алиса Волкова ненавидела запах сахарной ваты. Он был липким, приторным, как фальшивая улыбка мэра, расплывшаяся сейчас на огромном баннере над входом в Городской парк культуры и отдыха. «Сосновск – город будущего!» – гласил лозунг под улыбкой. Алиса хмыкнула, поплотнее запахивая тонкую куртку. Будущее пахло прошлогодней листвой, сырым асфальтом и безнадегой, которая въелась в обшарпанные фасады пятиэтажек, окружавших этот островок показушного благополучия.

Она пришла сюда по заданию редакции. Осветить торжественное открытие парка после реставрации. «Больше позитива, Алиса, – сказал ей вчера главный редактор, седовласый и усталый Сурков, не отрываясь от кроссворда. – Людям нужна надежда, а не твои расследования про прорванные трубы». Надежда. В Сосновске надежда была товаром дефицитным, как горячая вода в межсезонье. Ее выдавали строго дозированно, по праздникам, в виде воздушных шариков и бесплатных порций мороженого. Сегодня был как раз такой день.

Толпа гудела. Родители с детьми, пенсионеры, стайки подростков в одинаково модных, но уже потертых кроссовках. Все они с жадностью вдыхали этот бесплатный воздух праздника, пытаясь поверить, что кричащие цвета новых аттракционов способны закрасить серую действительность. Алиса щелкала затвором старенького «Никона», ловя в объектив нужные кадры: вот мэр перерезает красную ленточку, вот смеющаяся девочка тянется к тому самому облаку сахарной ваты. Фактура для статьи. Ложь, упакованная в глянцевые фотографии и обтекаемые формулировки. «Долгожданный подарок горожанам», «символ возрождения», «новая жизнь старого парка». Она уже мысленно верстала этот текст, подбирая самые беззубые и пафосные эпитеты. Работа такая. Профессия, которую она когда-то выбрала, чтобы говорить правду, в Сосновске превратилась в искусство молчания о главном.

– Алис, ну ты чего такая кислая? – рядом материализовался Миша. Ее младший брат, ее головная боль и ее единственная настоящая привязанность в этом городе. Девятнадцать лет, ветер в голове, в ушах вечно какие-то наушники, из которых доносился неразборчивый рэп. Он увязался за ней, соблазнившись обещанием бесплатного концерта какой-то местной группы.

– Я не кислая, я работаю, – буркнула она, не опуская фотоаппарат.

– Да ладно тебе, посмотри, как круто все сделали! – он обвел рукой площадь. – Ярче, чем в Москве твоей.

Алиса промолчала. Вчера они сильно поссорились. Он опять заговорил о том, чтобы бросить колледж и уехать автостопом «искать себя». Она, уставшая после очередной перепалки с редактором и измотанная бытом, сорвалась. Накричала, что он инфантильный эгоист, что он не ценит ничего, что она вкалывает на этой паршивой работе в том числе и ради него. Он хлопнул дверью. Утром они делали вид, что ничего не было, но между ними висело холодное, колючее молчание. И сейчас его попытка быть веселым резала ее по живому. Чувство вины было знакомым, привычным спутником.

Она опустила камеру и устало посмотрела на брата. Он был светлый, высокий, совсем не похожий на нее, с вечной мальчишеской улыбкой на губах. Ей отчаянно хотелось, чтобы у него все получилось. Чтобы он вырвался из этого города, из этой серости. Но она боялась. Боялась, что большой мир сломает его, такого наивного и открытого.

– Пойдем, пройдемся, – предложил Миша, заметив перемену в ее настроении. – Говорят, там в глубине старую карусель оставили. Помнишь, как мы в детстве?..

Алиса помнила. Старый, заброшенный парк был их тайным королевством. Они лазали через дыру в заборе, бродили по заросшим аллеям, воображая себя первооткрывателями. А карусель была сердцем этого королевства. Огромная, с деревянными лошадками, у которых облупилась краска, а вместо глаз были черные дыры. Она не работала уже тогда, казалась застывшим во времени призраком. Но они часами сидели на ее неподвижном помосте, рассказывая друг другу секреты.

Они двинулись вглубь парка, мимо новых, визжащих и сверкающих аттракционов. Чем дальше они уходили от центральной аллеи, тем тише становились звуки праздника. Асфальт сменился потрескавшимися плитами, сквозь которые пробивалась трава. Здесь реставрация закончилась, уступив место запустению. Ржавые остовы старых качелей торчали из земли, как ребра давно умершего чудовища. Воздух стал холоднее, пах хвоей и сырой землей. Вековые сосны смыкались над головой, отсекая блеклый осенний свет.

И тут они ее услышали.

Это была музыка. Тихая, едва различимая, словно доносилась из старой музыкальной шкатулки. Простая, повторяющаяся мелодия, похожая на колыбельную. Она была неуместна здесь, среди этого праздничного гвалта, и от этого казалась странной, потусторонней.

– Слышишь? – Миша остановился, прислушиваясь. Наушники болтались у него на шее. – Откуда это?

– Наверное, из динамиков где-то, – пожала плечами Алиса, хотя сама чувствовала, как по спине пробежал холодок. Музыка была слишком чистой, слишком… аналоговой для современных динамиков. В ней слышался скрип механизма, легкое дребезжание.

Они вышли на небольшую поляну, и Алиса замерла. Вот она. Карусель. Ее не тронули. Она выглядела точно так же, как и двадцать лет назад. Огромный гриб с потемневшей от времени крышей. И лошадки. Десяток деревянных лошадок с потрескавшимися боками и сколотыми гривами, застывших в вечном беге. Их нарисованные глаза смотрели в никуда с выражением какой-то невысказанной печали. Вокруг карусели была натянута сигнальная лента, привязанная к колышкам. «Опасно! Реставрационные работы не завершены».

Музыка доносилась именно отсюда. Из самых недр старого механизма. Она то затихала, то возникала вновь, навязчивая, печальная и бесконечная.

– Ничего себе, – выдохнул Миша. – Починили, что ли?

Он сделал шаг к ленте, и Алиса увидела, как изменилось его лицо. Веселость исчезла, уступив место странному, отсутствующему выражению. Глаза его были широко раскрыты, но смотрели не на карусель, а словно сквозь нее. Он медленно, как во сне, пошел вперед, протягивая руку.

– Миш, ты чего? Стой! – крикнула Алиса. В ее голосе прозвучали нотки паники, которую она сама от себя не ожидала.

Он не слышал. Он шел к карусели, как мотылек на свет, как утопающий к спасительному берегу. Его движения были плавными, не свойственными ему в обычной жизни. Словно невидимая нить тянула его к этим облезлым деревянным лошадкам.

– Миша!

Алиса бросилась за ним, схватила за рукав куртки. Его рука была ледяной. Она с силой дернула его назад. Он споткнулся, моргнул, словно очнувшись от сна. Растерянно посмотрел на нее, потом на карусель.

– А? Что?

– Что «что»? Ты куда поперся? Там же лента, – Алиса старалась, чтобы ее голос звучал сердито, а не испуганно.

– Не знаю… – он потер затылок. – Музыка такая… красивая. Захотелось поближе посмотреть.

– Посмотрели, и хватит. Пойдем отсюда, тут холодно, – она потянула его за собой, подальше от этой поляны, от этой странной музыки, от пустых глаз деревянных коней.

Они вернулись в шумную, живую часть парка, но ощущение праздника исчезло безвозвратно. Миша всю дорогу молчал, и его молчание было другим – не обиженным, а каким-то пустым. Он больше не улыбался. Алиса украдкой поглядывала на него, и тревога сжимала ее сердце ледяными пальцами. Она списала все на усталость, на магнитные бури, на что угодно, лишь бы не признаваться себе, что увиденное ее по-настоящему напугало.

Дома он сразу ушел в свою комнату. Алиса села за ноутбук, пытаясь выдавить из себя дежурную статью. «Сегодня для всех жителей Сосновска наступил настоящий праздник…» Строчки не шли. Перед глазами стояла карусель и завороженное лицо брата. Она закрыла ноутбук.

– Миш, будешь ужинать? – крикнула она в коридор.

Ответа не было. Раздраженно вздохнув, она пошла к его комнате. Дверь была приоткрыта. Миша стоял у окна, спиной к ней, и смотрел на темные огни города. В комнате было тихо, но Алисе показалось, что она слышит, как он что-то тихо напевает. Ту самую мелодию. Простую, как колыбельная, и бесконечно печальную.

– Миша?

Он медленно обернулся. Его глаза были такими же, как там, в парке. Пустыми. Он сделал шаг к ней, второй. А потом его ноги подкосились, и он рухнул на пол, как сломанная кукла.

Паника ударила Алису под дых, вышибая воздух из легких. Она бросилась к нему, трясла за плечи, кричала его имя. Но он не отвечал. Его лицо было спокойным, почти безмятежным, кожа – холодной и бледной. Дыхание едва угадывалось.

Она не помнила, как набрала номер скорой. Как отвечала на вопросы диспетчера. Все происходило словно в тумане. Единственной реальностью был лежащий на полу брат и пронзительный вой сирены, который становился все громче, заполняя собой не только улицу, но и все ее существо, вытесняя все, кроме липкого, всепоглощающего ужаса. Ужаса, который пах сахарной ватой и старым, прогнившим деревом.

Глава 2

Больничные коридоры пахли одинаково во всех городах мира. Смесью хлорки, лекарств и тихого, застарелого страдания. Алиса сидела на жестком стуле напротив ординаторской, вцепившись в ремешок сумки так, что побелели костяшки пальцев. Она была здесь уже шесть часов. Шесть часов, которые растянулись в мучительную вечность. За это время мир успел схлопнуться до размеров этого гулкого, тускло освещенного коридора и белой двери, за которой скрывалась неизвестность.

Наконец дверь открылась. Вышел врач, заведующий отделением реанимации, Петр Сергеевич. Мужчина лет пятидесяти, с лицом, похожим на высеченную из камня маску усталости. Он посмотрел на Алису поверх очков, и в его взгляде не было ничего. Ни хороших новостей, ни плохих. Пустота.

– Волкова? – спросил он, хотя в коридоре больше никого не было.

– Да. Что с ним? Что с моим братом? – Алиса вскочила, слова вылетели быстрее, чем она успела их обдумать.

– Состояние стабильно тяжелое. Он в коме, – врач говорил ровным, безэмоциональным голосом, каким зачитывают приговор. – Подключен к аппарату жизнеобеспечения.

– Кома? Но почему? Что случилось? Это… это сердце? Инсульт?

Петр Сергеевич снял очки и устало потер переносицу.

– В том-то и дело, Алиса Андреевна. Мы провели полное обследование. ЭКГ, МРТ головного мозга, токсикологический анализ крови. Все показатели в пределах возрастной нормы. Никаких патологий, никаких следов ядов или наркотических веществ. Организм абсолютно здоров. Но он не просыпается. Его мозг просто… отключился. Как будто кто-то щелкнул выключателем.

Алиса смотрела на него, силясь понять смысл сказанного. Здоров, но в коме. Это было абсурдно, нелогично, как задача из учебника по высшей математике.

– Но так не бывает! Должна же быть причина!

– Медицина – не всегда точная наука, – вздохнул врач. – Мы наблюдаем. Поддерживаем жизненные функции. Это все, что мы можем сделать на данный момент. Можете пройти к нему. Пять минут.

Палата интенсивной терапии была залита холодным светом и наполнена тихим писком аппаратуры. Миша лежал на кровати, опутанный проводами и трубками. Он казался чужим, ненастоящим. Восковая фигура из музея. Алиса осторожно коснулась его руки. Холодная. Такая же холодная, как тогда, у карусели. Ее пронзило острое, невыносимое чувство вины. Вчерашняя ссора вспыхнула в памяти огненными буквами. «Инфантильный эгоист». Последние слова, которые он от нее услышал. Слезы обжигали глаза, но она не позволяла им пролиться. Плакать – значит сдаться. А она не сдастся. Она вытащит его.

Она вернулась домой под утро. Квартира казалась огромной и пустой. Тишина давила на уши. Алиса сделала себе крепкий кофе и села за ноутбук. Если врачи не могут найти причину, значит, она найдет ее сама. Она была журналистом. Ее работа – задавать вопросы, сопоставлять факты, искать то, что скрыто.

Она начала с самого очевидного. Что они ели? Пили? Обычная домашняя еда. Ничего нового. Где они были? В парке. Сотни людей были в парке. Почему только Миша? Она снова и снова прокручивала в голове события вчерашнего дня. И каждый раз ее мысли возвращались к одному и тому же моменту. К старой карусели. К тихой, навязчивой музыке. К пустому взгляду брата.

Это была ерунда. Бред. Мистика, в которую она не верила. Должно быть рациональное объяснение. Газ. Может, из-под земли в том месте выходил какой-то газ? Или какой-то инфразвук, влияющий на мозг? Алиса вбивала в поисковик самые дикие запросы: «массовые галлюцинации», «влияние музыки на сознание», «случаи внезапной комы без причин». Интернет выдавал тонны мусора: от научных статей до форумов уфологов.

Ей нужен был факт. Зацепка. Она надела куртку и поехала в редакцию.

«Сосновский вестник» располагался на первом этаже сталинского дома. Сурков уже сидел на своем месте, источая запах вчерашнего перегара и типографской краски.

– О, Волкова. Статью принесла? – нехотя спросил он.

– Будет статья, Аркадий Павлович. Но у меня другое. У меня брат в реанимации.

Сурков на мгновение оторвался от газеты. В его глазах промелькнуло что-то похожее на сочувствие.

– Соболезную. Что стряслось?

– Врачи не знают. Он просто потерял сознание. Вчера, после открытия парка.

Алиса внимательно смотрела на редактора. Он отвел взгляд.

– Слушай, Алис, дело серьезное. Но не надо сейчас… искать связи там, где их нет.

– А где они есть? – надавила она. – Вы что-то знаете?

Сурков вздохнул и вытащил из ящика стола бутылку с минералкой.

– Ночью мне звонили из мэрии. Просили «не раздувать панику». По городу поползли слухи. Твой брат, оказывается, не единственный. Еще трое. Два парня и девушка. Все примерно того же возраста. И все живут в районе парка.

У Алисы перехватило дыхание. Вот она. Зацепка.

– Что с ними?

– То же самое. Внезапная кома. Без видимых причин.

– И какая официальная версия?

– Утечка какого-то промышленного газа с заброшенного химзавода. Ветер, мол, подул в сторону парка. Сейчас там МЧС работает, замеры делает. Нам велено дать именно эту информацию. Спокойно, без нагнетания. Власти держат ситуацию под контролем.

Алиса смотрела на него и видела не редактора, а трусливого чиновника. «Не раздувать панику». Любимая фраза властей, когда они понятия не имеют, что происходит.

– Это бред, Аркадий Павлович. Химзавод стоит в десяти километрах от парка, в другой стороне. И почему газ подействовал только на четверых из всей толпы? Он что, такой избирательный?

– Я не знаю, – Сурков снова уткнулся в газету. – И тебе не советую знать. Пиши про праздник. Про ленточки и шарики. А с братом… я поговорю, чтобы тебе дали отгулы. Лечи его.

Это был приказ. Не лезть. Не копать.

Но Алиса уже не могла остановиться. Чувство вины перед Мишей смешалось с профессиональным азартом. Она докопается до правды, чего бы ей это ни стоило.

Она вышла из редакции и набрала номер своего старого знакомого, фельдшера со «скорой» по имени Витька.

– Витек, привет, это Волкова. Нужна помощь.

Она встретилась с ним в маленьком кафе на окраине города. Витька, худой и дерганый парень, постоянно озирался по сторонам.

– Алис, ты меня подставляешь. Нам строгий приказ дали – рты на замок.

– Мне нужна информация, Вить. Мой брат – один из них.

Она рассказала ему все. Витька слушал, хмурясь.

– Да, было четыре вызова. Почти одновременно, с девяти до одиннадцати вечера. Адреса все рядом, в квадрате вокруг парка. Симптоматика у всех одинаковая: внезапная потеря сознания на фоне полного здоровья. Мы их всех в реанимацию свезли. А утром пришло начальство и велело во всех картах писать предварительный диагноз: «отравление неустановленным веществом».

– Ты веришь в версию с газом?

Витька криво усмехнулся.

– Я двадцать лет на «скорой». Я видел всякое. Но такого – никогда. При отравлении газом есть симптомы: судороги, рвота, пена изо рта. А тут – ничего. Люди просто… выключились. Тихо и мирно. Словно уснули. Есть еще одна странность. У всех четверых была пониженная температура тела. Тридцать пять и четыре. Как при переохлаждении. Хотя в квартирах было тепло.

Переохлаждение. Алиса вспомнила ледяную руку Миши.

– Можешь дать мне имена и адреса остальных?

– Волкова, ты с ума сошла? Это врачебная тайна!

– Вить, пожалуйста. Мне это нужно не для статьи.

Она смотрела ему прямо в глаза, и он сдался. Продиктовал три фамилии и адреса, торопливо, шепотом.

Весь оставшийся день Алиса моталась по городу. Родители других пострадавших были напуганы и неразговорчивы. Они повторяли одно и то же: «врачи говорят, это отравление», «нам велели ни с кем не говорить». Но Алисе удалось вытянуть из заплаканной матери одной из девушек ключевую деталь. Ее дочь, Катя, тоже была вчера в парке. И тоже вернулась оттуда «какая-то странная, молчаливая».

Четыре жертвы. Все молодые. Все были в парке. У всех – необъяснимая кома и пониженная температура. А официальные власти проталкивают идиотскую версию с газом. Это уже не было похоже на совпадение. Это была система.

Вечером, обессиленная, она снова сидела у кровати Миши. Его лицо в сумерках казалось почти прозрачным. Писк аппаратуры отсчитывал секунды ее беспомощности. Она держала его холодную руку в своих и шептала:

– Я найду, Мишка. Слышишь? Я найду, что с тобой случилось. Я все исправлю.

Она достала ноутбук и открыла поисковик. Версия с газом – отвлекающий маневр. Инфразвук – слишком сложно для Сосновска. Оставалась музыка. Карусель. Нужно было узнать историю этого места. Кто его построил? Что здесь происходило раньше?

Она вбила в строку поиска: «История Городского парка Сосновск».

Среди десятков хвалебных статей о реставрации она нашла старую краеведческую заметку. Парк был заложен в конце XIX века купцом и меценатом Игнатом Орловым. «Семья Орловых, – говорилось в статье, – владела парком до самой революции. Их потомки до сих пор живут в Сосновске, в старом фамильном доме на Заречной улице».

Орлов. Фамилия показалась ей знакомой. Она где-то ее слышала. И тут ее осенило. Вчера, на открытии, когда мэр толкал свою речь, он упомянул, что проект реставрации консультировал «молодой и талантливый архитектор, потомок основателей парка, Кирилл Орлов».

Алиса почувствовала, как внутри загорелся огонек. Это была ниточка. Тонкая, почти невидимая, но ниточка. Человек, чья семья создала это место, должен что-то знать. В его семейных архивах, в старых бумагах могли сохраниться ответы.

Завтра она поедет к нему.

Глава 3

Дом Орловых стоял на отшибе, там, где город уже сдавался на милость леса. Он был чужеродным элементом в пейзаже из силикатного кирпича и шиферных крыш. Старый, двухэтажный, из потемневшего от времени дерева, с резными наличниками и высокой, почти готической крышей. Он не выглядел заброшенным, но казался погруженным в глубокую, вековую дрему. Вокруг дома росли старые липы, их голые черные ветви переплетались в замысловатый узор на фоне свинцового неба. Было тихо, только ветер шелестел в оставшейся на ветках бурой листве, и этот звук походил на старческий шепот.

Кирилл Орлов сидел за огромным чертежным столом у окна, выходившего в сад. Он не чертил. Он просто смотрел на то, как серый свет медленно сочится сквозь стекло, заливая комнату меланхоличной дымкой. На столе лежал лист ватмана с набросками проекта – очередной безликий торговый центр для очередного безликого города. Он не мог заставить себя прикоснуться к карандашу. Линии не складывались, пространство не хотело оживать. Творческий кризис, как назвал это его московский психотерапевт. Но Кирилл знал, что дело не в этом. Он просто устал. Устал от бетона и стекла, от вечной гонки, от необходимости создавать функциональные, но бездушные коробки. Поэтому он и вернулся сюда, в Сосновск. В этот дом, который был полной противоположностью всему, что он проектировал. В этот дом, где у каждой половицы был свой голос, а в каждом темном углу прятались тени его предков.

Он вернулся, чтобы обрести покой и тишину, но вместо этого нашел только тревогу. Город гудел, как растревоженный улей. Открытие парка, которое он консультировал, чисто формально, по просьбе мэрии, обернулось чем-то странным и пугающим. Слухи расползались по Сосновску быстрее осенней слякоти. Дети, впавшие в летаргический сон. Официальная версия про газ, в которую никто не верил. И неизменный рефрен во всех разговорах: «Это все парк проклятый. Орловский парк».

Кирилл старался не слушать. Он с детства привык к этим шепоткам за спиной. Семья Орловых в городском фольклоре занимала прочное место где-то между вурдалаками и колдунами. Проклятие. Смешное, архаичное слово. Его прадед, Игнат Орлов, был человеком прогрессивным, инженером, а не чернокнижником. Он построил парк для людей, для радости. А трагедия… трагедии случаются. Но городская молва превратила несчастный случай в готическую легенду. И вот теперь, спустя десятилетия, легенда, казалось, ожила.

Резкий звонок в дверь заставил его вздрогнуть. Он не ждал гостей. В Сосновске у него почти не было знакомых, а те, что были, знали, что приходить без предупреждения не стоит. Он нехотя спустился по скрипучей лестнице.

На пороге стояла девушка. Невысокая, в простой куртке и джинсах, с фотоаппаратом на шее. У нее были русые волосы, стянутые в небрежный узел, и очень усталые серые глаза. Но в этих глазах горел какой-то лихорадочный, упрямый огонь. Кирилл сразу понял – это не из местных. В ее взгляде была столичная цепкость и напор.

– Кирилл Орлов? – спросила она, скорее утверждая, чем спрашивая.

– Допустим.

– Меня зовут Алиса Волкова, газета «Сосновский вестник». Мне нужно с вами поговорить.

Журналистка. Хуже не придумаешь. Сейчас начнутся вопросы про реставрацию, про «символ возрождения».

– Я не даю комментариев, – холодно отрезал он, собираясь закрыть дверь.

– Мой брат – один из тех, кто вчера впал в кому, – быстро сказала она, выставив руку вперед. – Он был в парке. Возле старой карусели. Я думаю, вы и ваша семья имеете к этому отношение.

Ее слова повисли в холодном воздухе. Кирилл замер. Он ожидал чего угодно, но не этого. Обвинение, брошенное так прямо, без обиняков, застало его врасплох. Он посмотрел на нее снова. Усталость в ее глазах была не просто от недосыпа. Это была усталость от страха и отчаяния. Он знал этот взгляд. Он видел его в зеркале.

– Проходите, – вздохнул он, отступая в сторону.

Она вошла в просторную, сумрачную прихожую и зябко повела плечами. Осмотрелась, цепко, по-журналистски, отмечая детали: потрескавшиеся портреты на стенах, старые часы с остановившимся маятником, запах пыли и лаванды.

– Я не предлагаю вам чай, потому что разговор, видимо, будет коротким, – сказал Кирилл, ведя ее в гостиную, заставленную тяжелой мебелью, накрытой белыми чехлами. – Я не знаю, что вы себе вообразили, но я архитектор. Я консультировал мэрию по вопросам планировки и безопасности новых объектов. К старой карусели я не имею никакого отношения. Ее вообще не должны были трогать.

– Ее тронули, – отрезала Алиса. – Кто-то починил музыкальный механизм. И теперь мой брат лежит в реанимации. И еще трое.

Она села на краешек стула, вся подавшись вперед. Энергия, исходившая от нее, была почти осязаемой. Она была как сжатая пружина.

– Я хочу знать историю этой карусели. Правдивую историю. Не ту, что пишут в краеведческих брошюрах. Я подняла архивы. В семидесятых там погибла девочка.

Кирилл молчал. Он прошел к окну и встал спиной к ней.

– Да, погибла. Аня Мельникова. Несчастный случай. Сломалось крепление одной из лошадок. Мой дед после этого закрыл парк на несколько лет. Он так и не оправился от этого.

– В городе говорят другое, – голос Алисы был настойчивым. – Говорят о проклятии.

Кирилл медленно обернулся. На его лице проступила горькая усмешка.

– Городские легенды. Вы, журналисты, должны любить такое. Это байка, которую моя бабушка рассказывала мне в детстве, чтобы я не ходил в заброшенный парк. Якобы, когда мой прадед строил эту карусель, он что-то там «потревожил», и теперь злой дух парка мстит, забирая детские души. Красивая страшилка для провинциального городка, не находите?

Он говорил с нарочитой иронией, пытаясь выставить ее и ее подозрения в смешном свете. Но Алиса не улыбнулась.